" …Пушкин всегда таков, каким он нужен новому
поколению читателей, но не исчерпывается этим,
остается чем-то большим, имеющим свои тайны,
чем-то загадочным и зовущим."
Ю. Лотман. 1987.
Вложение | Размер |
---|---|
Исследовательская работа посвящена анализу мемуаров И.И. Пущина "Записки о Пушкине" | 200.5 КБ |
Образовательная область: Филология
Предмет: Литература
А.С. Пушкин в воспоминаниях современников.
( Опыт анализа мемуарного источника)
Выполнила: Молчанова Ольга,
ученица 9 «Б» класса
Руководитель: Ястребова Н.В.,
учитель русского языка и
литературы
Г. Нижний Тагил
2003 год
Содержание
Введение………………………………………………………………........ 3
1. Теоретическое обоснование.
1.1.Понятие мемуарной литературы………………………………….6
1.2.Общая характеристика мемуарной биографии А.С.Пушкина..9
2. Аналитическое исследование.
2.1. И.И.Пущин как современник Пушкина…………..……………..19
2.2. История написания «Записок о Пушкине»…………………….20
2.3. «Записки о Пушкине». Опыт анализа мемуарного источника…………………………………………………………………… 26
Заключение………………………………………………………………… 35
Список литературы………………………………………………………...36
…Власть Пушкина над нашими современниками
растет по мере нашего углубления в смысл его
творчества, по мере осознания его удивительных
прогнозов, не всегда понятых его современниками
и раскрываемых только сейчас, и то не в полной
мере.
Б. Греков. 1949.
…Пушкин – всегда открытие и всегда тайна.
С. Гейченко. 1987.
…Пушкин всегда таков, каким он нужен новому
поколению читателей, но не исчерпывается этим,
остается чем-то большим, имеющим свои тайны,
чем-то загадочным и зовущим.
Ю. Лотман. 1987.
Введение
О Пушкине написано столько, что, кажется, уже изучено все до мельчайших подробностей, как в биографии поэта, так и в его творчестве. Но тем не менее личность Пушкина не перестает быть притягательной, а каждая встреча с его творчеством – открытием. Действительно, значение Пушкина огромно. По справедливому замечанию В. Г. Белинского, «…мы не знаем на Руси более нравственного, при великости таланта, поэта, как Пушкин».
Эпоха Пушкина… Что в ней? Прежде всего, - искусство, литература. Пушкин жил и творил в бурном литературном потоке – Державин, Жуковский, Гнедич, Баратынский, Веневитинов, Грибоедов. Для многих зарубежных литератур каждое из этих имен стало бы поэтическим Монбланом, а некоторые и Эверестом. Для великой русской литературы это всего лишь некое, «предгорье», над которым высится блистательный гений Пушкина.
Эпоха Пушкина – это его современники, люди, окружающие поэта; его лицейские друзья, горячую юношескую дружбу с которыми Пушкин хранил всю жизнь; деятели науки и искусства. Это и «сильные мира» – царь Николай 1, шеф жандармов Бенкендорф, игравшие в жизни поэта весьма заметную роль. Отношения Пушкина с современниками и их отношение к нему позволяют нам глубже постичь творчество Пушкина, его характер, его личность.
Образ Пушкина сложился не сразу. Со временем все отчетливее проявлялись реальные контуры образа поэта. Это происходило по мере освобождения произведений от цензурных искажений, научного их исследования, документированного описания его жизни и творчества, изучения пушкинской эпохи в широком культурно-историческом контексте. Открылись архивы, введены в оборот секретные в прошлом документы, тайных канцелярий, жандармских управлений, проливающих свет на многие белые пятна в истории поэта и его современников…
При том, однако, что многие внешние препятствия для верного понимания Пушкина устранены, постижение его личности и творчества – истинное, глубокое – остается вовсе не простым делом. Приходится искать ответы на многие нерешенные вопросы: что считать верным образом Пушкина, каковы критерии адекватности представлений о нем? Как свести воедино многообразие проявлений личности поэта, его неукротимого, поразительного по масштабу гения? Как охватить единым взором стремительность уникального его развития как поэта и прозаика, мыслителя, философа, критика, ученого-историка, публициста, блистательного полемиста?
Стремление найти ответы на эти вопросы и повлияло на выбор темы реферата.
Образ складывается в индивидуальных представлениях многих людей. Кто в таком случае авторитетен, на кого нужно ориентироваться? По здравому смыслу, вероятно, на тех, кто знал поэта непосредственно. Разве не лично знакомые с Пушкиным люди запоминали, передавали устно и в письмах, а позже в воспоминаниях многие подробности, детали, наблюдения о характере, свойствах поэта?
Круг знакомых велик. Автор уникального словаря-справочника «Пушкин и его окружение» Л.А. Черейский включил упоминания о 2500 лицах, знавших поэта, замечая при этом, что реально их число гораздо больше, в словаре учтены лишь те, с кем связи и контакты подтверждены дошедшими до нас источниками.
Как бы ни было велико число людей, реально знакомых с поэтом, образ его бытовал шире, он формировался в социальной памяти большого круга его современников. Все, кто жадно следил за появлением каждого нового пушкинского произведения, все, кто переписывал и заучивал его строки, передавал истории и анекдоты о нем, придумывал, подхватывал и хранил в памяти легенды о поэте, - одним словом, читатели разных возрастов и слоев общества, знакомые с ним, малознакомые и незнакомые вовсе, принимали участие в процессе, который называем теперь «образотворчеством», то есть созданием и закреплением представлений, каким был Пушкин.
При работе над рефератом были использованы работы следующих авторов: Е. И. Высочиной, Н. Л. Бродского, И. Е. Каплан, П. Г. Пустовойт, В. Н. Иванова, С. М. Петрова, Ю. Н. Тынянова и др.
Объектом исследования стали «Записки о Пушкине» И.И. Пущина.
Предмет исследования – достоверность и содержательность «Записок о Пушкине» как мемуарного источника.
Цели данной работы: изучение понятия мемуарная литература, исследование фактов жизни и творчества А.С.Пушкина, представленных И.И. Пущиным, анализ «Записок о Пушкине» как мемуарного источника.
Для выполнения этих целей были поставлены следующие задачи:
Гипотеза: «Записки о Пушкине» содержат сведения о лицейской жизни А.С.Пушкина, о начале его поэтической славы, о связи биографии будущего поэта с подъемом патриотического движения в России; они по праву могут быть отнесены к мемуарной литературе так как события и их участники описываются автором образно, с большой степенью художественности.
Структура работы: введение; первая глава состоит из двух параграфов, в которых раскрывается понятие мемуарной литературы и дается общая характеристика мемуарной биографии А.С. Пушкина; вторая глава представляет собой исследование «Записок о Пушкине» как мемуарного источника; заключение; список литературы.
1.1.Понятие мемуарной литературы
Образ человека – концентрированное впечатление, которое хранится в памяти. Если появляются дополнительные сведения, уточняющие былые оценки, образ корректируется. Для создания наиболее полного и точного представления о Пушкине обратимся к мемуарной литературе.
Мемуары – заметки о прошлых событиях современника или участника этих
событий. (4)
Мемуарная литература – в широком смысле записи людей о событиях прошлого, которые они наблюдали или в которых участвовали. К ним принадлежат автобиографии, дневники, заметки и т.д. Основным условием для отнесения подобных записей к М.л. в узком смысле как особому виду искусства слова является установка авторов на образное воспроизведение жизни. ( 9)
Мемуары удерживают сведения, которых не содержат никакие другие документы. Они очерчивают нам круг связей и отношений их героя с современниками. Наконец, они – и только они – рисуют нам историческое лицо в его неповторимом индивидуальном облике, передавая его характер, речь, привычки.
Представление о Пушкине включает суждения о его внешнем облике, об истории жизни, о чертах натуры, характере, пристрастиях, увлечениях, привычках – обо всем, что необходимо, для понимания личности поэта. Главное, конечно, творчество. К художественному наследию интерес наиболее пристальный.
Бесспорно, из всех людей, лично знавших Пушкина и связанных с ним «откровенностию дружбы или короткого знакомства», лучше прочих, с глубоким пониманием и истинной любовью, написали о своем великом современнике и друге именно те мемуаристы, которые принадлежали к кругу его духовных единомышленников. Этими мемуаристами, которые не только честно и точно передали поколениям некоторые черты характера гениального поэта, но вместе с тем сумели верно оценить для веков сущность его творческого подвига, были прежде всего декабристы: братья Иван и Михаил Пущины, Федор Глинка и Иван Дмитриевич Якушкин.
Мемуарная литература прошлого вообще редко отличалась объективностью. Воспоминания Пущиных или Якушкина, посвященные Пушкину, представляют собой редкие исключения из этого «правила» и выделяются в мемуарной литературе о Пушкине как источники правдивых сведений о личности поэта.
Значительная часть современников Пушкина, поделившихся для потомства своими воспоминаниями о нем, осталась в неоплатном долгу перед поэтом. Их мемуарные очерки оказались в большинстве произведениями, стоящими духовно неизмеримо ниже своего объекта. О Пушкине во многих из этих очерков говорится менее всего как о великом поэте; авторы ограничиваются, в основном, сообщениями биографического свойства, зачастую распыляя при этом гигантский образ поэта в мелких бытовых деталях.
Эти особенности многих воспоминаний современников Пушкина были вызваны и определены различными причинами. На некоторых из мемуаристов действовало то обстоятельство, что их очерки и рассказы возникли в ответ на настойчивые требования биографов и комментаторов Пушкина – Анненкова, Бертенева, Лонгинова, Семевского, Грота. Узко биографический характер их сообщений соответствовал задачам, выдвинутым «заказчиками». Существенной причиной явилось и то, что в роли мемуаристов о Пушкине выступили многие из его современников, не находившихся в тесном духовном контакте с поэтом, живших, так сказать, «в окрестностях гения» и лишь издали или при более или менее случайных встречах входивших с ним в соприкосновение. К тому же среди них не оказалось людей, одаренных творчески, писателей, способных проникнуть в тайники пушкинского поэтического характера.
Крупнейшие из современных Пушкину поэтов, друзья его юности – Дельвиг, Кюхельбекер – или другие художники, которые в силу своего передового мировоззрения и революционного таланта могли глубоко заглянуть в его поэтическую природу и увидеть в ней борьбу, противоречия и логику рождения его шедевров, - мастера поэзии Грибоедов и Рылеев, - либо ушли из жизни, либо были вырваны из общественной жизни еще до смерти Пушкина.
У других поэтов, поделившихся своими воспоминаниями о Пушкине, - Вяземского и тем более Шевырева ( т. е. поэтов, утвердившихся на реакционных позициях ), - не могло быть той духовной близости к Пушкину и к содержанию его жизненного дела, которая была присуща поэтам декабризма Рылееву, Кюхельбекеру, Одоевскому. Наконец, немаловажное значение для характера мемуаров о Пушкине, созданных его современниками, имела та борьба, которая глухо, но бурно продолжала кипеть в 40-х и 50-х годах 19 века вокруг крамольного имени Пушкина. Эта борьба привела к тому, что ряд воспоминаний остался лишь обещанным, но не написанным некоторыми современниками Пушкина; она еще сильнее заострила субъективизм ряда мемуаристов, в угоду ей иные из них стали даже на путь сознательной лжи и фальсификации образа Пушкина.
Из близких к Пушкину людей большую и принципиальную правду о нем донесли до грядущих поколений только передовые люди двадцатых годов, сумевшие в отличие от ряда других мемуаристов сообщить не только много правдивых и интересных деталей из жизни поэта, но и проникнуть в его внутренний мир и раскрыть перед нами душу великого поэта и друга народа.
Однако, кроме друзей Пушкина (подлинных и мнимых ), в роли мемуаристов выступил ряд лиц из самых различных общественных кругов, которым судьба принесла счастье длительного или мимолетного общения с поэтом. Они написали свои мемуары при различных обстоятельствах: одни – движимые велением сердца, другие – под «нажимом» пушкинистов-исследователей, третьи – в ответ на те или иные неверные сведения о Пушкине, появившиеся в журнальных публикациях.
С опровержением ложных сведений о Пушкине и вместе с тем с сообщением интересных фактов из его жизни выступали в разное время в печати отец поэта – Сергей Львович, поэт А. И. Подолинский, актриса А. М. Каратыгина, офицер В. П. Горчаков и другие. Среди мемуаристов мы встречаем ближайших родственников поэта – его брата Льва Сергеевича и его сестру Ольгу Сергеевну, его лицейских товарищей – Данзаса, Комовского и других, литераторов – Лажечникова, Вельтмана, Даля, Шевырева, графа Соллогуба и других, врачей, его лечивших, - Е. П. Рудыковского, И. Т. Спасского, наконец – даже кучера. Воспоминания многих из них были записаны историками литературы и писателями, иногда возникали под влиянием требований последних. Так, например, И. И. Пущин написал свои мемуары в ответ на просьбу Е. И. Якушкина, его брат Михаил изложил свои воспоминания о встрече с Пушкиным на Кавказе, побуждаемый к этому Львом Николаевичем Толстым, а рассказы М. И. Осиповой записал в селе Тригорском в 1866 году известный историк М. И. Семевский.
Однако даже и в мемуарах людей, политически чуждых Пушкину, и в воспоминаниях, написанных на частные темы, посвященных лишь отдельным эпизодам из жизни поэта, огромная сила правды, заключенной в личности и творчестве гениального создателя русской национальной литературы, торжествует над тенденциозностью и узостью мемуаристов. Мы видим перед собой Пушкина – патриота, охваченного глубоким интересом к отечественной истории, к народным движениям в России, к устному поэтическому творчеству родного народа. Мы узнаем о Пушкине, как упорном труженике (мемуары Вяземского ). Мы находим в этих показаниях существенные данные о борьбе Пушкина с самодержавием, о тех свирепых гонениях, которым подвергали поэта цари Александр и Николай, о той травле, которую вела против Пушкина светская придворная челядь. Уже всего этого достаточно, чтобы в современном читателе, с его глубоким интересом к судьбе великого Пушкина, с его страстной любовью к Пушкину, пробудился живой интерес к мемуарам современников поэта, проливающим свет на многие стороны и явления его жизни и творчества.
Воспоминания современников о Пушкине имеют одну особенность, которая обнаруживается лишь тогда, когда тексты их собраны вместе.
Тогда оказывается, что они сами собой укладываются в четкий хронологический ряд, как бы образуя канву биографии поэта: лицей, Петербург, юг Михайловское, Москва, Кавказ, Петербург.
В такой «мемуарной биографии» нет единого голоса. Это – отраженная биография, мозаически составленная из разного – и не всегда доброкачественного – материала.
Ее необходимо проверить, сопоставить с другими источниками, документами, письмами, автопризнаниями, то есть произвести «критику источника». Отвергая явно недостоверное, не следует пренебрегать неточным или сомнительным, памятуя, что взгляд современника всегда субъективен, что бесстрастного рассказа о виденных событиях и лицах не существует, что вместе с фактом в восприятии неизбежно попадает отношение к факту и что самое это отношение есть драгоценный исторический материал. Мы обязаны помнить, что мемуары подвержены всем случайностям человеческой памяти, допускающей невольные ошибки, - подчас путаются лица, даты, смещается последовательность событий. Все это – органическая принадлежность мемуаров, особенность их как источника. «Верить» им до конца было бы ошибкой, но отвергать их, найдя в них противоречия или несоответствия современному нам взгляду, - двойная ошибка.
1.2. Общая характеристика «мемуарной биографии» А.С.Пушкина
О детских годах Пушкина мемуаристы не могли, конечно, сообщить много, - несколько отрывочных анекдотов – припоминаний о рано развившихся литературных склонностях и способностях мальчика. За пределами биографических заметок, написанных родными, осталось многое, - обстановка в семье; литературная и бытовая среда «допожарной» Москвы, «грибоедовской» Москвы, с ее очень своеобразным патриархальным колоритом, где все – родня, все знакомые. Для нас пропало многое, что могло бы оказаться очень важным для биографии уже сложившегося поэта, - его очень непростое, во многом противоречивое отношение к Москве и московскому обществу, круг его ранних литературных впечатлений, живое придание, связывавшее его с литературой восемнадцатого века.
Пушкин начинал свою автобиографию с жизнеописания Ганнибалов, с пращура, «арапа Петра Великого». Нет надобности обвинять мемуаристов в том, что их свидетельства не совпадают с автобиографией, которую предполагал писать Пушкин. Знали они лишь внешнюю сторону явлений. Автобиографии же пишутся «изнутри». О духовной жизни мальчика мемуаристы судить не могли.
В этом первая и основная особенность всяких мемуаров: они – не биография, они – материал для биографии, хроника встреч, разговоров, событий. Внутренний мир для них за редким исключением почти непроницаем.
Но и внешняя канва ранней биографии Пушкина бедна.
Л.Н. Павлищев, племянник Пушкина, попытался обогатить ее в своих воспоминаниях, составленных по рассказам матери и некоторым документам. Повествование оказалось совершенно негодным как мемуарный источник.
«Мемуарная биография» Пушкина, строго говоря, начинается с Лицея. Это естественно. Лицей был одной из главных тем пушкинского лирического творчества, где поэтически преображенными представали совершенно конкретные факты и эпизоды лицейского быта. Культ дружбы и поэзии возник для Пушкина в лицейской среде, и именно сюда уходила своими корнями его последующая духовная связь с Пущиным, Дельвигом. Кюхельбекером. Именно лицейская среда породила записки И.И. Пущина, принадлежащие к числу самых полных и достоверных воспоминаний о юношеских годах поэта. Отчасти направляемые поэтическим творчеством Пушкина, они отразили тот самый «лицейский дух», который не без основания рассматривался в правительственных кругах как источник либеральных и прямо революционных настроений. Пущин, создал произведение, едва ли не единственное в своем роде. «Декабрист» в самом глубоком историко-психологическом смысле, подчинивший свою жизнь идее общественного служения, он пронизывает личным началом свое автобиографическое повествование до такой степени, что оно становится одновременно и памятником истории быта – лицейского в первую очередь. Ему важно все, поскольку именно это «все», до детских шалостей и проказ, было освящено поэзией его великого друга. Его записки – это литературный памятник декабризма, испытавший влияние пушкинской эстетики, и в нем органично поступают факты политической биографии Пушкина.
Например, резко недоброжелательные и даже, как писал еще Вяземский, «похожие на клевету» воспоминания М. А. Корфа отражают размежевание среди лицеистов. Но путь Пущина вел на каторгу. Путь Корфа – на высокие ступени иерархической лестницы. Его голос – это голос официальной историографии николаевского времени, осудивший лицейского Пушкина с нравственной и духовной стороны. Его «записка» наглядно показывает остроту и напряжение общественной борьбы вокруг имени и биографии Пушкина.
Новый и очень важный этап пушкинской биографии – короткий петербургский период. Эти годы почти не отражены в мемуарах о Пушкине. В это время шло становление личности. Запоминается же обычно личность сложившаяся или отмеченная яркими внешними признаками – экстравагантностями, бурной биографией. В немногочисленные воспоминания о 1817-1820 годах попадают все эти издержки роста – юношеское бретерство, театральные проказы…
Сведения о Пушкине конца десятых годов рассыпаны в переписке Вяземского, Тургеневых, Батюшкова, Жуковского, Л.В. Пушкина. Сообщают о его новых стихах, даже замыслах; о петербургских похождениях, приездах и отъездах; передают остроты и литературные суждения; пересылают списки стихотворений. «Стихи чертенка-племянника чудесно хороши! «В дыму столетий»! – это выражение - город. Я все отдал бы за него, движимое и недвижимое» (Вяземский, 1818). «Чудесный талант! Какие стихи! Он мучит мена своим даром как приведение» (Жуковский, 1818 ). Эти люди, с таким восторженным интересом следившие каждый шаг юного поэта,- много старше его. Это круг молодых приверженцев Карамзина, участники полупародийного общества «Арзамаз». Они – носители европейской просветительской традиции. Этим людям предстоит сопутствовать Пушкину на протяжении всей его жизни. Наряду с «лицейским братством» «арзамасское братсво» составляет среду, сформировавшую личность Пушкина.
В традиции Лицея и «Арзамаса» находят свое объяснение некоторые черты литературной и личной биографии Пушкина, отмеченные, но не понятые даже близкими ему людьми, не принадлежавшими этому кругу. Так, многие из них не могли понять и принять эпиграмм Пушкина. Педантичный и восторженный романтик Розеп недоумевал, как Пушкин мог восхищаться алогизмами «Носа» или «грязного» «Ревизора». Между тем эпиграмматическая заостренность литературных полемик, алогическая пародийность, приверженность к «легкому и веселому», скрывающему за собой весьма серьезное содержание, наконец, самый культ острословия, каламбура, анекдота вели к «Арзамасу», как и классической точности, литературного мышления и воображения.
В воспоминаниях Вигеля и Ф. Глинки. Пушкина видят в обществе братьев Тургеневых, в особенности младших – Николая, Сергея; Ф. Глинки, Чаадаева и других. Эти люди – будущие активные деятели тайных обществ или ближайшей их периферии. В этом общении создается «Вольность», «Деревня», политические эпиграммы, отсюда мы черпаем сведения о близости Пушкина к декабристам.
Воспоминания о ссыльном Пушкине – ценнейший биографический документ. Если бы не они, южный период жизни Пушкина был бы почти неизвестен. В Кишиневе была новая и совершенно незнакомая вначале Пушкину среда. Имя Пушкина здесь, конечно, не могло быть широко известно.
Эта среда создает о нем легенды полуанекдотического характера. Внимание привлекает личность молодого «приезжего из столицы», принятого у Инзова и генерала Орлова и получившего доступ в общество провинциальных помещиков и чиновников наместничества. Личность эта ведет себя эпатирующе, то есть, желая вызвать острую реакции, даже возмущение. Свидетели припоминают ссоры, дуэли, ухаживания за многочисленными дамами и девицами, эпиграммы и нескромные стихи. Если на воспоминания накладываются прочитанные южные поэмы – легенда романтизируется: создаются версии о любви к цыганке из табора, по имени Земфира, которую потом зарезал возлюбленный. При этом иногда оказывается невозможно установить, где кончается подлинное происшествие и начинается пересказ «Цыган». Однако прямые фальсификации не столь уже часты. В большинстве случаев анекдоты имеют реальную основу, но настолько искаженную добавлениями, что они становятся непригодными для исторического использования.
Воспоминания Горчакова, Липранди, Вельтмана составляют поистине неоценимый фонд биографических материалов о Пушкине 1820 – 1824 годов. Эти материалы вместе с тем чрезвычайно любопытны как исторический источник. Прежде всего они идут из одного, и весьма тесного, круга хорошо знакомых друг другу людей. Все они – свидетели одних и тех же событий. Их сообщения о Пушкине взаимно дополняют и корректируют друг друга. Но при этом все три мемуариста – люди разного направления интересов, разной биографии и воспитания. Это определяет три разных угла зрения на Пушкина и три принципа отбора материала.
В.П. Горчаков, поэт – дилетант, преданный памяти и таланту Пушкина. Одна из его задач – разрушить выдумки, касающиеся бытового облика поэта. Он пишет о «Пушкине в жизни», - но о Пушкине - поэте, а не просто об озорнике.
А.Ф. Вельтман – превосходный литератор – профессионал. Его Пушкин погружен в литературные интересы. Эпизод с лингвистическим спором занимает в его рассказе важное место.
И.П. Липради – вовсе не литератор. Он преимущественно политик, со спокойным благоразумием примиряющий Пушкина с противниками почти у барьера. В мемуарах Липранди, очень точных там, где дело касается лично им увиденного. Он положил на портрет Пушкина совершенно новые краски; его Пушкин – человек углубленных исторических, этнографических интересов, - даже более, чем поэт. В Овидии, если верить Липранди, Пушкин видит лицо не столько поэтическое, сколько историческое.
Кишиневские мемуаристыне искажали факты: они смотрели на своего героя с разных сторон. Когда в советское время были опубликованы воспоминания В.Ф. Раевского – «первого декабриста», «сурового спартанца», взгляд Липранди получил подтверждение. Накалялся градус политической атмосферы; то, что недавно еще могло выглядеть как юношеское фрондерство, оформлялось теперь в политическую позицию.
А дальше – провал. За одесский период мемуаров о Пушкине почти нет. В это время и интеллектуальная и эмоциональная жизнь Пушкина идет очень напряженно. Его письма из Одессы полны новых литературных тем. Он пишет «Бахчисарайский фонтан» и начинает «Онегина». У него завязывается долгий, мучительный роман с Е.К. Воронцовой, отразившийся в циклах его лучших стихов. Он тоскует, он замышляет побег морем. Почти обо всем этом мы узнаем помимо мемуаристов.
Появление мемуаров – во многом дело случая, инициативы, дарования. Но есть известные предпосылки, благоприятные возможности для их появления. Одесские мемуары о Пушкине не появляются и случайно и закономерно. Дело не только в том, что духовная жизнь Пушкина скрыта от посторонних глаз, но и в том, что в Одессе Пушкин не находит среды, порождающей мемуары. В точном смысле лова литературной жизни в Одессе еще нет. Ощущение одиночества нарастает – и небеспричинно.
Совершенно иная обстановка ждала Пушкина в Михайловском: Обширная переписка с Петербургом, литературные и исторические занятия, достигшие апогея в работе над «Годуновым», преданные и внимательные друзья. Жизнь Пушкина проходит в это время столько же в Тригорском – у Осиновых – Вульф, сколько в Михайловском. И при всем том крайняя скудность мемуарных свидетельств. Здесь среда уже вовсе не литературная, а бытовая, где воспоминаний не пишут, где нужно расспрашивать и записывать. Так и сделал М. И. Семевский в 1866 году, записав рассказы обитателей Тригорского, почти не касавшиеся занятий Пушкина, но изобилующие деталями его помещичьего быта, - иной раз бесценными по своей связи с реалиями «Онегина». Другую сторону социально-психологического облика новоявленного помещика раскрыли опрошенные крестьяне: помещик был плохой, хозяйством почти не занимался, впрочем, добрый и снисходительный. Среди этих воспоминаний одиноко возвышается рассказ Пущина о его посещении Михайловского – явление «мемуарной классики», ставшее хрестоматийным.
В сентябре 1826 года наступил поворотный момент в биографии Пушкина: аудиенция во дворце Николая 1 в Москве положила коней шестилетней ссылке. Новый период жизни Пушкина начинается с разговора с новым царем. По самому существу своему содержание этой беседы, длившейся, как сообщает Дельвиг, более часу, не могло получить полного отражения в мемуарах: все сведения о ней идут из вторых рук, и все варьируются, однако не противоречат друг другу. Они концентрируются вокруг нескольких смысловых центров. Первый из них: вопрос царя: что бы вы делали в Петербурге 14 декабря, и ответ Пушкина, что он примкнул бы к своим друзьям на Сенатской площади. Второй – условия некоего договора. По-видимому, это был договор не выступать против правительства, за что Пушкину предоставляется свобода и право печататься под личной цензурой Николая 1. Третий центр – слова царя, обращенные к придворным после аудиенции: господа, это новый Пушкин, «мой Пушкин».
Сейчас же начинается, по выражению современников, «коронование поэта», восторженный прием его литературной Москвой. Первыми, кто приносит ему дань поклонения, оказываются молодые литераторы, называвшие себя «любомудрами» – «философами»,- Веневитинов, Шевырев, Погодин, В.Ф. Одоевский.
Из этого круга идет основная масса воспоминаний о пребываеии Пушкина в Москве в 1826 году. Особую роль в них играют впечатления от первого знакомства – в сентябре 1826 года. Дневники и мемуары «любомудров», даже при первом чтении, открывают нечто иное. Прежде всего нам приходится обратить внимание на одну их странную особенность. Той же особенностью отличаются все или почти все воспоминания о Пушкине в 1826 – 1828 годах. Львиная доля их посвящена суевериям Пушкина, предчувствиями и приметам, занимавшим этот ум, в иные эпохи столь светлый и практический.
Самая смерть Пушкина, также представшая современникам как трагическая случайность, дала этим рассказам новую пищу. Совершенно такие же предсказания всплывали в памяти после гибели Лермонтова и Рылеева.
Если убрать облекающие их позднейшие легенды и наслоения, они предстанут перед нами как драгоценный историко-психологический документ. Они приоткрывают нам почти совершенно скрытую от нас душевную драму Пушкина в дни его триумфа – то, что мемуары вообще могут показывать в лишь исключительно редких случаях. Освобожденный, прощенный Пушкин, «императорский Пушкин», обуреваем предчувствиями гибели, беды, злой судьбы, подстерегающей из-за угла.
В Москве Пушкин мрачен и тоскует,- в те же дни его «коронования». Об этом пишут Полевой, Скальковский и другие. И еще он предается рассеянию. Он проводит вечера в полубезумном упоении карточной игры. Это вызывает осуждение почти у всех современников.
Теперь начинается многолетняя борьба за милосердие к изгнанникам, за просвещенное правление, - борьба безнадежная.
Тем временем слухи о прощенном и обласканном Пушкине делают свое дело. В поздних рассказах Шевырев как будто случайно обронил: «Начали даже клеветать на него, возводить на него обвинения в шпионстве перед государем. Это и было причиной, что он оставил Москву».
Чтобы читать воспоминания о Пушкине 1830-х годов с нужной поправкой, следует представить себе обстановку, в которой разыгрываются события.
До сих пор в столицах знали почти исключительно творения, а не творца. Погодин, Кс. Полевой с напряженным интересом вглядываются в Пушкина. Они составляют нам его портрет,- с некоторым разочарованием, потому что великий поэт должен иметь канонически «поэтический» облик. Но ведь то же самое должно было происходить с самим Пушкиным. Из лицейского кружка вырваны Пущин и Кюхельбекер. Умер Карамзин. Нет Тургеневых, они за границей. В ссылке Ф. Глинка, в деревне Катенин. Нет Бестужева и Рылеева.
Мы мало придаем значение тому, что в 1826-1830 годах Пушкин впервые увидел в лицо Погодина, Шевырева, Полевого, Надеждина, Булгарина – всех тех, кто определял в это время литературную жизнь обеих столиц.
Для Пушкина «порвалась связь времен», нужно было входить в круг новых отношений, где ему предстояло играть одну из главных ролей.
Когда прошел период первого «узнавания», обнаружилось, что Пушкин и «любомудры» не подходили друг другу. Основой литературного и философского сознания Пушкина было просветительство; «любомудры» были «романтиками» немецкого образца. Вообще Пушкин для них недостаточно учен.
Пушкин начинает искать «свою» группу, «свою» среду и оказывается средоточением тех сил, которые формируют и организуют в кружок литературную среду. Здесь лежит камень преткновения почти для всех мемуаристов. В один голос и друзья, и враги говорят о смешении у Пушкина бытовой и литературной «дружбы», о его снисходительности к дурным поэтам, объясняемой единственно желанием ободрить и поощрить и полным отсутствием профессиональной зависти.
Интерес потомков к личности великого человека распространяется совершенно естественно и на его интимную биографию. Эмоциональная жизнь Пушкина, его любовные драмы и поверхностные увлечения интересны и важны для биографа не только потому, что это неотъемлемая часть духовного существа поэта, но и потому, что она протекает в определенных формах, и формы эти есть факт культуры эпохи, обусловлены ею, обогащают ее.
«Любовный быт пушкинской эпохи», по удачному выражению исследователя, отражен в воспоминаниях Керн, в дневниках Вульфа и Олениной, в поздних рассказах о Пушкине Ушаковых. «Его ( т. е. Пушкина. – В. В.) светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском», записывает Вульф. И далее: «Женщин… он знает как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного». Творческое, артистическое начало пронизывает этот «любовный быт», эстетизируя его, поднимая на уровень художественно организованного.
Пушкин не удалился в круг старинных друзей; его среда заявила о себе печатно. «Северные цветы» и «Литературная газета» стали голосом этой группы.
Она противопоставила себя Полевому с «Московским телеграфом» и Булгарину с «Северной пчелой». Полевой и Булгарин выступали якобы от имени «демократии». Они ориентировались на грамотное купечество и городское мещанство, чиновничество. На этом фоне элитарная замкнутость пушкинского кружка казалась вызывающим «аристократизмом».
Отзвуками этой борьбы являются в мемуарах К. Полевого оценки Пушкина как человека «света», из сословного высокомерия отстранившихся от купцов Полевых.
Ф. Булгарин, неразборчивый в средствах борьбы, прибегает к пасквилю: он печатает статьи о поэте, кичащемся своим дворянством, на деле же происходящем от негра, купленного за бутылку рома, который тайком ползает у ног сильных, чтобы нарядиться в «шитый кафтан» придворного. Об этом точно рассказывают А. И. Дельвиг и Греч.
В действительности дело обстояло иначе. Дворянская культура создала в 18 – 19 веках непреходящие общенациональные ценности. Что же касается политики и общественного движения, то именно эта среда была носителем революционных идей. Декабристов выдвинула она, а не городское мещанство или купечество, которые в социальном смысле принадлежали к наиболее косным и консервативным слоям.
Правительственные репрессии настигают «Литературную газету». Пушкинская группа распадается, круг редеет. Редеет и число мемуарных свидетельств. Воспоминания о середине 1830-х годов случайны и лаконичны. О 1828 – 1830-х годах пишут Керн, Вульф, Розен, Подолинский, А. И. Дельвиг, Полевой, Греч…
Поездка Пушкина на Кавказ дает только одни значительные воспоминания – М. В. Юзефовича, полные литературных впечатлений. Разговоры со ссыльными декабристами оставались неизвестны.
Воспоминания о 1832 – 1835-х годах принадлежат в своей массе людям случайным,- частные эпизоды, оброненные замечания… Из них едва ли не наибольшую ценность представляют лаконичные записи Н. А. Муханова о политической газете, которую пытается издавать Пушкин, чтобы объединить вокруг себя рассеянный литературный круг и вновь получить журнальную трибуну.
В это время Пушкин уже женат. Женитьба теснее привязывает его ко двору. Его опутывает сеть официальных, семейных, хозяйственных обязательств и стесняют свободу. В 1834 году пожалование ему камер- юнкерского звания замыкает этот круг окончательно. Семейные хлопоты и заботы сужают круг его внешних связей. Великосветские мемуары переносят центр тяжести на жизнь двора. Имя Пушкина теперь чаще можно встретить в переписке и дневниковых записях.
Однако и эти скудные свидетельства дают нам несколько ценных штрихов. Все увеличивающаяся мрачность и замкнутость, болезненная раздражительность, взрыв оскорбленного негодования по поводу своего камер - юнкерства – об этом так или иначе рассказывают Н. М. Смирнов и другие.
Тем временам идет слух о лести и интригах, которыми Пушкин добился этого звания. Зловещая социальная репутация укреплялась.
Следует различать в ней сплетню и концепцию.
Сплетня касается личного поведения: лесть, искательство. Концепция касается общественного, социального поведения: ориентация на аристократические круги. Полевой был убежден в этом, не сомневаясь в личной порядочности Пушкина.
Социальная репутация учитывалась либеральными и демократическими кругами. И Полевой и Белинский считали, что она была одной из основных причин охлаждения к Пушкину читательской аудитории.
Это было неверно. Читательская публика не успевала за стремительным развитием поэта. В 1830 году, когда вышел «Борис Годунов», Пушкин для нее оставался «певцом Руслана».
Чем бы не определялось падение читательской популярности, для самого Пушкина оно грозило стать писательской драмой, и это накладывало свой отпечаток на его настроение и поведение.
Дневник А. В. Никитенко раскрывает безнадежную борьбу с николаевской цензурной политикой, оказавшейся для Пушкина тяжелой обузой.
В этой обстановке Пушкин предпринимает еще одну попытку объединить литературных единомышленников вокруг «своего» журнала «Современник». Участвуют Плетнев, В. Одоевский, Гоголь, Вяземский и другие. «Современник» был новой страницей в биографии Пушкина-издателя и журналиста и важным этапом в истории русской журналистики. Но это особая проблема, которая почти недокументирована. Единственное, что мы знаем по дневнику Никитенко,- что на Пушкинский журнал сразу же ложится тень николаевской цензурной политики.
Теперь мы можем вернуться собственно к мемуарным источникам о последнем годе Пушкина. Наиболее ценным из них являются воспоминания В. А. Соллогуба. Ценность их заключается не в точности конкретных оценок и сообщений, а в проницательности общего взгляда и точности расставленных акцентов. Случай – его несостоявшаяся дуэль с Пушкиным по пустяковому поводу – открыл Соллогубу душевное состояние Пушкина в 1836 году; в отличие почти от всех мемуаристов, писавших о дуэли, он перенес центр тяжести на ее предысторию, уловил, что появление Дантеса было только кровавым эпилогом уже начавшейся драмы. Соллогуб ничего не знал о том, что в 1836 году у Пушкина намечались еще две дуэли.
В 1835 – 1836-х годах в стихах Пушкина начинает звучать мотив «тяжелой смерти». Все это подтверждает наблюдение Соллогуба, что к моменту последней дуэли конфликт Пушкина со светским обществом уже достиг апогея. И что тому были причины и литературного и общественного свойства – журнальная травля, толки о «падении таланта», двусмысленное и невольное положение при дворе и – добавим к этому по дневнику Никитенко – цензурные и правительственные препятствия к литературной деятельности.
В январе 1837 года прорывается молчание мемуаристов о Пушкине. О дуэли говорит весь Петербург; припоминают жесты, движения, взгляды.
Рассказы о Пушкине шли по Петербургу, Москве, попадали в провинцию. Они вносились в дневники, распространялись в письмах. Ни один период жизни Пушкина не освещен так полно и подробно, как дни его смерти.
Последовательность фактов выстраивалась задним числом. Возникали мемуары.
С дуэлью и смертью Пушкина менялся контекст; многие из прежних оценок и толкований оказались ошибочными. Вяземский, говоривший, что он отвращает лицо от семейства Пушкиных, и Вяземский, в безудержном горе рыдавший на ступенях церкви в виду гроба Пушкина,- одно и то же лицо.
Эта субъективность и изменчивость оценок, обусловленная стремительным движением событий и неполным их пониманием, есть, как уже сказано, «вариант нормы», неизбежное свойство мемуарного свидетельства.
Все это делает анализ дуэльных материалов чрезвычайно сложной источниковедческой задачей.(6)
2.1. И.И.Пущин как современник А.С.Пушкина.
Пущин Иван Иванович родился 14 мая 1798 года в селе Марьино Московской губернии. Родился в родовитой дворянской семье и получил хорошее воспитание и образование. В 1811 году был определен в Царскосельский лицей. Там подружился с Пушкиным и другими лицеистами. Учился Пущин успешно, и преподаватели были им довольны. Особенно увлекался русской и всеобщей историей, отменно рисовал, играл в школьных спектаклях и, конечно, занимался литературой. Его литературные способности были замечены уже в лицее, а впоследствии не однажды подтверждались такими ценителями искусства слова, как А. Пушкин и Н. Тургенев.
Вместе с другими лицеистами Пущин пережил глубокий патриотический подъем 1812 года. Отечественная война непосредственно коснулась его: старший брат Петр умер от раны.
Еще в лицее Пущин заразился свободолюбием. Он вместе с Вольховским, Дельвигом, Кюхельбекером посещал Священную артель, а через нее был связан с первой декабристской организацией «Союз спасения». После окончания лицея поступил на военную службу и в октябре 1817 года стал офицером гвардейской конной артиллерии.
Со своей восковой частью Пущин совершил в 1821 – 1822 годах поход в Польшу. В конце 1822 года оставил военную службу из-за столкновения с братом царя Михаилом Павловичем, придравшимся к упущениям в форме. Пущин избрал судебное ведомство. Летом 1823 года Пущин приступил к исполнению обязанностей надворного судьи.
Среди декабристов Пущин занимал особые позиции: он был сторонником революционного восстания, но противником цареубийства, стоял за конституционное представительное правление и за частичное освобождение крестьян, персонально – дворовых людей. На Пущина была возложена обязанность, в случае успеха восстания, заставить сенат опубликовать манифест о новом образе правления. Он участвовал в разработке манифеста и распространении проекта конституции, который собирались предложить народным избранникам для окончательного утверждения. В декабре 1825 года Пущин приехал в Петербург и оказался в самой гуще подготовки революционного выступления.
На Сенатской площади Пущин стоял около памятника Петру 1. Он вел себя стойко, мужественно и, сказав солдатам, что служил в армии, принял над ними команду и всячески их ободрял. Он не убоялся картечи и одним из последних ушел с площади, а вечером явился на квартиру Рылеева. Пущина арестовали 16 декабря. На допросах он вел себя мужественно и всячески пытался выгородить товарищей.
Пущина приговорили к смертной казни, замененной ссылкой «вечно на каторжные работы», а затем определили 20 лет каторги с последующим поселением в Сибири. Сначала он содержался в Шлиссельбургской крепости, потом отправлен в Читу. В 1830 году Пущина перевели в Петровский завод, где в 1837 году он узнал о гибели Пушкина, которая была воспринята им как личная и общественная трагедия. В 1843 году Пущин переехал в Ялуторовск. Здесь Пущин занимался просветительской деятельностью: учил на дому местных жителей, хлопотал об учителях и их положении, заботился о нуждающихся каторжниках, оказывал им посильную помощь. Через несколько лет, 26 августа 1856 года, вместе со всеми декабристами Пущин получил амнистию. Ему разрешили жить в Петербурге. Родные и друзья окружили Пущина вниманием и заботой. 22 мая он вступил в брак со вдовой декабриста Н. Д. Фонвизиной и переселился в подмосковное Марьино. Но жить оставалось меньше двух лет. Болезни одолевали его, и вскоре Пущина не стало.
2.2.История написания «Записок о Пушкине»
Так бы и остался Пущин в истории одним из декабристов, если бы не шесть счастливых лицейских лет в его жизни, когда он был соседом Александра Пушкина. И не только соседом, но и ближайшим другом. А детская дружба – едва ли не самая главная дружба в иерархии дружб, она выстраивает человека, она не забывается никогда. Даже если взрослая жизнь и разводит прежних друзей. Выросшие Пущин и Пушкин встречались мало.
Перед самой смертью, уже теряя сознание, Пушкин сказал, что, будь рядом с ним Пущин, ему было бы легче умирать. И в этой дружбе Пущин тоже словно оттенял своего великого приятеля, выступая в роли неспокойной совести. Еще в Лицее он подсказывал Пушкину, как ему выбираться из неприятных историй, в которые Пушкин имел талант забираться.
В 50-е годы Е. Якушкин, сын декабриста И. Д. Якушкина, уговорил Пущина записать свои воспоминания о Пушкине. Получилась замечательная книга. Язык, прозрачный, интонационно почти однообразный, лишенный художественной напряженности, очаровывает, он проясняет для нас образ жизни русских дворян прошлого века, для которых честь и человеческое достоинство были не пустыми словами.
На Центральной площади подмосковных Бронниц, у собора – могила Ивана Ивановича; всего в полутора километрах – место, где он завершал последний в жизни труд: « Записки о Пушкине».
Сочинение это полностью и в отрывках перепечатывалось, наверное, сотни раз, но, как это часто бывает с очень известными текстами, осталось еще много непрочтенного и необъяснимого. Авторская же рукопись уже почти столетие принадлежит Академии наук и сейчас находится в Ленинграде, в Отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинского дома). Большая тетрадь, переплет зеленоватый с красным прямоугольником посредине, а по красному – заглавие «Записки Ивана Ивановича Пущина».
Вместо введения – письмо: « Как быть! Принять за старину. От вас, любезный друг, молчком не отделяешься – и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говорили мы об нем при первых наших встречах в доме Бронникова. Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ».
Иван Пущин оставил столь значительный след в памяти своих друзей, что работа его над мемуарами о Пушкине не могла совсем затеряться.
Перед самым арестом он сумел передать друзьям (сначала Горчакову, Энгельгардту, от них – Вяземскому) портфель с разнообразными лицейскими и декабристскими бумагами, конечно, не подозревая, что тридцать лет спустя воспользуется ими для своих записок…
« Что делалось с Пушкиным в эти годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно не знаю; знаю только и глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом».
Александра Григорьевна Муравьева, жена декабриста Никиты Муравьева, в первый же день по приезде Пущина передала ему сквозь частокол текст послания Пушкина «Мой первый друг, мой друг бесценный», написанного 13 декабря 1826 года, через год, без одного дня, после восстания на Сенатской площади.
«Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнанье. Увы! Я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах; а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось.
Наскоро, через частокол, Александра Григорьевна проговорила мне, что получила этот листок от одного своего знакомого перед самым отъездом из Петербурга, хранила его до свидания со мною и рада, что могла, наконец, исполнить порученное поэтом».
Послание Пушкина, очевидно, положило начало той тетради «заветных сокровищ», которую Пущин с немалой опасностью для себя вел в Сибири и где уже в известном смысле начинались и «пушкинские разговоры»
Число людей, хорошо знавших в прежней жизни Александра Сергеевича, было на каторге, в Чите и Петровском заводе, довольно велико: Никита Муравьев, Якушкин, Лунин, Давыдов, Сергей и Мария Волконские. Они принесли с воли отголоски разных старых мыслей, суждений, слухов, верных или сомнительных.
Еще до приезда Пущина изгнанники получили от той же Александры Муравьевой «Во глубине сибирских руд», что, как известно, вызвало «Ответ» Одоевского («Струн вещих пламенные звуки»).
«Присутствие Пушкина» не без труда, но обнаруживается и в письмах, которые Пущин получал в то время.
Можно уверенно предположить, что многочисленные письма, полученные в течение первого «читинского года», 1828, Пущин переплел в отдельный том, как это делал позже. Переписка 1828, к сожалению, не обнаруживается.
Пушкин является Пущину и его товарищам своими, особенными путями – прежде всего потаенными стихами: «Мой первый друг», «Бог помощь Вам», «Во глубине сибирских руд», затем новыми своими сочинениями в прибывавших книгах и журналах. Его голос слышен в постоянно звучащих лицейских проявлениях любви и дружества к опальному товариществу. Наконец, изредка в Забайкалье приходит пушкинский привет, переданный через кого-либо из родственников.
«В своеобразной нашей тюрьме,- запишет Пущин,- я следил с любовью за постепенным литературным развитием Пушкина; мы наслаждались всеми его произведениями, являющимися в свет, получая почти все повременные журналы. В письмах родных и Энгельгардта, умевшего найти меня и за Байкалом, я не раз имел о нем некоторые сведения. Бывший наш директор прислал мне его стихи «19 октября 1827 года».
Немалая отдаленность и отчужденность Пушкина от небольшой, но столь исторически значительной общественной группы, как декабристы-каторжане, еще одно печальное подтверждение одиночества, недостатка друзей и единомышленников, того «отсутствия воздуха», что испытывал Пушкин в последние годы.
В исторической перспективе было новое сближение, взаимное проникновение двух миров – декабристского и пушкинского. В этом сближении роль Пущина огромна.
Еще на каторге и в поселении он был одним из главных, если не главным защитником друга – поэта от несправедливых оценок (хотя кое в чем и сам не соглашался с Пушкиным).Ситуация, при которой Пущин доказывал неправоту того или иного сибирского собеседника по отношению к поэту, наверное, была тогда и позже довольно частой, если судить по письму близкого сибирского друга Я. Д. Казимирского, шутливо просившего однажды пощады за добродушный «выпад» в адрес Пушкина Это «пощады» мы должны будем помнить, говоря об истории пущинских мемуаров. Там – и любовь к Пушкину, и дружба, и размышление о его значении, и в то же время полускрытый спор со слишком строгими критиками. В Сибири в течение тридцати лет постоянно приходилось объяснять, рассказывать о поэте.
Прибавим к этим разговорам обсуждение вопроса с самым близким другом Иваном Якушкиным, с которым оказались вместе на ялуторовском поселении; прибавим сибирскую встречу Пущина с Кюхельбекером и вообразим пушкинскую часть их разговора; рассудив обо всем этом, поймем одну из причин, почему Пущин в 1858 году писал с большей для мемуариста долей точности.
Основная версия этих воспоминаний создавалась устно на каторге и в ссылке еще в то время, когда Пушкин был жив, затем была закреплена десятками повторений и обсуждений.
Сложившаяся довольно крепкая версия могла бы «окаменеть», исчезнуть вместе с автором, но с выходом на поселение Пущин пытается что-то сохранить: посылает через П. П. Ершова и публикует в «Современнике» (1841) стихотворение «Мой первый друг, мой друг бесценный» (только немногие догадывались, кому оно адресовано). Потаенный портфель с лицейскими стихами и документами, которые Пущин отдал в верные руки накануне ареста, перемещается, очевидно, с ведома самого Ивана Ивановича, к одному из самых близких друзей поэта – Петру Вяземскому.
В 1853 году произошла встреча Пущина с Евгением Якушкиным, сыном И.Д. Якушкина. При первом же знакомстве возникает пушкинская тема. Е. Якушкин удивительным образом соединил разные линии жизни и памяти, которые вели от Пушкина к Пущину в течение прошедшей четверти века: живой вестник живой русской жизни, с приветом от родных, знакомых, с рассказом о действительно главных общественных, литературных новостях, в числе которых видное место занимала увеличивающаяся посмертная роль Пушкина.
Отъезд Е. Якушкина сопровождался своеобразным договором между ним и Пущиным об обмене пушкинскими и разными другими новостями.
В конце 1856 года Пущин, как и несколько его друзей, оказывается в Москве, которую покинул 31 год назад. Ему оставалось неполных два с половиной года жизни – те месяцы, в которые были написаны воспоминания о Пушкине и в которые происходило множество примечательных событий, встреч, бесед, где Иван Иванович был заметным лицом; и все это, явно или скрыто, отложится в его «Записках».
Амнистированным декабристам не разрешалось жить в столицах, кроме как на короткий срок по особому разрешению. Вернувшись из Ялуторовска в Москву, Пущин получил право на краткий въезд в Петербург, куда прибыл, так же как 31 год назад, около середины декабря.
Вскоре декабрист тяжело заболевает, родные выхлопотали ему бумагу, разрешающую болеть в Петербурге. За это время происходят события, очень важные для будущих»Записок о Пушкине»: многое напоминают одноклассники «пушкинского выпуска»- Данзас, Матюшкин, Яковлев, Комовский, Горчаков, Корф; Егор Анатольевич Энгельгардт, поездки в Лицей, в Царское Село. Между делом Пущин здесь скопировал несколько документов лицейских, пушкинских, декабристских, из тех, что ходили в копиях.
«В Петербурге навещал меня, больного, Константин Данзас. Много говорил я о Пушкине с его секундантом. Он, между прочим, рассказал мне, что раз как-то во время последней его болезни, приехала У. К. Глинка, сестра Кюхельбекера; но тогда ставили ему пиявки. Пушкин просил поблагодарить ее за участие, извинился, что не может принять. Вскоре потом со вздохом проговорил: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского!»
Вот последний вздох обо мне. Этот предсмертный голос друга дошел до меня с лишком через 20 лет!»
Петербургско - лицейский фундамент записок заложен. «Минувшее меня объемлет живо…»- к тому же придания старины, устная традиция поддерживаются встречами с исследователями пушкинского наследия.
Павел Васильевич Анненков, выпустивший в1855 году шесть томов первого научного издания сочинений и биографию Пушкина, как раз во время пребывания Пущина в столице подготовил к выходу дополнительную, седьмую книгу, куда вошли многие тексты, прежде неизвестные, или «невозможные» в печати еще два года назад, но уже разрешенные в 1857-м.
Очевидно, Е. Якушкин сводит «первого друга» Пушкина и «первого пушкиниста». Седьмой том Анненкова Пущин, очевидно, прочитал еще в корректуре.
Количество впечатлений, встреч, влиявших на Пущина- мемуариста, все возрастает. 11 августа 1857 года умирает И. Д. Якушкин.
Пущин не был религиозен, но полагал, что существенные земные связи не уничтожаются с уходом одного из близких – своеобразное философское ощущение дружбы, которое мы находим хотя бы в двух следующих записях:
- о Якушкине: «Я не знаю, в каких отношениях с нами близкие нам души, но я убежден, что земная разлука не разрывает настоящей связи… Когда, где и как, я не понимаю – но внутри ощущаю, что с иными не совсем расстался»;
- о Пушкине: «Одним словом, в грустные минуты я утешал себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях».
Записки, оставленные ушедшим декабристом, как отмечалось, были отчасти плодом общего, коллективного обсуждения «ялуторовской колонии»; само их существование было как бы призывом к друзьям – продолжать это дело.
Теперь слово было за Пущиным. Его работу ускоряет и громкое выступление враждебной стороны.
Весной и летом 1857 года распространилась книга лицейского однокашника Пущина Модеста Корфа «Восшествие на престол императора Николая 1»; Пущин, встречаясь с Корфом, выразил ему свое отрицательное отношение к труду, в сущности клеветавшему на декабристов, искажавшему их историческую роль.
В эту пору рядом с образом Пушкина возникает и «тень Рылеева».
Е. Якушкин вместе с Пущиным делает попытку возвратить русским читателям и другого погибшего поэта, о котором несколько десятилетий вообще нельзя было и упоминать. Пущин – так много помнящий о Пушкине – «не берется ничего сказать» о своем близком друге Рылееве. Это указывает на тип «мемуарной памяти»: Пушкин связан с воспоминаниями детства, но, кроме того, разные публикации, особенно анненковские, стимулируют память; о Рылееве нечто подобное появится не скоро – уже после смерти Пущина, когда, после неудачных попыток издания его сочинений в России, они возродятся в заграничных Вольных изданиях.
Такова была историческая и духовная обстановка возникновения замечательного мемуарного документа, «Записок о Пушкине».
Обещание, данное Пущиным в 1853 и еще подтвержденное в 1855 – самому писать о Пушкине,- было выполнено в 1858 году.
3 апреля 1859 года Иван Иванович Пущин скончался.
Записки его, для которых он не видел близкого «типографского будущего», вскоре были частично опубликованы в московском журнале «Атеней»; через два года не пропущенные цензурой отрывки появились в «Полярной звезде» Герцена. С тех пор их прочли сотни миллионов человек.
Сводя воедино «Пущинско - пушкинские размышления» 1857-58 годов, заметим: огромное и растущее общественное возбуждение, вопросы крестьянской свободы – все это переплетается с проблемой наследства, исторических предшественников; власть пытается о многом умолчать или представить прошлое в нужном роде (Корф), однако кое-что выходит наружу легально, цитируется в рукописях, достигает Вольной печати.
Вольные издания Пушкина, Рылеева, оживление борьбы за литературное наследие Рылеева; в то же время существование старой декабристской критики «слева» в адрес Пушкина и первые признаки «писаревской» недооценки пушкинского наследства – вот о чем нужно помнить, вчитываясь в «Записки» Пущина, анализируя их содержание и порою угадывая сокровенный смысл.
2.3. «Записки о Пушкине» И.И. Пущина. Опыт анализа мемуарного источника.
ПУШКИНСКАЯ ЭПОХА
В редкую эпоху личная судьба человека была так тесно связана с историческими событиями – судьбами государств и народов, - как в годы жизни Пушкина. В 1831 году в стихотворении, посвященном лицейской годовщине, Пушкин писал:
Давно ль друзья… но двадцать лет
Тому прошло; и что же вижу?
Того царя в живых уж нет;
Мы жгли Москву; был плен Парижу;
Угас в тюрьме Наполеон;
Воскресла греков древних слава;
С престола пал другой Бурбон.
Так дуновенья бурь земных
И нас нечаянно касались…
Ни в одном из этих событий ни Пушкин, ни его лицейские однокурсники не принимали личного участия, и тем не менее историческая жизнь тех лет стала частью их личной биографии. Именно этот факт прежде всего выделяется в воспоминаниях И.И. Пущина.
«Жизнь наша Лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечной молитвой, обнимались с родными и знакомыми; усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита!
Сыны Бородина, о кульмские герои!
Я видел, как на брань летели ваши строи;
Душой торжественной за братьями летел…
Так вспоминал Пушкин это время в 1815 году, в стихах на возвращение императора из Парижа».
Молодежь начала 19 столетия привыкла к жизни на бивуаках, к походам и сражениям. Смерть сделалась привычной и связывалась не со старостью и болезнями, а с молодостью и мужеством. Раны вызывали не сожаление, а зависть.
«Когда начались военные действия, всякое воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции; Кошанский читал их нам громогласно в зале. Газетная комната никогда не была пуста в часы, свободные от классов; читались наперерыв русские и иностранные журналы, при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное»
Едва успевая побывать между военными компаниями дома – в Петербурге, Москве, родительских поместьях, - молодые люди в перерыве между походами не спешили жениться и погружаться в светские удовольствия или семейные заботы: они запирались в своих кабинетах, читали политические трактаты, размышляли над будущим Европы и России. Жаркие споры в дружеском кругу влекли их больше, чем балы и дамское общество.
«Таким образом мы скоро сжились, свыклись. Образовалась товарищеская семья, в этой семе – свои кружки; в этих кружках начали обозначаться, больше или меньше, личности каждого; близко узнали мы друг друга, никогда не разлучаясь; тут образовались связи на всю жизнь».
Война закончилась победой России. Молодые корнеты, прапорщики, поручики, «Которые, пустясь в пятнадцать лет на волю, Привыкли в трех войнах лишь к лагерю да к полю», вернулись домой израненными боевыми офицерами, сознававшими себя активными участниками Истории и не хотевшими согласиться с тем, что будущее России должно быть отдано в жесткие капральские руки Аракчеева.
Невозможность вернуться после Отечественной войны 1812 года к старым порядкам широко ощущалась в обществе, переживавшем национальный подъем.
В1815 году в России возникли первые тайные революционные общества. ( февраля 1816 года несколько гвардейских офицеров в возрасте двадцати – двадцати пяти лет – все участники Отечественной войны – учредили Союз Спасения, открыв тем самым новую страницу в истории России. Победителям Наполеона свобода казалась близкой, борьба и гибель за нее – завидными и праздничными. Эти события не обошли стороной и бывших лицеистов.
«Еще в лицейском мундире я был частым гостем артели, которую тогда составляли Муравьевы (Александр и Михайло), Бурцов, Павел Колошин и Семенов. Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими втайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком: я сдружился с ним, почти жил в нем…
…Эта высокая цель жизни самою своею таинственностью и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла в душу мою; я как будто вдруг получил особенное значение в собственных глазах: стал внимательнее смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за собою, как за частицей, хотя ничего не значащею, на входящею в состав того целого, которое рано или поздно должно было иметь благотворное свое действие».
Число членов тайного общества быстро росло. В 1818 году оно было реорганизовано в Союз Благоденствия – конспиративную организацию, рассчитывавшую путем влияния на общественное мнение, давления на правительство, проникновения на государственные посты, воспитания молодого поколения в духе патриотизма, свободолюбия, личной независимости и ненависти к деспотизму подготовить Россию к коренному общественному преобразованию, которое предполагалось провести через десять – пятнадцать лет. Влияние Союза Благоденствия было широким и плодотворным. Члены Союза Благоденствия явочным порядком вводили гласность. На балах и в общественных собраниях они открыто обсуждали правительственные действия, выводили из мрака случаи злоупотребления властью, лишая деспотизм и бюрократию их основного оружия – тайны. Декабристы создали в русском обществе не существовавшее дотоле понятие – общественное мнение.
Однако широкий размах деятельности и установка на гласность имели и слабые стороны: Союз Благоденствия разбухал за счет случайных попутчиков, конспирация почти свелась на нет.
«К тому же, когда часть гвардии была в Москве по случаю приезда прусского короля, столько было опрометчивых действий одного члена общества, что признали необходимым делать выбор со всею строгостью, и даже, несколько лет спустя, объявлено было об уничтожении общества, чтобы тем удалить неудачно принятых членов. На этом основании я присоединил к союзу одного Рылеева, несмотря на то, что всегда был окружен многими, разделяющими со мной образ мыслей».
К 1821 году правительство имело уже в руках ряд доносов, дававших обширную информацию о тайном обществе. Собравшийся в этих условиях в 1821 году в Москве нелегальный съезд Союза Благоденствия, узнав о том, что правительство имеет полные списки заговорщиков, объявил тайное общество ликвидированным. Но то был лишь тактический шаг: на самом деле вслед за первым решением последовало второе, которое восстанавливало Союз, но на более узкой и более конспиративной основе. Однако восстановление проходило негладко: в обстановке организационного развала приходилось бороться с настроениями пессимизма и вырабатывать новую тактику. Правительство, казалось, могло торжествовать победу. Однако, как всегда, победы реакции оказались мнимыми: загнанное вглубь, общественное недовольство лишь крепче пустило корни, и к 1824 году декабристы вступили в период новой политической активности и непосредственно подошли к подготовке военной революции в России.
14 декабря 1825 года в Петербурге на Сенатской площади была сделана первая в России попытка революции. Картечные выстрелы в упор, разогнавшие мятежное каре, возвестили неудачу восстания и начало нового царствования и новой эпохи русской жизни.
Николай 1 начал свое правление как ловкий следователь и безжалостный палач: пятеро руководителей движения декабристов были повешены, сто двадцать – сосланы в Сибирь в каторжные работы.
«Я осужден: 1828 года, 5 января, привезли меня из Шлиссельбурга в Читу, где я соединился, наконец, с товарищами моего изгнания и заточения, прежде меня прибывшими в тамошний острог…
Проходили годы; ничем отрадным не навевало в нашу даль – там, на нашем западе, все шло тем же тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как поверстные столбы на большой дороге: иные путники, может быть, иногда и взглядывали, но продолжали путь тем же шагом и в том же направлении…»
Однако остановить течение жизни невозможно. Николай 1 видел свою – как он считал, божественную – миссию в том, чтобы «подморозить» Россию и остановить развитие духа свободы во всей Европе. Он стремился подменить жизнь циркулярами, а государственных людей – безликими карьеристами, которые бы помогали ему, обманывая самого себя, создавать декорацию мощной и процветающей России. Историческое отрезвление, как известно, было горьким.
Но в обществе зрели здоровые силы. Вся мощь национальной жизни сосредоточилась в это время в литературе.
Такова была эпоха Пушкина.
ЛИЦЕЙ
Детство – слишком важный этап в самосознании человека, чтобы его можно было вычеркнуть, ничем не заменив. Заменой мира детства, мира, к которому человек, как правило, обращается всю жизнь как к источнику дорогих воспоминаний, мира, в котором он узнает, что доброта, сочувствие и понимание – норма, а зло и одиночество – уродливое от нее отклонение, для Пушкина стал Лицей.
Большую часть воспоминаний Пущина занимает описание лицейской жизни. В них раскрывается представление о Лицее как о родном доме, о лицейских учителях как старших, а о лицеистах как товарищах, братьях.
Лицей помещался в Царском Селе – летней императорской резиденции, во флигеле Екатерининского Дворца. Уже само местоположение делало его как бы придворным учебным заведением. Лицей изолировали от окружающей жизни, воспитанников выпускали за пределы его стен крайне неохотно и лишь в особых случаях, посещения родственников ограничивались.
«Несознательно для нас самих мы начали в Лицее жизнь совершенно новую, иную от всех других учебных заведений. Через несколько дней после открытия, за вечерним чаем, как теперь помню, входит директор и объявляет нам, что получил предписание министра, которым возбраняется выезжать из Лицея, а что родным дозволено посещать нас по праздникам…
…Теперь, разбирая беспристрастно это неприятное тогда нам распоряжение, невольно сознаешь, что в нем-то и зародыш той неразрывной, отрадной связи, которая соединяет первокурсных Лицея. На этом основании, вероятно, Лицей и был так устроен, что по возможности были соединены все удобства домашнего быта с требованиями общественного учебного заведения. Роскошь помещения и содержания, сравнительно с другими, даже с женскими заведениями».
Немногочисленность учащихся, молодость ряда профессоров, гуманный характер их педагогических идей, ориентированный – ,по крайней мере, у лучшей части их – на внимание и уважение к личности учеников, то, что в Лицее в отличие от других учебных заведений не было телесных наказаний и среди лицеистов поощрялся дух чести и товарищества, наконец, то, что это был первый выпуск – предмет любви и внимания, - все это создавало особую атмосферу. Ряд профессоров не был чужд либеральных идей и в дальнейшем сделался жертвой гонения (Куницын, Галич). Лекции их оказывали благотворное воздействие на слушателей. Преподаватели, подобные Куницыну, и директор Малиновский действовали, однако, главным образом, не лекциями (Куницын не обладал даром увлекательной речи), а собственным человеческим примером, показывая образцы гордой независимости и «спартанской строгости» личного поведения. Дух независимости, уважения к собственному достоинству культивировался и среди лицеистов. Кроме передовых идей они усваивали определенный тип поведения: отвращение к холопству и раболепному чинопочитанию, независимость суждений и поступков.
Отношения Пушкина с товарищами складывались не просто. Даже самые доброжелательные из них не могли в дальнейшем не упомянуть его глубокой ранимости, легко переходившей в дерзкое и вызывающее поведение.
«Пушкин с самого начала, был раздражительнее многих и поэтому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то, чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускальзывают в школьных сношениях. Я, как сосед, часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом».
Пущин был проницательным наблюдателем. Шестилетнее непрерывное общение с Пушкиным-лицеистом позволило ему сделать исключительно точное наблюдение над характером своего друга.
«Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище».
Нелюбимый ребенок в родной семье, рано и неравномерно развивающийся, Пушкин – юноша, видимо, был глубоко неуверен в себе. Это вызывало браваду, молодечество, стремление первенствовать. Дома его считали увальнем – он начал выше всего ставить физическую ловкость, силу, умение постоять за себя. Тот же Пущин с недоумением, не ослабевшим почти за полвека, отделявший первую встречу с Пушкиным от времени написания записок, вспоминал, что Пушкин, который значительно опередил по начитанности и знаниям своих одноклассников, менее всего был склонен к тщеславию: « Все научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мяч и пр. В этом даже участвовало его самолюбие – бывали столкновения, очень неловкие».
В Лицее процветали культ дружбы. Однако в реальности лицеисты – и это вполне естественно – распадались на группы, отношения между которыми порой весьма были конфликтными. Пушкин примыкал к нескольким, но не был безоговорочно принят ни в одну. Так, в Лицее ощущались сильная тяга к литературным занятиям, которая поощрялась всем стилем преподавания. Выходили рукописные журналы: «Лицейский мудрец», «Неопытное перо», «Для удовольствия и пользы» и пр.
Большой интерес у лицеистов вызывала литература. Они выпускали рукописные литературные журналы («Лицейский мудрец» и др.). Многие лицеисты писали стихи. В лицее устраивались домашние спектакли, актерами выступали лицеисты. Пушкин принимал участие в сочинении пьесок для лицейских спектаклей. Так совместно с М. Л. Яковлевым им была сочинена комедия «Так водится в свет», до нас недошедшая. Интерес Пушкина к театру пробудился еще в театре. Летом 1815 года он вместе с другими лицеистами бывал на спектаклях в домашнем театре графа Толстого в Царском Селе.
Пушкин поражал товарищей остротой ума и особенно поэтическим талантом. «При самом начале – он наш поэт», - вспоминает Пущин. Пушкин постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах, импровизировал так называемые народные песни, строчил на всех эпиграммы и проч. Естественно, он «был во главе литературного движения, сначала в стенах Лицея, потом и вне его…».
Наиболее тесными были дружеские связи Пушкина с Дельвигом, Пущиным, Малиновским, Кюхельбекером. Это была дружба на всю жизнь, оставившая глубокий след в душе Пушкина. Но и здесь не все было просто. Политические интересы лицеистов зрели, у них складывались сознательные свободолюбивые убеждения. Потянулись нити из Лицея к возникшему движению декабристов: Пущин, Дельвиг, Кюхельбекер и Вальховский вошли в «Священную артель» А. Муравьева и И.Бурцева. Пушкин приглашения участвовать не получил. Более того, друзья скрыли от него свое участие.
«Первая моя мысль, - писал Пущин, - была открыться Пушкину: он всегда согласно со мною мыслил о деле общем, по-своему проповедовал в нашем смысле – и изустно, и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к счастью ли его или несчастью, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлек бы его с собою. Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему тайну, не мне одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность могла быть пагубна всему делу. Подвижность пылкого его нрава, сближение с людьми ненадежными пугали меня».
Несмотря на это отношения Пушкина с Пущиным оставались теплыми, дружескими: «Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда я не переставал любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы он наконец настоящим образом взглянул не себя и понял свое призвание».
Поэзия была ответом на все. Она оставалась оправданием в собственных глазах и обещанием бессмертия. Именно бессмертия – такова была единственная мерка, которой мерилось достоинство стихов в пушкинском кружке. Пушкину было шестнадцать лет, когда Державин рукоположил его в поэты.
«На публичном нашем экзамене Державин державным своим благословением увенчал юного нашего поэта. Мы все, друзья-товарищи его, гордились этим торжеством. Пушкин тогда читал свои «Воспоминания в Царском Селе». В этих великолепных стихах затронуто все живое для русского сердца. Читал Пушкин с необыкновенным оживлением. Слушая знакомые стихи, мороз по коже пробегает у меня. Когда же патриарх наших певцов в восторге, со слезами на глазах бросился целовать и осенил кудрявую его голову, мы все под каким-то неведомым влиянием благоговейно молчали. Хотели сами обнять нашего певца, его уж не было: он убежал!».
Эпизод встречи уходящего и начинающего поэтов на переводном экзамене в Лицее вряд ли произвел ошеломляющее впечатление на современников, поглощенных рутиной ежедневных служебных, политических, придворных забот. Только тесный круг друзей, начинавших уже ценить дарование молодого поэта, мог чувствовать его значение. Но для самого Пушкина это было одно из важнейших событий жизни.
«Невозможно передать вам всех подробностей нашего шестилетнего существования в Царском Селе, - пишет Пущин,- это было бы слишком сложно и громоздко; тут смесь и дельного и пустого. Между тем вся эта пестрота имела для нас свое очарование. – Далее он продолжает. – Разлука с товарищеской семьей была тяжела, хотя ею должна была начаться всегда желанная эпоха жизни, с заманчивою, незнакомою далью. Кто не спешил, в тогдашние наши годы, соскочить со школьной скамьи; но наша скамья была так заветно - приветлива, что невольно даже при мысли о наступающей свободе оглядывались мы на нее».
Лицей заменил Пушкину детство. Лицей был закончен – детство прошло. Началась жизнь.
Таким образом, лицейский период – пора ученичества и поисков самостоятельного пути – нашел свое отражение в воспоминаниях Пущина. Этот период запомнился автору «Записок» и патриотическим подъемом 1812 года, и тесной лицейской дружбой, и первыми волнениями сердца, и свободолюбивыми мечтами, и началом поэтической славы Пушкина.
Заключение
Работая над темой, мы изучили понятие мемуарная литература, рассмотрели различные источники, содержащие воспоминания о Пушкине, дали характеристику общей мемуарной биографии поэта, проанализировали «Записки о Пушкине» И.И.Пущина как мемуарный источник. Они по праву могут быть отнесены к мемуарной литературе, так как события и их участники описываются автором образно, с большой степенью художественности.
Задачи, которые мы поставили перед собой, выполнены. Наша гипотеза о том, что «Записки о Пушкине» содержат сведения о лицейской жизни А.С.Пушкина и об атмосфере самого лицея, о начале поэтической славы , о связи биографии будущего поэта с подъемом патриотического движения в России, подтверждена.
Записки И.И.Пущина имеют большую важность в изучении и понимании жизни и творчества великого русского поэта, так как его произведение – взгляд очевидца, близкого друга и современника.
Список литературы
10.Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. – М.: Наука, 1986
Белый лист
5 зимних аудиосказок
О путнике
Рисуют дети водопад
«Яндекс» открыл доступ к нейросети "Балабоба" для всех пользователей