Хлеб наш насущный

Хлеб наш насущный

Тоне исполнилось только-только два годика, как началась война. Конечно, Тоня не осознавала ещё своим маленьким худеньким существом всю жестокость, которую приносят с собой войны. Девочка росла тихо, и так же по-тихому старалась дышать, постоянно страшась немцев, которых никогда не видела, и того, что папа не вернётся.

Семья у них была небольшая, но и не маленькая: мать, отец, три дочки да сынок. Но в 1941-ом Павел Степанович ушёл на фронт, как и все мужчины в деревне. Осталась Надежда одна с детьми на руках, старшему сыну Анатолию было тогда шесть годочков. И как тут одной по хозяйству справляться, когда помощники-то ещё не подросли, и сами ещё помощи просят? А так многие жили, точнее - выживали.

Надежда была второй женой у Павла, ему было около сорока, когда он ушёл на фронт, да и ей было уже за тридцать. Жизнь Надежда знала, самостоятельность обрела давно, поэтому советов спрашивать у других не приходилось. Много чему она научила своих дочерей, и у них научилась многому.

Тоня знала, что самую младшую из них - Валеньку - отец ещё не видел, она родилась в 1942-ом. Да и сама Тоня его совсем плохо помнила, тоже не знала, какой он. Жили дети воспоминаниями и туманными мечтами, для них встреча с отцом приравнивалась к новому интересному знакомству.

В феврале 1945-го Тоне было пять лет. Анатолий и Галина уже ходили в школу, а Тоня помогала матери по дому, чем могла, в силу своего возраста. Мать вставала рано, в четыре-пять утра по зиме. Топила печь, управлялась с единственной худой козой, готовила на стол. Валенок было две пары больших и одна маленьких. Анатолий, почти десятилетний, совсем взрослый и не по годам серьёзный, носил в школу большие валенки. И, хотя они были ему велики, Толя не жаловался, а наоборот, даже хвастался перед другими мальчишками. Галя только пошла в первый класс и училась писать палочки. Ей доставались на время учёбы валенки поменьше. В доме оставалась одна пара, и носила их мать. То снег надо отваливать, то к тёте Прасковье зайти по домашним делам, то к тёте Дуне наведаться по соседству, часто приходилось выходить во двор. Поэтому, как ни хотела Тоня помогать матери больше, свою помощь она могла осуществлять только в доме.

С одеждой тоже обстояло худо. Верхней не доставало. Детишки носили друг после друга, по очереди, фуфайки да короткие пальтишки, как становилось потеплее. А у Анатолия с матерью была на двоих большая, но вовсе не тёплая фуфайка, как маленький тулупчик. Летом ещё можно было перешить девчонкам всё ненужное тряпьё на платья да сарафаны, тоже всё в порядке очерёдности.

...Тоня проснулась февральским утром нерано. На окошках всё ещё держался причудливый рисунок, и Тоня сразу же, как слезла с холодной печи, побежала его разглядывать. Сегодня он был совсем не похож на вчерашний: еловых веточек прибавилось и стали видны будто бы очертания леса. Но рисунок не открывал улицы. И Тоне захотелось узнать, подросли ли сосульки под крышей, ей обязательно нужно было до них достать, но они словно не хотели в руки к Тоне и росли как будто вверх. «Хочу скорее стать большой, — думала девочка, — а то таких сосулек, может, больше никогда и не будет, и я не узнаю, какие же они».

Никого не было в доме. На ноги нечего было обуть. Тоня потихоньку надела протёртое домашнее пальто и села на порожке. Чтобы позабавить себя, она начала играть тряпичной куклой, у которой не было не то что одежды, но даже имени.

Было холодно в избе. Мать ещё не готовила варево, не топила печь. «Наверное, у тёти Дуни», — решила Тоня.

Мать скоро вернулась.

• Собирайся, Антонина. Пойдёшь в лес. У тётушки Дуняши печь три дня уж не топлена, надо ей помочь. И у самих только на сегодня.

Мать скидывала с себя фуфайку, надевала её на Тоню, совала её ноги в валенки, платок Тоня завязывала сама. Рукава фуфайки намного свисали вниз, но больше надеть было нечего, и Тоне пришлось еле-еле передвигать ногами в валенках, которые заканчивались примерно там же, где начинались Тонины ноги.

• Ой, боязно мне тебя отправлять, голубка. Но Анатолий ушёл учиться, когда ещё придёт!

Тоня рада была помогать. Мать вывела её во двор, вручила санки, перекрестила.

• Ступай с Богом  да скорей возвращайся. Далеко не ходи. Ну, всё!

И закрыла за нею ворота.

Топить печи зимой, конечно, надо бы было дровами. Но зимы стояли последние годы холодные, топили по три-четыре раза в день. Вся деревня делилась друг с другом. Да и с лета не пришлось хорошо запастись дровами. Одни-то бабы много на себе не утащат, а парнишек повзрослей - раз, два, начинай сначала. Так и носили из лесу потихоньку, да не очень-то и натаскали. У Надежды как раз в это лето печь развалилась, нужно было перекладывать. А где хоть один печник на деревне? Был один, да уж слепой совсем стал, не вставал со своей лавки и в погожие дни. Приходилось Надежде всё по соседям расспрашивать как да что. Позвала Александра – сына Павла Степановича от первого брака. Он тогда видный парень был, лет 15-16-ти. Помогал. Так и остались Марычевы почти без дров. А по зиме все делянки были повыбраны: ни веточки к февралю не осталось. Нечем и растопить. Вот Тоня и не знала, куда идти, чтоб не заблудиться… и хотя бы веток принести.

Можно было, конечно, и осенью запасаться, да нужно было обрабатывать лён. Намеряют матери в колхозе полосу - как хочешь, а обработай. Вот и выводили взрослые всех своих детей для помощи. В четыре утра, а то и раньше, заявится председатель колхоза в деревню - у кого печь затоплена? - раз ведро! - иди, работай! Вся жизнь прошла на этом льне, и всё вручную!

Цветёт лён голубеньким, а сам зелёненький. Колотили его колотушками, связывали в снопики. За сто снопов не поставят и трудодня. За каждый трудодень рисовали палочку, потом за эти палочки выдавали зерно и картошку. Денег не давали. Льносемя обмолачивали, жарили и били масло. Но сами этого масла не видели. Всё, что могло остаться работягам - это пыль на лёгких толстыми слоями да колколец — головушки льна, - из которых потом матери лепили вкусные льняные лепёшки.

Ещё, бывало, когда совсем голодно, ели мох или делали прижимы из гнилой картошки - трахмала. И в рот не лезло такое лакомство, а всё-таки как-нибудь, но ели и это.

Жили-то только на хлебе, который мать пекла, да, слава Богу, на ягодах. Все леса исходят сестры, чтобы потом, к 1-ому сентября, идти пешком босыми ногами из Чкаловского района туда, где теперь стоит город Заволжье. Продадут девчонки ягоды, получат немного денег, купит им мать по вещице какой незамысловатой к школе, чтобы порадовать голодное детское сердечко.

Вот и не довелось дровами запастись.

Тоня вышла на улицу, посмотрела на обидевшиеся сосульки и пошла к лесу. Она знала, что зайти придётся далеко. Февраль не щадил детских рук и носика, хлестал редким, но сильным ветром в Тонино лицо.

До леса идти было недалеко, и Тоня скоро пришла к нему. Постояла для важности некоторое время перед высокими елями да берёзами, поприветствовала маленькие осинки и только потом шагнула в грозные лесные просторы.

Она думала о том, как будет встречать отца. Все судачили, что, наверно, скоро война закончится. А это означало, что отец снова будет жить с ними. Наконец-то будет достаток и, может, деревянные куклы. Не будет плакать Валенька, когда очень хочется кушать, будет коза Машка сытая и весёлая. И все бабы в деревне наконец заговорят о своих мужьях, о разных храбрых дядях, защитивших родину. И можно будет купить пиджак, сатиновый, который, как обещала мать, Тоне купят на семнадцатилетие, чтобы можно было бы ходить на вечорки и на проводы, шить платочки для парнишек (а раньше семнадцати - нельзя).

Папа, наверное, придёт голодный с фронта, и мама испечёт ему пирог, начинённый прошлогодним вареньем, такие пекли только по великим праздникам. А Тоня помогала бы месить тесто. Она в свои пять лет так ловко перебирала пальцами, что была в этом деле почти как мама. Потом папа сядет играть с Валенькой, научит Галю складывать числа, а Толю - отнимать. А Тоне он будет рассказывать, какая она - война. Злая или добрая? Старуха или девочка? И почему все ходили воевать.

Мама будет радоваться так же, как радовалась, когда Валенька начала говорить. Мать тогда всё всхлипывала и жалела, что отец не видит.

И тётя Дуня, наконец, будет почаще заходить в гости, зимой всегда будут дрова и у каждого свои личные валенки.

Тоня шла всё дальше по неглубокому снегу, двигая маленькими ножками в неудобных валенках, зацепляясь рукавами фуфайки за мягкие еловые ветви.

Тоня любила лес. Он мог веять интересными запахами, каких нету в деревне. В нём жили птицы и звери, каких не было даже у тёти Прасковьи. А у тёти Прасковьи были всякие разные звери! Серые и чёрные кошки  да ещё худые коты.

В лесу было свежо, и весело было идти. Тоня разгребала под ногами снег, подбирала тонкие и что потолще веточки, старалась выбирать те, что посуше, чтобы можно было уже завтра их пустить в ход. От первой же размягчённой ветки, с которой Тоня тщательно соскребала снег, пахнуло таким жаром, какого не бывает даже от печного огня. Тоня заулыбалась, принялась работать оживлённее.

Ей нравилось слушать тишину, любить лесные деревья. Она уже перестала бояться и так набрала почти полные санки. Тоня знала, что набирать полные нельзя, потому что всё равно по дороге растеряешь, да и тяжело везти.

А везти было правда тяжело. Тоня еле передвигала гору сырых веток. Добралась до края леса уже после обеда, к вечеру. Так же долго смотрела на далёкие вершины стражниц, зачем-то прочитала «Отче наш». Так и шла, повторяя одно и то же: «Хлеб наш насущный, даждь нам днесь...».

Подвозила к дому свои санки Тоня и вовсе медленно. Сама донельзя замёрзла, ручки устали тянуть, а ножки устали нести. Из дома выбегала родственница папы, одна из непрямых тёток Тони. Она утирала слёзы своим зелёным платком, что-то бормотала. Тоня осторожно завезла сани на двор, прикрыла ворота, и вдруг услышала, что мать в доме — ревёт.

Там, у печи, на лавке, сидели с грустными покрасневшими лицами Анатолий, Галя, Валюшка и мать. Тоня тихо подошла и села сбоку. Огонь в печи потрескивал, и был уж больно жарок после морозного леса. Мать то затихала, то снова принималась реветь, обтирая щёки подолом платья.

— Вот, Тонечка, погиб твой отец... Защитил родину... Извещение прислали.... 75 рублей... На всю остав-шу-ю-ся жизнь...

И все дети враз разрыдались, не оттого, что понимали ничтожность этих денег, а оттого, что исчезло, растворилось что-то важное, что так и не смогли к себе приблизить эти маленькие детские души. То, за что можно было бы уцепиться, оборвалось и сломалось в сердце Надежды.

Теперь уже плакала и Тоня. Она чувствовала, что теперь ей будет совсем не хорошо жить, а наоборот. И не покажет она отцу, какой может печь пирог. Зато покажет это потом, через десятки лет своим детям и внукам. Докажет всей стране, что родилась сильной и смогла всё перенести, будучи ребёнком.

А сейчас она слушала хруст последних дров в печи да всхлипывание сестёр. Толя догадался принести в дом Тонины ветки, разложил их у печи сушиться, чтобы завтра ими уже можно было бы топить печь и сушить у огня другие ветки.

Пришла тётя Дуня. Тоже прятала лицо в платок, грелась и рассказывала, как всю жизнь не верила, будто люди умирают, а что они только засыпают, а потом всё равно возвращаются.

Тоня не слушала. Она думала о том, что кукле никогда не видать нарядного платья, и что сосульки, наверное, уже выросли, пока Тоня ходила в лес.

А ночью, когда давно уже спали и мать, и оставшаяся у них тётя Дуня по случаю своей выстывшей избы, Тоня решила, что обязательно должна узнать, кто такая эта война, чтобы вымолить у неё папу.

Рисунок на окне скоро пропал. Этой ночью было не так морозно, а днём уже капало с крыш. Веяло весной...

Павел Степанович Марычев, Тонин отец и мой прадед, погиб 27 февраля 1945 года и был похоронен в братской могиле в Польше.