Легенда о волчьем камне

                                                         Я увожу к отверженным селеньям,

                                                        Я увожу сквозь вековечный стон,

                                                          Я увожу к погибшим поколеньям.

Данте.

                                                      Были ли мы? Отвечаю: «Были».

                                                                     Со всей выразительностью протокола,

                                                         ответственностью, отчетливостью

                     документа.

                                                                        В. Шаламов

Гулаговский лагерь – символ предела нашей человечности или, лучше сказать, символ бессмысленной бесчеловечности. Реквием по жизни. Страшный «рукотворный памятник», возникший не за заслуги перед Отечеством, а  как результат той силы, «которая сгребала в кучу и мобилизовала миллионы людей и бросала их в топки гулаговских лагерей». Это памятник – свидетельство о погибших от «сталинского оружия массового поражения».

Один из лагерей ГУЛАГа – Чаунлаг (Чаунский исправительно-трудовой лагерь), находился не так далеко от Певека. Именно о нем ходили зловещие легенды, и причиной тому был не только суровый климат и тяжесть работ. Здесь добывали «волчий камень» - урановую руду. По нему мы будем путешествовать, подобно Данте, только вместо Вергилия нас будет сопровождать память.

 Чаунлаг действовал в структуре «Дальстрой» и существовал с 1951 по 1953 г. По официальным сведениям, единовременное количество заключенных могло достигать 11 000 человек. Управление Чаунлага размещалось в посёлке (ныне городе) Певек, а самые крупные лагеря Северный и Восточный, где добывали и обогащали уран, располагались за горными перевалами в 4 часах езды по дороге от города.

Восточный – самый страшный из лагерей. Это урановая обогатительная фабрика, где вырабатывался урановый концентрат. И если в Северном содержались зеки, которые отрабатывали свой срок и у них был шанс вернуться к обычной жизни, то в Восточный – это место для обреченных, работа для  смертников, которые там остались навсегда.

Кладбища здесь занимали целые поля, трупы не закапывали, они были просто завалены камнями.

Их память на земле невоскресима;

От них и суд, и милость отошли…

«Входящие, оставьте упованья» – написано на воротах ада, в который входит Данте. На воротах Чаунлага можно было бы написать то же самое, хотя лагерный ад находился в невероятной по красоте местности. Нереальный, космический пейзаж: просторы бескрайней тундры, сопки, уходящие за горизонт, удивительное небо - все это дает ощущение полета и свободы. Но не для заключенных.  Скорее всего, они, как герой Шаламова, переживали нечто иное – «ощущение беспредельности и холода пространства, которым движется наша   планета, его равнодушия к тому эфемерному и проходящему, что зовется жизнью».

Дороги, строительство (при отсутствии строительной базы и стройматериалов), энергетическое обеспечение, проходка шахт, добыча руды…  Просто невозможно представить себе объемы чисто физического труда, которые потребовались для организации разработок в этих местах. Добавьте сюда Заполярный климат и совершенно необжитый район (более 60 километров до Певека, до снабженческих баз, по глухому бездорожью). «И всё это на труде рабов XX века, которых принуждали работать в лихорадочном темпе. Уран требовался сверхсрочно, понятия цены для его получения просто не существовало». Ради «великого» жертвовали «малым». Это малое – зека, расходный материал. Мученики, «разной обречённые судьбине», но объединённые одним плачем, одним криком и болью. Им «эта жизнь настолько нестерпима, что всё другое было б легче им».

Свидетельства узников лагеря просто потрясают. Вот одно из них, оставленное Валерием Юрьевичем Янковским.

«…Первые дни поистине каторжных работ незабываемы. В 6 утра мигает горящая всю ночь лампочка, на улице — как молот по затылку — удары в подвешенный на столбе рельс — подъём! <…>  В двух километрах от лагеря — рабочая зона в оцеплении. Там свален инструмент: ломы, лопаты, кайлы. За них — драка: нужно выбрать что понадежнее — легче будет выполнить проклятую норму. На косогоре идет добыча руды открытым способом. Норма за 12-часовую смену, считая дорогу от лагеря и обед, — сорок тачек. <…> Первые три дня — гарантийные 600 граммов хлеба, а дальше от выработки, до 900. Не выполнивший после трех дней задание зек становится штрафником, это значит — 300 граммов хлеба. Такие в большинстве обречены, ибо выполнить норму голодному совсем не под силу».

Иосиф Виссарионович Тибилов, ведущий геолог Чаун-Чукотской геологоразведочной экспедиции свидетельствует в книге «Волчий камень» о том, что «урановый концентрат в обыкновенных железных бочках вывозился машинами для транспортировки морем» и те, кто сопровождал этот груз, бойцы-«чекисты» «тоже были смертниками системы, сколько их было здесь, получивших смертельные дозы облучения «на боевом посту», — вряд ли можно установить достоверно».

Мы видим людей, которые истощены физически, истощены морально. Их впалые щёки, обречённые грязные лица, чёрные, стёртые до крови, руки и печальные глаза, говорят только об одном – надежды нет. Она умерла. Умерла в самом начале.

Пусть не душой в заветной лире –

Я телом тленья убегу

В моей нетопленой квартире,

На обжигающем снегу.

Где над моим бессмертным телом,

Что на руках несла зима,

Металась вьюга в платье белом,

Уже сошедшая с ума,

Как деревенская кликуша,

Которой вовсе невдомек,

Что здесь хоронят раньше душу,

Сажая тело под замок.

Варлам  Шаламов, автор этих стихов, известный русский писатель, прошедший Колыму и испытавший на себе жестокость и антигуманность лагерной системы, считал лагерь отрицательным опытом для человека – с первого до последнего часа, именно потому, что «здесь хоронят раньше тела душу».

Сложенные из камня бараки, здания обогатительной фабрики, остатки горного оборудования – свидетельства существования лагеря. Картина, напоминающая пустынный пейзаж с сюрреалистическим наполнением или Зону Стругацких. Кажется, что все, что происходило в Чаунлаге, совершалось на какой-то фантастической планете. Это точно было не у нас. Просто не могло быть. Но  это было. «Были ли мы? Отвечаю: «Были». Со всей выразительностью протокола, ответственностью, отчетливостью документа».  

Чаунлаг – это памятник боли и страдания, «памятник», историю которого нужно «отметить словом в жизни быстротечной». О нём больно читать, больно думать. И сколько бы ни было написано слов, невозможно передать те  боль и муки, которые испытали заключённые. «Кто мог бы, даже вольными словами, поведать,/ сколько б он ни повторял,/ всю кровь и раны, виденные нами?/Любой язык наверно бы сплошал:/ объём рассудка нашего и речи, /чтобы вместить так много, слишком мал».

Стоит ли говорить о таких памятниках? Стоит ли вспоминать? Ведь добыча «волчьего камня» кажется страшной легендой. И мы убегаем от правды в беспечность жизни или беспамятство. А  всего в 68 километрах от Певека есть памятник – реальное свидетельство жестокости, преступности и насилия над человеком.