«Мало ли у кого глупые руки отнимали дело целой жизни». Письмо А.С.Макаренко А.М.Горькому 22 ноября 1928 года

Харьков,
Коммуна им. Дзержинского. 22 ноября 1928 года.

Дорогой, родной Алексей Максимович!

Спасибо, что вспомнили обо мне в Вашем письме к горько­вцам. Я давно должен был написать Вам и должен был объяснить Вам причины моего ухода из колонии, но мне все казалось, что моя переписка с Вами внесет новую тревогу и новую нервность в жизнь горьковской колонии. Насколько я дорожил ее покоем и правильным развитием, Вы можете судить по тому, что я уехал из колонии, даже не простившись с ребятами и товарищами, уехал ранним утром, как будто в отпуск, и больше в колонии не был. Я тем более должен был так поступить, что в колонии тогда остава­лись на работе все мои друзья, с которыми я вел колонию 8 лет. Волновать ребят и проливать слезы мне представлялось вредным для самого дела. По этим же причинам я решил не писать Вам, решил, так сказать, исчезнуть с колонийских горизонтов.

Вся эта моя дипломатия оказалась напрасной: кроме меня на­шлось много охотников приложить руки к колонии. Прежде все­го стравили персонал — большинство старых работников не мог­ло выдержать постоянных обвинений в «макаренковщине» и уш­ло, кто куда мог. На место завкола долго искали педагога, не на­шли и назначили неграмотного столяра, человека хорошего, но, разумеется, неспособного справиться с 400 характерами наших горьковцев. Он скоро сделался предметом насмешек со стороны ребят и, вероятно, должен будет скоро уйти. Колония пока что держится благодаря нечеловеческим усилиям Весича, м.б. помни­те, человека с рано поседевшей головой. Он был при мне заме­стителем заведующего и остался им и теперь. Много зла прино­сит в колонии Гойдарь, бывший заведующий одной из колоний в Полтаве, уволенный за побои и теперь старающийся восстано­вить свое реноме в должности заведующего педагогической час­тью колонии им. Горького. Колония благодаря его деятельности принимает постепенно обычный вид наших детских домов: лени­вый шкурнический персонал, кое-как отбывающий свои часы, склочный и вздорный, готовый из-за каждого пустяка утопить то­варища, подсидеть, донести. Ленивый, скрытный, сонный ребя­чий состав, смотрящий на колонию как на временное пристанище, как на «казенный» котел, в котором можно пожить до того счастливого времени, когда можно будет устроиться на какой-ни­будь работе, пить водку и носить клеш. Поэтому отношение к ко­лонии у ребят сугубо утилитарное — уже сейчас дошло дело до кражи пассов в столярной мастерской и на электростанции.

Для того чтобы подкупить ребят, откровенно брошен лозунг: «Вас эксплуатировали, теперь вас будут учить». Но учить некому, да и какая учеба без рабочего настроения, без рабочего пафоса, без рабочих традиций. Разрушение этих традиций главное зло. Их нельзя сделать в неделю при помощи безответственной бол­товни, они создаются годами, в колонии Горького они складыва­лись в течение восьми лет.

Для чего нужно было губить нашу колонию, трудно сказать. В самый день Вашего пребывания в колонии туда приехал предглав-соцвоса Арнаутов и поставил мне ультиматум: или перейти на обычную соцвосовскую систему, или уйти. На другой день после Вашего отъезда я сдал колонию, не мог же я серьезно поставить крест и над своей восьмилетней работой, и над самой колонией.

Но интереснее всего то, что вот уже четыре месяца, как я ушел из колонии, а система все-таки держится. Именно то, против чего особенно возражали — отряды и командиры, салюты и рапорта, — осталось неприкосновенным. Для гибели колонии никаких серь­езных причин вообще не было. Было обычное коллективное голо­вотяпство, в котором и виновных не сыщешь. Отдельные лица, особенно старавшиеся в травле колонии, уже успели бросить свою полезную педагогическую деятельность и даже уехали из Харько­ва, остальные продолжают жевать свою жвачку за письменными столами и сонно посматривать на гибель колонии — что им такое колония Горького, одной колонией меньше, одной больше.

Моя личная трагедия, конечно, меньше всего может зани­мать даже меня самого, — мало ли у кого глупые руки отнимали дело целой жизни. Жаль колонии.

Сейчас я занят книгой, которую почти закончил. В ней я описываю историю работы и гибели колонии и стараюсь изло­жить свою воспитательную систему. Книга получается большая и кажется интересною, но я боюсь, что ее предварительно отпра­вят на заключение Наркомпроса и там съедят. Называю я ее «Педагогическая поэма».

Я очень надеюсь, что Вы разрешите посвятить ее Вам. Это дело не только моего преклонения перед Вами, как перед вели­ким художником, но и дань чисто деловой благодарности, — в Ваших книгах я нашел для себя педагогические откровения. Не может быть воспитания, если не сделана центральная установка о ценности человека.

Я буду Вам без конца признателен, если пришлете две-три строчки. Для меня они принесут запасы сил надолго.

Работаю я сейчас в коммуне Дзержинского. Здесь 80% горь­ковцев и горьковская педагогика. Мы все-таки не умерли.

Мне хочется надеяться, что наша правда восторжествует и мне удастся где-нибудь возродить колонию Вашего имени.

Будьте здоровы, дорогой Алексей Максимович. Спасибо Вам за любовь и внимание к нашей колонии и за те начала силы, ко­торые мы в своей работе находили благодаря Вам.

Искренно преданный Вам
А. Макаренко

Из книги "Макаренко. Антология гуманной педагогики. Составитель Коротов В.М. - М.: Издательский Дом Шалвы Амонашвили"