У чистого родника. Сухомлинский В.А.

Передо мной письмо. Когда я прикасаюсь к тетради, в которой оно написано, она жжет руки, как раскаленный лист металла.

Это письмо от девятнадцатилетнего юноши, приговоренного к смертной казни и в ожидании решения своей участи написавшего исповедь на сорока восьми тетрадных страницах, исповедь сбивчивую и далеко не откровенную.

Я ответил юноше. Его мать приезжала ко мне, просила поехать на свидание с сыном. Беседа с ним была очень трудной...

Меня потрясло то, что я назвал бы младенчеством ума. И в письме, и в словах, которые я услышал от него, звучали смятение, страх, но не раскаяние, не осознание вины.

Он не был бандитом, попавшим в шайку. Просто мерзкий, жалкий, пустой человек... Он поднял руку на шестнадцатилетнего юношу, которого до тех пор в глаза не видел. На узкой тропинке парка они встретились. Шестнадцатилетний не захотел ему уступить дорогу, он, девятнадцатилетний, был возмущен. В кармане у него был нож, он пустил его в ход и убил человека. К нему подбежала мать убитого. Он и ее ударил ножом, тяжело ранил...

Страшная пустота души, не понимание жизни как величайшей ценности – вот что стоит за этим преступлением.

Я с презрением и отвращением смотрел на него, и в то же время тяжесть утраты камнем давила сердце... Утраты человека. Тяжесть самой мысли, что этот юноша мог бы стать настоящим человеком, если бы его правильно воспитали.

В его письме были слова, рассчитанные на то, чтобы пробудить жалость: «Только перед неумолимым взглядом смерти я понял, как дорога жизнь». Только тогда, когда в семью пришла беда, мать и отец вопиют: как, почему это получилось? Взывают к чуткости и гуманности по отношению к преступнику. Но их беда заслуживает снисхождения только в той мере, в какой может рассчитывать на снисхождение человек, засыпавший колодец, а потом мучающийся от жажды. А мудрость человеческая заключается в том, чтобы всегда заботиться о чистом роднике, из которого мы берем воду.

Опыт – не всегда положительный, иногда и горький – научил меня определять уже в детские годы человека, которому в будущем, лет, может быть, через пятнадцать или двадцать, угрожает опасность соскользнуть на дурную тропу. Предотвратить эту опасность еще в раннем детстве, привить сильное противоядие даже от самой возможности, мысли, что человек может стать преступником или правонарушителем, – в этом одна из самых тонких граней нашего педагогического мастерства.

Вы замечали, дети и подростки обладают стихийным социальным прямодушием – им ясно, без всяких оговорок скажи, что хорошо и что плохо, где белое и где черное. Им вынь и положи справедливость – и никаких гвоздей! Как важно не только не забывать об этом ни на мгновение, но насыщать этим первым их соци­альным опытом всю их жизнь. Вот ко мне прибежала первоклассница Майя с жало­бой: Витя нашел палку и бьет ею по траве, а в траве цветы... Она прибежала не жаловаться на Витю. Если бы я наказал его сию же минуту, Майя была бы озадачена в уязвлена в самое сердце. Она пришла за правдой. Я должен прежде всего сказать: это зло! И мы вместе идем к Вите – защищать цветы. Это для девочки торжество справедливости. Но вместе с тем и оселок, на котором оттачивается лезвие детской нетерпимости к злу. Не допускайте, чтобы, прикасаясь мыслью и сердцем к несправедливости, ребенок оставался, равнодушным. Это ступенька к более высокой ступеньке нравственного развития.

Мне вспоминается давнее событие: возвращаясь с детьми из далекого похода, мы попросили в соседнем селе у ласковой бабуси напиться. Она пригласила нас в сад. Угостила яблоками и печеной картошкой. Мы поблагодарили за утешение и ушли. Прошли больше километра и вдруг вспомнили: где сидели, там оставили на земле кожуру печеной картошки…

«Надо возвратиться...» – нерешительно сказала та же Майя.

От того, как поступят дети в сотне, ты­сяче таких вот маленьких случаев, зависит многое в их будущем.

«Да конечно, надо возвратиться и все убрать...» – сказал я. Они гурьбой пошли за мной; один только Степа остался на месте, сказав: «Я посижу…». Но когда он услышал гневные слова детского осуждения, у него пропало желание отдыхать.

Пусть тысячу раз в годы детства ребенок переживет вот такое торжество справедливости. Почувствует свою сопричастность к нему. Возмущаться злом так, как мои питомцы возмутились равнодушием и леностью Степы умеют только дети. Попробуйте пробудить возмущение аналогичным поступком в годы отрочества – ничего не выйдет, возраст уже не тот...

Вместе с матерями и отцами своих питомцев мы видим смысл своей рассчитанной на далекие годы работы в том, чтобы дети понимали и чувствовали: в мире есть вещи и мерзкие, гнусные.

Важно, чтобы маленький человек не просто понимал: вот это – мерзко и гнусно, а страдал, горевал, мучился из-за того, что мерзкое и гнусное рядом, а я ничего не могу сделать чтобы мир стал лучше. Гнев и отвращение к гнусному и мерзкому постепенно переносится на самого себя – это исключительно тонкий переход, от которого в решающей мере зависит тяготение к прекрасному и непримиримость к злу.

Стыд – вот могучее противоядие от гнусного и мерзкого, стыд – это, образно говоря, та глубокая вода, на которой держится ладья чести, совести, достоинства.

В том, чтобы развить тонкое чувство стыда и нетерпимость к бесстыдству, и заключается, по существу, предотвращение пассивности, неустойчивости личности, того, что обычно характеризуется словами: куда ветер повеет, туда и клонится. Как раз такие чаще всего и становятся правонарушителями и преступниками!

Без презрения к мерзости, без того, чтобы маленький гражданин в годы своего раннего детства не перестрадал за человека, немыслимо стремление быть хорошим.

Атмосфера активной нетерпимости к мерзости начинается с нетерпимости к лени, безделию, нерадивости, пустому времяпрепровождению. Не случайно народная мудрость учит: лень – мать всех пороков. Я тысячу раз убежден, что трудовое воспитание начинается за партой, за книгой – это главный и самый сложный станок, овладеть которым не так просто. Самое главное в школе, самое труднопостижимое и самое тонкое, что есть в педагогическом мастерстве, – это добиться того, чтобы маленький человек стыдился своей праздности, презирал, ненавидел лень и нерадивость. Речь идет о нравственной стороне умственного труда – о той грани нашего школьного дела, за которой открывается дьявольски сложное и трудное воспитание любви к учению. Я считаю своей важнейшей миссией то, чтобы ум, который я воспитываю, презирал даже подобие мысли об отступлении перед трудностью: стыдно что-то не сделать, стыдно не думать!

Я вижу цель воспитания достигнутой лишь при том условии, когда для каждого – буквально для каждого! – подростка, юноши книга, мысль становятся узами, из которых он не может вырваться, не ранив больно собственной души. Тот не мужчина, с сознанием труженика, борца, будущего воина и мужа, будущего отца, если к 14–15-летнему возрасту у него не сложилась в заветном уголке величайшая ценность его души – сто, двести книг, которые он читал ночи напролет, над которыми встретил рассвет, которые стали для него откровением.

Самое страшное горе – горе для семьи, горе для школы, горе для общества, – если молодому человеку не хочется знать! Не желание знать – это символическая железная решетка, которой человек закрывает от себя безграничное небо, вместо символической потом может появиться настоящая.

Миссию воспитателя юношества я вижу в том, чтобы вместе с каждым подростком, юношей построить здание его интеллектуальной жизни. Быть воспитателем – значит встречаться с подростком не только на уроке. Это значит быть с ним единоверцем – да, не бойтесь этого слова! – и единомышленником, тянуться друг к другу, находить великое счастье удовлетворения потребности человека в человеке, по словам Маркса.

Часто можно слышать слова: привить вкус к труду... Никакими средствами и «прививками» этого не сделаешь, если педагог не привел питомца своего – подростка, перед которым открывается сложный мир – в свою собственную библиотеку и если тот не остановился – изумленный и восторженный – перед истоками вашего духовного богатства. Вкус к труду не будет постигнут, если педагог, уединившись со своим трудным, строптивым, бывает, непостижимым в своей сложности учеником, не пленил его своими мыслями...

Часто ли происходит в школе то, что должно быть, по существу, главным в воспитании подростков и юношества, – вот это тонкое прикосновение одной души человеческой к другой?

Тот, кто соскальзывает на дурной путь, – это люди глубоко одинокие, несмотря на то, что их окружают многие старшие и сверстники, несмотря на то, что ежедневно им долбят: этого нельзя! Это недопустимо!

Школа – это, по моему глубокому убеждению, прежде всего, образно говоря, мир человеческих прикосновений. Дело вовсе не в том, что кто-то к кому-то прикреплен, – об этом не надо говорить, все это чепуха. Дело в том, что меня, например, навсегда связала судьба с наиболее яркими, наиболее сложными и, по-моему, наиболее интересными подростками, они вошли в мою жизнь, стали частицей моего существа: исчезло бы все, что я знаю, умею, что я делал, если бы не они.

Очень трудно найти слова и образы для того, чтобы объяснить детям, что такое жизнь и смерть, свобода и лишение свободы, – не только объяснить, но и воспитать у каждого глубоко личное отношение к этим понятиям. Я считаю важной задачей нравственного воспитания то, чтобы дети глубоко поняли: жизнь могучая и всепобеждающая, но в то же время – нежная и нередко беззащитная, легко уязвимая ценность. Порой возникают такие обстоятельства, когда достаточно одного жестокого слова, равнодушного взгляда, чтобы тоненькая нить жизни перервалась.

Как только ребенок переступил школьный порог, меня больше всего интересует: какими духовными нитями связан он с родными и близкими? Нормально нравственное развитие, гармония любви счастья и труда (а от этой гармонии, в сущности, зависит моральное здоровье человека), возможно только при том условии, если ребенок убежден: я кому-то очень, очень нужен. Я для кого-то безмерно дорог. Кто-то видит во мне смысл своей жизни. Но я кем-то очень, очень дорожу, без кого-то я не могу жить, кто-то и для меня безмерно дорог. Может быть, это убеждение не выступает в виде отчетливой мысли, но оно наполняет все человеческое существо ребенка. Ласка, радость духовного общения с родными, особенно с матерью, сердечная близость с матерью и отцом – это и источник долга. Одна из причин преступлений совершенное безразличие человека к том что о нем думают родные и близкие.

Дорожить жизнью и свободой научится, тот, кто в детстве постиг мудрость ограничения своей свободы и желания. Эта мудрость – один из самых тонких инструментов воспитания.

Был у меня когда-то своенравный, неугомонный, неудержимый в своих порывах мальчик Роман. Он мог «ни за что», как говорят дети, ударить товарища, забрызгать грязью платье девочки.

«Вот что, Роман, – сказал я ему однажды утром перед уроками, когда ко мне слезах пришла маленькая Леся (Роман успел выдернуть у нее из косичек ленту), – твоя свобода – это дикарь, он подведет тебя в жизни. За такие дела взрослых лишают свободы – в тюрьму сажают. Мы с тобой сделаем по-другому. Давай свою правую руку...».

Он протянул правую руку. Я вынул из кармана бинт, забинтовал кисть, потом крепко прибинтовал руку к карману – так, чтобы мальчик не мог пользоваться правой рукой.

«Вот так мы будем жить сегодня, Роман, без правой руки. А чтобы ты не чувствовал себя одиноким, ребята таким образом забинтуют и мою правую руку. Дети сделали с моей правой рукой то же самое, что сделал с правой рукой Романа я. Изумленный мальчик ожидал, что будет дальше.

«Ну, – сказал я, – теперь мы вот так будем жить... Попробуем, легко ли это…».

Целый день мы ходили с ним рядом во дворе, в саду, сидели на уроке, обедали.

Мальчик представил себе, во что превратится жизнь, если его в самом деле когда-нибудь лишат свободы. В конце концов он научился властвовать собой: конечно пришлось дать ему еще несколько уроков – более тонких, но не менее трудных.

Тот не человек, если в годы детства и отрочества он не пережил мудрого мужественного состояния, когда надо, необходимо отказаться от желания, исполнение которого сулило столько удовольствий.

Класс собрался в лесной поход – сколько радостей и удовольствий обещал он! И вот накануне похода у пятиклассника Пети заболела бабуся. Отец собирается везти ее в больницу. Нужна помощь сына, но отец склонен отказаться от нее: пусть, мол, ребенок отдохнет. И учитель, помогая ребенку преодолеть желание, переставшее быть хорошим, ведет его на тропинку благородства. Все не пошли в лес....

Мудрое и мужественное управление желаниями – это та дирижерская палочка, по мановению которой творится гармония человеческой красоты. Возьмите в руку палочку.

В школе не должно быть пустословия и пустомыслия. Берегите слова! – хочется посоветовать воспитателям. Будьте очень осторожны и осмотрительны, побуждая детей высказывать свою мысль. Не вкладывайте в уста ребенка слова, смысл которых он еще не может постигнуть! Не допускайте, чтобы высокие святые слова особенно слова о любви к Отечеству, превращались в разменную монету. Настоящая любовь молчалива. Надо учить любить, а не учить говорить о любви. Учить чувствовать и хранить свои чувства, а не учить их подыскивать слова для того, чтобы сказать о несуществующих чувствах.

Бесстыдство порождается невыполнимыми обещаниями. Не вынуждайте ребенка давать обещание, к которому он духовно не подготовлен, для которого у него нет еще сил и твердости души. Если он сам что-нибудь обещает – выслушайте, поверьте, но в то же время скажите: опасайся давать обещание, если не уверен, что сдержишь его. Помните, что дурная привычка часто давать слово, обещание и забывать о них порождает одеревянение, окостенение сердца, оно не чувствует лжи.

Пусть в школе (так же и в семье) царствуют правда и доверие. Пусть каждое слово, произнесенное в школе, дает плод, а не остается пустоцветом...

Сухомлинский В.А. У чистого родника. Комсомольская правда. - 1970. - 7 июня