принадлежит истории и тебе

МБОУ СОШ №6 г. Балтийск

Автор работы  Шеванюк Виктория Олеговна, ученица 11 «А» МБОУ СОШ №6

Руководитель  Ухабина Мария Григорьевна, учитель русского языка и литературы МБОУ СОШ №6

2013

Стальная верность

 (очерк)

Принадлежит истории – и тебе

- Что труднее всего увидеть? – спросил однажды себя (и нас) Гете. В самом деле – что? Профиль Александра Македонского, запечатлённый на скалах Средней Азии, улыбку молодицы, идущей по древним деревянным мосткам Новгорода – или себя на лунной поверхности, чью – то тень в фантастическом висячем городе? Что труднее всего увидеть – то, что покрыто густой пылью прошлых веков, или то, что окутано зыбкой дымкой будущего?

Нет, не это.

Поэт и мудрец ответил на свой вопрос так:

- То, что лежит перед самыми твоими глазами.

Оказывается, обыкновенный справочник можно читать, как роман, путешествие по знакомому переулку может стать интересней, чем полет за тридевять земель, а знакомое имя вдруг обернется открытием…

Он лежал на жесткой железной койке, в узкой, как пенал, переполненной жильцами комнате бывшего тихого барского дома в старом переулке близ Арбата. В переулке ломали дома – шла великая перестройка, - в окна его комнаты летела цементная пыль и оседала на белых узких обрезках бумаги, которые приносила вечером жена с чайной фабрики. Бумага лежала на коленях. Колени не разгибались. Он благодарил судьбу за то, что болезнь, отрезавшая его от гулкого, движущегося мира, так согнула его колени...  Иначе он не смог бы писать.

Он писал ночью – все равно ведь и днем не мог увидеть того, что написал. Он мог писать только ночью, когда в квартире, наконец, устанавливалась тишина. Ему было 27 лет, и всего через пять мертвая тишина обнимет его навеки. Это можно было предположить. Но предположить, что 14 месяцев из этих последних пяти он проживет на улице своего имени…?

Бессмертие Николая Островского по удивительному стечению обстоятельств, выступающих в роли закономерных символов чаще, чем это принято думать, началось с переулка, который назывался Мертвым.

Утверждают: человек оставляет после себя то, с чем связывают потомки его имя. Это верно, но при одном условии. Если не уходят из памяти потомков детали бытия, которые лишь по нашему недомыслию могут считаться несущественными...

Мы иногда забываем, что Островский победил не только болезнь. Но и безденежье, и одиночество, и, наоборот, навязчивое присутствие чужих рядом, и непонимание – победил быт. В Мертвом переулке родилась книга, ставшая символом жизни.

Здесь лежит его гимнастерка – он носил веселые, белые расшитые украинские рубашки, но здесь лежит его суконная гимнастерка. Лежат часы – стрелки остановились на 19 часах 50 минутах, кончилось его время... И еще лежат строки. Последние написанные им строки. Точнее – продиктованные. Писать сам Николай Островский уже не мог.

Последние его строки – матери. «Милая матушка!..»

Да, он, перевернувший своей жизнью и своим – что одно и то же – романом все старые этические представления, он, ставший символом нового, рождающегося на глазах мира, он, писавший свою книгу языком летучих приказов, митингов и революционных команд, называл свою ласковую и серьезную маму этим старинным песенным словом… «Милая матушка». Он понимал, что менялась эпоха, стремительно и неуклонно менялись существо, облик, привычки, манеры людей. Но исстари, изначально неизменным оставалось сыновнее чувство.

Когда боль бросала его в беспамятство, очнувшись, он быстро спрашивал: «Я не стонал?» И получив отрицательный ответ – неизменно отрицательный ответ, - успокаивался. Показывать свою боль он стыдился. Свои чувства к матери – никогда.

На него шумным водопадом обрушилась слава. Он знал, что весь – на виду. И, враг всяческих сантиментов, комплиментарности и ненужной патоки – его собственные слова, - подписал телеграмму матери так: «Будь здорова, голубка».

Вместе со славой он переехал в новый дом, из Мертвого переулка на улицу собственного имени, в доме появился рояль, на нем ему играли известные музыканты, в гараже стоял автомобиль, на котором приезжали в дом люди, чьими делами гордилась страна. А в этом, последнем, письме он писал: «В личной жизни – ты единственное мое богатство».

Первые, сразу после обращения, слова такие: «Сегодня я закончил все работы над первым томом «Рожденные бурей». Данное мною Центральному Комитету комсомола слово – закончить книгу к 15 декабря – я выполнил». Слова «матушка» и «комсомол» рядом – он не делился на быт и бытие. Он любил идею по-сыновьи нежно и матери был предан по-стальному – как самой идее. Быть может, эта его неделимость и есть то главное, чему мы должны у него учиться…

«Сейчас я буду отдыхать целый месяц. Работать буду немного, если, конечно, утерплю. Характер-то ведь у нас с тобой, мама, одинаков… »

Отдыхать ему не пришлось. Но и работать тоже. 14 декабря он продиктовал это письмо. 15-го болезнь, смиренно дожидавшаяся не только конца работы над книгой, но и этого, последнего письма, обрушилась с неожиданной силой, в квартире поселились врачи, 19 декабря из Харькова был вызван брат. Предложение вызвать мать было им отвергнуто: «Ее нельзя волновать». Он берег ее больное сердце.

Материнское сердце остановилось лишь десять лет спустя. Его же – 22 декабря в 19 часов 50 минут, всего через восемь дней после последних, продиктованных матушке – голубке строк.

Почувствовав конец, он позвал жену: «Помни о наших матерях… Мы им столько должны…  А отдать им ничего не успеваем».

Еще мальчишкой, работая в привокзальном буфете, он отнес матери свой обед. Ту гречневую кашу она часто потом вспоминала…

Он отдал ей все. Он наполнял ее скромное существование таким высоким смыслом и такой полнотой, что когда его не стало, она, окруженная другими детьми, друзьями, родственниками, писала о своем обрушившемся на нее не просто горе – одиночестве.

«Зимние месяцы пройдут скоро, и вместе с весной я опять вернусь к тебе. Крепко жму твои руки, честные, рабочие руки и нежно обнимаю», - вот они, самые последние слова.

Здесь лежит зеленая гимнастерка, символ того комсомольского поколения, которое он собою выразил, лежат часы, стрелки которых отсчитывали его конкретное время и начали отсчет бессмертия. И лежит его последнее письмо к матери.

Оно принадлежит истории – и тебе.