Изучаем литературу. 11 класс

Клише для имманентного анализа стихотворения
Определение жанра (любовная, философская, гражданская, пейзажная, символистская) 

Стихотворение «…» принадлежит к …лирике
Стихотворение представляет собой яркий пример .. лирики
Стихотворение может быть отнесено к … лирике
Выявление лирического сюжета, переживания лирического героя

В основе содержания стихотворения – переживания лирического героя …
Можно сказать, что лирический герой…
Тема - вопрос, которого касается автор 

Автор «…» развивает традиционную тему…

Это стихотворение посвящено…

Это стихотворение можно рассматривать как размышление (рассуждение) о…
Идейный уровень (идея, эмоция) 

Автор хотел донести до читателя мысль о том…

Этим стихотворением автор хотел сказать, что…

Здесь высказано мнение автора…
В стихотворении четко улавливается настроение (радость, уныние, восторг, надежда)
… звучит мотив грусти…
Выделение композиционных частей (если есть) – кульминационная часть, отступления, противопоставления частей, кольцевая композиция

Стихотворение состоит из … строф…
Произведение построено…
Оно имеет четкую структуру..
Кульминация стихотворения приходится на…
Истолкование названия

Стихотворение названо так потому, что…
Характеристика образов (существительные-образы)

В первой строфе возникают образы (существительные)…
Во второй строфе автор говорит…

Художественно-выразительные средства 

Сквозь строфы тянется цепь тропов…

Автор, характеризуя образы, использует художественно-выразительные средства…

Здесь автору помогает использование…

Немаловажную роль играют…
Действия и состояния (глаголы-проблемы) 

Автор использует глаголы, содержание которых отражает затронутые в тексте проблемы
... отмечает (что?) ...описывает (что?) ...касается (чего?) ... обращает внимание (на что?) ... напоминает (о чем?)
Пространство, время 

Пространство представлено весьма интересно… (описание комнаты и всего что в ней, от общего к частному, от частного к общему, описание представлено сверху вниз, описание пространства в ширину, выход на уровень неба, космоса…)
Автор в произведении затрагивает временные рамки (прошлое, настоящее, будущее)
Стилистический уровень (лексика, рифма, синтаксис) 

Автор в произведении использует (высокую, низкую) лексику
Автором использована (параллельная, перекрестная, опоясывающая) рифма… Стихотворение написано с использованием…рифмовки…

Строфы имеют…рифмовку…
В стихотворении использованы такие синтаксические средства, как…(повторы: анафоры, эпифоры, инверсия, параллелизм, риторические вопросы, восклицания, умолчания)
Используемые предложения построены …
Фонический уровень (размер стиха, звукопись: аллитерация, ассонанс)

В основе ритмического рисунка – пятистопный хорей…
В основе ритма стихотворения – пятистопный хорей…

Размер стихотворения - ...
Специальный подбор созвучных гласных (согласных) усиливает впечатление…

Анализ поэтического произведения

План анализа стихотворения

1. Элементы комментария к стихотворению:

- время (место) написания, история создания;

- жанровое своеобразие;

- место данного стихотворения в творчестве поэта или в ряду стихотворений на подобную тему (с подобным мотивом, сюжетом, структурой и т.п.);

- пояснение неясных мест, сложных метафор и прочие расшифровки.

2. Чувства, выраженные лирическим героем стихотворения; чувства, которые вызывает стихотворение у читателя.

3. Движение авторской мысли, чувства от начала к концу стихотворения.

4. Взаимообусловленность содержания стихотворения и его художественной формы:

- композиционные решения;

- особенности самовыражения лирического героя и характер повествования;

- звуковой ряд стихотворения, использование звукозаписи, ассонанса, аллитерации;

- ритм, строфика, графика, их смысловая роль;

- мотивированность и точность использования выразительных средств.

4. Ассоциации, вызываемые данным стихотворением (литературные, жизненные, музыкальные, живописные - любые).

5. Типичность и своеобразие данного стихотворения в творчестве поэта, глубинный нравственный или философский смысл произведения, открывшийся в результате анализа; степень «вечности» поднятых проблем или их интерпретации. Загадки и тайны стихотворения.

6. Дополнительные (свободные) размышления.

Схема анализа поэтического произведения

        Приступая к анализу поэтического произведения, необходимо:

• определить непосредственное содержание лирического произведения - переживание, чувство;
• определить «принадлежность» чувств и мыслей, выраженных в лирическом произведении: лирический герой (образ, в котором выражены эти чувства);
• определить предмет описания и его связь с поэтической идеей (прямая - косвенная);
• определить организацию (композицию) лирического произведения;
• определить своеобразие использования изобразительных средств автором (активное - скупое); определить лексический рисунок (просторечие- книжно-литературная лексика...);
• определить ритмику (однородная - неоднородная; ритмическое движение);
• определить звуковой рисунок;
• определить интонацию (отношение говорящего к предмету речи и собеседнику.

Поэтическая лексика

        Необходимо выяснить активность использования отдельных групп слов общеупотребительной лексики - синонимов, антонимов, архаизмов, неологизмов; выяснить меру близости поэтического языка с разговорным; определить своеобразие и активность использования тропов:

ЭПИТЕТ - художественное определение;

СРАВНЕНИЕ - сопоставление двух предметов или явлений с целью пояснить один из них при помощи другого;

АЛЛЕГОРИЯ (иносказание) - изображение отвлеченного понятия или явления через конкретные предметы и образы;

ИРОНИЯ - скрытая насмешка;

ГИПЕРБОЛА - художественное преувеличение, используемое, чтобы усилить впечатление;

ЛИТОТА - художественное преуменьшение;

ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ - изображение неодушевленных предметов, при котором они наделяются свойствами живых существ - даром речи, способностью мыслить и чувствовать;

МЕТАФОРА - скрытое сравнение, построенное на сходстве или контрасте явлений, в котором слово «как», «как будто», «словно» отсутствуют, но подразумеваются.

Поэтический синтаксис (синтаксические приемы или фигуры поэтической речи)

• риторические вопросы, обращения, восклицания - они усиливают внимание читателя, не требуя от него ответа;
• повторы – неоднократное повторение одних и тех же слов или выражений;
• антитезы – противопоставления.

Поэтическая фонетика - использование звукоподражаний, звукозаписи - звуковых повторов, создающих своеобразный звуковой «рисунок» речи.)

• аллитерация – повторение согласных звуков;
• ассонанс – повторение гласных звуков;
• анафора - единоначалия.

Композиция лирического произведения

Необходимо:

• определить ведущее переживание, чувство, настроение, отразившееся в поэтическом произведении;
• выяснить стройность композиционного построения, его подчиненность выражению определенной мысли;
• определить лирическую ситуацию, представленную в стихотворении (конфликт героя с собой; внутренняя несвобода героя и т.д.)
• определить жизненную ситуацию, которая, предположительно, могла вызвать это переживание;
• выделить основные части поэтического произведения: показать их связь (определить эмоциональный «рисунок»).

Цветовая палитра повести А. И. Куприна «Олеся»

 Библиографическое описание: Григорьева Н. И. Цветовая палитра повести А. И. Куприна «Олеся» [Текст] / Н. И. Григорьева // Педагогическое мастерство: материалы V междунар. науч. конф. (г. Москва, ноябрь 2014 г.).  — М.: Буки-Веди, 2014. — С. 71-74.  

Цель данной статьи — проанализировать психологические свойства цветовых слов в произведении «Олеся» Александра Куприна. Палитра цветообозначений в прозе Куприна необычайно богата и индивидуальна. Объект моего анализа, цветовые прилагательные, обладают рядом особенностей, которые отличают их синонимию от синонимии других частей речи. Функционирование цветовых определений в текстах прозы А. Куприна имеет ряд особенностей:

1.      в синонимические ряды цветовых определений могут быть включены не только прилагательные, но и целые словосочетания;

2.      обогащение синонимических рядов цветовых прилагательных может происходить за счет членов других синонимических рядов.

        Говоря о колористической наполненности произведений Куприна, необходимо отметить, что Куприн использует только девять цветов (белый, черный, серый, красный, желтый, зеленый, синий, фиолетовый, коричневый). Причем предпочтение отдается теплым (красному, желтому) и ахроматическим (белому, серому) цветам (Алексеев, 1962, 5). Редко используются писателем синий и зеленый цвета. Подобное нежелание вводить в тексты произведений эти цвета схоже с одной из форм так называемой „цветовой слепоты” (Алексеев, 1952, 51, 78–80). Куприну удается добиться иллюзии богатой цветовой гаммы. Происходит это, в частности, за счет обогащения синонимических рядов цветовых определений относительными прилагательными, перешедшими в качественные (на языковом уровне).

        Однако это не единственное средство обогащения цветового спектра. Неоднократно автор прибегает к использованию метафорических оборотов, выполняющих функцию цветообозначений.

        При описании старой бабы Куприн использует прилагательное коричневый, показывая на старость: «Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает из-за пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их на стол».

        С помощью прилагательного красный Куприн показывает свое омерзение к конторщику: «И я только удивлялся тому же самому конторщику из унтеров и уряднику, глядя, с какой невозмутимой важностью суют они в губы мужикам свои огромные красные лапы».

        Стараясь передать необразованность крестьян, отдает предпочтение черному цвету, при описании Ярмолы — слуги, повара и спутника по охоте: «Обыкновенно над такой задачей он мучительно раздумывал минут десять, а то и больше, причем его смуглое худое лицо с впалыми черными глазами, все ушедшее в жесткую черную бороду и большие усы, выражало крайнюю степень умственного напряжения». Или «Он боком подходил к столу, облокачивался на него локтями, просовывал между своими черными, заскорузлыми, несгибающимися пальцами перо и спрашивал меня, подняв к верху брови», «Его черные глаза следили за мною издали с упреком и неудовольствием каждый раз, когда я собирался идти в лес, хотя порицания своего он не выказывал ни одним словом».

        Образ дома, хаты связан у Куприна белым цветом, цветом чистоты: «Вот точно вздохнуло что-то в белой зале, вздохнуло глубоко, прерывисто, печально… На противоположном конце болота, между деревьями, выглядывали белые стены какой-то хаты».

        При появлении Мануйлихи, ириновской ведьмы, автор подметил ее внутреннюю холодность, неприветливость: «Все черты бабы- яги, как ее изображает народный эпос, было налицо: худые щеки, втянутые вовнутрь, переходили внизу в острый, длинный, дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом; провалившийся беззубый рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками, глядели, точно глаза невиданной зловещей птицы». «Коричневое, сморщенное лицо колдуньи собралось в недовольную гримасу». Все эти прилагательные показывают на преклонный возраст колдуньи. Попав в хату Мануйлихи, герой попадает в другой мир: «По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом».

         История недолгой, но прекрасной по своей искренности и полноте любви Олеси и Ивана Тимофеевича овеяна романтикой. Романтическая интонация угадывается уже в самом начале за внешне спокойным описанием быта и нравов полесских крестьян, самочувствия Ивана Тимофеевича в непривычной обстановке глухой деревни. Затем герой повести слушает рассказы Ярмолы о «ведьмаках» и о живущей неподалеку колдунье. Могучий порыв весны так властно овладевает героем ещё и потому, что образ девушки, теперь постоянно возникающий перед ним, неотделим от природы: «Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем воображении ее то суровое, то лукавое, сияющее нежной улыбкой лицо, ее молодое тело, выросшее в приволье старого бора так же стройно и так же могуче, как растут молодые елочки». Сияние, блеск, часто встречающиеся в портрете Олеси, придают её образу особую «светоносность» как внешнюю, так и внутреннюю. Девушку переполняет радость жизни, её движения быстры и легки, цветовая гамма её образа яркая, насыщенная: «Олеся уже накинула на голову красный кашемировый платок и вдруг, подбежав к бабушке, обняла её и звонко поцеловала», «красная юбка Олеси выделялась ярким пятном на ослепительно-белом, ровном фоне снега». Вспышки волнения очень ясно видны на её лице: «покраснела вдруг она, ещё больше краснея», увидев героя, девушка «вспыхнула густым румянцем». Красный цвет в данном случае выражает символическое значение сильной и жгучей любви, и в народной символике традиционно «красный цвет означает страстное любовное чувство» [10]. Нагнетение красного цвета достигает наивысшего символического предела в пейзажной зарисовке в метафоре «пожар вечерней зари». «Заря — символ молодости, начала жизни» [11]. А. А. Потебня в книге «Слово и миф» отмечает, что «желания, любовь, радость — представлялись народу и изображались в языке огнём. Некоторые слова, означающие желание, прямо примыкают к понятию голода и жажды, а через них к горящему внутри человека огню», «любовь есть пожар» [11].

        Не только красный цвет способен отразить душевное волнение. Небольшая деталь, подмеченная героем, - пульсирующая «голубая жилка» на виске Олеси, - даёт представление о глубокой нежности и трепете их отношений: «и часто в молчаливые минуты, когда наши взгляды нечаянно и одновременно встречались, я видел, как увлажнялись глаза Олеси и как билась тоненькая голубая жилка у нее на виске». Но были разногласия между влюблёнными, которые касались вопросов веры и колдовства. Олеся доказывает своему возлюбленному реальность своих удивительных способностей. Они придают ей таинственность и очарование и даже наводят на героя «холодный ужас сверхъестественного». При этом в рассказе Олеси, в её внешности цветовые слова приобретают соответствующее значение. «Если, например, человек должен скоро нехорошей смертью умереть, я этого сейчас у него на лице прочитаю вижу, сидит Яков, а лицо у него мертвое, зеленое. Глаза закрыты, а губы черные». Цветовые эпитеты «зеленый» и «черный» приобретают значение смерти, так как характеризуют неестественное проявление этих цветов. Особый оттенок приобретают глаза Олеси: «в ее неподвижно остановившихся глазах с расширившимися зрачками отразился какой-то тёмный ужас, какая-то невольная покорность таинственным силам и сверхъестественным знаниям, осенявшим её душу», «глаза в упор остановились на мне с грозным и притягивающим выражением, зрачки увеличились и посинели». И часто в речи рассказчика присутствуют определения, утратившие конкретное цветовое значение, а характеризующие что-то «неясное, смутное, непонятное» [7]: «тёмные намёки на судьбу», «мрачная покорность таинственному». При обрисовке внешнего вида Олеси, Куприн использует красный цвет, который является доминирующим в повести. Красный цвет как бы накладывается на другие цвета и, подчиняя их себе, расширяет спектр своих оттенков. Так, в сферу красного цвета вовлекаются желтые тона: появляются определения смугло-розовый, багровый и т. д. «Моя незнакомка, высокая брюнетка лет около двадцати - двадцати-пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с решительным и капризным видом». «О любви между нами не было сказано еще ни слова, но быть вместе для нас уже сделалось потребностью, и часто в молчаливые минуты, когда наши взгляды нечаянно и одновременно встречались, я видел, как увлажнялись глаза Олеси и как билась тоненькая голубая жилка у нее на виске» Красный — цвет жизни, солнца, плодородия, здоровья и цвет потустороннего мира, хтонических и демонических персонажей. Красный цвет наделяется защитными свойствами и используется как оберег. «Красная юбка Олеси, слегка колеблемая ветром, еще виднелась на крыльце хаты, выделяясь ярким пятном на ослепительно-белом, ровном фоне снега» Образ Олеси дополняли птички: «Обеими руками она бережно поддерживала полосатый передник, из которого выглядывали три крошечных птичьих головки, с красными шейками и черными блестящими глазенками». Символом нищенской жизни является зеленый обгоревший абажур: «Но странное дело, в то же время я не переставал видеть на потолке светлый ровный круг, отбрасываемый лампой с зеленым обгоревшим абажуром».

        Наступление неожиданной весны на Полесье Ивана Петровича, с ее приходом он ждет чего-то нового, необъяснимого, нов то же время он испытывает поэтическую грусть: «Побежали по деревенским улицам бурливые, коричневые, сверкающие ручейки, сердито пенясь вокруг встречных каменьев и быстро вертя щепки и гусиный пух; в огромных лужах воды отразилось голубое небо с плывущими по нему круглыми, точно крутящимися, белыми облаками; с крыш посыпались частые звонкие капли. Над черными нивами вился легкий парок, наполнявший воздух запахом оттаявшей земли, - тем свежим, вкрадчивым и могучим пьяным запахом весны, который даже и в городе узнаешь среди сотен других запахов. После дождя на минутку выглядывало солнце, обливая радостным сверканием облитую дождем молодую, еще нежную зелень сиреней, сплошь наполнявших мой палисадник; громче становился задорный крик воробьев на рыхлых огородных грядках; сильнее благоухали клейкие коричневые почки тополя».

        Говоря о способностях Олеси к магии, он использует определение черное искусство: «Действительно, для многого из ее черного искусства я не умел найти объяснения в своей небольшой науке».

        В 8 главе идет описание сухого, бесчувственного урядника: урядник сам правил лошадью, занимая своим чудовищным телом, облеченным в серую шинель щегольского офицерского сукна, оба сиденья. Урядник слушал меня с опущенной вниз головой, методически очищая от корешков красную, упругую, ядреную редиску и пережевывая ее с аппетитным хрустением». «Изредка он быстро вскидывал на меня равнодушные, мутные, до смешного маленькие и голубые глаза, но на его красной огромной физиономии я не мог ничего прочесть: ни сочувствия, ни сопротивления». Наделяя его смешными маленькими и голубыми глазами и красной огромной физиономией. Даже его лошадь, мерин обделен вниманием, обижен на судьбу: «Длинный, худой, шоколадного цвета мерин, с отвислой нижней губой и обиженной мордой, степенной рысцой влек высокую тряскую плетушку, с которой он был соединен при помощи одной лишь оглобли,- другую заменяла толстая веревка».

        Олеся разрывается между бабушкой и Иваном Тимофеевичем, следствие ее душевных мук отразились на ее глазах: «Только теперь я заметил, что и сама Олеся похудела за это время и вокруг ее глаз легли голубоватые тени. Я близко вглядывался в ее бледное, закинутое назад лицо, в ее черные глаза с блестевшими в них яркими лунными бликами,- и смутное предчувствие близкой беды вдруг внезапным холодом заползло в мою душу».

        Иван Тимофеевич с каждым днем все больше и больше убеждался в искренности чувств к Олесе. Но старая Мануйлиха встречала его с такой злобой, что им приходилось встречаться каждый вечер в лесу: «И величественная зеленая прелесть бора, как драгоценная оправа, украшала нашу безмятежную любовь» Любовь Олеси и героя повести расцветает в драгоценной оправе зелёного бора, простая и глубокая, нежная и чувствительная, как природа. Это любовь «языческая», но стыдливо-целомудренная даже в своих чувственных проявлениях. «Почти целый месяц продолжалась наивная, очаровательная сказка нашей любви, и до сих пор вместе с прекрасным обликом Олеси живут с неувядающей силой в моей душе эти пылающие вечерние зори. Эти росистые, благоухающие ландышами и медом утра, полные бодрой свежести и звонкого птичьего гама, эти жаркие, томные, ленивые июньские дни… ни разу ни скука, ни утомление, ни вечная страсть к бродячей жизни не шевельнулись за это время в моей душе. Я, как языческий бог или как молодое, сильное животное, наслаждался светом, теплом, сознательной радостью жизни и спокойной, здоровой, чувственной любовью».

        Неприязненное отношение и авторскую иронию по отношению к конторщику, Никите Назарычу Мищенку, Куприн показывает с помощью карикатурного образа: «Он был в сером пиджачке с огромными рыжими клетками, в узких брючках василькового цвета и в огненно- красном галстуке, с припомаженным пробором посередине головы, весь благоухающий персидской сиренью. Увидев меня, он вскочил со стула и принялся расшаркиваться, не кланяясь, а как-то ломаясь в пояснице, с улыбкой, обнажавшей бледные десны обеих челюстей».

        Примчавшись в дом к Олесе, герой застает ее в лихорадочном состоянии, видит на ее теле последствия самоотверженного, жертвенного поступка: «два огромных синих пятна... резко выделялись на белой нежной коже, длинные красные ссадины изборождали ее лоб, щеки и шею. Темные синяки были на лбу и под глазами». Используя прием контраста белой кожи и синих пятен, автор подчеркивает несовместимость светлого и прекрасного с грубым и жестоким.

        Иван Тимофеевич предчувствует близкое расставание, и вновь автор прибегает к психологическому параллелизму. Снова возникает образ «черной тучи»: «полнеба закрыла черная туча с резкими курчавыми краями, но солнце еще светило, склоняясь к западу, и в этом смешении света и надвигающейся тьмы было что-то зловещее». Эпитет «черный» приобретает символическое значение, образуя со словами «туча» и «хмара» устойчивый образ, трижды повторяющийся в тексте.

        Повесть завершается сценой, вносящей в эту лесную сказку немногие, но значительные штрихи, способствующие созданию удивительного целостного настроения. Герой приходит в покинутую лесную избушку и видит на углу оконной рамы нитку красных бус, намеренно оставленную Олесей. «Хата была пуста. В ней господствовал тот печальный, грязный беспорядок, который всегда остается после поспешного выезда. Кучи сора и тряпок лежали на полу, да в углу стоял деревянный остов кровати… Со стесненным, переполненным слезами сердцем я хотел уже выйти из хаты, как вдруг мое внимание привлек яркий предмет, очевидно нарочно повешенный на угол оконной рамы. Это была нитка дешевых красных бус, известных в Полесье под названьем «кораллов», — единственная вещь, которая осталась мне на память об Олесе и об ее нежной, великодушной любви». Красный цвет бус всегда будет напоминать герою о страстной и великодушной любви полесской девушки, а также о боли разлуки.

        Таким образом, А. И. Куприн, широко используя психологические свойства цветовых слов, сумел создать необыкновенно богатое эмоциональными образами художественное произведение.  

Литература:  

1.      Алексеев С. С., 1952, Цветоведение, Москва.

2.      Алексеев С. С., 1962, О цвете и красках, Москва: Искусство.

 3.      Словарь русского языка: в 4-х томах, 1981, Москва: Русский язык.

4.      Рубинштейн С. Л. Психофизическое действие цветов // Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб.: Наука, 2000. С. 223–225.

5.      Петренко В. Ф. Взаимодействие эмоций и цвета // Петренко В. Ф. Основы психосемантики: Уч. пособие. Смоленск: Наука, 1997. С. 205–222.

6.      Иванов В. В. Восприятие и название цвета // Иванов В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М.: Наука, 1998. Т. 1.С. 470–474.

7.      Большой энциклопедический словарь: В 2-х томах / Гл. ред. А. М. Прохоров. М.: Советская энциклопедия, 1991. Т. 2. 764 с.

8.      Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под ред. Н. Ю. Шведовой. М.: Русский язык, 1990. 917 с.

9.      Слово об Александре Куприне / Сост. Савин о. Пенза: Департамент культуры Пензенской области, 1995. 512 с.

10.  Золотницкий Н. Ф. Цвета в легендах и преданиях. Киев: Довира, 1994. 244 с.

11.  Потебня А. А. Слово и миф. М.: Правда, 1989. 623 с.

12.  А. И. Куприн. Избранные сочинения. Том первый. М.: Мир книги, 2000.С. 105–181.

Пожалуйста, не забудьте правильно оформить цитату:
Григорьева Н. И. Цветовая палитра повести А. И. Куприна «Олеся» [Текст] / Н. И. Григорьева // Педагогическое мастерство: материалы V междунар. науч. конф. (г. Москва, ноябрь 2014 г.).  — М.: Буки-Веди, 2014. — С. 71-74.

ВОПРОСЫ К РАССКАЗАМ БУНИНА

«Солнечный удар» 

• Что поразило вас в рассказе, может быть, вызвало недоумение?
• Чего вы ожидали от рассказа, читая его первую страницу?
• Оправдались ли ваши ожидания?
• Можете ли вы передать в нескольких словах, что же произошло с героями?
• Каково настроение рассказа и состояние героев в начале повествования?
• На что настраивают или какие вопросы вызывают слова “и блаженно и страшно замерло сердце”; “много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой”?
• Почему утро следующего дня названо счастливым?
• Какое слово становится ключевым, передающим состояние поручика при расставании?
• Когда происходит перелом в повествовании?
• О каком “странном, непонятном чувстве, которого совсем не было, пока они были вместе” пишет И.А. Бунин?
• Почему оно пришло только тогда, когда герои расстались?
• Что больше всего мучает героя?
• Что изменилось бы, если бы героиня назвала поручику своё имя и фамилию?
• Для чего автор так подробно описывает день, проведённый поручиком в уездном городе в ожидании парохода?
• Счастье или страдание испытывает герой?
• Почему в конце рассказа он чувствует себя постаревшим на десять лет?
• Почему из двух определений произошедшего, данных героиней (“солнечный удар” и “затмение”) в качестве названия рассказа выбрано первое?

«Чистый понедельник».

• Каково было ваше первое чувство по прочтении рассказа?
• Почему у героев нет имён?
• Какое впечатление произвели на вас герой и героиня?
• Какова атмосфера начала рассказа и какими средствами она создаётся?
• Какое ощущение является главным в рассказе о взаимоотношениях героев?
• Какие слова можно назвать ключевыми?
• Чем вызваны счастье и мука героя?
• Как сочетаются в рассказе эпизоды, связанные с религией и с жизнью московской богемы? Одинаково ли органично вписывается в них героиня?
• Почему, решаясь на близость с любимым, героиня “безжизненно приказала” ему отпустить экипаж (курсив наш. — И.Ш.)?
• Почему герой ждёт у дверей спальни “с замирающим точно над пропастью сердцем”?
• Чем становится для героев ночь, проведённая вместе?
• Отчего утром, когда страсть его нашла разрешение, когда он достиг того, чего так желал, герой близок к отчаянию?
• Почему И.А. Бунин не объясняет мотивов поступка героини?
• Кажется ли он вам неожиданным?
• Какие цвета в этом рассказе являются ведущими?
• Как меняется их соотношение в изображении мира и героини на протяжении повествования? Сопоставьте финал рассказа с финалом романа Тургенева «Дворянское гнездо». Что их роднит и в чём разница?

«Холодная осень»

• Какие строки рассказа взволновали вас больше всего?
• Почему у героев нет имён?
• Какой интонацией проникнут рассказ?
• Каким вы представляете парк в ту холодную осеннюю ночь, о которой рассказывает героиня, и окна дома, которые светят “совсем особенно, по-осеннему”?
• Какой смысл придаёт рассказу звучащее в нём стихотворение Фета?
• Какие культурные ассоциации оно вызывает?
• Как рассказывается об исторических событиях, повлиявших на жизнь героев, и о реакции людей на них?
• Почему героиня называет слово “убили” странным словом?
• Для чего автор рассказывает о дочери племянника героини?
• Какой вы представляете себе эту девушку, а какой — героиню?
• К каким мирам они принадлежат?
• Почему рассказ назван «Холодная осень»?
• Какое авторское чувство звучит в финале?
• Героиня говорит, что не переживёт смерти своего жениха: сбывается ли это?

Эпизод - это фрагмент художественного произведения, обладающий известной самостоятельностью и законченностью.

   К эпизоду можно подойти как к маленькому самостоятельному произведению, у которого есть начало и конец, есть своя композиция, своя система персонажей.

Оставаясь самостоятельным и законченным изнутри, эпизод «вписан» в сюжет всего произведения, несет в себе его идею, ставит проблему, перекликающуюся с проблематикой всего текста.

  Поэтому при анализе эпизода необходимо, во-первых, определить его внутреннюю структуру и присущие ему как отдельному законченному произведению особенности, а во-вторых,  охарактеризовать его место в сюжете и композиции всего романа, понять его роль. Анализ эпизода может быть письменный и устный.

Перед тем, как начать анализ, определите границы эпизода, убедитесь, что это именно законченная сцена.

1. Подумайте, какой тип речи представляет собой эпизод. Эпизод по типу речи представляет собой … (описание, повествование, монолог, диалог). При анализе эпизода-описания стоит обращать большее внимание на детали, изобразительные средства; в повествовании на первый план выходит фабула (в рамках эпизода могут встретиться все главные элементы сюжета: экспозиция - завязка — кульминация — развязка); в эпизоде-диалоге главное — движение мысли, предметом анализа становится суть реплик, их соотнесённость друг с другом.
2. Дайте название эпизоду. Что в этом эпизоде произвело на вас впечатление? Дайте краткое содержание эпизода, сжатый пересказ. Какое событие лежит в основе данного фрагмента?

3. Действующими лицами этого фрагмента являются… Охарактеризуйте героев - участников эпизода: что о них говорят поступки, портретные и речевые характеристики, внутренние монологи. Поразмышляйте, что новое в характерах героев проявляется в этом эпизоде. Определите авторское отношение к персонажам;  свое отношение.  

4. Сформулируйте, в чем состоит конфликт эпизода (микроконфликт). Рассмотрите, как развивается действие на этом «участке пути», отношения героев друг с другом:

    - каковы намерения героев в этом эпизоде;

   - что они делают для достижения своих целей;

   - каков результат поступков и действий героев.

При этом не забудьте отметить элементы сюжета. Своеобразной экспозицией эпизода можно считать….  Завязкой (кульминацией) эпизода является…

5. Проанализируйте описания (пейзаж; интерьер; портрет). Почему автор включает данное описание именно в этом месте эпизода? Какую роль играет это описание в эпизоде (конкретизирует место действия, создает настроение, раскрывает состояние героя и т.д.)? С чьей точки зрения оно дано и почему?

6. Найдите «говорящие» детали эпизода, определите их значимость. Почему автор привлекает наше внимание именно к этим деталям?

7. Назовите языковые средства (тропы и фигуры речи), использованные в тексте. Что они помогают выразить автору?

9. Обозначьте место эпизода в развитии действия всего произведении, его композиционную роль. Анализируемый фрагмент может находиться в начале произведения и входить в экспозицию, являться завязкой, кульминацией, развязкой, участвовать в развитии действия. Покажите (докажите) это. Имейте в виду, что эпизоды (так же как и герои) могут быть главными и второстепенными.

 Как связан этот эпизод с непосредственно предшествующими ему событиями? С последующими? Зачем нужен этот фрагмент в тексте? Если бы не было этого эпизода, мы бы …

10. Выясните функцию эпизода.  Она может быть

- психологической. В этом эпизоде раскрывается характер героя (его мировоззрение или душевное состояние).

- оценочной. В этом эпизоде раскрывается авторская позиция по отношению к…(автор дает характеристику персонажу или событию)

- композиционной. Эпизод знаменует собой новый поворот в отношениях героев (новый этап развития действия,  конфликта).

 11. Выявите значение эпизода для понимания смысла произведения.

 - Эпизод развивает (затрагивает, завершает) тему…Назовите тему всего произведения. Если их несколько, то какая из них развивается в данном эпизоде?

 - Какие проблемы текста нашли отражение в этом эпизоде? Для этого сформулируйте проблему, поставленную в этом эпизоде, и подумайте, как она связана с проблематикой всего рассказа.

 - Какое значение имеет фрагмент для развития идеи, для уяснения авторской позиции?

Примерный план анализа эпизода

1. Сюжет эпизода. Его место в сюжете и композиции всего произведения.

2.    Речевой строй эпизода:

• диалог (основной конфликт, речевые характеристики, авторские ремарки, подтекст);
• повествование (события и их динамика, герои и их поступки, взаимосвязь героев и событий; причинно-следственные и пространственно-временные связи);
• описание (что и как описано: портрет, пейзаж, интерьер, чьими глазами дано описание, способы описания состояния, роль художественных деталей).

3. Функция эпизода: характерологическая, психологическая, оценочная.

4.   Роль изобразительно-выразительных средств языка.

5.   Эмоциональный пафос эпизода.

6.   Герои эпизода в системе образов произведения.

7.   Отражение в эпизоде особенностей жанра, творческого метода, литературного направления.

8.  Связь проблемы эпизода с общей проблематикой произведения.

9. Конфликт эпизода в связи со спецификой конфликта всего произведения.

10.   Мастерство писателя, особенности писательского стиля.

11.  Развитие в эпизоде темы и идеи произведения. Выражение позиции автора, его идейно-эстетических взглядов.

12.   Место эпизода в контексте творчества писателя, в русской и мировой литературе и культуре.

Примерный план анализа эпизода

1. Сюжет эпизода. Его место в сюжете и композиции всего произведения.

2.    Речевой строй эпизода:

• диалог (основной конфликт, речевые характеристики, авторские ремарки, подтекст);
• повествование (события и их динамика, герои и их поступки, взаимосвязь героев и событий; причинно-следственные и пространственно-временные связи);
• описание (что и как описано: портрет, пейзаж, интерьер, чьими глазами дано описание, способы описания состояния, роль художественных деталей).

3. Функция эпизода: характерологическая, психологическая, оценочная.

4.   Роль изобразительно-выразительных средств языка.

5.   Эмоциональный пафос эпизода.

6.   Герои эпизода в системе образов произведения.

7.   Отражение в эпизоде особенностей жанра, творческого метода, литературного направления.

8.  Связь проблемы эпизода с общей проблематикой произведения.

9. Конфликт эпизода в связи со спецификой конфликта всего произведения.

10.   Мастерство писателя, особенности писательского стиля.

11.  Развитие в эпизоде темы и идеи произведения. Выражение позиции автора, его идейно-эстетических взглядов.

12.   Место эпизода в контексте творчества писателя, в русской и мировой литературе и культуре.

ЗАДАНИЕ: прочитайте несколько отрывков из романа Е. Замятина "МЫ". Подчеркните то главное, что позволит дать характеристику Единому Государству, которое описывается автором дневника как совершенное будущее. В чем заключается главное условие счастья и совершенства подданных Единого Государства с точки зрения Д-503, автора дневника, и с точки зрения официальной идеологии этого государства?

"Я просто списываю -- слово в слово -- то, что сегодня напечатано в Государственной Газете:

 "Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА. Близок великий, исторический час, когда первый ИНТЕГРАЛ взовьется в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах -- быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытаем слово.

   От имени Благодетеля объявляется всем нумерам Единого Государства:

   Всякий, кто чувствует себя в силах, обязан составлять трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства.

   Это будет первый груз, который понесет ИНТЕГРАЛ.

   Да здравствует Единое Государство, да здравствуют нумера, да здравствует Благодетель!"

"Когда во время Двухсотлетней Войны все дороги разрушились и заросли травой — первое время, должно быть, казалось очень неудобно жить в городах, отрезанных один от другого зелеными дебрями. Но что же из этого? После того, как у человека отвалился хвост, он, вероятно, тоже не сразу научился сгонять мух без помощи хвоста. Он первое время, несомненно, тосковал без хвоста. Но теперь — можете вы себе вообразить, что у вас — хвост? Или: можете вы себя вообразить на улице — голым, без «пиджака» (возможно, что вы еще разгуливаете в «пиджаках»). Вот так же и тут: я не могу себе представить город, не одетый Зеленой Стеною, не могу представить жизнь, не облеченную в цифровые ризы Скрижали.

Скрижаль… Вот сейчас, со стены у меня в комнате, сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же). Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о Скрижаль, о сердце и пульс Единого Государства.

Все мы (а может быть, и вы) еще детьми, в школе, читали этот величайший из дошедших до нас памятников древней литературы — «Расписание железных дорог». Но поставьте даже его рядом со Скрижалью — и вы увидите рядом графит и алмаз: в обоих одно и то же — С, углерод, — но как вечен, прозрачен, как сияет алмаз. У кого не захватывает духа, когда вы с грохотом мчитесь по страницам «Расписания». Но Часовая Скрижаль — каждого из нас наяву превращает в стального шестиколесного героя великой поэмы. Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, — мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу — единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, — мы подносим ложки ко рту, — и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…

Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи счастья нет еще и у нас: два раза в день — от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью — Личные Часы. В эти часы вы увидите: в комнате у одних — целомудренно спущены шторы, другие мерно, по медным ступеням Марша — проходят проспектом, третьи — как я сейчас — за письменным столом. Но я твердо верю — пусть назовут меня идеалистом и фантазером — я верю: раньше или позже — но когда-нибудь и для этих часов мы найдем место в общей формуле, когда-нибудь все 86 400 секунд войдут в Часовую Скрижаль.

Много невероятного мне приходилось читать и слышать о тех временах, когда люди жили еще в свободном, т. е. неорганизованном, диком состоянии. Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя — пусть даже зачаточная государственная власть, могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.

Вот этого я никак не могу осмыслить. Ведь как бы ни был ограничен их разум, но все-таки должны же они были понимать, что такая жизнь была самым настоящим поголовным убийством — только медленным, изо дня в день". 

        "Через час должна прийти милая О. Я чувствовал себя приятно и полезно взволнованным. Дома — скорей в контору, сунул дежурному свой розовый билет и получил удостоверение на право штор. Это право у нас — только для сексуальных дней. А так среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен — мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга. К тому же это облегчает тяжкий и высокий труд Хранителей. Иначе мало ли что могло быть. Возможно, что именно странные, непрозрачные обиталища древних породили эту их жалкую клеточную психологию. «Мой (sic!) дом — моя крепость» — ведь нужно же было додуматься!

        В 21 я опустил шторы — и в ту же минуту вошла немного запыхавшаяся О. Протянула мне свой розовый ротик — и розовый билетик. Я оторвал талон — и не мог оторваться от розового рта до самого последнего момента — 22.15.

Потом показал ей свои «записи» и говорил — кажется, очень хорошо — о красоте квадрата, куба, прямой. Она так очаровательно-розово слушала — и вдруг из синих глаз слеза, другая, третья, — прямо на раскрытую страницу (стр. 7-я). Чернила расплылись. Ну вот, придется переписывать.

— Милый Дэ, если бы только вы — если бы…

        Ну что «если бы»? Что «если бы»? Опять ее старая песня: ребенок. Или, может быть, что-нибудь новое — относительно… относительно той? Хотя уж тут как будто… Нет, это было бы слишком нелепо".

        "Какой-то из древних мудрецов, разумеется, случайно, сказал умную вещь: «Любовь и голод владеют миром». Ergo: чтобы овладеть миром — человек должен овладеть владыками мира. Наши предки дорогой ценой покорили, наконец, Голод: я говорю о Великой Двухсотлетней Войне — о войне между городом и деревней. Вероятно, из религиозных предрассудков дикие христиане упрямо держались за свой «хлеб».[1] Но в 35-м году до основания Единого Государства — была изобретена наша теперешняя, нефтяная пища. Правда, выжило только 0,2 населения земного шара. Но зато — очищенное от тысячелетней грязи — каким сияющим стало лицо земли. И зато эти ноль целых и две десятых — вкусили блаженство в чертогах Единого Государства.

        Но не ясно ли: блаженство и зависть — это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем. И какой был бы смысл во всех бесчисленных жертвах Двухсотлетней Войны, если бы в нашей жизни все-таки еще оставался повод для зависти. А он оставался потому, что оставались носы «пуговицей» и носы «классические» (наш тогдашний разговор на прогулке) — потому что любви одних добивались многие, других — никто.

        Естественно, что, подчинив себе Голод (алгебраический = сумме внешних благ), Единое Государство повело наступление против другого владыки мира — против Любви. Наконец и эта стихия была тоже побеждена, т. е. организована, математизирована, и около 300 лет назад был провозглашен наш исторический «Lex sexualis»: «всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер».

        Ну, дальше там уж техника. Вас тщательно исследуют в лабораториях Сексуального Бюро, точно определяют содержание половых гормонов в крови — и вырабатывают для вас соответствующий Табель сексуальных дней. Затем вы делаете заявление, что в свои дни желаете пользоваться нумером таким-то (или таким-то), и получаете надлежащую талонную книжечку (розовую). Вот и все.

        Ясно: поводов для зависти — нет уже никаких, знаменатель дроби счастья приведен к нулю — дробь превращается в великолепную бесконечность. И то самое, что для древних было источником бесчисленных глупейших трагедий — у нас приведено к гармонической, приятно-полезной функции организма, так же, как сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее".

        "Повторяю: я вменил себе в обязанность писать, ничего не утаивая. Поэтому, как ни грустно, должен отметить здесь, что, очевидно, даже у нас процесс отвердения, кристаллизации жизни еще не закончился, до идеала — еще несколько ступеней. Идеал (это ясно) — там, где уже ничего не случается, а у нас… Вот не угодно ли: в Государственной Газете сегодня читаю, что на площади Куба через два дня состоится праздник Правосудия. Стало быть, опять какой-то из нумеров нарушил ход великой Государственной Машины, опять случилось что-то непредвиденное, непредвычислимое".

        "Я закрылся газетой (мне казалось — все на меня смотрят) — и скоро забыл о ресничном волоске, о буравчиках, обо всем: так взволновало меня прочитанное. Одна короткая строчка: «По достоверным сведениям — вновь обнаружены следы до сих пор неуловимой организации, ставящей себе целью освобождение от благодетельного ига Государства».

        «Освобождение»? Изумительно: до чего в человеческой породе живучи преступные инстинкты. Я сознательно говорю: «преступные». Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как… ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро = 0, и он не движется; свобода человека = 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступлений — это избавить его от свободы. И вот едва мы от этого избавились (в космическом масштабе века — это, конечно, «едва»), как вдруг какие-то жалкие недоумки…"

        "Площадь Куба. Шестьдесят шесть мощных концентрических кругов: трибуны. И шестьдесят шесть рядов: тихие светильники лиц, глаза, отражающие сияние небес – или, может быть, сияние Единого Государства. Алые, как кровь, цветы – губы женщин. Нежные гирлянды детских лиц – в первых рядах, близко к месту действия. Углубленная, строгая, готическая тишина.

        Судя по дошедшим до нас описаниям, нечто подобное испытывали древние во время своих «богослужений». Но они служили своему нелепому, неведомому Богу – мы служим лепому и точнейшим образом ведомому; их Бог не дал им ничего, кроме вечных, мучительных исканий: их Бог не выдумал ничего умнее, как неизвестно почему принести себя в жертву – мы же приносим жертву нашему Богу, Единому Государству, – спокойную, обдуманную, разумную жертву. Да, это была торжественная литургия Единому Государству, воспоминание о крестных днях – годах Двухсотлетней Войны, величественный праздник победы всех над одним, суммы над единицей…

        Вот один – стоял на ступенях налитого солнцем Куба. Белое… и даже нет – не белое, а уж без цвета – стеклянное лицо, стеклянные губы. И только одни глаза, черные, всасывающие, глотающие дыры и тот жуткий мир, от которого он был всего в нескольких минутах. Золотая бляха с нумером – уже снята. Руки перевязаны пурпурной лентой (старинный обычай: объяснение, по-видимому, в том, что в древности, когда это все совершалось не во имя Единого Государства, осужденные, понятно, чувствовали себя вправе сопротивляться, и руки у них обычно сковывались цепями).

        А наверху, на Кубе, возле Машины – неподвижная, как из металла, фигура того, кого мы именуем Благодетелем. Лица отсюда, снизу, не разобрать: видно только, что оно ограничено строгими, величественными квадратными очертаниями. Но зато руки… Так иногда бывает на фотографических снимках: слишком близко, на первом плане поставленные руки – выходят огромными, приковывают взор – заслоняют собою все. Эти тяжкие, пока еще спокойно лежащие на коленях руки – ясно: они – каменные, и колени – еле выдерживают их вес…

        И вдруг одна из этих громадных рук медленно поднялась – медленный, чугунный жест – и с трибун, повинуясь поднятой руке, подошел к Кубу нумер. Это был один из Государственных Поэтов, на долю которого выпал счастливый жребий – увенчать праздник своими стихами. И загремели над трибунами божественные медные ямбы... (...)

        Снова медленный, тяжкий жест – и на ступеньках Куба второй поэт. Я даже привстал: быть не может!

Нет, его толстые, негрские губы, это он… Отчего же он не сказал заранее, что ему предстоит высокое… Губы у него трясутся, серые. Я понимаю: пред лицом Благодетеля, пред лицом всего сонма Хранителей – но все же: так волноваться…

        Резкие, быстрые – острым топором – хореи. О неслыханном преступлении: о кощунственных стихах, где Благодетель именовался… нет, у меня не поднимается рука повторить.

        R-13, бледный, ни на кого не глядя (не ждал от него этой застенчивости), – спустился, сел. На один мельчайший дифференциал секунды мне мелькнуло рядом с ним чье-то лицо – острый, черный треугольник – и тотчас же стерлось: мои глаза – тысячи глаз – туда, наверх, к Машине. Там – третий чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым ветром, – преступник идет, медленно, ступень – еще – и вот шаг, последний в его жизни – и он лицом к небу, с запрокинутой назад головой – на последнем своем ложе.

        Тяжкий, каменный, как судьба, Благодетель обошел Машину кругом, положил на рычаг огромную руку… Ни шороха, ни дыхания: все глаза – на этой руке. Какой это, должно быть, огненный, захватывающий вихрь – быть орудием, быть равнодействующей сотен тысяч вольт. Какой великий удел!

        Неизмеримая секунда. Рука, включая ток, опустилась. Сверкнуло нестерпимо-острое лезвие луча – как дрожь, еле слышный треск в трубках Машины. Распростертое тело – все в легкой, светящейся дымке – и вот на глазах тает, тает, растворяется с ужасающей быстротой. И – ничего: только лужа химически чистой воды, еще минуту назад буйно и красно бившая в сердце…

        Все это было просто, все это знал каждый из нас: да, диссоциация материи, да, расщепление атомов человеческого тела. И тем не менее это всякий раз было – как чудо, это было – как знамение нечеловеческой мощи Благодетеля.

        Наверху, перед Ним – разгоревшиеся лица десяти женских нумеров, полуоткрытые от волнения губы, колеблемые ветром цветы[4.

        По старому обычаю – десять женщин увенчивали цветами еще не высохшую от брызг юнифу Благодетеля. Величественным шагом первосвященника Он медленно спускается вниз, медленно проходит между трибун – и вслед Ему поднятые вверх нежные белые ветви женских рук и единомиллионная буря кликов. И затем такие же клики в честь сонма Хранителей, незримо присутствующих где-то здесь же, в наших рядах. Кто знает: может быть, именно их, Хранителей, провидела фантазия древнего человека, создавая своих нежно-грозных «архангелов», приставленных от рождения к каждому человеку".

        "Только вошел в эллинг, где строится «Интеграл», — как навстречу Второй Строитель. Лицо у него как всегда: круглое, белое, фаянсовое — тарелка, и говорит — подносит на тарелке что-то такое нестерпимо-вкусное:

— Вот вы болеть изволили, а тут без вас, без начальства, вчера, можно сказать — происшествие.

— Происшествие?

— Ну да! Звонок, кончили, стали всех с эллинга выпускать — и представьте: выпускающий изловил ненумерованного человека. Уж как он пробрался — понять не могу. Отвели в Операционное. Там из него, голубчика, вытянут, как и зачем... (улыбка — вкусная...)

        В Операционном — работают наши лучшие и опытнейшие врачи под непосредственным руководством самого Благодетеля. Там — разные приборы и, главное, знаменитый Газовый Колокол. Это в сущности старинный школьный опыт: мышь посажена под стеклянный колпак; воздушным насосом воздух в колпаке разрежается все больше... Ну, и так далее. Но только, конечно, Газовый Колокол значительно более совершенный аппарат — с применением различных газов, и затем — тут, конечно, уж не издевательство над маленьким беззащитным животным, тут высокая цель — забота о безопасности Единого Государства, другими словами — о счастии миллионов".

        "Завтра я увижу все то же, из года в год повторяющееся и каждый раз по-новому волнующее зрелище: могучую Чашу Согласия, благоговейно поднятые руки. Завтра – день ежегодных выборов Благодетеля. Завтра мы снова вручим Благодетелю ключи от незыблемой твердыни нашего счастья.

        Разумеется, это непохоже на беспорядочные, неорганизованные выборы у древних, когда – смешно сказать – даже неизвестен был заранее самый результат выборов. Строить государство на совершенно не учитываемых случайностях, вслепую – что может быть бессмысленней? И вот все же, оказывается, нужны были века, чтобы понять это.

        Нужно ли говорить, что у нас и здесь, как во всем, – ни для каких случайностей нет места, никаких неожиданностей быть не может. И самые выборы имеют значение скорее символическое: напомнить, что мы единый, могучий миллионоклеточный организм... (...)

        Я вижу, как голосуют за Благодетеля все; все видят, как голосую за Благодетеля я – и может ли быть иначе, раз "все" и "я" – это единое "Мы". Насколько это облагораживающей, искренней, выше, чем трусливая воровская "тайна" у древних. Потом: насколько это целесообразней. Ведь если даже предположить невозможное, то есть какой-нибудь диссонанс в обычной монофонии, так ведь незримые Хранители здесь же, в наших рядах: они тотчас могут установить нумера впавших в заблуждение и спасти их от дальнейших ложных шагов, а Единое Государство – от них самих".

        "На первой странице Государственной Газеты сияло:

        "...У механизмов нет фантазии.

        Вы видели когда-нибудь, чтобы во время работы на физиономии у насосного цилиндра - расплывалась далекая, бессмысленно-мечтательная улыбка? Вы слышали когда-нибудь, чтобы краны по ночам, в часы, назначенные для отдыха, беспокойно ворочались и вздыхали?

        Нет!

        А у вас - краснейте! - Хранители все чаще видят эти улыбки и вздохи. И - прячьте глаза - историки Единого Государства просят отставки, чтобы не записывать постыдных событий.

        Но это не ваша вина - вы больны. Имя этой болезни:

                                                       фантазия.

        Это - червь, который выгрызает черные морщины на лбу. Это - лихорадка, которая гонит вас бежать все дальше - хотя бы это "дальше" начиналось там, где кончается счастье. Это - последняя баррикада на пути к счастью.

        И радуйтесь: она уже взорвана.

        Путь свободен.

        Последнее открытие Государственной Науки: центр фантазии - жалкий мозговой узелок в области Варолиева моста. Трехкратное прижигание этого узелка Х-лучами - и вы излечены от фантазии -

                                                     навсегда.

        Вы - совершенны, вы - машиноравны, путь к стопроцентному счастью - свободен. Спешите же все - стар и млад - спешите подвергнуться Великой Операции. Спешите в аудиториумы, где производится Великая Операция. Да здравствует Великая Операция. Да здравствует Единое Государство, да здравствует Благодетель!"

ЗАДАНИЕ: Прочитайте несколько отрывков из романа и подчеркните те слова и словосочетания, которые будут описывать, называть изменения, происходящие с внутренним миром главного героя.        

        "Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь — и мы в мрачном беспорядочном помещении (это называлось у них «квартира»). Тот самый странный, «королевский» музыкальный инструмент — и дикая, неорганизованная, сумасшедшая — как тогдашняя музыка — пестрота красок и форм. Белая плоскость — вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних книг; желтая бронза — канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения — линии мебели.

        Я с трудом выносил этот хаос. Но у моей спутницы был, по-видимому, более крепкий организм.

        — Это — самая моя любимая... — и вдруг спохватилась — укус-улыбка, белые острые зубы. — Точнее: самая нелепая из всех их «квартир».

        — Или, еще точнее: государств, — поправил я. — Тысячи микроскопических, вечно воюющих государств, беспощадных, как...

        — Ну, да, ясно, — по-видимому, очень серьезно сказала I.

        Мы прошли через комнату, где стояли маленькие детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова — комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин», большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только в виде жалких хрупких квадратиков-окон.

        — И подумать: здесь «просто-так любили», горели, мучились... (опять опущенная штора глаз). — Какая нелепая, нерасчетливая трата человеческой энергии, — не правда ли?

        Она говорила как-то из меня, говорила мои мысли. Но в улыбке у ней был все время этот раздражающий икс. Там, за шторами, в ней происходило что-то такое — не знаю что, — что выводило меня из терпения; мне хотелось спорить с ней, кричать на нее (именно так), но приходилось соглашаться — не согласиться было нельзя.

        Вот — остановились перед зеркалом. В этот момент — я видел только ее глаза. Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые «квартиры», — человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна внутри: глаза. Она как будто угадала — обернулась. «Ну — вот мои глаза. Ну?» (Это, конечно, молча.)

        Передо мною — два жутко-темные окна, и внутри такая неведомая, чужая жизнь. Я видел только огонь — пылает там какой-то свой «камин» — и какие-то фигуры, похожие...

        Это, конечно, было естественно: я увидел там отраженным себя. Но было неестественно и непохоже на меня (очевидно, это было удручающее действие обстановки) — я определенно почувствовал страх, почувствовал себя пойманным, посаженным в эту дикую клетку, почувствовал себя захваченным в дикий вихрь древней жизни".

        "Проснулся: умеренный, синеватый свет; блестит стекло стен, стеклянные кресла, стол. Это успокоило, сердце перестало колотиться. Сок, Будда... что за абсурд? Ясно: болен. Раньше я никогда не видел снов. Говорят, у древних это было самое обыкновенное и нормальное – видеть сны. Ну да: ведь и вся жизнь у них была вот такая ужасная карусель: зеленое – оранжевое – Будда – сок. Но мы-то знаем, что сны – это серьезная психическая болезнь. И я знаю: до сих пор мой мозг был хронометрически выверенным, сверкающим, без единой соринки механизмом, а теперь... Да, теперь именно так: я чувствую там, в мозгу, какое-то инородное тело – как тончайший ресничный волосок в глазу: всего себя чувствуешь, а вот этот глаз с волоском – нельзя о нем забыть ни на секунду..."

        "Нестерпимо-сладкие губы (я полагаю — это был вкус «ликера»), — и в меня влит глоток жгучего яда — и еще — и еще… Я отстегнулся от земли и самостоятельной планетой, неистово вращаясь, понесся вниз, вниз — по какой-то невычисленной орбите…

        Дальнейшее я могу описать только приблизительно, только путем более или менее близких аналогий.

Раньше мне это как-то никогда не приходило в голову — но ведь это именно так: мы, на земле, все время ходим над клокочущим, багровым морем огня, скрытого там — в чреве земли. Но никогда не думаем об этом. И вот вдруг бы тонкая скорлупа у нас под ногами стала стеклянной, вдруг бы мы увидели…

        Я стал стеклянным. Я увидел — в себе, внутри.

        Было два меня. Один я — прежний, Д-503, нумер Д-503, а другой… Раньше он только чуть высовывал свои лохматые лапы из скорлупы, а теперь вылезал весь, скорлупа трещала, вот сейчас разлетится в куски и… и что тогда?

        Изо всех сил ухватившись за соломинку — за ручки кресла — я спросил, чтобы услышать себя — того, прежнего:

        — Где… где вы достали этот… этот яд?

        — О, это! Просто один медик, один из моих…

        — «Из моих»? «Из моих» — кого?

        И этот другой — вдруг выпрыгнул и заорал:

        — Я не позволю! Я хочу, чтоб никто, кроме меня. Я убью всякого, кто… Потому что вас — я вас — —

        Я увидел: лохматыми лапами он грубо схватил ее, разодрал у ней тонкий шелк, впился зубами — я точно помню: именно зубами.

        Уж не знаю как — I выскользнула. И вот — глаза задернуты этой проклятой непроницаемой шторой — она стояла, прислонившись спиной к шкафу, и слушала меня.

        Помню: я был на полу, обнимал ее ноги, целовал колени. И молил..."

        "Я лежу, думаю – и разматывается чрезвычайно странная, логическая цепь.

        Всякому уравнению, всякой формуле в поверхностном мире соответствует кривая или тело. Для формул иррациональных, для моего \sqrt{-1}, мы не знаем соответствующих тел, мы никогда не видели их... Но в том-то и ужас, что эти тела – невидимые – есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие тени – иррациональные формулы; и математика, и смерть – никогда не ошибаются. И если этих тел мы не видим в нашем мире, на поверхности, для них есть – неизбежно должен быть – целый огромный мир там, за поверхностью...

        Я вскочил, не дожидаясь звонка, и забегал по комнате. Моя математика – до сих пор единственный прочный и незыблемый остров во всей моей свихнувшейся жизни – тоже оторвалась, поплыла, закружилась. Что же, значит, эта нелепая "душа" – так же реальна, как моя юнифа, как мои сапоги – хотя я их и не вижу сейчас (они за зеркальной дверью шкафа)? И если сапоги не болезнь – почему же "душа" болезнь?

        Я искал и не находил выхода из дикой логической чащи. Это были такие же неведомые и жуткие дебри, как те – за Зеленой Стеной, – и они так же были необычайными, непонятными, без слов говорящими существами. Мне чудилось – сквозь какое-то толстое стекло – я вижу: бесконечно огромное, и одновременно бесконечно малое, скорпионообразное, со спрятанным и все время чувствуемым минусом-жалом: \sqrt{-1}... А может быть, это не что иное, как моя "душа", подобно легендарному скорпиону древних добровольно жалящих себя всем тем, что..."

"Чтобы выполнить предписание доктора (я искренне, искренне хочу выздороветь), я целых два часа бродил по стеклянным, прямолинейным пустыням проспектов. Все, согласно Скрижали, были в аудиториумах, и только я один... Это было, в сущности, противоестественное зрелище: вообразите себе человеческий палец, отрезанный от целого, от руки – отдельный человеческий палец, сутуло согнувшись, припрыгивая, бежит по стеклянному тротуару. Этот палец – я.

И страннее, противоестественнее всего, что пальцу вовсе не хочется быть на руке, быть с другими: или – вот так, одному, или... Ну да, мне уж больше нечего скрывать: или вдвоем с нею – с той, опять так же переливая в нее всего себя сквозь плечо, сквозь сплетенные пальцы рук...

        Домой я вернулся, когда солнце уже садилось. Вечерний розовый пепел – на стекле стен, на золоте шпица аккумуляторной башни, на голосах и улыбках встречных нумеров. Не странно ли: потухающие солнечные лучи падают под тем же точно углом, что и загорающиеся утром, а все – совершенно иное, иная эта розовость – сейчас очень тихая, чуть-чуть горьковатая, а утром – опять будет звонкая, шипучая".

        С помощью I-330 Д-503 выбирается за пределы города и оказывается за Зеленой стеной, которая отделяет мир Единого Государства от дикого мира природы.

        "Рядом с I — на зеленой, головокружительно-прыгающей сетке чей-то тончайший, вырезанный из бумаги профиль… нет, не чей-то, а я его знаю. Я помню: доктор, — нет, нет, я очень ясно все понимаю. И вот понимаю: они вдвоем схватили меня под руки и со смехом тащат вперед. Ноги у меня заплетаются, скользят. Там карканье, мох, кочки, клекот, сучья, стволы, крылья, листья, свист…

        И — деревья разбежались, яркая поляна, на поляне — люди… или уж я не знаю как: может быть, правильней — существа.

        Тут самое трудное. Потому что это выходило из всяких пределов вероятия. И мне теперь ясно, отчего I всегда так упорно отмалчивалась: я все равно бы не поверил — даже ей. Возможно, что завтра я и не буду верить и самому себе — вот этой своей записи.

        На поляне вокруг голого, похожего на череп камня — шумела толпа в триста — четыреста… человек, — пусть — «человек», мне трудно говорить иначе. Как на трибунах из общей суммы лиц вы в первый момент воспринимаете только знакомых, так и здесь я сперва увидел только наши серо-голубые юнифы. А затем секунда — и среди юниф, совершенно отчетливо и просто: вороные, рыжие, золотистые, караковые, чалые, белые люди, — по-видимому, люди. Все они были без одежд и все были покрыты короткой блестящей шерстью — вроде той, какую всякий может видеть на лошадином чучеле в Доисторическом Музее. Но у самок — были лица точно такие — да, да, точно такие же, — как и у наших женщин: нежно-розовые и не заросшие волосами, и у них свободны от волос были также груди — крупные, крепкие, прекрасной геометрической формы. У самцов без шерсти была только часть лица — как у наших предков.

        Это было до такой степени невероятно, до такой степени неожиданно, что я спокойно стоял — положительно утверждаю: спокойно стоял и смотрел. Как весы: перегрузите одну чашку — и потом можете класть туда уже сколько угодно — стрелка все равно не двинется…

        Вдруг — один: I уже со мной нет — не знаю, как и куда она исчезла. Кругом — только эти, атласно лоснящиеся на солнце шерстью. Я хватаюсь за чье-то горячее, крепкое, вороное плечо:

        — Послушайте — ради Благодетеля — вы не видали — куда она ушла? Вот только сейчас — вот сию минуту…

        На меня — косматые, строгие брови:

        — Ш-ш-ш! Тише, — и космато кивнули туда, на середину, где желтый, как череп, камень.

        Там, наверху, над головами, над всеми — я увидел ее. Солнце прямо в глаза, по ту сторону, и от этого вся она — на синем полотне неба — резкая, угольно-черная, угольный силуэт на синем. Чуть выше летят облака, и так: будто не облака, а камень, и она сама на камне, и за нею толпа, и поляна — неслышно скользят, как корабль, и легкая — уплывает земля под ногами…

        — Братья… — это она. — Братья! Вы все знаете: там, за Стеною, в городе — строят «Интеграл». И вы знаете: пришел день, когда мы разрушим эту Стену — все стены, — чтобы зеленый ветер из конца в конец — по всей земле. Но «Интеграл» унесет эти стены туда, вверх, в тысячи иных земель, какие сегодня ночью зашелестят вам огнями сквозь черные ночные листья…

        Об камень — волны, пена, ветер:

        — Долой «Интеграл»! Долой!

        — Нет, братья: не долой! Но «Интеграл» должен быть нашим. В тот день, когда он впервые отчалит в небо, — на нем будем мы. Потому что с нами Строитель «Интеграла». Он покинул стены, он пришел со мной сюда, чтобы быть среди вас. Да здравствует Строитель!

        Миг — и я где-то наверху, подо мною — головы, головы, головы, широко кричащие рты, выплеснутые вверх и падающие руки. Это было необычайно странное, пьяное: я чувствовал себя над всеми, я — был я, отдельное, мир, я перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей.

        И вот я — с измятым, счастливым, скомканным, как после любовных объятий, телом — внизу, около самого камня. Солнце, голоса сверху — улыбка I. Какая-то золотоволосая и вся атласно-золотая, пахнущая травами женщина. В руках у ней — чаша, по-видимому, из дерева. Она отпивает красными губами — и подает мне, и я жадно, закрывши глаза, пью, чтоб залить огонь — пью сладкие, колючие, холодные искры.

        А затем — кровь во мне и весь мир — в тысячу раз быстрее, легкая земля летит пухом. И все мне — легко, просто, ясно.

        Вот теперь я вижу на камне знакомые, огромные буквы: «Мефи» — и почему-то это так нужно, это — простая, прочная нить, связывающая все. Я вижу грубое изображение — может быть, тоже на этом камне: крылатый юноша, прозрачное тело, и там, где должно быть сердце, — ослепительный, малиново-тлеющий уголь. И опять: я понимаю этот уголь… или не то: чувствую его — так же как, не слыша, чувствую каждое слово (она говорит сверху, с камня) — и чувствую, что все дышат вместе — и всем вместе куда-то лететь, как тогда птицы над Стеной…

        Сзади, из густо дышащей чащи тел — громкий голос:

        — Но это же безумие!

        И кажется, я — да, думаю, что это был именно я — вскочил на камень, и оттуда солнце, головы, на синем — зеленая зубчатая пила, и я кричу:

        — Да, да, именно! И надо всем сойти с ума, необходимо всем сойти с ума — как можно скорее! Это необходимо — я знаю.

        Рядом — I; ее улыбка, две темных черты — от краев рта вверх, углом; и во мне — уголь, и это — мгновенно, легко, чуть больно, прекрасно…"

Используя слова, подчеркнутые в отрывках, напишите, что произошло с главным героем романа, что изменилось в нем и к чему приведут его эти перемены. Попробуйте придумать финал романа или, если вы его уже прочитали, объясните его финал.