Творческая работа МАН

Министерство образования, науки и молодежи Республики Крым

ФЕТР И НАЖДАК

г.  Джанкой – 2016

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.................................................................................................................... .3

РАЗДЕЛ 1 «Ременесценции»...........................................................................................4

1.1 Зелёный огонёк................................................................................................4

1.2 Лу.......................................................................................................................5

1.3 Взрослый мир .................................................................................................8

1.4 Казнь Шерлока Холмса ................................................................................10

РАЗДЕЛ 2 «Посвящения» .............................................................................................11

2.1 Папе.................................................................................................................11

2.2 Родителям.......................................................................................................12

2.3 К. в дорогу......................................................................................................14

РАЗДЕЛ 3 «Коллекция судеб» ......................................................................................15

3.1 Маленькая смерть..........................................................................................15

3.2 Прощальное....................................................................................................17

3.3 Однако.............................................................................................................18

РАЗДЕЛ 4 «ФЕТР» ........................................................................................................19

4.1 Фламенко........................................................................................................19

4.2 Завещание ......................................................................................................21

РАЗДЕЛ 5 «НАЖДАК» .................................................................................................22

5.1 Зуб на зуб не попадает...................................................................................22

5.2 Город пресный, продрогший и голый..........................................................23

5.3 Хмельное........................................................................................................24

РАЗДЕЛ 6 «Проза» ........................................................................................................25

6.1 Ирэн Адлер. Проигрыш................................................................................25

6.2 Ксения.............................................................................................................27

ВВЕДЕНИЕ

        Я, Шевчук Валентина, ученица 11-б  класса Муниципального общеобразовательного учреждения «Средняя школа №7» города Джанкоя, с ранних лет увлекалась поэзией и на данный момент уже не представляю себя без написания стихотворений. Первые пробы пера были ещё в начальных классах, но так и завершались чем-то, что походило на некое хобби. На серьёзное занятие поэзией меня подтолкнуло творчество футуристов 20 века, в особенности творчество В.В. Маяковского, который впоследствии стал для меня любимым поэтом (хоть  это выражение меня слегка смущает, так как Маяковский гораздо больше, чем просто любимый поэт, в его строках я нашла отображение собственных мыслей, которые на то время ещё не очень умело выражала). Сейчас, совершенствуясь, я пишу на волнующие меня темы, выплёскиваю на бумагу эмоции и переживания.

        Я не жду отдачи от читателя, ибо в написании в первую очередь заинтересована лично. Реакции - да, вполне возможно, но не отдачи.  Я пишу для того, чтобы расширить взлётную полосу своих размышлений и, возможно, помочь нуждающимся, тем, кто переживал или будет переживать то, что переживаю я на данный момент.

        Ведь мы познаём мир с помощью языка. И мне безумно хочется, чтобы мой собственный мир, пропущенный через призму слов, был увековечен в стихах. Не я пишу стихи. Стихи пишут обо мне.

РАЗДЕЛ 1

 «Ременесценции»

1.1 Зелёный огонёк (по книге Фрэнсис Фицджеральд «Великий Гэтсби»)

В эту осень  я ступаю Джеем Гетсби: гордо, шумно, с пышной вечеринкой. Мои гости пахнут  спелым летом, говорят задорно, но с запинкой.

В сентябре ещё боишься смерти, скалишься дворнягой на машины, а в итоге ластишься и тычешь влажным носом в рыхлые могилы.

С октябрём не дышится, и только выплываешь с мякоти квартиры, молоко тумана застывает в лёгких снежно-белым желатином.

Пластилиновые люди подставляют ноябрю хрустящие морщины, он сдирает кожу с лиц ногтями и пергаментом кладёт. По серпантину

Смерть кружится, сердце замирает. Ты ступаешь мне навстречу сыном. Милый мальчик, сколько их тут вымрет прежде, чем найду в себе я силы.

Нужно ампутировать любови. С ними до зимы ведь не дотянешь. Мне слова и так сочатся гноем, я не верю в  раннее признанье. Смерть сказала,

Если б мы не врали, то уже б ветры вбивали гвозди в наши сапоги, я полагаю, нужно стать богемней и серьёзней.

В ноябре я дирижёр оркестра, вместо палочки окурок сигареты. На балконе славный  вид на берег, где мне светит яркий огонёк.  В прошлой жизни мы с тобой встречались, ты ещё тогда был милой Дейзи.  если Смерть меня опять застрелит,  брось на воду траурный венок.

1.2 Лу (по фильму «До встречи с тобой»)

Лу приходит домой, когда гаснет последний фонарь,

 Когда город становится зыбким, дрожащим и сонным.

Это словно тебе снова пять, ты хранишь календарь,

 Отмечая деньки до отъезда с семейством на море.

Это словно тебе лет шестнадцать,

 Играет мотив грустной песни, и вы

Вместе с классом сидите у школы,

А у вас выпускной,

вы глядите тихонько в закат, и,

 Уткнувшись друг другу в плечо,

Расстаётесь безмолвно.

Лу не плачет по Уиллу – он сам ей о том приказал.

Лу его вспоминает по тихому шелесту крыльев:

 Когда тот, кто не ходит, умеет по небу летать,

Все насмешки былые других тебе видятся пылью.

Уилл вдыхает табак,

На его чуть прозрачных щеках

 появляются ямки, когда замечает Луизу.

 Он, старательно хмурясь,

Себя зарывает в делах,

 Чтобы реже теперь устремлять

 Свой заботливый взгляд

 И скользить им

 по твёрдому-твёрдому низу

ещё сонной Земли

 (тут на небе давно ведь не спят,

тут ребята следят за родными

 сквозь тёмную линзу

и скучающе машут рукой им,

когда те грустят).

А вокруг пахнет кофе, и кто-то облился мелиссой…

Уилл сидит на краю самой мягкой из туч

 и пока не поднимется солнце,

 Болтает ногами, серьёзен.

 Уилл вообще-то не курит,

так, пару затяжек на раз.

Даже если он с неба сорвётся – не страшно.

Луиза

его внизу словит.

Лу стоит на балконе,

Вокруг просыпается мир,

как непьющий студент

после первой своей вечеринки.

Небеса выдыхают «Парламент»

 сквозь сизые рты,

Простилая туманы к ногам,

Надевая косынки на громадные крыши.

 Весна расцветает в глазах,

самым нежным румянцем

ютится на девичьей коже.

Лу кусает губу,

На отцовских старинных часах

 ровно без пяти счастье…

и страх бесконечно ничтожен.

1.3 Взрослый мир

«Люби, пока не начнешь ненавидеть. Потом научись ненавидеть свою любовь. Потом прости свою ненависть ради любви»

(с) Рэт Биллингс

Моя девочка, что же тебе написать?

Надо мною сгущаются тучи, реальность сереет. Я бесчувственный злобный дурак, и на жёлтых листах я умею лишь врать и давить всем на то, где больнее.

Я себя убиваю литрами кофе по средам, а когда очень грустно, курю беспрестанно во тьму. Город душит меня, я наверно отсюда уеду. Не вселяй мне надежду на то, что когда-то «люблю» соскользнёт с твоих губ, как шифон на плечах у певицы, что поёт тихий джаз на песчаном большом берегу, улетит в высоту и исчезает за моря границей, ещё долго храня аромат её слов на ветру.

Я не выживу, Эмми. Ещё пару кадров и точка. Бог сожжёт киноплёнку, насыпав мне пепел в рукав. Я о чём не пишу, а тебя нахожу в каждой строчке. и с ума всё схожу, точно с рельсов слезает состав.

Я отвратный актёр. Я терплю лишь одни неудачи. Оплошать хорошо лишь тогда, когда ты новичок. Тут вот видишь, какая беда, я устал много значить в чёрно-белом кино, где сценарий весь смяли в комок.

Моя девочка, ты сочиняешь так сладко. Я читаю стихи, прикрываю глаза и дрожу. Потому что они пробирают нутро моё насквозь, прошибают свинцом своих букв в моём сердце дыру.

Знаешь, Эмми, а я начал думать о многом. Например, что случится, когда я устану молчать. Даже хриплый мой шёпот о том, как люблю тебя долго, поломает мне рёбра и кожу начнёт разрывать. Выбьет стёкла, и вихрем поднимется в небо. разведёт там все тучи, оставив лишь светлую гладь. только ты не услышишь его. донесется он стоном. тихим стоном о том, как мне скучно свой век коротать.

Мне действительно скучно. Вокруг осыпаются листья, заостряются лица, уходят из дома коты. Мне бы в пору напиться, забыться. ах, Эмми, так грустно косить в спины прохожих, зная, что это не ты.

А стихи… так они продолжают писаться. (на столе Эверест из салфеток), и всё о тебе. Я тебя ненавидеть пытался, но только остался жирный крест на запястье - заметка « люби её, Рэт».

II

Дни улетают ластиками на юг. В городе холод. утром настал январь. Сми публикуют столько фальшивых букв, сколько приходится жать ей холёных рук. Время шлифует некогда глину в сталь. Время бессильно и сокрушимо, но

Это секрет и его говорят по ночам. Тихо и томно шепчут у кромки рта самым любимым, чтобы быстрей уснуть. Сон не приходит к ней уж который год. Шёпот луны лишь о том, как красив рассвет. Солнце фатою кутает нежно снег. Свет сквозь тесёмку льются на ручку.

«Рэт, здравствуй, тут, дьявол, вышел опять сонет. Я вот, пыталась сточку, ну, может, две… только не пишется кратко. все мысли – бред. кстати, я сборник выпущу ближе к весне. на презентации будет, наверно, успех. ты то как, слушай? всё, что пишу тебе, ты ведь читаешь, помнишь, порой хранишь. ай, да и пусть пустота да тишь

Вместо ответа. Каждый десятый стих про мою смерть и совсем никакую жизнь, каждый второй – как бессмысленно стало вне твоего сердца. Только досада лишь. Я сомелье. вместо вина полынь. Вместо зарплаты лёгкий удар под дых».

Эмми целует марки, затем конверт. Лампа над нею словно большой маяк.

«Милый Рэт Биллингс, я ненавидеть вас так обожаю, что пробирает страх. Я возлюбила труд и немного тех, кто говорил «не сможешь, не нужно, Эм». Самый отчаянный в этой стране поэт будет терпеть неудачи. Таков расклад. Я приняла и его. До свидания, Рэт».

Эмми лежит на полу, а над ней с потолка звездопад…

1.4 Казнь Шерлока Холмса (по сериалу Шерлок)

Сегодня Бейкер-стрит окутали туманы. Они клубятся змеями, ложатся на виски, сбивают с толку. Вон оно как славно! Друг другу мы на сердце пали шрамом, уродливым рубцом, гниющей раной, и с диким шармом, лоском и дурманом слагали слово «вечность» с белых льдин.

Ты держишь взглядом пристальный прицел, высокий лоб усыпан градом пота, и так смешно мне станет от чего-то, что смех мой отразится лёгким знобом, рисующим узоры на спине.

Игра на чувствах наша такова, что лучше стиснуть зубы, нежно скалясь. А нервы рвутся струнами в накале грядущей перестрелки наповал.

Твои глаза – угасшая Ирида, упавшая с Вардусьи в океан. Я совершила множество ошибок, я потеряла весь былой запал.

И нам кричат: «ни с места! всем стоять!», прекрасно зная, как же это глупо. Нас оцепили, мы – живые трупы.

Мой милый Шерлок Холмс, ты проиграл.

Картонные дома мерцают жёлтым… и кляксы звёзд, изношен шар луны. Я расправляю плечи и осколки от кожи отпадают, как шипы

От розы, что давно уже завяла. Латентность отнимает много сил. Прости меня, я тоже проиграла. и ты прощаешь скрипом половиц.

Мой телефон звонит последний раз (в Аду заминка, мост сквозь вечность хлюпок). Ты опускаешь свой застывший взгляд, расширенный зрачок похож на дуло, и делаешь один нетвёрдый шаг, затем другой, становишься в плотную… на ухо шепчешь: «я сошёл с ума. Но не отдам тебя я им живую».

Ты на семь жизней вмиг печальней стал. Помады след размазанный по скуле. Мой милый, ты в упор опять стрелял.

А я покорно ртом словила пулю.

РАЗДЕЛ 2 «Посвящения»

2.1 папе

А жить, папа, нужно лишь для того, чтоб сидеть у причала вдали Палермо. Чтоб закат перед нами, как свежий ожог и небо всё в багровых разводах. Смытый водою след. Карамель застывает на солнце, стекая с яблок. Мы не помним по сколько нам вместе с тобою лет, с интересом косим на хохочущих итальянок и у каждой из них профиль Софи Лорен.

Чтоб в шезлонге дремала жутко смешная мама. Обдана вся загаром, цедит густой коктейль. В дикой шляпе с полями. и цветовая гамма этих мест так ярка, что собой преломляет свет. мы едим фетучини и запиваем граппой. До того нам легко, что немного охота плакать. океан шипит маслом горячим, ломая хребет.

Суждено ли мне, папа, дойти до изрядных тщет, дотянуть до белёсых седин, до «гусиных лапок» в уголках моих глаз, чтоб лукавый внутри пикет зрелых мыслей мешал верить в фей из сказок. Суждено ли мне, папа? я полагаю, нет.

Обнимаю тебя. На причале танцуют самбу. Я лицом припадаю тебе меж лопаток.

...мальчик прыгает с пирса, за ним быстрокрылым скатом рассыпаются брызги толкая весь мир в кювет.

2.2 Родителям

Когда-нибудь я привезу вам океан

Креольским пуншем, пенящимся в турке,

Густым, горячим йодом на фигурке

Сидящих на брусчатке сонных пар.

Когда-нибудь я покажу вам мир:

Красивый, чуть лоснящийся на солнце.

На пыльной полке скомканным червонцем

Прошедший год улёгся и застыл.

Когда-нибудь я подарю вам тройку звёзд,

Чтоб вы повесили их в спальне к изголовью.

Старуха ночь ведёт густою бровью

И длинным ногтем соскребает воск,

Накапавший с луны пока все спали.

Когда-нибудь я повезу вас в дали

Летучих рыб, китов и дивных грёз.

Там розы всех цветов пронзают небо,

И долго ёрзая под мокрым сюртуком

Желтеющей травы хребты холмов

Не могут распрощаться с вялым летом.

Когда-нибудь поведаю я свету,

О том, как пахнет счастье и свобода:

Дождём, прибоем, долькою лимона,

Добавленною ранним утром в чай.

Когда-нибудь я стану невзначай

Незыблемой, летящей, совершенной.

Сама и гладиатор, и арена.

Вы только не старейте, я прошу.

И, знать, тогда, что будет вам угодно

В кромешной тьме в секунду отыщу.

2.3 К. в дорогу

Капроном укуталось небо, закаты – что стылая кровь,

Устало смыкая ресницы, прощались, чтоб встретиться вновь.

Моя дорогая принцесса, мой самый родной пассажир,

Тебе отдаю своё сердце. ты только его береги.

Наверно, в минуты покоя, ты будешь глядеть на него

И нежно сжимая рукою, услышишь ты стук рычагов.

И створки его механизма откроются настежь тебе.

Моя дорогая принцесса, сейчас я подобна свече:

Фитиль измельчен в пепелище, на воске дорожки от слёз.

И если мой город – адище, с меня предпочтительней спрос.

Когда я иду с новой рифмой, в обнимку смеясь и шутя,

Прохожие чиркают цифры, чтоб позже взыскать их с меня.

Я столько должна им, что проще стать бесу послушной рабой.

(где авторство – ставится прочерк, где голос – сетует прибой)

Ты знаешь, а скоро ведь лето. апрель закупорен в тюльпан.

Его я сорву для букета, тебе на перроне отдам.

Там будет немало народу, диспетчер вдали прорычит:

«поэтам покинуть вагоны! поэты не стоят свечи!».

И всё мимолётно исчезнет. билет к отправленью готовь.

Устало смыкая ресницы, прощались, чтоб встретиться вновь.

Моя дорогая принцесса, садись же в купе и молчи.

И помни, с тобой моё сердце. покрепче его обними.

РАЗДЕЛ 3 «Коллекция судеб»

3.1 Маленькая смерть

На рубеже веков, когда редеют косы, становится серьёзным взгляд и стан, обжёгшись, что кирпич, стал твердым, жестким, Она прощается с ним ласково в стихах.

Она берёт перо и желтую бумагу. Рука Её заметно чуть дрожит. Она худа, сера, пропитана отвагой и медленно сползает щек ланит.

Попытка написать хоть два плешивых хокку, хоть строчку, хоть предлог… Она комкает лист. Ей только б совладать. Хотя бы просто точку поставить и на этом письмо Ему вручить.

Он знает, Он поймёт (конечно если вспомнит). Сорока подоконник царапает крылом. Открытое окно впускает в ветхий домик прохладную тревогу и мысли о былом.

Шершавою рукой овал лица кромсая, Она размажет острую скулу. Полоской алых губ сигару обнимает и чертит сизым дымом полукруг.

Портреты на стене: о, как она красива была десятки лет тому назад! Какой печальный взор, что делит войны с миром. Она была заумна и проста.

        …Его точёный нос и узкий подбородок, шальной зелёный взгляд с насмешкой смотрит ввысь. Она о том молчит, как следствие итога Его портрет иконою висит.

О Нём-то ничего – так, пару фотографий, записка «ты прости, я, знаешь, не приду» и тысячи листов на полках типографий, написанных давным-давно бреду.

        Шестнадцатый шел май, Он был худой и хмурый. «Ты только не влюбляйся» прошептал. Окурок затушив, ушёл в рассветный сумрак, оставив в её сердце навсегда

        Свой тихий баритон, гитару за плечами и безразличие на кончиках ресниц. Он был из тех, о ком пред смертью вспоминают и без сомнений камнем канут вниз.

Он пел всегда как Бог, задумчиво, устало, уверено и чтоб немного пьян. И женщины пред Ним не прятали изъянов, они сгорали тут же, на глазах.

«О сколько стройных тел, о сколько лиц прекрасных! Ты в жизни их немало повидал. А многих ли любил? И многим ли признался? А знаешь ли, что я теперь – зола? Известен Ты стране, а я всего лишь Богу, но мы в него не верим, вот беда».

Когда Она уйдет, себя убивши словом, найдут Её в гостиной сыновья.

… и чистый жёлтый лист Ему пришлют, и лопнет в Его руках последняя струна…

3.2 Прощальное

И однажды приходит час, когда нет ни лица, ни рук. Всех сбивают в единый гурт. Твой черёд отдавать им часть. уходящих уже не ждут, а пришедших должны распять.

Это место – пустой Олимп, ты – усталый продажный бог. У тебя поржавевший нимб, твоя рать унеслась за борт.

Твоя жизнь, что коньяк со льдом, жгущий глотку густой янтарь. Ты совсем не умеешь пить. лишь играет вдали тропарь, ты бежишь танцевать фокстрот, меня тянешь за руку и увлечённый тобой народ возлагает к ногам цветы.

Я тебе ни печаль, ни стог, чтоб упрятать твои грешки. Я над бездною резкий прыжок, чтоб внизу не видно и зги.

Завершающий в песне аккорд, перед смертью последний глоток.

Это первый в истории миг, когда бог удержать не смог самой преданной в мире слуги, разлюбившей святое враньё. Что ж прощай, не люби и не жди. Пахнет ладаном и вороньё

Облепило блестящий алтарь. Пришёл час отдавать всем долги. И ты первый на списке господ. Скоро всё позабудешь, а жаль.

Так наверное нам суждено.

Здравствуй, бог, и навеки прощай.

3.3 Однако

 «Вот тут должна быть рифма, но, увы…», - Она смеётся, плавясь изнутри. Он смотрит вдаль, буравя горизонт: не облака, какие-то комки над городом уныло  нависают. Их столик точно белый батискаф на фоне сочной зелени,  в горах её слова плывут размытой стаей.

Когда б была смелее, то смогла уйти за дверь, иль выпорхнуть с окна, да только под его янтарным взглядом Она идёт на дно, что сахар в чае.

У пристани смеются моряки, туристы пахнут солью, сквозняки их волосы в безумии купают. У каждого улыбка – белый лёд,  зрачок горяч и лёгок каждый вздох. На фоне этой прелести Она совсем уныла и до крайности чужая.

Они молчат, (им нечего сказать), Она уйдёт – пора уж отвыкать.

…Он щурится, и блики на воде его густые брови обрамляют.

РАЗДЕЛ 4 «ФЕТР»

4.1 Фламенко

Ты проснись в пять часов. и побудем с тобой в тишине. без случайного слова, без самого нежного жеста. проведи лёгкий круг по хрустальной сутулой спине исполинских холмов – в них покоится мудрость этого чудного места.

Посидим лишь вдвоём, пусть тебя не тревожит рассвет. мы не тьма и не свет, мы - седые друг друга мв тени.

Этот шарик земной за последнею модой одет,

и твой грубый сапог его попирает отменно.

Не вздыхай и не плачь.

 Тут река распласталась у ног.

 Посмотри на неё, как вода превращается в пену

под твоим кулаком.

Кто б подумать когда-либо смог,

что бывает прекрасней пространство,

 чем ветхие стены, корнем вросшие в пол…

Погляди: здесь туман

и зелёные мхи.

Влажный ворс на коре и набухшие синие вены.

Давай ляжем на дно.

Будто мягкий ил и песок

 нам дороже банкнот,

что давно потеряли значенье.

Ах, представь нас вдвоём.

Под водою царит тишина.

 Нет ни щебета птиц,

ни случайного всхлипа деревьев.

 Мы танцуем фламенко,

на пальцах блестит чешуя.

 Все черты обретают объём,

поддаваясь свеченью.

Рыбы молча сидят за столом.

В их стеклянных глазах

отражается вечный покой

и безмерная вера.

Им по тысячи лет,

и у каждой в запасе ещё

где-то около ста,

Чтоб спокойно смотреть

на подводные танцы рассвета.

 Никуда не спеши.

 Мы с тобою теперь, как они:

пожилые две рыбы, любившие правдой и силой.

Ты проснись в пять утра, рукавом к рукаву прикоснись

серебра чешуи, чтоб земля под водою остыла.

4.2 Завещание

И когда на бульваре любви моей станет тесно и слишком душно, и стихи мои будут с уст людей пробивать всех великих туши, и когда взрослый дядя мальчиком вдруг, уткнувшись в мои колени, разревётся и всхлипнет: «Валечка! я о многом теперь жалею!..»

И когда вся глумливость звонкая испарится вином на солнце,

разливай мою старость стопками юным Ницше, Рене и Гёте!

 пусть танцуют они пред снобами,

 животы им вспоровши смехом,

чтоб слова мои шуткой пошлою

искажало глухое эхо!

я не знаю, придёт ли время то, доживу ли я, чтобы видеть, только если прервусь стихи писать, то уже не достойна жизни.

я хочу, чтоб искусство лезвием

решетило нутро и душу!

чтоб народ, обескровив весь себя,

ходил мясом сырым наружу!

Я хочу, чтобы взявшись за руки, все крыластые-молодые на пути появились у творчества, и оно их собой задавило. И оно покатилось, колёсами раздробивши молочные кости, старики чтоб с совочками шоркали, смастеривши с костей себе трости.

Чтоб любая борзая, дерзкая ряженою волос сверкая, обливала густою краскою золотые ворота рая. Чтобы деньги лежали стопками, бедняки ими печь топили…

Если б  мы не писали, то, видит Бог, убивали бы и топили!

РАЗДЕЛ 5 «НАЖДАК»

5.1 зуб на зуб не попадает

В артерии Земли ютится осень, пульсирует её надрывистый бит. Все важные чины лишились свит. Я выхожу из дома где-то в восемь. смотрю на город, а его знобит.

Дома плескаются в вечерней суете, старухи астрами торгуют у обочин и столько в речи стало многоточий, что ими можно расстрелять весь мир.

Я чувствую себя на сорок восемь в свои цветущие семнадцать с лишним лет.  Гремят ворота. Грозный силуэт, переступая старый парапет, идет ко мне. Снимает свою шляпу.

- Ну, здравствуйте, товарищ Маяковский, - он где-то между улицей и мной: рассерженный, краснеющий, живой,  а за огромною свинцовою спиной закат лоснится тёмно-алым цветом.

- Я исчерпал былую мощь и  прыть, - перчатки падают куда-то в бездну лужи,-  я никому такой давно не нужен... – (и мы смеемся, чтобы не завыть).

У Маяковского горящие глаза,  под каждым веком мертвая надежда.

- Наш мир не станет тем,  чем был он прежде. и я боюсь, наверно, частью его стать. - тебе б под стать такого, чтоб любил, а прочим  - скальп вскрывал одним лишь только взглядом!

А этот… что за вздор! прошу, не надо писать о тех, кто смотрит сквозь.

Душа моя, посмотришь, будет ночь, и мы с тобою пустимся в веселье, - его рубашка тёплою фланелью касается моих дрожащих губ.

 – А любить его буду я долго.

 Знаешь, столько ведь не живут…

5.2 Город пресный, продрогший и голый

Город пресный, продрогший и голый. Нашпигован застывшим свинцом. Воробьи пляшут танго на рёбрах уплывающих в тучи китов.

Каждый грустный, уставший, пастельный цедит кофе, а жаждет коньяк. Наша юность сползает по стенам с застрелившихся хмелем ребят.

Каждый врёт, как отчаянно предан: если выпал удачней расклад, каждый страстно лелеет надежду при возможности первым предать.

Не бросай же меня этим людям, я боюсь посвящать им слова. Я лежу на двенадцати стульях, что подавленный верой Остап.

Доброта не имеет значенья во враждующих кровно мирах. Почему мы меняем знаменья, когда  стал самым преданным враг?

Почему мы боимся сражаться, к двадцати потеряв весь запал? Почему так хотим потеряться, утопиться в бездарных стихах?

Посмотри: ты белёсая вечность в небесах на обломке луны. Наш народ хочет хлеба и зрелищ, ты – всего лишь её. теплоты

Не хватает. Дрожащие руки опускают последний рычаг, замыкает и пьяные буквы опалённые  током лежат.

Просто слушай простуженный ветер, как печально хрипит его бас. Всё как в песне, и в правильном месте наступает всем нужный нам час.

Ожидать от смиренья награды? Там, где фетр, всегда есть наждак.

…Город тушит ночные лампады, поджигая последней себя.

5.3 Хмельное

Я устала писать о любви, о войне и закате. Каждой строчкой жалеть то себя, то друзей, то море. Порыдали немного, теперь, право слова, хватит. Ты солдатиком янки лежишь на волне и тонешь

В своих мыслях о том, как нужны все, но как достали, как один и от этого, в общем, несчастней всех. Так послушай меня, мы приходим на этот свет

Удивительными мудрецами. Мы умеем моргать, не смыкая при этом век, лучезарно прощать за секунду, родниться с раем, знаем все языки и носим теплейший мех, но с годами

Эту способность, увы, теряем. мы рождаемся с меткой: у каждого за спиной сотни жизней плетутся в накидке воздушным змеем.

Мы горим не сжигая. Проходит с десяток лет, и мы больше не светим, а только уныло тлеем. Я устала желать много денег и прочих благ, наблюдать за собой через призму презренной скорби.

Коли есть среди нас большой всемогущий Брат, он глядит на меня с надеждой,

Но из подлобья. Ставит фишки, твердит, что «пора на старт. Твои рифмы банальны, но в общем – приятно слушать…», я рисую ему мелками, гуашью, тушью, он смеётся ребятам постарше: «я вам пришлю Ту,

Но она разгромит весь офис, не мне ли знать». Я совсем не фарфор, я скорее стакан гранёный. Моя горечь толпе обжигает нёбо, (тем смешнее напившись мною потом рыдать).

РАЗДЕЛ 6 «Проза»

6.1 Ирен Адлер. Проигрыш (по сериалу Шерлок)

Мир вокруг вас – музыка, нотами для которой служат человеческие судьбы. Если в один прекрасный день вам надоест звучание, помните: любую ноту можно заменить или вовсе исключить из нотной записи. Эту простую истину я поняла ещё несколько лет назад, когда холодная рукоять пистолета легла на мою протянутую ладонь, и я сжала её, чувствуя, как металл срастается с моей кожей, а палец на курке выглядит, словно влитой. Я подумала, что нет ничего более завораживающего, чем момент выстрела, а за ним звучания свинца, глухо проникающего в плоть. Каждый раз моё сердце, переполненное восхищением и азартом, замирало, силясь разорваться на части и начинало биться ещё сильнее, точно прокажённое. Музыка постоянно гудела в ушах, ноты заменяли друг друга, а я всё никак не могла остановиться, и с уходом жизней из ещё тёплых тел, которые перестали дышать благодаря нашим пулям, внутри у меня расцветало неистовое осознание того, что мы вечны.

Вечность текла по нашим жилам, плескалась в расширенных зрачках, путалась в волосах, отлетала с Его сдержанным смехом в дни, когда мне довелось быть рядом. Я  имела счастье чувствовать, что мы с Ним являемся одним целым (пусть и на считанные часы). теперь я понимаю, я и Он – один человек. вполне возможно, что в прошлой жизни Он был моим сыном (я часто перебарывала в себе жгучее желание запустить пальцы в Его густые волосы, взъерошив короткую чёлку; обнять Его, убаюкав на своих коленях или груди, прошептав на ухо что-нибудь о том, что «всё непременно наладится, а пока, мой хороший, спи»). Несмотря на Его безразличие и напускное хладнокровие, я знала, что Он уязвимее и беззащитнее любого на этом чёртовом земном шаре. Меня ни на миг не покидал долг, который я почему-то навязала сама себе: защищать Его от всех бед. Я, если быть честной, немного жалею, что так и не смогла этого сделать. Наверное, у нас с Ним слишком непростое прошлое, и в одной из минувших жизней мы уже всё для себя предрешили.

Если другая я в каком-нибудь из миров выбрала для меня настоящей такую судьбу как эта, что ж, не обессудь. Гумманней, конечно, было стать рядовым адвокатом, доктором, учителем, психологом (говорят, у меня есть хорошие задатки).

Нет, я не жалею не об одной прожитой секунде своей жизни, и будь у меня возможность, я повторила бы прожитые тридцать пять лет, пусть некоторые я и хотела забыть, убегая от них в попытках скрыться. Этого, конечно, у меня не вышло, но я рада, что эти годы случились, ибо благодаря ним я есть я. быть может, родись я кем-нибудь другим, мы с Ним никогда бы не встретились, или встретились, но всё пошло б не так, как мне хотелось. В любом случаи, наши жизни непременно бы пересеклись. Рано или поздно, но это случилось бы. Вплоть до того, что Он ступил своим мерным шагом ровно на то место, где меня убили, или опрокинул бы корзину у прилавка с цветами, которые мне возложат на могилу. Мы б обязательно столкнулись. Я уверена. По-другому быть не могло.

Я не умею предвещать будущее. я запрещаю себе смотреть в прошлое. ну, а Он… Он застыл в моём настоящем, впечатав свои пронзительные глаза мне под веки. самое важное, чему меня можно было научить, сделал Он, доказав своими глазами, что истинную глубину цвета может передать лишь голубой. лишь голубой цвет с вкраплениями острых льдин может поведать вам о настоящей жизни, боли и любви. Лишь голубой цвет, переливающийся от накатывающих слёз, может рассказать о туманности сонных и продрогших насквозь улиц Лондона. Лишь голубой, пронимающий не хуже стрелы, цвет способен накрыть вас подобно огромной волне в момент шторма, и вы покорно заляжете на шероховатое брюхо песка, увидев самый сладкий в своей жизни сон.

Я рада, что именно голубой был последним цветом, в который мне пришлось смотреть перед тем, как я перестала видеть вообще. Именно голубой успокаивающе блестел в Его миндалевидных глазах, которые закрылись лишь на несколько секунд раньше, чем мои собственные. И лишь тогда я испытала чувство, сродни страху: животному, первобытному, неконтролируемому. Я знаю, Он испытывал нечто подобное. Я помню, как в голубых глазах разгорелся пожар. а может, это было лишь отражение взрыва, что раздался за моей спиной (или взрыва, что случился внутри меня).

6.2 Ксения

Есть люди, которые независимо от обстоятельств несут собою уют и умиротворение. А вместе с тем в них заключается странная невесомость и теплота.

Вы знаете Ксению? О, наверняка вы хоть раз с нею встречались. Поверьте, нет того, кто не встречал её. Ну, разве что глупцы, которые её присутствия рядом не замечали.

Ксения – звонкий смех в пустынном коридоре, когда ты стоишь на самом верхнем этаже, опираешься руками о перила, чуть ли не падая, и смотришь вниз, куда-то в самое начало лестницы. И смех летит далеко, да такой лёгкий и счастливый, что иной раз страх пробирает – в порядке ли у тебя с головой? да, всё в порядке. Счастлив просто.

Вы когда-нибудь бывали в осеннем парке? В то время, когда листопад оккупирует мокрые тротуары и бордюры своим липким золотом, и осень, наконец, даёт глоток забвения. Я думала, что нет ничего прекраснее её, осени. Думала ровно до того момента, пока не увидела Ксению. Лунки ногтей Ксении куда прекраснее осени, листопадов и забвений вместе взятых.

Октябрь недовольно супится, натягивает на немытую башку шапку с несуразными бубончиками (засаленные кудри нелепо липнут к высокому лбу), рыскает по карманам прохожих, и, наконец, стащив у кого-то пачку сигарет, довольно хмыкает. По словам Шерлока Холмса у людей с дурацкими шапками сложные отношения с окружающими и они зачастую одиноки. Октябрь, в общем-то, не человек, как таковой, но отношения с социумом у него и вправду так себе.

Вечером Ксения выходит из дома, лёгким ветерком спускаясь по ступенькам, поправляет митенки на руках, и чуть заметно шмыгает носом, чувствуя, как осенний морозец облизывает её тонкие белые пальцы. Октябрь видит Ксению издалека. Просто замечает размывчатое фиолетовое пятно (у октября зрение минус семь, - и то, когда трезвый) и уже готовит свою гневную тираду о гнетущей осенней депрессии. Похлопывает сухой мозолистой ладонью по скамейке, краска на которой начала лупиться, и ждёт. У Ксении зрение ещё хуже, чем у трезвого октября, она естественно приглашение даже рассмотреть не может, поэтому проходит мимо. Октябрь супится, морщит нос, нехотя вставая с лавки, и плетётся за Ксенией аж до центрально парка. Парк убогий, если быть честной. с разбитыми фонтанами, с которых хлыщет поржавевшая вода и с сконфуженными бабками, что обсуждают всех и вся, выпуская язвительны фразочки сквозь свои брезгливые рты. Ксения приходит туда, в парт этот, по воскресеньям, уток кормить. Отношения с утками у октября ещё хуже, чем с людьми. Но он покорно отламывает кусочек от хрустящего багета, видя недовольный взгляд Ксении, и старается попасть одной из уток (по мнению октября, она самая гадкая) в голову. Зрение у октября, как я уже говорила, отвратительное, поэтому неуклюже отломанные кусочки багета различной формы с громким плеском сталкиваются с холодной гладью пруда и скоропостижно тонут в нём, в пруду. У Ксении глаза цвета дорого коньяка в бокале. Октябрь не пил уже с неделю. Ксения жмёт острыми плечами, бубня, что нет у неё чем прикурить и тогда октябрь достаёт свои спички и повторно просит прикурить. Ксения и не спорит. Ксения черкает спичкой о коробок, октябрь поспешно подносит сигарету. Ксения не любит сигареты, но вот смотреть на то, как кто-то курит ей, Ксении, очень даже нравится. У октября голос басом перекатывает буквы по воздуху и те тают подобно сливочному маслу на раскалённой сковороде.

Ксения – это счастье, улыбки, тёплые воспоминания и винтажные вещи на блошиных рынках. Ксения – это старые пожелтевшие фотографии, хранящиеся на запылённом чердаке.

Ксения достаёт небольшой блокнот, который настолько пухлый от количества вложенных в него листов, вырезок, полароидных фотографий, салфеток с номерами, на которые она вряд ли решиться позвонить и прочим, что трещит по швам. Ксения художница, отчаянно отрицающая своё творчество. Ксения фыркает, когда октябрь в перерывах между затяжками хвалит её рисунки, а небо лишь смотрит на них - сердито, с отцовским осуждением, - сквозь толщу веков, пока вокруг не начинают загораться фонари.

Октябрь зажимает сигарету меж зубов, берёт Ксению под руку и не спеша ведёт её к самому дому (я попросила проводить).

Ксения - Джоконда, и я боюсь, что однажды её украдут, поэтому каждую неделю покупаю по несколько коробков спичек для октября, а то вдруг потеряет и нечем будет закурить...