Поэтический мир Игоря Киселёва

МБОУ Барандатская средняя общеобразовательная школа

Тисульского района Кемеровской области

Поэтический мир Игоря Киселёва

Творческая работа

Содержание

Введение.............................................................................................3

Поэтический мир Игоря Киселёва................................................. 3

1. Лексико-семантический анализ стихотворения.................3
2. Лингвостилистический анализ стихотворения.................. 7
3. Анализ стихотворения в контексте......................................9

              А) В контексте творчества поэта......................................9

             Б) В контексте русской литературы...................................11

4. Особенности поэтического языка И. Киселёва..................12

Заключение..................................................................................14

          Литература...................................................................................15

Введение

Кузбасс - это «индустриальное сердце» Сибири. В нашей области уже в 1960 году работали многочисленные металлургические и химические заводы «Азот», «Карболит», коксохимический завод, Кузнецкий металлургический комбинат, Новокузнецкий химкомбинат, разрезы, шахты. Эти объекты цивилизации оказались губительными для природы Кузбасса. Поэтому нет ничего удивительного, что поэты Кузбасса забили тревогу. Я в своей работе хочу остановиться на  творчестве самого тонкого, самого лиричного нашего поэта Игоря Киселёва. «Последним романтиком» назвал его столичный критик А. Казинцев.

«Жизнь природы – близкой, незащищённой – деревьев на загазованном бульваре, рощицы на окраине, обречённой пойти под нож бульдозера, оврага, превращённого в городскую свалку, жизнь травы, коней, птиц – основная, излюбленная тема Игоря Киселёва». (А.И. Казинцев).  «Внезапно я вздрогнул от жажды, //Почувствовав жажду земли», – признавался поэт. Разумеется, Киселёв писал не только о природе. Да и возможно ли подразделять подлинные стихи по темам?  Мир Игоря Киселёва удивительно богат, но я всё же хочу остановиться на так называемых стихах «о природе»  и  разобраться: только ли о природе они. Возможно, что это так. Но что такое – «природа»?

ПОЭТИЧЕСКИЙ МИР ИГОРЯ КИСЕЛЁВА

1. Лексико-семантический анализ стихотворения.

       Незадолго до смерти Игорь Киселёв написал стихи, которые, как это нередко бывает у истинных поэтов, предсказали его судьбу:

На первое стихотворенье,

На первый вздох и первый взгляд

Слетает легкий снег забвенья.

Снежники мягкие летят.

.........................................................

И перед этой зыбкой шалью,

Означенной едва-едва,

Бессильны все мои слова.

Нескоро сеет снег, нескоро,

И прячутся в его тени

Уже неясные для взора

Слова и сны, дела и дни.

Прекрасные стихи, доказывающие однако, что слова всё-таки не «бессильны» – слову поэзии дано воскрешать минувшее. Итак, возьмём для примера стихотворение Игоря Киселёва  «А всё же есть на свете...». Оно несёт в себе все основные черты неповторимого художественного мира поэта.

А все же есть на свете                                  

Среди иных чудес                                        

Обыкновенный ветер,

Обыкновенный лес.

Зимою долгой, синей

Ты ищешь круглых линий

Средь зданий городских –  

И не находишь их.

Бредут в метель устало,

Сводя тебя с ума,

Квадратные кварталы,

Квадратные дома.

Тебе осточертели –

Такая полоса –

И радио-, и теле-,

И киночудеса.

И хочется простого:

Сиянья и простора,

Предутренней звезды,

Колодезной воды.

Простора сердце просит.

Простора –

Но увы:        

Все круче нас уносит        

От почвы и травы.

И зов земли все глуше

На бешеном шоссе,

Где мчатся наши души,

Как белки в колесе.

Но вот порой весенней,

Под ветра колдовство,

Придёт к нам как спасенье

Сознание того,

Что есть еще на свете

Среди иных чудес

Обыкновенный ветер,

Обыкновенный лес. 

     Здесь легко обнаруживаются те самые два образных и лексических полюса, которые вызывают в читателе разнонаправленные эмоции: это иные «чудеса», которые поэту  «осточертели», и милые его сердцу «ветер» и «лес», обобщённые одним словом «простое». Вокруг каждого из этих полюсов легко выстраиваются  определенные, также разнонаправленные лексические ряды, соотнесенные по смыслу с исходными лексемами и расширяющие, проясняющие основное эмоциональное впечатление, обогащающие его новыми оттенками значений. В данном случае они подсказаны самим автором:  чудеса прямо связаны с зимой, городом, они сводят с ума, простое же, то есть ветер и лес,  определяется как «спасенье» и связано с «порой весенней».      

    И содержание текста на первый взгляд ограничивается этим сквозным противопоставлением города и природы. О чем стихотворение?  В общем-то, о природе. Точнее о близости человека  к  природе и о том, что город  ему  чужд. «Тема» и «идея» на этом могут быть исчерпаны.

     Однако на самом деле этот самый верхний, простейший слой текста – лишь основа, дающая толчок движению поэтической мысли. Наша задача – проследить это движение, выйти на более важные, глубинные  слои произведения, то есть перейти от первичного – эмоционального – восприятия текста к более глубокой его интерпретации.

       И здесь на помощь приходит наша способность к ассоциативному мышлению. Мы не можем вдохнуть в данный момент глоток свежего ветра или ощутить ограниченность городского пространства. Но яркость и точность описания (особенно города  и лесного утра) активизирует наши эмоции, включает воображение, будит ассоциации.

     В самом стихотворении  нет слов «свобода» и «несвобода», но если мы попытаемся выявить ассоциации, которые вызывают у нас имеющиеся в тексте «чудеса», «простое», «ветер», «лес»,  «город», то, несомненно, выйдем и на эти гораздо более значимые для Киселёва ключевые образы.

Понятие «чудеса» воспринимается нами первоначально как нечто необыкновенное, волшебное, неожиданное, таинственное, однако «дополняющее» чудеса определение «иные», а потом ещё и образы зимы «квадратных» строений, «бешеного шоссе» вызывает ассоциации с чем-то чуждым, противоестественным, бессмысленным. «Мне ночь не грозит чудесами...», – читаем мы в стихотворении «Сумерки».

     Еще более прозрачные ассоциации именно с человеческой, а не природной средой вызывает у нас понятие «простое». Одни лишь образы  ветра и леса, несущие в себе не столько природные, сколько эмоционально-чувственные  ощущения (свобода, движение, свежесть, жизнь), рождают  эмоцию радости бытия, и это выводит образы ветра и леса из чисто природной сферы. Ведь это «простое»  («ветер» и «лес») является «спасеньем» в созданном нами «квадратном» мире: то есть ясно, что речь идет не о «движении воздуха» и не о «территории, заросшей деревьями», а  о чём-то отвлеченном, даже философском и личностно-важном: природа в её духовном понимании не даёт человеку погибнуть, хранит наши души, спасает нас от нас самих. И в этой ассоциативной цепи «обыкновенный ветер», «обыкновенный лес» (определение «обыкновенный» влечет за собой ассоциацию и с естественностью, и с природностью!) также воспринимаются не только как явления природы, но главным образом как состояние свободы, духовности, естественной жизни.

     И следующий шаг анализа – выстраивание ассоциативных образных цепочек, идущих от каждого из двух «разнополюсных» образов и примыкающих к ним лексических рядов, – помогает нам обнаружить более глубокие слои художественного смысла, заглянуть в тайну художественного мира поэта.

     Для облегчения процесса такого – ассоциативного – анализа можно составить таблицу и заполнить её:

     Однако пока открытым остается вопрос: что хотел сказать нам поэт, сталкивая именно эти – видимые и подразумеваемые образы? Для чего противопоставляет он, казалось бы, равно присущие человеку сферы обитания?  Что и почему предпочитает он? (То есть, какова «авторская позиция»?)

2. Лингвостилистический анализ стихотворения.

     И здесь нам поможет обращение к художественным деталям, внимание к каким-то второстепенным элементам текста – вплоть до его синтаксических особенностей, звуковой организации и т.п. Здесь уже нет  общего, единого «рецепта»:  текст сам подсказывает нам пути исследования, как бы намекает на значение того или иного художественного элемента. Именно на этом пути нас поджидают самые неожиданные и, может быть, самые интересные открытия.

     Попробуем убрать из текста стихотворения «подсказки», почти открыто декларирующие авторскую мысль: «Тебе осточертели – Такая полоса – И радио-, и теле-,

И киночудеса» и «Придёт к нам как спасенье Сознание того, Что есть еще на свете ...Обыкновенный ветер, Обыкновенный лес». Можем ли мы и теперь сказать, что предпочитает поэт, что ближе его душе и сердцу – «иные чудеса», являющие собой, как мы уже выяснили, создания рук  человеческих и ума,  или «простое», то есть ветер и лес?

     О явном предпочтении второго свидетельствует то, что с позитивного утверждения существования ветра  и леса  начинается стихотворение: «А всё же есть на свете...», хотя в «количественном» отношении вроде бы существует равновесие: по четыре строфы об «иных чудесах» и о «простом». Зато сравнение лексики открывает нам то, что с ветром и лесом связаны  слова, наполненные позитивным, животворным лексическим значением: сиянье, простор,  колодезная вода, сердце, почва, трава, зов земли, душа, пора весенняя,

колдовство ветра, круглые линии, предутренняя звезда, а с «иными чудесами» - слова со значением холода,  безрадостного, бессмысленного существования (долгая, синяя  зима,  здания городские, бредут  устало, метель, сводя с ума,

квадратные кварталы и дома,  радио-, теле-, киночудеса, бешеное шоссе и т.д.)

Более того, последние две строфы объединены в одно предложение  и в одну строфу (восьмистишие), и сама структура этого предложения:   уточняющий оборот,  метафора и завершающий всю эту конструкцию повтор первоначального утверждения – все это, прочитываемое на едином дыхании, усиливает ощущения, нагнетает эмоции, делает образы ветра  и леса еще более яркими и впечатляющими. Той же цели служит даже звуковая организация стиха: традиционные у Киселёва мягкие «с’», «з’», «т’» в сочетании с радостным «е» создают как бы ощущение тонкого, воздушного, изящного движения, а полнозвучные «о» – «рисунок» тех самых «круглых», мягких линий.  Образ «квадратного» города создаётся и с помощью твёрдых  «т», «д», и с помощью резкого, «холодного»  «и», а в седьмой строфе аллитерация на  «ш», «ч» – «глуше», «на бешеном шоссе», «мчатся», «наши души» – помогает услышать звук стремительного и «бешеного» движения в никуда. Кроме того, важную роль в стихотворении играют повторы (лексические, синтаксические, звуковые), также традиционные для поэзии И. Киселёва: «Обыкновенный ветер, //Обыкновенный лес»,  «Квадратные кварталы, //Квадратные дома», «Простора сердце просит. //Простора...», «...простого: сиянья и простора», «Тебе осточертели – //Такая полоса – //И радио-, и теле-, //И киночудеса. //И хочется простого...» (звуковой повтор, многосоюзие). Нужно обратить внимание и на то, что в шестой строфе безличное предложение «Все круче нас уносит  от почвы и травы» создаёт образ какой-то страшной, неведомой силы, которая, несмотря на просьбу нашего сердца, («увы!») против нашей воли «уносит» нас «от почвы и травы», отрывает от природы.

      Таким образом, сама художественная система стихотворения, буквально все особенности его формы дают нам ответ на главный содержательный вопрос: что предпочитает поэт – «иные чудеса» или «простое»?  Стихотворение «о природе» оказывается, по сути, философским размышлением о ценностях человеческой жизни, о смысле бытия, о том, что нет ничего сильнее природы, о том, что в неё наше спасение.

    Но и этим не исчерпывается вся глубина содержания стихотворения. Кольцевая композиция стихотворения ещё более значимым делает утверждение «...есть на белом свете  //Среди иных чудес //Обыкновенный ветер, //Обыкновенный лес».

Есть ли в этом  какой-то глубинный смысл или это просто литературный прием, призванный  придать произведению завершённость, определённость? Почему поэт возвращает нас к началу стихотворения? И случайно ли возникают  именно в последних строчках, как бы кольцом замыкая мотив природы и естественной жизни, образы леса и ветра? Случайно ли самыми  последними, ударными в стихотворении оказываются слова «обыкновенный ветер, обыкновенный лес»?

     Конечно же, все это не случайность: это «изобразительное средство» несет на себе огромную смысловую нагрузку, окончательно проясняет главную, философскую мысль произведения – идею вечности природы, естественной  жизни.  

Вот о чем на самом деле это небольшое стихотворение! У каждого человека свои «чудеса», своё «бешеное шоссе», но для всех едина и вечна природа, и только она нас может спасти, когда жизнь сводит с ума.

3. Анализ стихотворения в контексте.

А) В контексте творчества поэта.

     Такое многозначное, глубокое прочтение стихотворения позволяет поставить его в общий контекст всего творчества Игоря Киселёва.

     В данном случае напрашивается сравнение с очень известным стихотворением И. Киселёва «Не знаю, к несчастью ли, к счастью...». Это стихотворение можно считать жизненным и поэтическим кредо Киселёва: «Не знаю, к несчастью ли, к счастью, //В предчувствии ль близкой беды //Я стал ощущать себя частью //Деревьев, и звезд, и воды». Здесь тот же мотив «неразрывная связь человека и природы»; тот же художественный прием – соотнесение человеческой жизни с явлениями природы, причем прием этот применен еще более открыто и символично («был я и лесом, и полем, //И птицей, летящей к реке»); наконец, та же философская мысль о вечности природы и о неотделимости человека от этого вечного круговорота.

     Однако время наложило свой отпечаток на творческое движение поэта, и тот мотив, который в стихотворении о лесе и ветре возникал лишь ассоциативно, здесь  становится главным: «Я сбился с ослепших тропинок, //Бессильной тоской исходя, //И тысячью хрупких травинок  //Я ждал, задыхаясь, дождя», «Когда-то я вышел из леса, //Когда-нибудь в лес я уйду». Полное слияние с природой, ощущение её боли и ответственность за неё – вот главная  идея стихотворения «Не знаю, к несчастью ли, к счастью...», художественно, своей образной системой несомненно связанного со стихотворением  «А всё же есть на свете...». И то и другое произведение несет в себе глубинные, сущностные черты художественного мира И. М. Киселёва в целом. Обратимся ещё к нескольким произведениям поэта. Вот стихотворение «В лесу»: «Как пишется в лесу! – //Лес, приглушив гуденье, //С листа прогнав осу, //Дарует вдохновенье», «Как верится в лесу //В загаданное счастье!», «Как хочется в лесу  //Не уходить из леса!».

     В стихотворении «Отзвенела пора листопада...» мотив «человек – часть природы» звучит уже с оттенком предупреждения об опасности: «Будут ночи пустынны и долги, //И в степи, где метели   кричат, //Будут мчаться последние волки, //Настигая последних зайчат». Опять противопоставлены  два времени, два состояния природы: осень и зима. «Пора листопада» «отзвенела», «последние ливни прошли» («ливень», «слякоть», грязь – плач природы, прощание с осенними днями), наступает «скорая», «лютая зима». (Обращаю внимание на то, как выразительно «работают» у И. Киселёва морфемы). С чем ассоциируется  чаще всего зима, да ещё лютая? Вероятнее всего, с неподвижностью, скованностью, умиранием. Ну и что, казалось бы, особенного в этом? Поэт говорит: «...глаза свои прятать не надо  //От холодной, от грязной земли. //Я люблю ее всякую – землю, //По которой ходить довелось», но вскоре: «с чувством укора, //С горькой грустью, не взятой взаймы, //Вижу я наступление <...> лютой зимы». Почему так меняется отношение поэта к смене времён года?  Потому что речь идёт совсем не о смене времён года, и «лютая зима» совсем не время года,  а приближающаяся, возможная экологическая катастрофа.  И поэт беспокоится не о собственном будущем – он сопереживает всему живому, земле, Потому что она оказалась беззащитной перед человеком, он предвидит «тяжесть расплаты» за то, что «мы в природе, словно оккупанты» («Огорчая нянечку-старушку...»). «Ни тени корысти – поразительная нравственная чистота позиции!» – пишет А.И. Казинцев в предисловии к сборнику «Под солнцем и ненастьем» (Изд. «Советская Россия», 1989 г.). Истинный смысл образа «зимы» мы понимаем в самой середине стихотворения, в третьей строфе, которая начинается союзом «но»: «Но среди журавлиных рыданий  //Не впервые расслышал я речь: //Мы родные просторы и дали, //И любя, не умеем беречь...» (ассонанс «ы» – рыдания, вой). И эти «журавлиные рыдания» – знак беды, которая ясной предстаёт в последней строфе: «Будут ночи пустынны и долги, //И в степи, где метели   кричат,  //Будут мчаться последние волки, //Настигая последних зайчат» (аллитерация «с», «з», «сц», «ч»). Обратим внимание на этот удивительно точный образ: «последние волки» и «последние зайчата»!

Б) В контексте русской литературы.

Наконец, стихотворение «А всё же есть на свете...» дает возможность рассмотреть его в контексте русской литературы вообще. Если мы обратимся к основному мотиву произведения «противостояние мира природы и мира, сотворённого людьми», то в данном случае можно сопоставить стихотворение Киселёва со стихами М.Ю. Лермонтова «Как часто пёстрою толпою окружён...», «Выхожу один я на дорогу»,  с «Грозой» А.Н. Островского, как это ни странно («Красота-то какая в природе разлита!» – говорит Кулигин, а через несколько минут он же скажет: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие»).  Сходные мотивы звучат в стихах С. Есенина: «Средь людей я дружбы не имею, //Я иному покорился царству», «Для зверей приятель я хороший, //Каждый стих мой душу зверя лечит». Среди современников наиболее близким по тематике произведением является поэма А. Вознесенского «Ров», стихи кузбасских  поэтов: Валентина Махалова («Смотрю с тревогой и печалью //В окно на жёлтые поля. //О, если б все мы понимали, //Что думает о нас земля!»), Геннадия Юрова («Живу одним из данных мне напутствий: //Её – форелевую – сохранить до устья... //Тогда отпустит боль. //Я – сын реки»).  Однако у Киселёва эти темы и мотивы звучат по-своему.

4. Особенности поэтического языка  И. Киселёва

    В создании  поэтического образа среди разнообразных средств выразительности на первом месте  у Киселёва стоит, на мой взгляд,  звукопись. Вот стихотворение «Пусть ещё не холод...». Мы как будто слышим, как играет и скачет «юный стригунок»:  «А давно ль, давно ли  //Взбрыкивал как мог  //На июньском поле  //Юный стригунок!». Это происходит за счёт сочетания звуков «л», «к», «н». Твёрдость и уверенность героя чувствуется в финале этого же стихотворения, что достигается с помощью твёрдых «п», «д», «т»: «Пусть в конце дороги  //Ноша нелегка,  //Подводить итоги //Подожду пока». А вот фигуру Василия Макаровича Шукшина сразу представляешь, читая стихотворение его памяти, благодаря  ассонансу на «у»: «Просто, если о творчестве думаю, //Вспоминаю фигуру угрюмую,  //Чуть сутулую — Шукшина».  И вдруг как будто разрезает воздух сочетание «с» и «з»: «Был стремителен взлет его вешний, //Был наполнен он силой такой – //Не назвать эту силу нездешней, //Только здешней! И только людской!». А дальше идут «Родниковая свежесть Катуни //И сибирских  людей доброта».  И вот, когда слышишь это «сибирских», вспоминаешь братьев Заволокиных с их частушками, где звучало «Сирь-бирь-бирь, да сирь-бирь-бирь...», как перезвон льдинок, как чудесные колокольчики («...Как льдинки горлом льются! //Как будто пьешь росу  //Из блещущего блюдца. //Слеза или хрусталь...», – читаем у И.Киселёва «В лесу»). В стихотворении «Капли редкие звёзд..» округлые, полные, ударные «о» создают картину «золотой» осени: «Капли редкие звёзд. //Рос холодные слёзы. //Это осень внахлёст  //Охрой кроет берёзы». В другом случае («Случилось ли что-то...») ассонанс на «у» помогает создать атмосферу одинокого тревожного вечера: «Забудусь под вечер. //Устану. //Уставлюсь во мглу... //Они, как летучие мыши, //Свисают в углу».

Ещё одно наиболее часто и эффективно используемое Киселёвым изобразительно-выразительное средство – повтор. Это может быть синтаксический параллелизм:

                     На пустыре, где валялись разбитые плошки и чашки,  

                         На заваленном грязью и мусором пустыре.

                         На пустыре, где сверкали только бутылочные
                                                                                                      донца.      

                                                           . . .

                                            Летят веселые качели,

                                            Мгновенье — вниз,

                                            Мгновенье — вверх!

                                                               . . .

                                    Полет — и листьев рябь крапленых,

                                    Полет — и воздуха глоток.

                                                               . . .

                                                    Понесут мои руки,

                                                   Сохранившие запах травы.

                                                            . . .

                                               Поплывут мои ноги,

                                                   Так любившие пыль и росу.

                                                                  . . .

                                               Проплывут мои плечи,

                                                  Что совсем не боялись дождя.

Строфический параллелизм встречаем, например, в стихотворении «В лесу», где в начале каждой нечётной строфы повторяется одинаковое синтаксическое и даже лексическое построение: «Как дышится в лесу!», «Как слышится в лесу!»,  «Как пишется в лесу!»,  «Как верится в лесу...»,  а заканчивается стихотворение так: «Как хочется в лесу  //Не уходить из леса!».  

Часто используется лексический повтор, повтор союзов: «Слеза или хрусталь, //Следы насквозь промокли. //И даль в слезах, //И даль //Сквозь слезы — как в бинокле»; «Притихли скверы, онемев от крика,  //И в душу мне стучится этот крик,  //Как будто бы за все, что безъязыко, //Подарен мне мой сбивчивый  язык»; «Пили белые гуси  //Родниковую воду. //Пили, крыльями хлопали»;  «И земля меня примет. //И да стану я пухом земле!..»; «И думал, что день уже прожит, //Что птиц прекратилась возня, //Что поздно. //Что завтра, быть может, //Уже не увидит он дня. //Что глупо так верить соседям, //Что ночь с ее страхом и тьмой...»; особую роль играют звуковые повторы, о которых уже говорилось: «Далекий скрип сосны  //Доносится с опушки...», «К березкам, к чуткой коже их  притронусь...». Часто использует Игорь Киселёв отрицания, характерные для народной поэзии: «Не гармошку, не гусли, //Не иное добро – //Уронили мне гуси  //На прощанье перо. //Не лукавые струны, //Золотые лады...», цитирование: «Город твой – костер в тумане – //Гаснет медленно внизу». Поэтическая речь Игоря Киселёва метафорична.

Заключение

     Поэтический мир Игоря Киселёва светел и, возможно даже наивен, несмотря на то, что во многих стихах звучат драматические ноты. Задушевность, искренность произведений Киселёва – качества настолько редкие  в современной поэзии,  что невозможно не обратить внимания на его стихи.  А они удивительно свободны и, как сказал А. Казинцев, «непреднамеренны»: кажется, что поэту просто очень нужно высказать, выразить что-то очень важное, он открывает тебе то, что у него на душе, он выбрал тебя для того, чтобы исповедать свою душу, рассказать о своей боли и тебе в душу заронить сомнения, тревогу, а, может, открыть  глаза на то, чего ты раньше не замечал. 

И пусть я ни дома не выстроил,

Ни трав на земле не взрастил —

                                                      Лукавую дудочку выстрогал

                                                      И песню по свету пустил.

  И кто ей в дороге ни встретится,

       Угрюм ли он,  замкнут ли — пусть:

                                                       Грустит, и смеется, и светится,

                                                       И я в ней грущу и смеюсь.

                                                        Уйду.

                                                        Но в той песне останется

                                                        Все то, что дышало во мне:

                                                        Как дерево к радуге тянется,

                                                        Как радугу клонит к земле...

Литература

1. Абрамович, А.Ф. Романтика мужества. Очерки творчества кузбасских писателей.–
   Кемерово: Кемеровское книжное издательство, 1975. – 215 с.
2. Казаркин, А. П. Пульс времени. Этюды о поэтах Кузбасса. – Кемерово: Книжн. изд-во, 1985. – 136 с. 
3. Казаркин, А.П. Литературное краеведение в Кузбассе. – Кемерово, 1993. – 82 с.
4. Казинцев, А. Последний романтик. //Игорь Киселев. Под солнцем и ненастьем. –  М.: «Советская Россия», 1989. – 224 с.
5. Квятковский, А.П. Школьный поэтический словарь. – М.: Дрофа, 2000. –  464 с.
6. Киселев, И. Перецвет. Стихи. – Кемерово: Кемеровское книжное издательство, 1966. – 112 с.
7. Киселев, И. Четыре дождя. Стихи. – Кемерово: Кемеровское книжное издательство, 1972. – 174 с.
8. Киселев, И. Человек приходит к человеку. Стихотворения. – Кемерово: Книжн. изд-во, 1975. – 109 с.
9. Киселев, И. Ночные реки. Стихотворения. – Кемерово: Книжн. изд-во, 1980. – 223 с.
10. Киселев, И. Благодарю, Земля, благодарю... Стихотворения. – Кемерово, 1983. – 207с.
11. Киселев, И. Под солнцем и ненастьем. Стихотворения. – М: Сов. Россия, 1989. – 224с.
12. Кожинов, В. Статьи о современной литературе. – М., 1990. – 214 с.
13. Кожинов, В. Стихи и поэзия. – М., 1980. – 186 с.
14. Махалов, В.В. Возраст сердца. Стихи. – Кемерово: Книжн. изд-во, 1986. – 176 с.
15. Словарь символов / Сост. Н. Жюльен. Перевод с французского С. Каюмова, И. Устьянцевой. – «Урал», 1999. – 326 с.
16. Срывцев, А.Н. Поэты с нами. Литературные портреты. – Кемерово: Кемеровское
    книжное издательство, 1978. – 96 с.
17. Суворова, Э.В. Писатели Кузбасса. – Кемерово: Кемеровское книжное издательство, 1978. – 58 с.
18. Трушкин, В.П. Пути и судьбы. Литературная жизнь Сибири. – Иркутск, 1985. – 312 с.
19. Федоров, В. Дыхание земли родимой. – Кемерово, 1979. – 192 с.
20. Цейтлин, Е.Л. Вчера и сегодня. Литературные портреты и очерки. – Кемерово, 1980. – 178 с.
21. Юров, Г. Е. Духовное поле провинции. Литература земли Кузнецкой: Хрестоматия. Т. 1. – Кемерово: Сибирский родник, 1998. – 368 с.
22. Юров, Г. Берега. Стихи и поэмы. – Кемерово: Книжн. изд-во, 1970. – 99 с.
23. Юров, Г. Река родная. Документальное повествование о Томи. – Кемерово: Книжн. изд-во, 1979. – 239 с.