Война пришла...

Моему дедушке,

Федоренко Евгению Герасимовичу,

по воспоминаниям которого

написан рассказ, посвящается...        

        Женька с мамкой собирал кукурузу на колхозном поле. Мало осталось початков на сухих, истерзанных ветром и дождём стеблях. Ещё и половины мешка не собрали, а отошли от села далеко, даже крыши дома не видно. Женька устал и начал канючить - хотелось есть. Кое-где попадались недоразвитые и почти зелёные  початки - мальчонка обгрызал их тут же.

        По тракту, что пролегал вдоль поля, шли люди с котомками, ехали редкие телеги, гружённые домашним скарбом. Поверх вещей сидели детишки.

        - Куда они едут, мама, - спросил Женька.

        - От фашистов уходят...

        Земля под ногами завибрировала, послышался мощный гул. Женщина и ребёнок повернулись на запад: через кукурузное поле к тракту плыли, покачиваясь, советские танки. Мальчик застыл, испытывая одновременно страх и восторг.

        - Господи, наши... Куда же вы, миленькие?! - простонала мамка да так и повалилась на мешок с кукурузными початками.

        Танки достигли тракта и прибавили скорости, направляясь на юго-восток, в сторону Вейделевки. Полгода назад по этой же дороге уходил отец и другие отцы. На войну. Тогда война была далеко.  

        Люди молча сторонились, уступая дорогу мощной технике.

        Вдруг послышался свистящий звук, всё вокруг сотряс мощный взрыв, потом ещё один... Низко над полем, над трактом, над беззащитными людьми пролетел серо-зелёный самолёт с черными крестами. Женька и не понял, как оказался на земле в крепких материнских объятиях, да ещё и под пыльным мешком. Через некоторое время они поднялись. Оседала пыль, дым ещё стелился над землёй. Танки, по которым метил фашистский лётчик, ушли вперёд, а на краю воронки лежала перевёрнутая телега. Над раскинувшим тонкие ручонки ребёнком тонко и безнадёжно голосила молодая женщина...

        Домой пришли в сумерках: боялись, что снова прилетят вражеские самолёты и отсиживались в поле до темноты. Бабушка металась над годовалым братиком Витенькой - он болел уже неделю и постепенно слабел, хоть и лежал на тёплой печке. Мать взяла малыша на руки, стала кормить. Ребёнок сосал вяло, а потом уснул. Женщины стали чистить и "точить" початки, потом перетёрли в муку, поставили в печку два чугунка: один с картошкой, другой с кукурузной  кашей. Женька прижимался к горячему тельцу братика и терпеливо ждал ужина. Из кухни слышался тихий разговор, всхлипывание.

        Женька уснул, так и не дождавшись еды. Ему снились танки, которые мчатся по тракту на запад, а за танками на грузовике едут солдаты, а среди них - папка. Он машет пилоткой и кричит: "Сынок!"

        Проснулся Женька от крика. Кричала мама. А бабушка пыталась отобрать у неё братика и приговаривала: "Отдай, Дуся, не гневи Бога. Я пока соколика обмою, а ты к деду Стеше иди, проси гробик сбить..." Почему-то от тихих и безжизненных слов бабушки Женьке стало страшнее, чем от крика матери... Он понял, что с братиком случилось самое страшное... Такое же страшное, как с ребёнком, который лежал возле воронки у кукурузного поля...

        Женька плохо запомнил этот день. Понимая, что взрослым не до него, он тихо сидел на печке и прижимал к себе маленькую витину подушечку. Рядом лежали нестиранные пелёнки, но запах мочи ребёнка, который теперь не тянул к брату ручки, а спокойно лежал в деревянном ящике, не казался неприятным. Дед Стеша, сосед и единственный взрослый мужчина на улице, взял в тёмные и корявые пальцы книгу в старом коричневом переплёте и стал тихо читать, крестясь на икону. Приходили соседки, приносили кто мешочек муки, кто яйца... Бабушка завела тесто и собиралась печь пирожки. Как на праздник. Но какой праздник, если Витя, такой крошечный, лежит смирно в ящике с серьёзным и каким-то взрослым лицом, а мама то тихо стонет, то принимается оглаживать личико и тельце младенца, то кричит в голос...

        На следующий день в полдень Витю понесли на кладбище. Женька крепко держался за бабушкину руку. Дед Стеша нёс гробик, за ним прямо и отрешённо шагала мать. Женьке так хотелось обнять и пожалеть её, но сила материнского горя пугала и всё же была понятна шестилетнему мальчугану, повзрослевшему за сутки.

        Над кукурузным полем поднималось зарево. Слышались звуки канонады. Бой проходил в стороне от села, за ставком. Все, кто шёл в маленькой процессии, оглядывались на горящее поле. Дым пожара смешался с дымом взрывов. Война, которая давно вошла в жизнь страны, которая уже унесла жизни их мужей и детей, входила в их село...

        Возвращаясь с кладбища, женщины, дед Стеша и мальчик Женя увидели фашистов, которые сбегали с пригорка с автоматами на перевес. Их было так много, что скоро в каждом дворе зазвучала чужая лающая речь. В их дворе послышались радостные возгласы.

         В свой собственный дом зашли с опаской. За поминальным столом сидели фашисты и быстро поедали всем миром собранное угощение.

        - Гут, гут, матка! - закричал один солдат.

        - Царствие небесное Витеньке, - прошептала бабушка и стала подталкивать Женьку с матерью к выходу.

        Долгой была война. Она складывалась для мальчика из жизни в сарае, где больше не было ни козы, ни тёлки, ни кур; из голода и холода, из поисков съедобного (собирали сурепку, борщевик, щавель, крапиву, лебеду - варили суп, делали оладьи, добавляли в хлеб); из ожидания своих и надежды на победу...

        По тому же тракту в направлении на запад шли танки с красными звёздами на броне, колонны юных солдат двадцать шестого года рождения - заменить тех, кто повернул вражеские войска вспять и пал смертью храбрых на черноземных полях... Шла радость близкой победы. А они ждали и встречали её - не дождавшиеся отца и потерявшие ребёнка - бабушка со светлыми слезящимися глазами, молодая женщина с седой прядью у виска и мальчик, повзрослевший в первые сутки оккупации.