Музыкально-литературная композиция по поэме Андрея Вознесенского «Ров»

                                          Андрей Вознесенский. РОВ.

Послесловие

№1. 7 апреля 1986 года мы с приятелями ехали от Симферополя по Феодосийскому шоссе. Часы на щитке таксиста показывали 10 утра. Сам таксист Василий Фёдорович Лесных, лет этак шестидесяти, обветренно румяный, грузный, с синими, выцветшими от виденного глазами, вновь и вновь повторял свою тягостную повесть. Здесь, под городом, на 10-м километре, во время войны было расстреляно 12 тысяч мирных жителей.

№2. «Ну мы, пацаны, мне лет десять тогда было, бегали смотреть, как расстреливали. Привозили их в крытых машинах. Раздевали до исподнего. От шоссе шёл противотанковый ров. Так вот, надо рвом их и били из пулемёта. Кричали они все страшно - над степью стон стоял. Был декабрь. Все снимали галоши. Несколько тыщ галош лежало. Мимо по шоссе ехали телеги. Солдаты не стеснялись. Солдаты все пьяные были. Заметив нас, дали по нам очередь.

№3.  Да, ещё вспомнил - столик стоял, где паспорта отбирали. Вся степь была усеяна паспортами. Многих закапывали полуживыми. Земля дышала. Потом мы нашли в степи коробочку из-под гуталина. Тяжёлая. В ней золотая цепочка была и две монеты. Значит, все сбережения семьи. Люди с собой несли самое ценное. Потом я слышал, кто вскрывал это захоронение, золотишко откапывал. В прошлом году их судили. Ну об этом уже вы в курсе»…

№4. Я не только знал, но и написал поэму под названием «Алчь» об этом. Подспудно шло другое название: «Ров». Я расспрашивал свидетелей. Оказавшиеся знакомые показывали мне архивные документы. Поэма окончилась, но всё не шла из ума. Снова и снова тянуло на место гибели. Хотя что там увидишь? Лишь заросшие километры степи. «…У меня сосед есть, Валя Переходник. Он, может, один из всех и спасся. Его мать по пути из машины вытолкнула».

 №5. Вылезаем. Василий Фёдорович заметно волнуется. Убогий, когда-то оштукатуренный столп с надписью о жертвах оккупантов осел, весь в трещинах, говорит скорее о забвении, чем о памяти. «Запечатлимся?» Приятель расстегнул фотоаппарат. Мимо по шоссе нёсся поток «МАЗов» и «Жигулей». К горизонту шли изумрудные всходы пшеницы. Слева на взгорье идиллически ютилось крохотное сельское кладбище. Ров давно был выровнен и зеленел, но угадывались его очертания, шедшие поперёк от шоссе километра на полтора.

№6. Белели застенчивые ветки зацветшего терновника. Чернели редкие деревца акаций. Мы, разомлев от солнца, медленно брели от шоссе. И вдруг - что это?! На пути среди зелёного поля чернеет квадрат свежевырытого колодца; земля сыра ещё. За ним - другой. Вокруг груды закопанных костей, истлевшая одежда. Чёрные, как задымленные, черепа. «Опять роют, сволочи!» - Василий Фёдорович осел весь.

№7.  Это было не в кинохронике, не в рассказах свидетелей, не в кошмарном сне - а здесь, рядом. Вот только что откопано. Череп, за ним другой. Два крохотных, детских. А вот расколотый на черепки взрослый. «Это они коронки золотые плоскогубцами выдирают». Сморщенный женский сапожок. Боже мой, волосы, скальп, детские рыжие волосы с заплетённой косичкой! Как их туго заплетали, верно, на что-то ещё надеясь, утром перед расстрелом!.. Какие сволочи!

№8.  Это не литературный приём, не вымышленные герои, не страницы уголовной хроники, это мы, рядом с несущимся шоссе, стоим перед грудой человеческих черепов. Это не злодеи древности сделали, а нынешние люди. Кошмар какой-то. Сволочи копали этой ночью. Рядом валяется обломленная сигаретка с фильтром. Не отсырела даже. Около неё медная прозеленевшая гильза. «Немецкая», - говорит Василий Фёдорович. Кто-то её поднимает, но сразу бросает, подумав об опасности инфекции.

№9. Черепа лежали грудой, эти загадки мирозданья - коричнево-тёмные от долгих подземных лет - словно огромные грибы-дымовики. Глубина профессионально вырытых шахт - около двух человеческих ростов, у одной внизу отходит штрек. На дне второй лежит припрятанная, присыпанная совковая лопата - значит, сегодня придут докапывать?! В ужасе глядим друг на друга, всё не веря, как в страшном сне это.

№10. До чего должен дойти человек, как развращено должно быть сознание, чтобы копаться в скелетах, рядом с живой дорогой, чтобы крошить череп и клещами выдирать коронки при свете фар. Причём даже почти не скрываясь, оставив все следы на виду, демонстративно как-то, с вызовом. А люди, спокойно мчавшиеся по шоссе, наверное, подшучивали: «Кто-то опять там золотишко роет?»

№11.  Да все с ума посходили, что ли?! Рядом с нами воткнут на колышке жестяной плакат: «Копать запрещается - кабель». Кабель нельзя, а людей можно? Значит, даже судебный процесс не приостановил сознания этой сволочи, и, как потом мне рассказывали, на процессе говорили лишь о преступниках, не о судьбе самих погребённых.

№12.  А куда глядит эпидстанция? Из этих колодцев может полезть любая зараза, эпидемия может сгубить край. По степи дети бегают. А эпидемия духовная? Не могилы они обворовывают, не в жалких золотых граммах презренного металла дело, а души они обворовывают, души погребённых, свои, ваши!

№13.  Милиция носится по шоссе за водителями и рублишками, а сюда и не заглянет. Хоть бы пост поставили. Один на 12 тысяч. Память людей священна. Почему не подумать не только о юридической, но и о духовной защите захоронения? Кликните клич, и лучшие скульпторы поставят стелу или мраморную стенку. Чтобы людей священный трепет пробрал. 12 тысяч достойны этого. Мы, четверо, стоим на десятом километре. Нам стыдно, невпопад говорим - что, что делать? Может. газон на месте разбить, плитой перекрыть и бордюр поставить? Да и об именах не мешало бы вспомнить. Не знаем что - но что-то надо сделать, и немедленно.

№14. Так я вновь столкнулся с ожившим прошлогодним делом № 1586. Ты куда ведёшь, ров?

Обращаюсь к читательским черепам:

неужели наш разум себя исчерпал?

Мы над степью стоим.

По шоссе пылит Крым.

Вздрогнул череп под скальпом моим.

Рядом - чёрный,

как гриб-дымовик, закопчён.

Он усмешку собрал в кулачок.

Я почувствовал

некую тайную связь -

будто я в разговор подключён -

что тянулась от нас

к аппаратам без глаз,

как беспроволочный телефон.

№15. - …Марья Львовна, алло!

- Мама, нас занесло…

- Снова бури, помехи космич…

- Отлегло, Александр? - Плохо, Фёдор Кузьмич…

- Прямо хичкоковский кич…

№16. Черепа. Тамерлан. Не вскрывайте гробниц.

Разразится оттуда война.

Не порежьте лопатой

духовных грибниц!

Повылазит страшней, чем чума.

Симферопольский не прекратился процесс.

Связь распалась времён?

Психиатра - в зал!

Как предотвратить бездуховный процесс,

что условно я «алчью» назвал?!

№17.  Какой, к чёрту, поэт ты, «народа глас»?

Что разинул свой каравай?

На глазах у двенадцати тысяч пар глаз

сделай что-нибудь, а не болтай!

Не спасёт старшина.

Посмотри, страна, -

сыну мать кричит из траншей.

Окружающая среда страшна,

экология духа - страшней.

№18. Я куда бы ни шёл,

что бы я ни читал, -

всё иду в симферопольский ров.

И, чернея, плывут черепа, черепа,

как затмение белых умов.

И когда я выйду на Лужники,

то теперь уже каждый раз

я увижу требующие зрачки

двенадцати тысяч пар глаз.

№19. Не тащи меня, рок,

в симферопольский ров.

Степь. Двенадцатитысячный взгляд.

Чу, лопаты стучат

благодарных внучат.

Геноцид заложил этот клад.

- Задержите лопату!

- Мы были людьми.

- На, возьми! Я пронёс бриллиант.

- Ты, папаша, не надо

костями трясти.

Сдай заначку и снова приляг.

№20. Хорошо людям первыми

радость открыть.

Не дай бог первым вам увидать

эту свежую яму,

где череп открыт.

Валя! Это была твоя мать.

Это быль, это быль,

это быль, это быль,

золотая и костная пыль.

Со скелета браслетку снимал нетопырь,

а другой, за рулём, торопил.

№21. Это даль, это даль,

запредельная даль.

Череп. Ночь. И цветущий миндаль.

Инфернальный погромщик

спокойно нажал

после заступа на педаль.

Бил лопаты металл.

Кто в свой череп попал?

Но его в темноте не узнал.

Тощий, как кочерга,

Гамлет брал черепа

и коронок выдёргивал ряд.

Человек отличается от червя.

Черви золото не едят.

№22. Ты куда ведёшь, ров?

Ни цветов, ни сирот.

Это кладбище душ - геноцид.

Степью смерч несётся из паспортов.

И никто не принёс гиацинт.

№23. «Ангел смерти является за душой,

как распахнутый страшный трельяж».

В книгах старых словес

я читал, что он весь

состоял из множества глаз.

И философ гадал

над загадкой зеркал, -

почему он из множества глаз?

Если ж он ошибался

(отсрочен ваш час), -

улетал. Оставлял новый взгляд.

Удивлённой душе

он дарил пару глаз.

Достоевский ею был, говорят.

Ты идёшь по земле,

Валентин, Валентин!

Ангел матери тебя спас…

№24. И за то наделил

тебя зреньем могил

из двенадцати тысяч пар глаз.

Ты идёшь меж равнин,

новым зреньем раним.

Как мучителен новый взгляд!

Грудь не в блеске значков -

в зрячих язвах зрачков.

Как рубашки шерстят!

Ты ночами кричишь,

Видишь корни причин.

Утром в ужасе смотришь в трельяж.

Но когда тот, другой,

прилетит за душой,

ты ему своих глаз не отдашь.

№25. Не с крылом серафим,

как виндсерфинг носим,

вырывал и врезал мне язык.

Меня вводит без слов

в симферопольский ров

ангел - Валя Переходник.

№1.       Ты куда ведёшь, ров?

Убивали их в декабре 1941 года. Симферопольская акция - одна из запланированных и проведённых рейхом. Ты куда ведёшь, ров, куда? В дело № 1586. «…систематически похищали ювелирные изделия из захоронения на 10-м километре. В ночь на 21 июня 1984 года, пренебрегая нормами морали, из указанной могилы похитили золотой корпус карманных часов весом 35,02 гр. из расчёта 27 рублей 30 коп. за гр., золотой браслет 30 гр. стоимость 810 руб. - всего на 3325 руб. 68 коп. …

№2.     13 июля похитили золотые коронки и мосты общей стоимостью 21925 руб., золотое кольцо 900-й пробы с бриллиантом стоимостью 314 руб. 14 коп., четыре цепочки на сумму 1360 руб., золотой дукат иностранной чеканки стоимостью 609 руб. 65 коп., 89 монет царской чеканки стоимостью 400 руб. каждая»… (т.2 л. д. 65 - 70). Кто был в деле? Врач московского института АН, водитель «Межколхозстроя», рабочий, подсобный рабочий, работник кинотеатра. Русские, азербайджанец, украинец, армянин. Возраст 28 - 50 лет. Отвечали суду, поблёскивая золотыми коронками. Двое имели полный рот «красного золота». Сроки они получили небольшие, пострадали больше те, кто перепродавал.

№3.      Подтверждено, что получили они как минимум 68 тысяч рублей дохода. Одного спросили: «Как вы себя чувствовали, роя?» Ответил: «А как бы вы чувствовали себя, вынимая золотой мост, повреждённый пулей? Или вытащив детский ботиночек с остатком кости?» Они с трудом добились, чтобы скупка приняла этот бракованный товар.

№4.    Вызываю тебя, изначальная алчь!

Хоть эпоха, увы, не Ламанч.

Зверю нужен лишь харч.

Человек родил алчь.

Не судья ему нужен, а врач.

Друг, болеет наш дух.

Ночью слышите плач?

Это страсть одиночек - алчь.

Алых Медичей плащ.

Острый рост недостач.  

Не зарази меня чёрной кровью,

шприц спрячь,

страсть, соперничающая с любовью -  алчь!..

№5. - Это алчь, это алчь,

первородная алчь,

я нужна организму, как желчь,

на костях возвела я аркады палацц,

основала Канберру и Керчь.

Как надвинусь я, алчь,

всё окутает мрачь,

будет в литературе помалчь…

Что богаче, чем алчь?

Слаб компьютер и меч.

Да и чем меня можешь ты сжечь?

№6. - Только Речь, что богаче тебя, только Речь,

только нищая вещая Речь.

 - Только Речь, только Речь, изначальная Речь.

Как река, расправляется речь.

№7. Вопроса «преступить - не преступить» у них не было. Не найти в них и инфернального шика шалостей Геллы и Бегемота. Всё было чётко. Работенка доставалась тяжёлая, ибо в основном лежали люди небогатые, так что промышляли больше коронками и бюгелями. Бранились, что металл скверной пробы. Ворчали, что тела сброшены беспорядочной грудой, трудно работать. Один работал в яме - двое вверху принимали и разбивали черепа, вырывали плоскогубцами зубы, - «очищали от грязи и остатков зубов», возили сдавать в симферопольскую скупку «Коралл» и севастопольскую «Янтарь», скучно торгуясь с оценщицей Гайда, конечно, смекнувшей, что «коронки и мосты долгое время находились в земле».

№8.  Работали в резиновых перчатках - боялись инфекции. Коллектив был дружный. Крепили семью. «Свидетель Нюхалова показала, что муж её периодически отсутствовал дома, объяснял это тем, что работает маляром-высотником, и регулярно приносил зарплату». Духовные процессы научно-технического века породили «новый роман», «новое кино» и психологию «нового вора». По аналогии с массовым «поп-артом» и декадентским «арт-нуово» можно разделить сегодняшнюю алчь на «поп-алчь» и «алчь-нуово». Первая попримитивнее, она работает как бы на первородном инстинкте, калымит, тянет трояк в таксопарке у таксиста, обвешивает. Вторая - сложнее, она имеет философию, сочетается с честолюбием и инстинктом власти. Но какой пробой измерить чудовищность такого нового жанра, как обворовывание душ?

№9. В первый день процесса, говорят, зал был заполнен пытливыми личностями, внимающими координатам захоронения. На второй день зал опустел - кинулись реализовывать полученные сведения. Лопаты, штыковые и совковые, прятали на соседствующем сельском кладбище. Копали при свете фар. С летнего неба, срываясь, падали зарницы, будто искры иных лопат, работающих за горизонтом. Ты куда ведёшь, ров?

№10. Куда ведёт цепная реакция симферопольского преступления, зацепленного с людской Памятью, связью времён, понятиями свободы и нравственности? Повторяю, это процесс не уголовный - духовный процесс. Не в шести могильных червях дело. Почему они плодятся, эти новорылы? В чём причина этой бездуховности, отрыва от корней, почему сегодня сын выселяет мать из жилплощади? Или это разрыв кровной родовой связи во имя отношений машинных? Почему, как в Грузии, ежегодно не отмечаем День поминовения павших? Память не закопать.

№11. «Немецко-фашистскими захватчиками на 10-м км были расстреляны мирные жители преимущественно еврейской национальности, крымчаки, русские», - читаем мы в архивных материалах. Потом в этом же рву казнили партизан. Это глубины священно-исторические. А нажива на прошлом, когда кощунственно сотрясают священные тени? Боян, Сковорода, Шевченко учили бескорыстию. Не голод, не нужда вели к преступлению. Почему в вечных, страшных и святых днях Ленинградской блокады именно голод и страдание высветили обострённую нравственность и бескорыстный стоицизм?

№12. Почему ныне служащий морга, выдавая потрясённой семье тело бабушки и матери, спокойно предлагает: «Пересчитайте у покойницы количество зубов ценного металла», не смущаясь ужасом сказанного? «Меняется психология, - говорит мне, щурясь по-чеховски, думающий адвокат, - ранее убивали попросту в «аффекте топора». Недавно случай был: сын и мать сговорились убить отца-тирана. Сынок-умелец подсоединил ток от розетки к койке отца. Когда отец, пьяный, как обычно, на ощупь лежа искал розетку, тут его и ударило. Правда, техника оказалась слаба, пришлось добивать».

№13. Только двое из наших героев были ранее судимы, и то лишь за членовредительство. Значит, они были как все? В ресторанах они расплачивались золотом, значит, вокруг все знали? Чья вина здесь? Откуда выкатились, блеснув рёбрышками пробы, эти золотые червонцы, дутые кольца, обольстительные дукаты - из тьмы веков, из нашей жизни, из сладостного Средиземноморья, из глуби инстинкта? Кому принадлежат они, эти жетоны соблазна, - мастеру из Микен, недрам степи или будущей ларёшнице? Кто потерпевший? Кому принадлежат подземные драгоценности, чьи они? Мы стоим на 10-м километре. Ничья трава свежеет вокруг. Где-то далеко к северу тянутся ничьи луга, ничьи рощи разоряются, над ничьими реками и озёрами измываются недостойные людишки? Чьи они? Чьи мы с вами?

№14.

Прости мне, человеку, человек, -

история, Россия и Европа,

что сил слепых чудовищная проба

приходится на край мой и мой век.

Прости, что я всего лишь человек.

Надежда, коронованная Нобелем,

Как страшный джинн, рванулась над Чернобылем.

Простите, кто собой закрыл отсек.

Науки ль, человечества ль вина?

Что пробило и что ещё не пробило,

и что предупредило нас в Чернобыле?

А вдруг - неподконтрольная война?

Прощай, надежд великое враньё.

Опомнись, мир, пока ещё не поздно!

О боже! Если я - подобье божье,

прости, что ты - подобие моё!

15. Бог - в том, кто в заражённый шёл объект,

реактор потушил, сжёг кожу и одежду.

Себя не спас. Спас Киев и Одессу.

Он просто поступил, как человек.

Бог - в музыке, написанной к фон Мекк.

Он - вертолётчик, спасший и спасимый,

и доктор Гейл, ровесник Хиросимы,

в Россию прилетевший человек…

№16. Мы потом разберёмся,

кто виноват,

где познанья отравленный плод?

Вена ближе Карпат.

Беда вишней цветёт.

Открывается новый взгляд.

Почему он в палате глядит без сил?

Не за золото, не за чек.

Потому что детишек собой заслонил,

Потому что он - человек.

Когда робот не смог отключить беды,

он шагнул в заражённый отсек.

17. Володя, быть или не быть

частью духовного процесса,

в котором бог, энергосбыт,

не понимает ни бельмеса?

Володя, быть или не быть

свидетелем, как честолюбец,

отрыв при помощи копыт,

в твой череп вводит плоскогубец?

Что там, Володя? Как без шор

жизнь смотрится? Что там за кадром?

Так называемой душой

быть иль не быть? - вот в чём загадка.  

18. Ты куда ведёшь, ров?

Что столбы чередой

телефонные говорят?

Будто стайки далёких от нас черепов

изоляторами сидят.

19. Глаза… Серые карие живые вопрошающие детские девичьи женские близорукие бирюзовые невинные влюблённые ангельские масличные смешливые чёрные жгучие страстные прекрасные всевидящие непростившие бешеные святые голубые невыносимые счастливые всевышние синие

20.  Глаза…  испуганные арестованные заметавшиеся отчаянные жалкие покорные гонимые плачущие страшные непонимающие слепые понявшие гневные молящие мёртвые зарытые ледяные забытые небесные вопрошающие вечные

21. Глаза… серые карие наглые оценивающие очищенные золотые магазинные сверкающие заприходованные сторублёвые

Никому не должен я ни черта!

Что ж деньгам под землёй лежать?

Верещагин в авоське

несёт черепа,

как пустую посуду сдавать.

Да, я - гробокопатель.

А ваша мораль

не вскрывала ль великих могил?

Рук в крови не марал -

разве я их убил?

22. Старый танковый ров,

где твои соловьи?

Танго слушает век-волкодав.

«Если нету любви,

ты меня не зови,

всё равно не вернёшь никогда…»

23.   Ты куда ведёшь, ров? Тени следуют за нами. Слова оживают. В своё время я написал стихотворение «Живое озеро», посвящённое закарпатскому гетто, расстрелянному в годы войны фашистами и затопленному водой. В прошлом году я прочитал стихи эти на вечере в Ричмонде. После вечера ко мне подошла Ульяна Габарра, профессор литературы Ричмондского университета. Ни кровиночки не было в её лице. Один взгляд. Она рассказала, что вся семья её погибла в этом озере. Сама она была малышкой тогда, чудом спаслась, потом попала в Польшу. Затем в Штаты.

24. Стихотворение это в своё время иллюстрировал Шагал. На первом плане его рисунка ребёнок оцепенел на коленях матери. Теперь для меня это Ульяна Габарра… Меня занимает, чтобы зла стало меньше. Закопчённый череп на меня глядит. Чем больше я соберу зла на страницы - тем меньше его останется в жизни. Сочетается ли проза с поэзией? А зло с жизнью? Повествование затягивается. Ров тянется. Новые и новые лица открываются. Когда этот ужас кончится? Но нет, ещё прут, ещё… Ты куда, ров, ведёшь?

25. Жизнь - сюжета финал.

Суд порок наказал.

Люд к могиле спешит. Степь горчит.

К ней опять скороход

в тряпке заступ несёт… И никто не несёт гиацинт.