Жить - мыслить, творить. В.А. Сухомлинский

Разговор начну с примера, в некоторой степени необычного. В разное время я имел возможность го­ворить со 113 молодыми людьми, свершившими тяжкие преступления. Беседы проводились в ходе следствия и после суда. Всем, кто причастен к воспитанию, знать душу этих людей так же важно, как врачу надо знать организм больного человека, чтобы предупредить забо­левание здоровых людей. Самое главное, что я пытался выяснить,— это зависимость между нравственным падением этих людей и их духовной жизнью, духовным миром, духовными интересами и нуждами.

Это не какое-то чисто академическое исследование. Анализ фактов, которых жизнь, к сожалению, дает немало, очень тревожит: убожество духовной жизни че­ловека становится все более ощутимым горем, нередко приносит не только нравственные, но и огромные материальные убытки. Меня интересовал вопрос: что осталось в сознании человека, опасного для общества, от гуманитарных знаний, которые — в чем я глубоко убежден — играют очень важную роль в духовной жиз­ни, духовном развитии личности, в формировании ее духовных запросов, потребностей, интересов? С этой целью всем 113 опрошенным было задано несколько вопросов.

В частности, я интересовался, какие произведения русских классиков они читали. 86 человек ответили на этот вопрос: «Не помню». 13 человек: «Ничего не читал», а 2 человека: «Все вылетело из головы». Двое из опрошенных назвали роман Л. Толстого «Анна Каренина», четверо — «Тарас Бульба», «Записки охотника», «Ледяной дом», «Слепой музыкант» и... «И один в поле воин»... Еще три человека ответили неуверенно: «Что-то читал о помещиках...», «Что-то читал о разбойниках...», «О цыганах что-то читал...», а трое вообще ничего не ответили.

Среди вопросов был и такой: «Назовите ваши любимые цветы». В ответ на это 83 человека только пожали плечами. Оказалось, что они не знают названий цветов. Двое назвали розы, трое — сирень, четверо — «те, что на окнах стоят», 19 дали ответ, смысл которого сводит­ся к тому, какое, мол, это имеет значение, и без цветов хорошо.

Все эти люди — нельзя сказать, чтоб совсем негра­мотные, но преимущественное большинство из них — недоучки. Из 113 человек 66 учились в семилетней или восьмилетней школе (28 из них — в вечерней), в том числе 12 имеют, по их словам, документ об окончании семилетней или восьмилетней школы, остальные — «не сдавали экзаменов», по их словам. Трое имеют аттес­тат о среднем образовании (два человека окончили вечернюю школу, один — дневную), 13 человек в пе­риод совершения преступления учились в технических училищах или на курсах (а до этого «недоучились» в семилетней или же восьмилетней школе), 31 человек — «отсеялись» (19 человек из 5—8 классов, 12 человек — из 3-4 классов).

Как видим, совсем неграмотных людей среди них не было. Казалось удивительным, просто непостижимым, что люди, окончившие 6, 7, 8 (даже 10) классов, не пом­нят Пушкина и Толстого, Горького и Короленко. Дело не только в том, что в школе они учились, в преиму­щественном большинстве, как-нибудь, часто пропускали занятия. Когда я задавал дополнительные, «наводящие» вопросы, они вспоминали: «Да, помню, учили, проходили»  этого  писателя, что-то читали в хрестоматии».

Я убедился: то, что изучалось,— «проходилось» — по существу скользило по поверхности сознания, не остав­ляя никакого следа в душе. Было «прохождение», но не было воспитания. В тот период, когда эти 113 моло­дых людей и подростков совершили преступления, все их личные (домашние) «библиотеки» насчитывали 75 книг, среди которых не было ни одного произведения выдающихся отечественных или зарубежных писателей, все «сокровища» их домашних «библиотек» — самые низкосортные детективы. У 58 человек не было ни од­ной собственной книги.

Задумаемся над этими фактами, товарищи,— задума­емся все, кто в той или иной мере причастен к воспита­нию человека, а причастен к этой важной обществен­ной миссии прежде всего каждый коммунист, каждый комсомолец.

То, что эти люди глубоко несчастны, понимал да­леко не каждый из них. Перед многими из осужденных стояло время строгого наказания за совершенные преступления. А могли же они стать настоящими людьми, выдающимися творцами материальных и духовных благ, счастливыми отцами своих детей, мужьями своих счастливых жен. Тяжела их вина перед обществом и законом. Но когда я разговаривал с каждым из них, у меня из головы не выходили слова Ф. М. Достоевского: "Войдем в зал суда с мыслью о том, что и мы виновны. За чертополох, выросший на плодородной ниве, отвечает, в конце концов, тот, кто обрабатывает эту ниву, сеет зерна, заботливо следит за тем, как взошли всхо­ды и что расцвело".

Речь идет о рождении Счастливого Человека! Я пишу эти слова с прописной буквы. Ведь конечная цель нашего коммунистического строительства — счастье каждого человека и каждой семьи — такое счастье, которое приносило бы благо другим людям, создавало великую гармонию общественного бытия, поднимало достоинство личности, честь и достоинство семьи, рода, возвеличивало родителей в глазах детей и детей — в глазах родителей.

Общество не равнодушно к людям, дошедшим до морального падения. Ничто не может восполнить тяжелейшую утрату — утрату человека. Чтобы свести эти утраты до минимума, а потом и до нуля — ведь это наш идеал — мы должны прежде всего заботиться о воспитании человеческой души. Жизнь человеческого духа, тончайшие и почти незаметные на первый взгляд оттенки мысли, чувств, желаний, стремлений, порывов — все это приобретает чрезвычайный вес, когда говорится о воспитании нового человека.

Чем же живет человек, к чему стремится? В чем ви­дит он смысл и цель своего бытия, как смотрит сам на себя и что видит в самом себе, как относится сам к се­бе, в какой мере является властителем собственных поступков, собственного поведения. Что для него в жиз­ни вообще и в личном бытие в частности является святым и незыблемым, на каких весах взвешивает добро и зло в самом себе, что вкладывает в слово счастье и как стремится к счастью,— это только незначительная часть тех проблем и вопросов, которые вкладываю в широкое понятие жизни человеческого духа.

Расскажу о двух событиях, происшедших почти одновременно. Однажды, теплым весенним вечером, ко мне пришел 72-летний колхозник Николай Н. С первых же слов этого пожилого человека я понял, что его душу гнетет какое-то горе. Он пришел, чтобы открыть душу, и, быть может, освободиться от той тяжести, которую он, как потом стало ясно, носит уже долгое время.

«Всю свою жизнь я думал о том, чтобы побольше добра было в доме,— рассказывал дед Николай.— Испытывал тяжелые муки оттого, что картофеля можно будет продать на базаре не 30 мешков, как хотелось, а только 20... Мешала спать спокойно мысль о том, что в свинарнике лишь две свиньи, а не четыре... Продавая сало, пытался хоть немного обмануть покупателей. Ночью шел с мешком на колхозное кукурузное поле, ломал початки — запасался кормом... Пять ковров казалось мало — еще пять купить хотелось.

Сад у меня есть и виноградник немалый. Вот все с сада и началось... Сижу я ночью под кустом, сторожу. В руке палка: пусть полезет кто-нибудь — буду защищать виноград и яблоки... И вот в полночь слышу: подходят к забору трое юношей. Садятся на старом дубовом бревне, лежащем уже лет пятьдесят. Ну, думаю, сейчас полезут через забор. Один парень — голос незнакомый — говорит:

—     Давайте попробуем яблок,.. Да и виноград там созрел...

А соседский внук отвечает:                                          

—     Не трогайте этот пень,— так меня именуют... — Это же не человек, а свинья в образе человека. Зачем, для чего живут на свете такие люди? В доме нет ни одной книги, а ковры моль ест...— Думаю, засмеются, начнут насмехаться надо мной. Да нет: слышу вздыхают, жалеют меня, будто тяжело больного... Говорят как о несчастном человеке.

Потом стали говорить о художниках и поэтах, об ученых... И передо мной словно бы открылось окошко в волшебный, удивительный мир. Впервые в жизни я пережил такое чувство: будто сижу по уши в вонючей грязи, а на высокой горе предо мной — недостижимый райский сад буйно цветет... До рассвета сидели парни на дубовом бревне, а я, как завороженный, не мог отойти от них, вслушивался в каждое слово... Ушли они, а я сижу и плачу... Где я был, что я делал 72 года? Куда ушли мои силы? Прошу вас, дайте мне тетрадь, я напишу исповедь о несчастной своей жизни...»

Прошло два с половиной года. И вот передо мной — толстая тетрадь, исписанная старческим почерком — с твердым знаком, с буквой ять... «Исповедь» — старательно выведено на титульной странице. Тому, кто знал деда Николая много лет, наверное, все в его жизни казалось обычным, ничем неприметным. Но прочтите двести страниц «Исповеди» — и вам откроется страшная жизнь. Страшная своей опустошенностью, убожеством и бесцветностью. Страшная своей неумолимой поу­чительностью, страшная беспощадным прозрени­ем, пришедшим к человеку чересчур поздно. Я хочу подготовить эту «Исповедь» к печати и опубликовать ее: это будет огромной силы документ, который полезно будет прочесть каждому юноше, каждой девушке, начинающим жить. Сила этого документа в том, что он вызывает страх перед духовной опустошенностью, заставляет задуматься над вопросом: для чего я живу на свете?

Второе событие произошло незадолго до того, как дед Николай рассказал о ночи, перевернувшей его душу. Умирал 80-летний дед Андрей — всеми односельчанами уважаемый человек. Шестьдесят пять лет трудился он на земле. Кто знаком с извечными сельскими традициями, тот знает, что когда такой человек умирает, скорбь охватывает души всех односельчан, все говорят тихо, будто прислушиваясь, и каждое произнесенное в такие минуты  слово  приобретает особую  значимость.

Я шел к деду Андрею с сердцем, полным печали: умирал человек, в памяти своей хранивший историю каждого рода в нашем селе на пять поколений вглубь... Умирал человек, беспредельно влюбленный в жизнь. Нет более тяжелого испытания для человеческой души, чем прощание с таким человеком, однако — я глубоко в этом убежден — это испытание — ярчайший свет, освещающий в тебе и прекрасное и мелочное. Мне довелось провести с дедом Андреем два последних часа его жизни. Он передал сшитые суровой ниткой несколько сот листиков. «Здесь моя жизнь»,—глухо произнес, показывая дрожащей рукой на титульный лист, где были выведены, очевидно недавно, слова: «Как живет природа».

И вот я читаю эту единственную в своем роде книгу — летопись природы. Шестьдесят три года — изо дня в день дед Андрей записывал, какая сегодня погода, откуда дует ветер, как взошло и село солнце, какая была утренняя и вечерняя заря, сколько было дождей, снега, росы, какие цветы раскрылись сегодня и какие деревья зацвели, какие птицы прилетели и улетели, свили гнезда и вылетели из гнезд... Я читал рукопись, как поэму, и перед моими глазами проходили годы, разли­вались весенние воды и цвели хлеба, шумели грозы и дозревала пшеница...

Но самое главное: на всех страницах жил вечный дух человека, влюбленного в красоту, в жизнь, в добро. Как же надо любить природу, чтобы вставать каждую ночь, несколько раз выходить в поле, за час после полуночи и за час до рассвета — посмотреть, как мерцают звезды, как падает роса или иней, как поднимается с речки туман, как засыпает и просыпается степь. И так изо дня в день, из года в год. Передал дед Андрей мне еще одно свое богатство — библиотечку. В ней немно­го книг — свыше двухсот, но какие это книги! В этой уникальной библиотеке — литература о явлениях при­роды. Собирал человек эти книги с большой любовью. Красивой, богатой и счастливой была его духовная жизнь.

Наше сегодня знаменательно тем, что человек задумывается над ценностями своего бытия, стремится осознать свои отношения с другими людьми и ощутить подлинное счастье — счастье жить в мире мысли, ис­кусства и интеллектуальных ценностей, знаний, науки, образованности. Стремление к настоящему счастью ста­новится сферой самовоспитания. Без преувеличения можно сказать, что от того, в чем каждый отдельный че­ловек видит счастье, удовлетворение, радость и смысл жизни,— зависит гармония общественного быта. От богатства духовного мира личности  зависит нравственная чистота, благородство отношений между людьми — то, о чем М. Горький мечтал,— люди будут, как звезды друг перед другом.

В свете одного из главнейших принципов коммунистической этики — Человек — высшая ценность — нам сейчас надо по-новому осмыслить сущность процесса становления, воспитания настоящего человека. Самая страшная опасность, которой, как огня, надо бояться каждому педагогу, каждому партийному и комсомоль­скому работнику,— это духовная опустошенность, убо­жество, закрытые сердца и умы перед духовными цен­ностями мира. Богатство духовной жизни, богатство ду­ховных интересов и нужд необходимо формировать в школе, в то время, когда перед человеком только на­чинает открываться мир. Нам надо глубоко осмыслить ту истину, что забота о прочных знаниях — это только начало сложного воспитательного процесса, направлен­ного на обогащение духовного мира человека.

Духовная жизнь — это отдельный, особый мир мысли и чувств. Эту грань подлинной коммунистической вос­питанности надо шлифовать тончайшими, нежнейшими, и самыми умелыми прикосновениями к сердцу и уму. Ныне с особой остротой осмысливается та истина, что в воспитании недопустимы стихийность и самотек. Жизнь сама по себе, стихийно не может воспитывать. Там, где есть стихия, нестойкую и по сути не сформированную юную душу подстерегают опасности.

Вообще выражение «жизнь воспитывает», — в конце концов, только метафора. Каждого отдельно взятого человека воспитывают конкретные люди. Если человек не воспитан в годы детства и отрочества, если он пошел в жизнь нравственным невеждой — он представляет собой опасность для общества. Еще больше уточнений требует выражение «труд воспитывает», «пойдет на работу — труд воспитает...». Взятый изолированно от других граней общественной жизни, труд сам по себе не воспитывает. Воспитательная сила труда раскрывается там, где она облагорожена высокими целями. Человек, наконец, не может жить одним трудом. Там, где жизнь не наполняется и не облагораживается многогранными духовными интересами и потребностями, запросами и стремлениями, где дух не проявляется в деянии, человек переживает труд как тяжелое бремя и начинает искать забытье от труда в чемто ином, напри­мер, в пьянстве,— это особенно страшная опасность.

Речь идет прежде всего о духовной жизни, в которой человек проводит много лет, чтобы стать образован­ным, культурным и благородным. Борьба с пьянством начинается, когда человек сидит за школьной партой. Именно в эту пору человек находит в жизни что-то несравненно более сильное и привлекательное, чем рюмка водки; именно тут можно утвердить в духовной жиз­ни человека такую важную черту, как отвращение к со­стоянию одурманивания. Именно тут закладывается самый сильный, живучий корень благородной духовной жизни — всесильный огонек мысли, стремление к интеллектуальному богатству, привлекательности мысли.

Духовная жизнь школы, прежде всего, царство мысли. Возможно, кое-кому покажется парадоксальным, но это горькая истина: слабейшим местом во всей системе учебно-воспитательного процесса современной школы является то, что мысль не стала еще всесильным средством воспитания, учащиеся овладевают знаниями, но не учатся думать над истинами, входящими в их па­мять. Больно смотреть на молодого человека, окончив­шего среднюю или высшую школу, овладевшего специ­альностью, который, вступая на самостоятельный трудо­вой путь, почти ничего не читает, лишен стремления ов­ладевать все новыми и новыми знаниями. Это досадный результат того, что кое-где в школах, как это ни удиви­тельно, нет настоящей духовной жизни.

А в чем она состоит — настоящая духовная жизнь уже в стенах школы? С чего начинается царство мысли и как его утвердить в индивидуальной и коллективной жизни, во взаимоотношениях? Подлинная духовная жизнь состоит в том, что думать над книгой становится страстью и главнейшей духовной потребностью человека.  Побуждением,  заставляющим  маленького  человека — школьника, завтрашнего гражданина — сидеть над книгой,  является  не  оценка  в  дневнике и журнале, а глубокая внутренняя тяга  к знаниям, образованию, культуре  и — это  самое  главное — к  книге,  чтению,  к мысли, В том, чтобы воспитаннику моему хотелось сидеть над книгой и думать, я усматриваю одну из вер­шин педагогического мастерства.   Только тогда, когда книга и мысль стали страстной потребностью, когда без чтения и размышления человек не может жить так же, как не может он жить без хлеба,— только при этом условии  ученик мой  является  моим  воспитанником, без этого о подлинном воспитании и речи быть не может.

Это одна из тончайших и труднейших сфер воспита­ния — учить думать, воспитывать в молодом человеке жажду мышления. Богатство духовной жизни школы, царство мысли как раз и начинается с того, что учитель становится воспитателем мыслителя. Не оторванного от жизни, не витающего где-то в поднебесье, а мыслителя-труженика, для которого самый простой труд стано­вится желанным и красивым, потому что наряду с ним, трудом, идет живая, волнующая мысль. Дед Андрей был и пахарем, и пастухом, и конюхом,— самый буднич­ный, казалось бы, самый однообразный труд всегда был для него желанным деянием,— потому что наряду с ним шло и другое деяние — деяние духа, мысли. Труже­ник был мыслителем и поэтом, его жизнь явилась об­разцом духовного богатства, полноты, цельности. Если вы хотите стать властителем юных дум и сердец, несите свою мысль детям, подросткам, юношеству. В какой ме­ре вы стали для них светочем мысли, в такой мере они стали вашими воспитанниками, вам удалось посеять в благодатную почву юной души зерна пытливости, жаж­ды мысли, потребности в том, чтобы сесть над книгой и читать, читать, читать ночью, встретить рассвет над книгой — вот это и есть наше счастье, воспитатель! Нес­ти воспитанникам свою мысль — это не значит расска­зать о недавно прочитанной книге. Дух — это совокуп­ность всех богатств и достояний сознания, разума, чувств; совокупность, сконцентрированная в ярко выра­женной индивидуальности. Нести воспитанникам свою мысль — это значит нести свою индивидуальность, поко­рять своей мыслящей личностью.

Ежедневно, встречаясь со своими воспитанниками, я всматриваюсь в их глаза, читаю внутренний мир, и с каждым днем все больше убеждаюсь, что именно мысль о силе духа надо нести в их сознание, именно она станет сферой нашей волнующей общности, нашего вза­имного прикосновения сердец. В минуты, кажущиеся мне благоприятнейшими для этого, я рассказываю подрост­кам — 12—13-летним мальчикам и девочкам — о Нико­лае Гастелло и Владиславе Титове, Сергее Лазо и Алек­сандре Матросове. Я стремлюсь к тому, чтобы моя мысль о силе духа стала мыслью мальчиков и девочек, чтобы каждый из них в тихие вечерние часы, наедине с собственной совестью, думал — и заснул с этой мыслью — о том, что в человеческой жизни самым дорогим и святым   являются коммунистические идеалы; высшим счастьем настоящего человека является  его верность убеждениям. Это чрезвычайно важно: чтобы вступление, вход в царство мысли начался для подростка с ув­лечения человеком, чтобы беспокойнейшей мыслью каждого воспитанника была мысль о человеческой кра­соте,  изумление  перед  благородством  силы  духа.

Эти беседы с воспитанниками я с полным правом на­зываю душевными, сердечными,— так как тут я не просто передаю подросткам то, что знаю,— они вместе со мной увлечены. Им хочется пережить увлечение человеческим благородством и после беседы со мной — а главный же источник увлеченности — знания; их тянет к книгам. Начинается самый скрытый период духовной жизни индивидуальности — размышления над книгой. Вот в том, чтобы подвести к этому каждого подростка, каждого юношу и девушку,— и состоит подлинное мас­терство наставника духовной жизни человека.

Если вам удалось тонко и тактично прикоснуться к юному сердцу, оно становится жаждущим мысли. Юноше, девушке хочется думать, уединиться, углубиться в познание того, что раскрывается перед ними как сложнейшее и удивительнейшее — духовный мир чело­века. Именно с жажды мысли и начинается желание знать, желание жить всю жизнь в мире духовных цен­ностей — стремление достичь идеала, выраженного в одном из прекрасных стихотворений А. С. Пушкина: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...»

Жажда мысли, увлечение силой духа, стремление к идеальному, измерение себя высшей мерой челове­ческого совершенства — все это самая необходимая предпосылка того, чтобы человек всю свою жизнь был морально стойким и верным своим жизненным принци­пам, чтобы его Душа остро ощущала — я подчеркиваю эти слова — собственное достоинство, чтобы чувство презрения к злу, унижению человеческого достоинства, к душевному убожеству и пустоте было таким же силь­ным, как и увлечение красотой и совершенством. Нас­тоящая духовная жизнь, начатая в детстве, отрочестве, ранней юности, создает Человека богатых, полноцен­ных духовных потребностей и запросов. Для него смыс­лом жизни является бесконечное познание Человека, страстное постижение умом и сердцем нравственного благородства, вечное недовольство достигнутым, уме­ние видеть себя, судить свои поступей и — это самое главное — находить в жизни поле дли деяния духа — так, как нашел это поле дед Андрей.

Сознание человека не только отражает объективный мир, как учил Ленин, но и создает его. Забота о дея­тельной, творческой силе сознания, духа становится в нашем обществе одной из важнейших практических за­дач. Это забота о счастье человека. Это подъем челове­ка на ту ступень развития его личности, когда он силами собственного разума, собственной воле создает сам себя, измеряя свое совершенство высшей мерой — коммунистическим идеалом. Мы часто слышим слова — со­знательная дисциплина, сознательное отношение к тру­ду, сознание долга — эти понятия раскрывают важные стороны коммунистического воспитания.

Чем богаче духовная жизнь личности, чем ярче выра­жается жажда мысли и стремление к нравственному идеалу, тем сильнее власть человека над собственными поступками. Воспитывать собственное сознание человека — это значит утверждать сильный, деятельный, твор­ческий дух.

Автор: В.А. Сухомлинский