Ракушки

Богданчикова Лидия

Ракушки

Это случилось летом. Случилось, как и полагается всему, несомненно важному для сердец, неожиданно. Мне тогда было едва ли больше семи, и каждое лето с середины июня и до конца августа я проводила у бабушки в деревне. У бабы Зинаиды был маленький бревенчатый дом с резными  ставенками, выкрашенный голубой краской, выцветшей и местами потрескавшейся от солнца и дождей. Я любила влезать на яблоню в саду, старую и высокую, с размашистыми крепкими ветвями, и сидеть там, разглядывая ощетинившиеся черепицей цветные домики, тонущие в зелени садов, белую от яркого солнца речку, настолько широкую, что казалось ее невозможно переплыть. Со своей яблони я видела, у кого и что происходит, как бьются банки и глохнут автомобили, как рубят сушняк и корчуют пни, оттуда же я первый раз увидела и Женьку.

Красный жигулёнок его батьки, грохоча, полз между заборов и казался словно бы раскалённым, от одного вида душно делалось. Пристроившись у аккуратненького забора тети Светы, автомобиль чихнул и затих. Хлопнула дверца, вышел высокий лысоватый мужчина в белой безрукавке и, облокотившими о забор, что-то крикнул. Тетя Света, полная и румяная, в красной косынке поверх седеющих волос, быстро сбежала вниз с крыльца, пробежала через сад и отперла калитку. Она как всегда шумела и суетилась, всплескивала руками, что-то говорила, вздыхала. За всем этим шумом, вышедший из машины вслед за отцом Женька просто потерялся. Я заметила его, только когда мужчина, спешно попрощавшись, сел в машину и уехал. Тетя Света прижимала его правой ладонью к себе и, замерев, непривычно долго молчала, смотря вслед раскалённому жигулёнку.

Женька был темноволосый и худощавый, совсем не загорелый, с длинными тонкими руками, такими тонкими, что кости локтей были шире предплечий, чего он жутко стеснялся.

Он вечно бегал за тетей Светой, часто держась за край ее юбки, и почти ни с кем не разговаривал. Я оставила попытки с ним подружиться уже на следующий день и на какое-то время совсем позабыла про него.

Когда пришёл сезон, бабушка брала меня с собой, чтобы помочь тете Свете собирать подошедшую малину.

В тот день я пряталась у неё в саду и, конечно же, не помогала. сандалии промокли в грязи, расковырянные коленки саднило. Рассекая тонким прутиком высокую траву и негустую зелень, я откровенно скучала. Где-то в самой глубине сада большой серый кот, вырвавшись из дыры в заборчике, пробежал совсем близко от меня и скрылся в кустах. Я кинулась за ним, нырнув в колючие заросли малинника. Нагнувшись до самой земли, едва не на четвереньках,  я все силилась схватить его за хвост или за лапу. Выбежав на вытоптанный пятачок перед домом, я почти поймала его, но поскользнулась и клюнула носом в землю, ободрав подбородок и колени. Было не то чтобы сильно больно, но настолько обидно, что казалось, что я все себе отшибла, все попереломала и вот-вот умру. Перекатившись на спину, я плакала тихо, поджав губы и крепко зажмурив глаза. Женька появился как-то совсем незаметно. Он сидел рядом на земле и смотрел на меня растерянно и даже напуганно. В итоге, порывшись в карманах, он легонько сжал мне плечо и молча протянул мне конфету, которую, как было видно, до этого несколько раз разворачивали, но передумав, аккуратно заворачивали обратно. Конфета было очень вкусной. Я встала, мыча и ойкая, и враскорячку, чтобы не разгибать колени, поковыляла к крыльцу. Женя уселся рядом на ступеньку. Я молчала.

— Сильно болит?

— Да нет, не то чтобы…

— Хочешь, я потом поймаю тебе его?

Я удивилась ужасно и уставилась на Женьку. Он сидел с видом серьезно-мечтательным и смотрел куда-то далеко и близко одновременно, так, что невозможно было встретиться с ним глазами.

— Кого?

— Ну, этого, серого…кота твоего.

Это стало своего рода обещанием.

Кота мы так и не поймали, но все лето Женька таскался за мной, хватал меня за локоть, прежде чем я споткнусь, и рвал  незрелые ранетки с высоких веток.

Пару дней спустя я показала ему свою яблоню. Сама я сразу же полезла наверх, в Женька так и остался сидеть на нижней ветке, прижимаясь к ней всем телом. Как оказалось, он очень боялся высоты, просто панически.

— Люсь.

— Чего?

— Мне страшно. Можно я слезу?

Честность вообще была его отличительной чертой.

Мы часто вместе ходили на речку, строили замки из песка, собирали камешки и ветки. Однажды я даже нашла там ракушку, небольшую, плоскую и темную, с чёрными полосками к краям. Я спрятала ее в карман сарафана, чтобы не потерять. Женька тогда плавал, а я сидела на берегу. Плавать я не умела, но говорить об этом было стыдно. Он отплыл довольно далеко, и там замер, смотря на другой берег.

— Люсь! — крикнул он. — А спорим, я доплыву?

— Не доплывёшь!

Я верила, что доплывёт. В городе Женька занимался плаванием и говорил, что наша речка не очень-то и широкая, пустяковая. Он плыл, сосредоточено загребая воду руками, а я смотрела на него, не отрываясь, стоя у самой кромки воды. Волны короткими приливами холодно трогали ноги, все дальше и дальше пробегая к берегу. Послышалось щёлкающее гудение, наподобие пчелиного, постепенно становившееся все громче и гуще. Из-за угла выплыла моторная лодка дяди Вити, острым зелёным носом рассекая волны. У меня словно бы все сжалось в груди и плотным комком ударилось в горло. Я закричала:

— Женька! Женя! Там лодка, Женька! Лодка! Женя! Лодка!

Я забежала в воду по плечи, продолжая кричать, но он не слышал. Лодка казалось чём-то уже неминуемым, страшно быстро приближавшимся к Жене. Я старалась кричать громче, подойти ближе. Дядь Витя, наверное, заметил сначала меня, а потом уже Женьку. Лодка развернулась, и поплыла в противоположную от Женьки сторону, снова прячась за поворот. А я все стремилась к Женьке маленькими шагами на носочках по илистому дну, все не могла успокоиться, плакала и звала его. Вдруг дно неожиданно исчезло, исчезло вместе с небом, лесом, берегом и упорным Женькой. В панике я наглоталась воды, но нащупав дно ногами, засуетилась, стремясь к чистому, безопасному берегу.

Я долго сидела на песке, не могла отдышаться. А Женька все-таки доплыл, он стоял на том берегу, прыгал и махал руками, кричал что-то, но слов было не разобрать. Он был очень целеустремленным, но в его случае, это был скорее недостаток. Когда он  увлекался чем-то, его было невозможно оторвать от этого, он как-то сразу глох, изолировался. Вроде бы вот он, здесь, руку протяни, но это лишь видимость, на самом деле он там где-то, далеко-далеко, до беспамятства устойчивый, недосягаемый.

Минут через десять он поплыл обратно. Мне казалось, он плыл бесконечно долго. Я все так же сидела на песке, скрестив ноги и вытянувшись вперёд, все следила за ним глазами, словно бы контролируя. «Да, вот он, плывёт. Да, все в порядке». Когда Женька выбрался на берег, я кинулась к нему, схватила за руки. Все ещё проверяя. «Да, вот он, здесь. С ним в порядке. Да». Всё то напряжение, державшееся во мне, пока его не было, резко показалось безумно тяжёлым, физически. Я плюхнулась на песок и заревела.

— Люсь, ты чего?

Он таращишься на меня, весь испуганнный и мокрый.

— Я…я ракушку потеряла.

Ракушка все ещё лежала в кармане, но сказать правду я не смогла. Мне не было стыдно, я просто не могла.

Он молча поджал губы, кивнул, взял меня за руку и повёл домой.

Домой мы шли медленно, от ветра, пусть и тёплого, по коже пробегали мурашки.

Руки у Женьки были горячие, и я поджимала холодные пальцы, пряча их ему в кулак. Он довёл меня до крыльца и ушёл. До калитки брёл медленно, шаркая ногами, а, выйдя за забор, побежал.

Вечером бабушка рано погасила свет и отправила меня спать. Я лежала тихо, сквозь оконную щель было слышно стрекотание и шелест листвы, тёплый ветер залетал в комнату, взбивая шторы, отчего они надувались большими белыми парусами. Кто-то постучал в стекло. Я тихо сползла на пол и, пригнувшись, подошла посмотреть. На подоконнике лежала ракушка. Белая, плоская морская ракушка с аккуратно высверленной дырочкой под нитку. Я достала из комода джутовый жгутик и повесила ракушку на шею.

На следующее утро Женька пришёл рано. Он принёс с собой большую жестянку с шоколадными конфетами. Мы съели все в тот же день, а фантики спрятали обратно в коробку и закопали под яблоней. В течение всего лета мы постоянно ее раскапывали, складывая в неё все новые и новые вещи. Вещи, чем-то напомнившие счастье.

В конце августа за Женькой приехал отец, приехал ближе к вечеру, когда красное солнце низко висело над древней. Я плакала, обнимала Женьку и все не хотела его отпускать. Хотелось оставить ему что-нибудь на память, и вспомнив, я кинулась прочь, крича, чтобы они подождали меня. В боку кололо нестерпимо, я забежала домой, в свою комнату, и из тумбочки достала речную ракушку, ту которую нашла на берегу. Когда я прибежала обратно, они уже собирались уезжать. Женькин батька сидел за рулём, нервно жуя папироску. Я, встав на цыпочки, пролезла плечами в приоткрытое окно и сунула Женьке в ладонь ракушку. Я говорила сбивчиво, постоянно запинаясь и всхлипывая. Он наверно ничего не понял, но тоже заплакал.

Они уехали. Я до последнего провожала их взглядом, потом, развернувшись, увидела, что тетя Света, точно также как и я, смотрит вслед раскалённому жигулёнку и плачет, тихо поджав губы.

Я прижалась к ней, крепко обнимая обеими руками. Казалось, что слёзы никогда не закончатся. Наверное, я уже тогда чувствовала, что Женька больше никогда не приедет. Тетя Света гладила меня по голове и молчала.

Вернувшись домой, я раскопала нашу жестянку. В ней лежала куча светлых морских ракушек. Я запустила в них пальцы и мне послышалось, что кто-то словно бы зовёт меня. Нащупав под футболкой подаренную Женьку ракушку, я улыбнулась. В груди было очень тепло. Я закопала коробку у самых корней и побежала в дом.