"Слава хлебу на столе!"

Слава хлебу на столе!

Я пшеничный хлеб из муки высшего сорта, хрустящей корочкой, воздушной нежной мякотью, дрожжевым запахом лежу возле мусорных баков.  Молодая хозяйка забыла убрать меня на ночь в хлебницу. И на второй день решила от меня избавиться. Меня заметает бураном, сильный поток ветра поднимает хлопья снега и вываливает на меня. С трудом преодолеваю невидимую преграду, но ветер неожиданно мягко и сильно подталкивает меня вперед. Слышу снова шаги по снегу и гулкий шум отдающего от бака.  Вдруг большущий жирный пес начал обнюхивать меня, переворачивая своим холодным носом, оставляя слюнявые следы на моей корке, отчего мое тело начинает сильнее ощущать промозглый холод. Отчетливо слышу голос женщины: «Пошли, хватит кушать всякую дрянь!»  И снова тишина, ветром раскачивает меня, темнеет. Уже к сумеркам ветер стих.  И вдруг я засыпаю. Приснился мой дед Батон, который жил у пожилых людей. Моему деду повезло больше, потому что жил у бабушки.  Относилась она хлебу очень бережно, аккуратно подбирала крошки, укутывала в белое полотенце. Собирая в ладонь хлебные крошки со стола, приговаривала:

«Хлеб на стол – престол, а хлеба ни куска и стол – доска». В кромешной тишине дед Батон гладит меня своими теплыми руками:

-Внучок, хочешь, расскажу про подвиг твоего прадеда Ржаного Хлебца и прабабушки Булки. Они спасли жизнь тысячам людей во время голодной ленинградской зимы. Разными были булки войны:  хлеб фронтовой, тыловой, блокадный, хлеб оккупированных районов, хлеб концлагерей. Разный, но такой похожий, пахло одинаково сытно и вкусно. Зима военных годов была для ленинградцев самой страшной. Фашисты разбомбили и сожгли в городе склады зерна.  Хлебная норма в ту страшную голодную зиму сократилась.  Ржаной Хлеб и Булка трудились в оккупированном Ленинграде, их еще называли   Блокадными.  Они выпекались из обойной ржаной муки, каждый раз различным добавлением овсянки, солода,  жмыха от подсолнечной семечки, шрота, смётки муки с оборудования и пола, выбойки из мешков, закваски и как можно больше воды. Каждый раз Блокадная Булка пахла по-особому и имела своеобразный вкус: дымный, колючий, прыщавый, сырой, тяжелый, горький, рябой. Но все равно она оставалась насущной, вкусной, ценной, долгожданной. К концу декабря ни солода, ни тем более овсянки в Ленинграде уже не осталось. В булку добавляли перемолотые ветви берёзы, хвою, семена дикорастущих трав. Добавляли и жмых из хлопковых семян, предназначенный для сжигания в корабельных топках. Безвкусные, ноздреватые, с вмятинами и трещинами Ржаной Хлебец и Булка не только продолжали кормить людей, но и помогали жить, дышать, ходить, работать.

- Дорогой мой, - продолжил он, -  вспоминаются их рассказы о блокадном городе. Как в лютый мороз исхудавшая женщина со слезами ходила и просила за бриллиантовое ожерелье буханку хлеба.  Как старый обросший мужчина, качающийся от изнеможения, с обезумевшими глазами, схватил с весов кусочек булки и запихнул в рот. Он  не жевал, а глотал. Толпа молча била его за то, что ел чужой кусок, кусок того, кто где-то тоже умирал. Помню еще ослабевшую, измученную женщину с грудным ребенком, потерявшую хлебную карточку, последнюю надежду на жизнь.  Помню женщин с погасшими взглядами, исхудавших детей, беспомощных стариков, скользивших, будто призраки, с запавшими глазами и мертвенно-серыми неподвижными лицами, в мешковатых грязных одеждах, у которых в глазах читалась одна мысль- хотя бы немножко, хотя бы крошку положить в рот и долго жевать.

Дед Батон вдруг утих и продолжил дрожащим голосом:

- Твое поколение не знает, что такое «хлебные карточки» и бессонные очереди за хлебом. Им неведомо чувство голода, незнаком вкус хлеба с примесью мякины, сена, соломы, коры, кореньев, желудей, семян лебеды.

Запомни, внук! Большим грехом  считалось уронить хотя бы одну крошку хлеба, ещё большим - растоптать  эту крошку ногами. Не из-за скупости старшим поколением подбираются крошки за столом, а из-за почтительного отношения к бесценному насущному продукту.

 Мое сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Угнетающая судорога пронзила мое тело – я резко открыл глаза. В голове бешено стучало. Еще минуту я лежал неподвижно. А потом слезы непрекращающимся потоком хлынули из моих озябших глаз.
  Мне стало мучительно больно, почему я, внук того знатного блокадного Ржаного Хлебца, спасшего от голодной смерти жизни миллионов людей в годы войны, сейчас оказался кому-то ненужным и выброшенным на снег возле мусорных баков. Мой друг, не хочу, чтобы тяготы, выпавшие ленинградцам, повторились сегодня. Не хочу, чтобы ты ел хлеб из горелого зерна, с почти несъедобными добавками. Память о войне не должна уйти в прошлое. Мы должны уметь ценить мирную жизнь, ведь за нас бились на войне наши деды и прадеды. Мой друг, задумайся на минутку и начни ценить хлеб на столе, попытайся понять великую жизненную значимость не только батона, но и даже её маленького кусочка и даже крошки.  Хлеб на стол, и стол престол!