Конкурсное сочинение "Без срока давности"

Конкурсное сочинение «Без срока давности»

Ради жизни на Земле

Люди поспешно расступаются, ахают, чуть заметно улыбаясь, но продолжают бежать дальше,  стараясь держаться ближе к подвалам и укрытиям. Артобстрел до удивления противен своим диким свистом под аккомпанемент участившегося метронома. На фоне этого  постоянного движения потока людей бесстрашно стоит одинокая фигура, расправляющая мольберт. Художник не потерян и не смущен, непоколебимо уверенный в себе, он размашистыми мазками пишет Невский проспект. Ледяными посиневшими пальцами поправляет шапку-ушанку. Что за безумец!

Страшной была зима 42-ого года. Суровой, как настоящие  русские зимы.  Окруженный немцами город кутался в снежный тулуп и беззвучно стонал от боли. Но наивен враг, если думал, что ленинградцев сломит холод. Город безмолвно кипел, был наполнен работой. Музыканты и художники в застывшем от мороза и голода городе поставили перед собой единственную цель – творить, создавать, писать, пока есть силы двигаться.

Кисть летала по холсту, спешила в какие-то дали  и слегка то подрагивала, то взмывала ввысь. Кисть исполняла свой вальс. Легко выплывал из-под руки мастера Казанский собор. Наивен враг, если думает,  что русский человек, победивший всю Европу,  падет к его ногам замерзшим воробьем.

 Художника  замечали и на Проспекте  25-ого октября,  и на Адмиралтейской набережной,  и на Мойке. Спокоен он, исполняя свой вечный ритуал - зарисовать меняющийся под артобстрелом город. Только новые городские пейзажи могут точно рассказать о войне и блокаде прекрасного города. Агитплакаты и картины баталий заставляют испытывать ненависть к врагу, сжимать ладони в кулаки. Но пейзажи – чувствовать горечь и обиду, видеть разрушительные последствия войны  после ударов бомб и снарядов, выпущенных по городу. Этот хрупкий, почти бестелесный,  художник, похожий на свою тень, улыбаясь,  повторял своим беспокойным друзьям: «Важно лишь, чтобы в работе отразилось биение пульса времени». Удивительно, что на холстах его все обнаруживали пустынный и безмятежный Ленинград, укутанный в мягкий снег и приветливо встречающий еще один новый день. Ни взрывов, ни осколков, ни погибших. Лишь выбоины от снарядов на стенах домов и тротуарах шепчут о горе. Печаль гораздо больнее разъедает сердце, чем ненависть.

А на самом деле этот смельчак больше всего в это время боялся обстрелов, жутких звуков выстрелов и залпов орудий. Боялся до дрожи в коленях, как и все ленинградцы. Единственное, что заставляло вставать с постели, собираться с духом, выходить на улицу - работа, любимое дело, желание рассказать потомкам, всему миру,  о себе и своем поколении, пережившем блокаду, но не сдавшемся, не сломленном.  Только рисуя, он мог испытывать мирное спокойствие, не бояться ничего  и быть сильным. Может,  потому картины его спокойны, словно сон.

Писать историю Ленинграда в голод и русскую зиму – настоящий  подвиг. Фотографии не так передают жизнь города, как этюды, созданные рукой человека, пережившего все это. Это он видел все, прожил эти дни вместе с городом, пропустил через себя и рассказал другим.  Этот чудак возит свои холсты на санках по заметенным улицам, а о еде ему напоминает разбавитель для масляных красок, пахнущий травами и тухлыми яйцами. Рисует невероятно  быстро – краска начинает мгновенно  замерзать на морозе. Жена иногда заглядывает к нему, всегда интуитивно догадываясь, где он будет на этот раз. Приносит ломтик хлеба по карточке. Да и на хлеб это мало похоже.  «Он ничуть не крепче любого из нас, — напишут его друзья-художники в своих дневниках. — Один лишь нос его – румяный, а впалые щеки совсем зеленые. Замерзает, как и все мы. Влез в женино пальто — какая-то на нем пятнистая, под мех ягуара, шубейка. Шея раз десять замотана шарфом. На ногах дамские фетровые боты, заправленные в галоши. Но духом он сильнее многих, упрямее».

Художники вели собственную  борьбу с врагом. Каждая  их картина, каждый эскиз – попытка засвидетельствовать происходящие события, рассказать, что живы люди.  И они жили, сражались с голодом и холодом, с вечными обстрелами, с собственной слабостью, но не сдавались. Поэтому люди берегли музеи и картинные галереи, как символ прошлой жизни, старались сохранить для будущих поколений.

 Опустел Эрмитаж, захлебнулся вязкой пустотой и молчанием – лишь скульптуры, как каменные бесстрастные стражники, остались в нем. Стены, каменные лики, каждая ступень резной лестницы покрыты блестящим инеем. Наш отчаянный художник помогает спасать галерею, но в минуты одиночества рисует опустевшие залы, блестящие от яркого солнца в ясный день. Свидетельствует этим против врагов, осмелившихся разрушить, отнять прекрасные творения, созданные многими поколениями.

И вот конец блокады, конец войны, жаркое лето, согревшее этих промерзших людей.  Ленинградцы встречают своих защитников, празднуют Победу.  Тысячи людей идут по набережной, оживляя ее как никогда раньше. Впервые за долгое время наш художник пишет Ленинград не сонным и вялым: город проснулся из долгой спячки, ожил,  расцвел, задышал. Ленинград на его холсте – город счастливых людей.  Как и сам художник…

 Только мало теперь  кто об этом знает.   Вспомнят  ли  люди бесстрашного художника на Невском проспекте?  Едва ли.  Но он и не спешит горевать – он   стал Победителем. Они, блокадники,  выжили,  выстояли.  И это самое главное, ради этого он жил и работал все долгие месяцы вечной зимы.

Просто, люди, когда будете на набережной Мойки, вспомните, что жил такой смельчак, как Вячеслав Пакулин,  художник, победивший себя,  своих врагов,  саму смерть.  И улыбнитесь. Он жил и творил в полумертвом городе ради ваших улыбок, ради своего любимого города, ради жизни на Земле…