КПСС: ОТ СОЦИАЛИЗМА К РЕСТАВРАЦИИ КАПИТАЛИЗМА II
Предварительный просмотр:
КПСС: от социализма к реставрации капитализма II
Пока советский и хозяйственный работник находился под партийным контролем, в подчинении партии, государственной собственности ничего не угрожало. В то же время это ставило партийную номенклатуру в материальную зависимость от советских и хозяйственных органов. Реставрация капитализма могла стать возможной, когда стремление партийной номенклатуры обратить свое положение во власти в безраздельное распоряжение собственностью совпало с подобными же желаниями советских и хозяйственных руководителей. На какой-то период именно номенклатура, а не легализовавшийся, но еще слабый частный капитал, стала ударной силой приватизации собственности советского государства.
Оставить единое государство без собственности значило лишить его материальных средств, а без них советское государство не может существовать. Партийно-советская номенклатура, когда поняла, что дело идет к большому переделу, в одночасье стала антисоветской. Была недооценена и роль теневого капитала, хотя на стол партийному руководству клались предупреждения экономистов, юристов, партийных активистов.
Только в 1991 г., когда страна уже трещала по швам, в устах М.Горбачева зазвучали слова «жулье», «мафия», в январе 1991 г. появились выдержанные вполне в классовом духе указы «О мерах по обеспечению борьбы с экономическим саботажем и другими преступлениями в сфере экономики» и «О взаимодействии милиции и подразделений Вооруженных Сил СССР при обеспечении правопорядка и борьбы с преступностью», осуществить которые в условиях жесткой политической борьбы и потери управляемости становилось все более проблематичным. Не могло уже помочь и издание указа о рабочем контроле, тем более это еще сильнее отдавало отвергнутым «классовым подходом» и могло быть расценено как наступление на зарождающийся в стране легальный бизнес и отступление от изначальных планов реформаторов. Определенный опыт рабочего контроля был уже накоплен во время рабочих забастовок в шахтерских регионах в 1989 – 1991 гг. В первую очередь проверкам подвергалась торговля, распределение дефицитных товаров. Выявление злоупотреблений в этой сфере могло продемонстрировать нарастание социально-классовых противоречий, поскольку дефициты создавали основу для теневого накопления капитала и сращивания партийно-государственного аппарата с нарождавшимся нелегальным и легальным частным бизнесом.
В феврале 1991 г. руководитель КГБ СССР В.Крючков пишет президенту СССР М.С.Горбачеву записку «О политической обстановке в стране», в которой обосновывалась необходимость борьбы с «экономическим саботажем», с «теневым бизнесом». «Процесс обогащения по своей внутренней логике вовлекает «теневой бизнес» в борьбу за политическое влияние с тем, чтобы в рамках приватизации еще более расширить масштабы приращения собственности, — предупреждал В.А.Крючков. — Это с неизбежностью ведет к созданию категории «новых буржуа» со всеми вытекающими последствиями».
В этом году Горбачев заговорил так, за что его в 1989 г. пригвоздили бы к позорному столбу как «консерватора» и «догматика». «То, что было в этом смысле два года назад, не идет ни в какое сравнение с разгулом преступности и коррупции, какую мы имеем сейчас, — говорил он. — Тогда у нас в печати велись споры, можно ли говорить о наличии в Советском Союзе мафии или до этого еще дело не дошло. Теперь никто не спорит с тем, что по этому показателю мы обогнали Италию, а кровавые разборки между мафиозными группами в Москве почище, чем в Чикаго во время «сухого закона». Миллиарды долларов уплывают за рубеж и оседают в банках, ожидая будущих своих владельцев из России. Все это — результат попустительства, бездействия властей. Беру и на себя часть вины за то, что не сразу и не в должном объеме развернул борьбу против жулья».
Только в это время, уже чувствуя, что власть уплывает из его рук, Горбачев начал замечать процессы сращивания оппозиции «с коррумпированными структурами в молодом нашем бизнесе», приходить к выводу, что за стремлением ее к власти вместо КПСС стоит цель создать ему «надежное прикрытие».
Таким образом, концепция «перестройки» закладывала переход к многоукладной экономике, легализацию форм жизнедеятельности, характерных для досоциалистических общественных отношений, готовила идейно-политические предпосылки для открытого выступления сил, ставящих своей целью реставрацию капитализма.
При этом лидеры перестройки отдавали себе отчет, что в процессе реформ «в полный голос заявят о себе … все внутренние противоречия перестройки, конфликты интересов». Но поскольку «у нас нет классовых антагонизмов», — утверждал Горбачев, — «скорее можно говорить о групповых, временных интересах, иногда даже амбициях». Член его команды А.Н.Яковлев добавлял: «Социализм – общество, в котором устранены формационные факторы социальных антагонизмов: классовых, межнациональных, групповых».
В ранних выступлениях Горбачева не было ничего, что бы напоминало классовый подход к оценке общественно-политических процессов. Складывается впечатление, что Горбачев вообще не видел классовых различий. Вся сложная картина переплетения различных социальных интересов подменялась им тезисом «народ за перестройку». Так, 31 декабря 1987 г., анализируя итоги уходящего года, Политбюро сделало, по словам М.Горбачева, вывод, что «лишь какие-то отдельные лица да небольшие группы выступали с антиперестроечных позиций». В своей книге «Революционная суть перестройки» директор института марксизма – ленинизма академик Г.Смирнов писал: «В борьбу вступают не классы и нации, а народ в целом (выд. авт.) и отдельные консервативные элементы, своекорыстные люди и группы. Не стало враждебных классов, в связи с чем исчезла и классовая борьба…».
М.Горбачев и его команда поначалу и в мыслях не держали возможность идейного, политического, а тем более классового размежевания в обществе. «Открытых противников у перестройки нет. Мы все по одну сторону баррикад, — писал один из авторов экономической реформы в правительстве Н.Рыжкова Л.Абалкин. И если этой сплоченности что-то угрожает, так это противодействие «консервативной» бюрократии. Горбачев был абсолютно уверен, что в обществе «идет процесс консолидации вокруг идей перестройки», а «мы все – участники огромной созидательной работы». Идеологи перестройки рассматривали ее как «общенародное движение» за идеалы социализма.
В значительной мере руководство страны оказалось в плену приукрашивавшей советскую действительность общественной науки, провозглашавшей недопустимость в «общенародном государстве» противопоставления одних социальных групп другим. Так, при рассмотрении в марте 1988 г. статьи Н.Андреевой «Не могу поступаться принципами» Политбюро посчитало, что статья не способствовала консолидации и сплочению общества, а была якобы нацелена на разделение, размежевание, противопоставление друг другу различных его групп и слоев. «Прежде всего, статья, хотел того автор или нет, направлена на искусственное проти¬вопоставление друг другу нескольких категорий советских людей, — отмечалось в ответной редакционной статье в «Правде». — Причем именно в тот момент, когда единство созидательных усилий — при всех оттенках мнений — необхо¬димо как никогда, когда такое единство — первейшая потребность перестройки, непре¬менное условие просто нормальной жизни, работы, конструктивного обновления общества. В том-то и заключается принципиальная особенность перестройки, что она призвана объединить максимально возможное число единомышленников в борьбе про¬тив явлений, мешающих нашей жизни». Но если в результате перестройки предполагалось перейти к «рыночной экономике», то на чем основывалась уверенность, что такой переход может произойти в условиях «консолидации общества»?
То, что корни такого разделения и условия консолидации надо искать в экономике, даже не рассматривалось. Иначе пришлось бы открыто говорить о нарастающей конкуренции между «ассоциациями – сопроизводителями», то есть между трудовыми коллективами и кооперативами, колхозами и фермерами, «теневым капиталом» и государственным сектором и т.п. Это могло бы поставить под сомнение главное в перестройке – изменение отношений собственности — и вывести на актуальность классового подхода. Главным в ответе на письмо Н.Андреевой является резкое неприятие попытки автора осмыслить то, что начало происходить в советском обществе в ходе перестройки с позиций классового подхода. «С точки зрения автора, не проблемы рождают те или иные полемические позиции людей, а их определенная социальная или национальная принадлежность, — возражала «Правда». — Тем самым в центр внимания ставится вопрос не что говорится и оспаривается, а кто именно говорит и спорит. Классовый подход в дискуссиях, безусловно, нужен. Но даже в тех случаях, когда мы вынуждены иметь дело с людьми, несущими чуждые социализму идеи, классовый под¬ход — это не «клеймо», облегчающее «селекцию», а инструмент научного анализа. В статье говорится, что «живут и здравствуют потомки свергнутых Октябрьской револю¬цией классов», а также «духовных наследников Дана и Мартова, других по ведомству российского социал-демократизма, духовных последователей Троцкого или Ягоды, обиженных социализмом потомков нэпманов, басмачей и кулаков». Корни антисоциа¬листических настроений статья готова искать чуть ли не в генах. Не созвучна ли эта по¬зиция с известной сталинской установкой об обострении классовой борьбы в процессе социалистического строительства, повлекшей за собой трагические события?»
Даже когда расхождения разных социальных сил стало уже невозможно не замечать, эти расхождения были объяснены разными представлениями об одном и том же «в рамках социалистического выбора» — социалистическим плюрализмом. Плюрализм был представлен как гарантия поиска и нахождения оптимальных решений, способ преодоления монополизма. При этом четко обозначилось разделение пишущих и говорящих по позициям и направлениям. Подобное разделение произошло и по периодическим изданиям. «Когда регулярно следишь за газетами и журналами, складывается впечатление, что некоторые авторы и даже организации уже как бы распределены, разделились по определенным газетам и журналам, — рассказывал М.С.Горбачев. — Сегодня я вам точно скажу, какие письма будет публиковать тот журнал, какие – этот. Проявляются групповые пристрастия. И это надо преодолевать. Публикуйте все. Должен быть плюрализм мнений, но с такой направленностью, чтобы линию перестройки, дело социализма защищать и укреплять».
«Гласность, как всякое проявление демократии, несовместима с претензией на монополию взглядов, защиту групповых интересов», — отмечалось в одном теоретическом журнале КПСС. В этом проявилось непонимание сути демократии как власти, которая неизбежно навязывает обществу определенные взгляды. По словам члена Политбюро В.Медведева «без признания и учета в политике реальных социальных различий людей, их интересов и взглядов вряд ли можно говорить о демократии».
Безусловно, любая власть, и в первую очередь демократическая, вынуждена учитывать эти различия при проведении своей внутренней и внешней политики. Вопрос только, в равной или не в равной степени? Ведь эти различия обусловливают различие интересов, которые могут даже взаимно исключать друг друга. Политика требует точного определения и характеристики противоречивых интересов. Так что слова В.Медведева можно было понять по-разному: и как желание преодолеть их различие, и как признание социального неравенства. И даже как признание естественности классовых различий при социализме. И как учет ВСЕХ социальных интересов. И даже антагонистических. Впрочем, наличие последних при социализме отрицалось напрочь. «Социализм органично и всерьез подходит к равенству и реальности свободы для всех», — утверждал М.С.Горбачев.
В печати все чаще раздавались призывы к «институционализации» конфликтов социальных интересов, «легализовать экономические интересы». «Реальную свободу мнений» все чаще призывали подкрепить «соответствующей свободой политической и экономической деятельности». Свобода предпринимательской деятельности пока открыто не провозглашалась. Но поскольку рамки провозглашаемой «свободы» не оговаривались, это создавало благоприятную основу для дальнейшей легализации буржуазных взглядов. В 1987 г. в майском номере журнала «Новый мир» появилась статья экономиста Л.Пияшевой «Где пышнее пироги», в которой впервые было открыто написано о преимуществах свободного предпринимательства и рыночной конкуренции. Недаром автор даже подписалась псевдонимом.
Логика широкого понимания «демократии вообще», то есть отрицания ее как власти, при которой один класс общества господствует, навязывая обществу свою демократию и обещая в той или иной мере признавать и учитывать социальные различия и интересы других классов и слоев, приводила реформаторов к неверному и совершенно немарксистскому выводу, что будто бы в классовом обществе (а то, что советское общество является таковым, в общем-то, не отрицалось) «в интересах развития демократии ни в коем случае нельзя допустить, чтобы… свободы и права одной части общества достигались путем ущемления прав и свобод другой его части». Эта позиция была равнозначна отрицанию эгоистичности каждого интереса, естественного стремления каждой сколько-нибудь организованной общественной силы к реализации своей программы, преодолению для этого возможное сопротивление других сил, за которыми стоят также определенные интересы. В конечном итоге, только приход этой силы к власти может гарантировать полную реализацию ее программы. Но в горбачевском окружении думали избежать этой борьбы в условиях начатых преобразований. Партия давно переосмыслила «тезис о безусловном первенстве узкого пролетарско-классового подхода», то есть попросту его отбросила.
Поскольку в стране нет и не может быть антагонистических, враждующих сторон с противоположными классовыми интересами, поэтому, считали реформаторы, нужно говорить лишь о групповых, временных интересах, амбициях отдельных личностей (чаще таковые мыслились в партийном и государственном аппарате, но не среди «народа»). Поэтому возможную политическую борьбу лидеры перестройки представляли в форме дискуссий, идеологических споров и не более того. Именно из-за абстрактного понимания демократизма партия уже скоро обречет себя на внутрипартийную и межпартийную борьбу, а общество на тяжелые и трагические испытания.
А ведь уже в 1987–1988 гг. открыто прозвучали выступления, призывающие «использовать», «сочетать», «учитывать» элементы противоположной общественной системы. Социалистическому обществу будто бы не опасно «интегрирование» в его структуру несистемных группировок, сил, организаций. Манифестом этих сил можно считать публицистический сборник «Иного не дано», выпущенный издательством «Прогресс», к XIX партийной конференции. Один из его авторов — активный участник политической борьбы в период перестройки Ю.Афанасьев — прямо выступил за заимствование многих категорий капиталистического общества «в сочетании с перераспределением собственности и изменением характера власти». Сближение между двумя социальными системами стало определяющим во всей политике партии на последнем этапе ее существования. В той мере, в какой эта политика находила практическое воплощение, она раскалывала общество, партию, государство. Но М.С.Горбачев и его окружение или не думали о такой перспективе, или оказались к ней не готовы, или маскировали свои замыслы по изменению общественного строя.
Как КПСС и советская власть могут в условиях плюрализма и усиления социальной дифференциации общества выражать интересы народа «на основе социалистической идейности и коммунистической перспективы» – вопрос, на который так и не был дан четкий ответ. Любой ответ на этот вопрос неизбежно выводил на проблему, каковы в условиях нарастающей социальной разнородности советского общества, да и в самой партии, пределы допуска «свободной игры» социальных сил и интересов. «Мы за гласность без всяких оговорок, без ограничений, — говорил Горбачев. — Но за гласность – в интересах социализма. И на вопрос, есть ли у гласности критики, демократии пределы, ответ один: если гласность, критика, демократия в интересах социализма, в интересах народа – они беспредельны!»
Но нельзя было утверждать, с одной стороны, о безграничных гласности и демократии, а с другой стороны, оговаривать их пределы «интересами народа», ибо известная часть «народа» исповедует и фашистские взгляды. И в то же время опять «во имя интересов народа» приходилось постоянно ограничивать свободное выражение взглядов тех, кого Горбачев называл «догматиками», «консерваторми», «бюрократами» или «авангардистами», «леворадикалами», «демагогами» и т.п.
Коренное заблуждение реформаторов состояло в том, что «революционная перестройка» сможет обеспечить в обществе «единство в многообразии». Только оно было представлено советскому обществу как многоукладность в экономике (вплоть до признания частной собственности), политический плюрализм (вплоть до легализации фашизма), социально-классовое расслоение (взращивание предпринимательского класса).
Причем это многообразие представлялось как чуть ли не нечто «вечное», не отмирающее, а каждое его проявление — «равноправное» по отношению к другому. Но что значит равноправное? Значит, имеющее равное право на существование. Но это не исключает борьбу, противоречия, а значит неизбежно будет разрушать консолидацию общества, приводить к победе одной стороны, утверждению единовластия и опять же к монополии (например, вытеснению государственной собственности частной, утверждению у власти одной политической партии и т.д.). В этих условиях право на существование остального спектра «многообразия» (групп, организаций, партий, мнений и т.п.) будет сохраняться за теми носителями и в той мере, какие и в какой мере окажутся способными на соучастие и соуправление, да еще при условии согласия тех, кто в данный момент будет находиться у власти. «Первой ошибкой было говорить, что перестройка давала возможность всем. Это обещание было основано на идеализме», — признавался позже А.Яковлев.
Всё многообразие противоречивых социальных интересов было сведено к единственному критерию – отношение к переменам, происходящим в стране. С одной стороны, есть «консерваторы», которые тормозят процессы обновления, толкают общество назад, в доперестроечные времена, догматически трактуют протекающие процессы, опасаются за чистоту социалистических ценностей. С другой стороны – «авангардисты», «радикалы», склонные к «крайностям», критиканству, забегающие вперед, играющие в популизм и т.п. Такой подход закономерно вытекал из официального постулата о «морально-политическом единстве советского народа». Поэтому первые проявления оппозиции курсу (письмо Н.Андреевой в «Советскую Россию», выступление Б.Ельцина на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС) расценивались не иначе как посягательство на этот устой.
Однако в последующем процессы идейно-политического размежевания стали нарастать. Социологи все чаще констатируют, что почти по всем существенным вопросам общественной жизни большинство не бывает преобладающим, а меньшинство почти всегда охватывает значительную часть населения. Если поначалу осуществляемые преобразования еще контролировались командой реформаторов, высшими органами власти в государстве, Центральным Комитетом партии, то потом постепенно происходило нарастание стихийных процессов в обществе: в экономике, политике, в сфере межнациональных отношений и т.д. Теперь все, что ни происходило в стране, касалось не только каждого (о чем любили повторять идеологи перестройки), но касалось в разной степени и ту или иную сторону. Теперь уже каждое мероприятие властей любого уровня было связано с ущемлением одних интересов во имя защиты и осуществления других интересов. Эти интересы осознавались еще не как классовые, а как групповые, индивидуальные, местные, региональные, отраслевые, хозяйственные, ведомственные. Фрагментация интересов была настолько глубокой, что проявлялась не только в высших эшелонах власти, а даже на нижних ячейках общества, например, на уровне поселка, трудового коллектива, уличного самоуправления и т.д.
Все труднее реформаторам становилось апеллировать к интересам «народа», особенно когда в разных регионах страны запылали межнациональные конфликты, множились забастовки рабочих и т.д. Чем больше в обществе возникало конфликтов, тем меньше единства становилось в команде Горбачева, в ЦК, в советских органах власти, в партии, профсоюзах, комсомоле и в других институтах политической системы.
Очевидно, что предложенная идеологами анархистская дихотомия «народ против командно-административной системы» не могла ничего объяснить и помочь реформаторам, кроме как в разрушении существующих общественных институтов. Страна вновь становилась перед выбором своего исторического пути. Выбор дальнейшего курса и исход борьбы за него зависели уже от реального соотношения сил, каждая из которых располагала определенными ресурсами: организационными, материальными, кадровыми и т.д.
Поскольку в этой борьбе схлестывались самые разнообразные интересы, партии необходимо было проанализировать каждый интерес, определить их носителей, понять связь этих интересов с объективными условиями жизни их носителей, выделить ведущие интересы, выяснить, какие из них примиримые, а какие антагонистичны, какие из них системные, т.е. направлены на поддержание основ системы и не противоречат законодательству, а какие несистемные, то есть направлены на ее ниспровержение и тем самым противоречат основам конституционного строя. Исходя из этого, власть определяла бы свой стиль поведения: от достижения компромисса до принуждения и применения законного насилия.
Но допущение последнего показало бы полную несостоятельность лозунга «Больше демократии!» в том виде, в каком он был расшифрован инициаторами перестройки: как отрицание «командно-административных методов». Дело дошло до того, что многие руководители стали даже бояться употреблять в речах все, что могло дать повод для обвинения их в недемократизме. Например, на пленуме пермского горкома КПСС 23 февраля 1990 г. при обсуждении прошедшего в городе оппозиционного митинга первый секретарь горкома партии В.А.Суркин заявил буквально следующее: «Вся демократизация исключает запретительство».
Но поскольку конфликты интересов нарастали, рано или поздно то тут, то там вспыхивали очаги насилия. В зависимости от характера конфликта, активности и влиятельности втянутых в него сторон, остроты противоречий, территории, охваченной конфликтом, возникали структуры, претендующие на исполнение властных полномочий в интересах прежде всего победившей в конфликте стороны, действующие либо наряду с официальными структурами власти, либо в противовес им. Неудивительно, что особенно в последний год существования СССР центральная власть постоянно металась между стремлением навести конституционный порядок и необходимостью применения в этих целях насилия, что неизбежно вызывало обвинения в «антидемократизме», в расхождении с провозглашенными ею же принципами. Но поскольку государственная власть отказывалась от применения законного насилия, оно перемещалось на уровень общества и общественных структур, то есть действительно демократизировалось. Как результат — рост преступных посягательств на личность и общественный порядок. А за этим следует наступление на сами основы государственного строя.
(продолжение следует)
Формат газеты не позволяет привести все ссылки на использованные источники. Редакция приносит извинения читателям. Автор несет ответственность за достоверность цитат и фактов.
А.Чернышев