Реферат о жизни и начале творческой актерской деятельности известного режиссера Всеволода Мейерхольда,
Вложение | Размер |
---|---|
meyerhold_ot_cheloveka_k_rezhisseru_referat.doc | 135 КБ |
Муниципальное общеобразовательное учреждение
Городского округа Балашиха
«Лицей»
Всеволод Мейерхольд:
от человека к режиссеру.
Выполнила
ученица 8 класса
Слидкевич Анна
Научный руководитель
Егупова Альбина
Геннадьевна.
Балашиха 2009
Оглавление.
Обоснование темы.
Детство.
Юность.
Университетский год.
Филармония.
Художественный театр.
Чехов.
Используемая литература.
Обоснование темы.
В этом году мы с кружком «Литературное краеведение» побывали в усадьбе Горенки. На территории Горенского парка на Васильевской просеке в 1926 году известная актриса Зинаида Райх на деньги бывшего мужа Сергея Есенина покупает дачу № 3, где проживает со своим нынешним мужем Всеволодом Мейерхольдом и детьми Татьяной и Константином Есениными. Жизнь этой семьи связана с театром. Здесь, на даче собирались деятели культуры, здесь рождались замыслы новых постановок, здесь обдумывались роли. Я решила узнать о жизни и режиссерской деятельности Всеволода Мейерхольда и написать реферат.
В основу моей работы положены материалы книг:
1. Гладков А. К. Мейерхольд: В 2-х т. \Вступ. ст. Ц. Кин\. -М. Союз театр. деятелей РСФСР, 1990.
2. Моров А.Г. Три века театральной сцены, М., «Художественная литература», 1978.
3. Буклет Филиала Государственного центрального театрального музея имени А. А. Бахрушина музея-квартиры В. Мейерхольда.
4. Записи с экскурсии в музей-квартиру Мейерхольда в Москве.
Детство.
Всеволод Эмильевич Мейерхольд родился 10 февраля 1874 года. В его жилах текла смешанная крови: отец был выходцем из Германии, наполовину французом, мать – рижская немка. При рождении, по лютеранскому обычая ему дали три имени: Карл Теодор Казимир.
Вопрос о нерусском происхождении, видимо, немало значил для юного Мейерхольда. Впоследствии в тетрадке его дневника появилась запись о споре с одной знакомой, упрекнувшей его в равнодушии к Германии: «Как же я могу Германию назвать своей страной? Да ведь это смешно. Мне 19 лет, следовательно, 19 лет я жил среди русских, усвоил обычаи русского народа, полюбил его, но воспитывался на Гоголе, Пушкине, Лермонтове, Тургеневе, Толстом, Достоевском и многих других великих русских поэтах, писателях, молился на русском языке…». (1)
Позднее вопрос «крови» потерял для молодого Мейерхольда остроту. Русской интеллигенции, в среду которой он попал с первых своих шагов в жизни, были чужды шовинистические настроения, и только однажды, когда он ставил в Мариинском театре «Бориса Годунова» Мусорского, известный публицист Меньшиков написал в «Новом времени», что «инородцу» Мейерхольду не понять духа русской истории.
Отец Мейерхольда владел спиртоводочным и винокуренным заводами. Просторный дом Эмиля Федоровича отличался от других богатых пензенских домов разве что только бревенчатыми стенами, не покрытыми на западный вкус ни штукатуркой, ни обоями, а в остальном был их копией.
Фасад дома выходил на одну из главных улиц Пензы – Лекарскую. Окна противоположной стороны были обращены на двор. По другую сторону находился каменный четырехкомнатный флигелек, куда за три года до своей смерти Эмиль Федорович, будто в ссылку, подальше от себя, поместил младших сыновей, оставив в главном доме лишь дочерей и жену. Это переселение произошло, когда Карлу было 15 лет, и немало способствовало развитию независимости его характера. Вместе с братьями он рас в дружбе с рабочими. Из дневника «Я и ребенком, и гимназистом, во все часы, когда можно было не сидеть за скучной учебой, толкаюсь в среде рабочих…» (2) и еще одна страничка дневника «В доме немецкая речь, здесь - русская, ядреная…» (3) Если в городе пожар – то мейерхольдовская молодежь в самых опасных местах.
Пенза часто горела. Когда горел винокуренный завод Эмиля Федоровича, который пошатнул, казалось бы, прочное состояние семьи, Мейерхольд смотрел на пламя со смешанным чувством растерянности и ожидания освобождения.
Длинными вечерами зимой (еще до переезда во флигель) мальчишки играли в домашний театр. Сначала это были покупные картонные игры. Любимейшей из них была «Руслан и Людмила». Когда мать, Альвина Даниловна, стала брать их в свою ложу на спектакли настоящего театра, дома после разыгрывались импровизационные фантазии на темы виденного.
«Мать рассыпала богатство на бедных. К ней шли советоваться, когда с кем-нибудь случалась или кто-нибудь заболевал, (она умела лечить); сюда приходили и за денежной помощью. Здесь мы выучились любить и жалеть человека бедного, обездоленного», - писал Мейерхольд в 1921 году.
Тогдашняя провинциальная жизнь была широкой, привольной, щедрой. Различные развлечения Мейерхольда с братьями постепенно нейтрализовывали распорядок отца. Но трещина в семье все расширялась. Стала привычной молчаливая мальчишеская оппозиция, а затем почти открытая юношеская фронда.
Впереди было много увлечений, но вечными спутниками Мейерхольда оставались три поэта, необдуманно, но не случайно названные первыми в юношеском дневнике, - все те же – Гоголь, Пушкин, Лермонтов…
Театр был главным, но не единственным увлечение Мейерхольда. Не менее он любил музыку. В этом скрывалась материнская наследственность. По настоянию Альвины Даниловны он с ранних лет учился игре на фортепиано, а чуть позже на скрипке. Музыкальный звуки настраивали молодые души на особую чуткость, на особый строй. Это были Бетховен и Шуман, Шопен и Лист, а так же – любимцы эпохи – Чайковский и Рубинштейн.
Его будущее еще не ясно. Театр? Музыка? А быть может медицина? Подумывает иногда и о литературе, исписывая десятки страниц своих дневников. Скоро он начнет строчить театральные рецензии и корреспонденции в столичные издания. Он уже нашел себе псевдоним – «Не беспристрастный».Но, строя самые разнообразные планы о своей карьере, он, тем не менее, работает над скрипичной и фортепианной техникой.
И, наконец, – книги. В отцовской библиотеке их много: русских и немецких. Еще больше в гимназической и двух городских библиотеках. Конечно, провинциальные вкусы отставали от столичных и, когда в Петербурге увлекались Мережковским и Минским, то в Пензе в моде оставались Надсон и Апухтин.
Кажется непонятным и парадоксальным, что при своей любви к литературе и трудолюбию юноша Мейерхольд вяло и попросту скверно учился. На протяжении гимназического курса он трижды оставался на второй год. Можно строить предположения, что его интересы насыщались за пределами класса, в посторонних, домашних или кружковых занятиях. Он страстно и неутолимо хватался за то, к чему его влекло, и равнодушно относился к остальному. Хорошо он занимался только по русскому, литературе и – тоже характернейшее противоречие! – по математике. Во всем остальном он «дотягивал» курс, стремясь получить аттестат зрелости, необходимый для поступления в университет.
Со стороны дом Эмиля Федоровича кажется патриархально прочным. Но эта семья недружна, а авторитет отца уже давно мнимый. Развитые дети плохо переносят его властность, переходящую в деспотизм: они не желают даже поддерживать хотя бы видимость его главенства. Старшего брата он выгнал из дому за то, что он против его воли женился на актрисе. Он поднимал руку на младших детей и за двойку в гимназии, и за взгляды исподлобья, и за хмурое молчание вместо ответов. Накапливалось и росло недоброжелательство к отцу, создавалась привычка игнорировать его всеми братьями вместе, и знакомый с детства страх перед ним сменился осознанным протестом.
Когда умер отец, Карлу только что исполнилось восемнадцать. Значит, пять лет, Мейерхольд живет с ощущение конфликта со средой (отец, гимназия), с нарастающим инстинктом бунта. Именно тогда формируется в нем его самая замечательная черта – мужество воли, потребность все додумывать и договаривать до конца, точно формулировать свое несогласие. Впоследствии Мейерхольд не один раз бунтовал против обстоятельств, с которыми был внутренне не согласен. Только случайность – отец умер как раз перед принятием решения стать профессиональным актером… Эмиль Федорович против этого восстал бы, а Карл не подчинился.
Детство переходит в юность незаметно – все рубежи условны. Что-то в нем стало определенней и более резко выраженным. Что-то сжалось. Что-то затвердело.
А в это время все стало как-то просторнее. Уже идут 90-е годы.
Сквозняк истории распахивает окна и двери старого 19 века. В городе все увлекались театром – увлекался и он. Все бросали цветы любимым актерам, бросал и он. Все играли в любительских театрах – он играл тоже. Но все,возвращаясь домой, засыпали с чувством приятной усталости, а он, вернувшись, не мог заснуть. Это было именно то – отчаяние перед тем, что еще ничего не сделано, ожидание, нетерпение.
Юность.
Снежный февраль 1892 года.
На соседней Московской улице, в доме Медведевой, идут последние
приготовления к спектаклю «Горе от ума». Федор играет Чацкого. Карл – Репетилова. Ему еще доверены функции помощника режиссера. Самолюбие восемнадцатилетнего помощника режиссера требуют добиться того, чтобы у них все было «по-настоящему». Он обдумывает мебель, реквизит, костюмы исполнителей и намечает планировку сцены.
Спектаклю прошел с большим успехом. Как же сыграл свою первую роль Карл? Вот что говорится об этом в рецензии: «Очень недурен был Репетилов, но, к сожалению, несколько ослабил свою игру тем, что по примеру нескольких других комиков изобразил Репетилова пьяным…».
В это время умирает его отец. После похорон старший брат занялся делами фирмы. Стало ясно, что «дело» находится в плачевном состоянии и семья совсем не богата. Впрочем, Карла это мало интересовало. Он мечтал о независимости, и знал, что не будет продолжателем отцовского «дела».
Книги, кружки и театр, театр…
С этого времени началось увлечение Мейерхольда «Гамлетом». Огромное впечатление на него произвела игра Н.П. Россова в главной роли.
Мейерхольд часто посещал театр. Видел много различных и ярких актеров (Андреев-Бурлак, Киселевский, Жуковский). Из той туманной дали 80-х и 90-х годов, из наивного провинциального театра тянулись ниточки к будущим замыслам. Будущие его работы, о которых он тогда и не мечтает, быть может, ведут начало от первого восприятия им театра: провинциально-наивного, но не будничного, яркого, романтического.
Сам Карл играл в годы гимнастического любительства. Сыграл он дворецкого Луку в чеховском «Медведе», Кавалерова в комедии «Помолка в Галерной гавани», Хухрикова в водевиле «По памятной книжке», Захара Захаровича в мелодраме «В чужом пиру похмелье», Кутейкина в «Недоросле». Как мы видим, еще совсем юный актер-любитель, второгодник, на которого недовольно косились в семье, уже пожимал, как и аплодисменты зрителей, так и похвалы прессы.
Он по-прежнему много читает и задается вопросами далекими от повседневных домашних или гимнастических интересов.
В 1893 году журнал «Нива» давал первое полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Мейерхольд запоем читал его произведения. Особенно его потряс роман «Преступление и наказание», но он никогда не ставил Достоевского. Сам он это объясняет тем, что с ним связанны воспоминания о самом тяжелом времени его жизни.
Этим «самым тяжелым периодом» Мейерхольд считал пребывание в последних классах гимназии – особенно 1983 и 1894. Но, вероятно, воспоминания об этих переживаниях помогли ему через несколько лет с исповеднической глубиной и подлинностью сыграть чеховского Треплева, талантливого неудачника-самоубийцу. Он прошел через это: прошел и ушел. Мейерхольд всегда был человеком общительным, чуждавшимся одиночества и тяготившимся им, но в годы, о которых сейчас идет речь, он по стечению обстоятельств оказался очень одиноким. Это и усугубило его душевные метания. 1895 год – это год перелома. Необходимо разделаться с затянувшимся пребыванием в гимназии и получить аттестат зрелости, и он начал готовиться к последним выпускным экзаменам.
Они начались 15 мая. Математика, как и история, и русский язык, была одним из любимых предметов Мейерхольда. 9 июня он идет в гимназию в последний раз на выпускной акт и испытывает чувство облегчения: «насилу-то развязался с ней».
Впереди – Москва. Принято решение поступить в Московский университет. Он идет на юридический факультет. Почему? Может потому, что он предоставляет наибольшую свободу, а он не скрывает от себя, что больше, чем лекции и библиотеки, его привлекает артистическая Москва. Прежде всего, надо оторваться от Пензы, от семьи, от отцовского завода, оглядеться вокруг, завести новых товарищей и еще раз проверить самого себя.
Это второе решение обдумывалось, и оно оставалось бесповоротным, хотя и вызывало бурю в семье. Он меняет вероисповедание и свое немецкое имя на русское, в память любимого писателя Гаршина . 24 июня 1895 года он совершает акт перемены вероисповедания. Он уже не Карл Теодор Казимир, а Всеволод.
Решения следуют одно за другим. Он просит родных о выделе его из отцовского дела. Новые семейные бури, попреки, угрозы. Но он ничего не желает слушать. Он объявляет, что вскоре женится на Ольге Мунт. Снова возражения, уговоры: не подождать ли, пока он закончит университет и станет присяжным поверенным с определенным и твердым положение в жизни. Нет, он не будет ждать, и, по совести говоря, ему трудно себя представить адвокатом или юрисконсультом. Он понимает, что окончательный выбор в жизни он еще не сделал. Самое важное – скорее в Москву…
Он ждет ответа из канцелярии Московского университета. В середине августа ответ приходит: он зачислен в студенты.
Университетский год.
В Москву Мейерхольд приехал 30 августа 1895 года. На следующий день первым делом он бросается в кассу Малого театра и берет билет на «Последнюю жертву». Только после этого он идет в канцелярию университета. В этот же день (31 августа) новоиспеченный студент слушает первую лекцию по истории русского права, которую читал профессор Дроздовский. После сам Мейерхольд вспоминал: «Он уже человек немолодой, и, как видно, он консерватор во всех отношениях, даже в научном. Поэтому мало увлекает». Становится понятно, что Мейерхольда не вдохновил университет. Он приехал учиться передовой науке – и сразу разочаровался.
Но совсем в другом тоне он думает о посещении Малого театра. Ему очень понравилась игра Ермоловой, обстановка в театре.Разителен контраст первых впечатлений от университета и от Малого театра. Сразу определяется противоречие в интересах, и оно будет усиливаться, пока не приведет к новому взрыву судьбы – на этот раз окончательному.
Через три дня он снова в Малом театре на «Горе от ума». Его отзыв об этом спектакле гораздо сдержаннее и с большой долей уже тогда свойственного ему острого критицизма. Тон восторженного провинциала начисто отсутствует. Он трезво оценивает и размышляет: «Южин, исполнявший роль Чацкого, не понравился. Мало чувства, но много крика. Он был скорее Отелло, чем Чацкий. Зато София была безукоризненно хороша. Я никак не мог даже представить, чтобы такую роль, как София, можно было провести так, как провела ее Яблочкина. Она положительно выдвинула ее, дала тип, что так трудно в данной роли. Правдин – плохой Репетилов…»
Он еще не думает о режиссуре, да и само понятие режиссуры в русском театре еще только едва начинало определяться в своем будущем значении, но он непроизвольно формирует свои впечатления как схему режиссерского замысла. Сам того не подозревая, он уже мыслит как режиссер.
В Третьяковской галерее он проводит почти целый день и на следующий приходит снова.
Посещение концертов, а скорее, больше всего его неумение оставаться бездеятельным и желание еще дольше приобщиться к искусству заставили его записаться на конкурс на вакансию второй скрипки в Московский симфонический оркестр. Но он почти год не тренировался, техника его ослабела, и он терпит неудачу. Спустя много лет он признавался, что перед конкурсом он начал подумывать о том, чтобы посвятить себя музыке, но этот провал – его зачислили только кандидатом, и он не явился ни на одну репетицию – охладил его, и он опять вернулся к неопределенным, горько-сладостным мечтаниям о театре. Тогда он очень обиделся, но намного позже был этому рад. Он вскоре бросил скрипку, поступил в университет и, конечно, пьянствовал.
Лекции на первом курсе читались три раза в неделю от двенадцати до двух, два дня – от девяти до двух, и один день – от девяти до одиннадцати, и их посещение тогда было необязательным, свободного времени оставалось много, и он не знал, чем заполнить образовавшуюся пустоту.
Вольная студенческая жизнь, о которой он так много был наслышан и которую идеализировал в своем воображении, тоже его не захватывали. Его не увлекали интересы студентов, их разговоры. Они не приносили ему ни наслаждения, ни пользы. Но, немного привыкнув к университету, к его атмосфере и обстановке, он начинает жить ее интересами. Есть и профессора, которые начали увлекать Мейерхольда своими лекциями. Один из них был Зверев, другой - Чупров.
Еще в сентябре в Москву приехала Катя Мунт держать экзамены в императорское театральное училище, но она провалилась и поступила в Музыкально-драматическое училище Московского филармонического общества. В Филармонии класс драматического искусства ведет популярный критик и драматург В. И. Немирович-Данченко. Мейерхольд знал его пьесы, но из рассказов Кати Мунт он узнает о Немировиче-Данченко как театральном реформаторе. То, что слышит Всеволод от Кати, дразнит и беспокоит его, заставляет сомневаться в правильности поступления в университет.
Знакомясь с театральной Москвой, во главе которой по-прежнему стоял Малый театр, наш студент посещает и другие театры: оперные – Большой, Никитский и Солодовниковский, драматические – театр Корша и третий драматический театр, существовавший тогда в Москве, - театр «Скоморох». Он смотрит множество различных постановок, пьес, опер. Но быть зрителем ему все-таки мало. Он уговаривает своего университетского товарища Лисицкого читать с ним по ролям любимые пьесы, и они проводят за этим занятием долгие осенние вечера. Но и это не может насытить его жажду деятельности, и он прибегает к старому средству – к книгам.
Подошли зимние каникулы. Мейерхольд как представитель пензенского землячества посещает А. П. Ленского и популярных певцов Хохлова и Власова. Во второй половине декабря на рождество он уезжает в Пензу, полный колебаний. Юридический факультет потерял для него свою притягательность. Он разочарован и содержанием лекций, и средой однокурсников, но главное даже не в этом, а в дисгармоническом противоречии университетского курса с подавляемым им в себе тоскливым зовом внутреннего призвания. Он еще не нашел себя, а матери обещал, что будет сдерживать влечение таланта до окончания университета, но его мысль уже рыщет в поисках иных вариантов. Может переехать в Петербург, может заняться медициной? Он попадает в волнительное движение. Сначала ожидают бенефис Ермоловой. Вскоре он попадает в Охотничий клуб, где идет «Отелло». Мейерхольду очень нравится роль Станиславского в роли Отелло.
Где-то в эти дни он принимает окончательное решение пытаться поступать осенью в филармоническое училище. Он прекращает посещение лекций в университете. После этого он подает заявление через канцелярию с просьбой о разрешении вступить в брак. Наконец от министра народного просвещения приходит положительный ответ.
В последние дни февраля он возвращается в Пензу. Решение принято. В Пензе его ждут новости. Тут театральные любители затеяли организацию спектаклей для народа. Появление Мейерхольда необычно кстати, и он со все застоявшейся энергией бросается в дело. Но дожидаться лета слишком долго, и в хмурый мартовский вечер в пустой квартире на Пешей улице состоялся первый спектакль будущего Пензенского Народного артиста. Шла «Женитьба» Гоголя. Мейерхольд с большим успехом сыграл Кочкарева. Сразу стали готовить другой спектакль.
Вернувшись в Пензу, весной и летом 1896 года Мейерхольд нашел здесь все то, что ему так недоставало в суетливой Москве: революционно настроенную, культурную товарищескую среду, возможность испытать свои силы на сцене, успех у зрителей и близость любимого человека.
17 апреля он обвенчался с Ольгой Мунт. Но трудно сказать, что больше увлекает и захватывает Мейерхольда: собственный «роман» и новое положение семейного человека или его актерские интересы и круг новых знакомых. Пользуясь успеху у своих друзей, актер-любитель нашел свое призвание, и готовиться следовать ему.
Пензенский Народный театр был начинанием демократически-культурническим, но для мечтающего о сцене Мейерхольда он стал серьезной подготовкой к осенним экзаменам. В течение лета он участвовал в четырех спектаклях. Он играл Кочкарева в «Женитьбе», Рисположенского в «Свои люди – сочтемся», Аркашку Счастливцева в «Лесе» и Сильвестра в комедии Хлопова «На лоне природы». Если прибавить к этому Репетилова и Кутейкина, то весь круг его ролей был ограничен рамками комедии. За ним прочно установилась репутация острого комедийного актера. Но только самые близкие друзья знали, что он отказался от мысли сыграть эти роли на экзамене. И он готовит монолог Отелло перед сенатом. Его всегда влечет к себе что-то трудное и новое.
Лето проходит в подготовке спектаклей Народного театра, в чтении книг, в бесконечных разговорах о том, что волнует молодежь в эти последние годы великого века, и в упорной работе над избранным отрывком.
И как после большой станции рельсовые пути, разветвленные, многочисленные, сливающиеся и расходящиеся на стрелках, постепенно втягиваются в один, убегающий в неведомую даль путь, так за этот год все интересы и увлечения Мейерхольда постепенно слились в одно страстное желание - быть в театре, стать актером.
Филармония.
В первых числах сентября 1896 года Мейерхольд держал экзамены в Музыкально-драматическое училище Московского филармонического общества. Он читал перед приемной комиссией монолог Отелло перед сенатом, и, в виде исключения, был принят сразу на второй курс. То есть одним прыжком догнал Катю Мунт. Он решил читать этот рассказ не из-за наглости, а из-за веры в себя. Но, конечно, все не так просто. И в данном случае дело было не только в наивной и упрямой вере в себя. У Мейерхольда эта черта не самая характерная. Характернее для него – отвага и решительность.
Выбор для экзамена отрывок из «Отелло» - поступок мужественный и смелый. Но в нем присутствовал особый замысел. Как умный человек, он понимал силу инерции установившегося мнения о нем, как о комедийном актере, и с первого шага решил переломить одностороннее отношение к своим актерским способностям.
Те индивидуальные человеческие свойства, которые в театре называют внешними данными, у Мейерхольда были не слишком благородными для избранной им профессии согласно нормам театральной эстетики. Голос не отличался звонкостью, он был высок, чересчур худ, длинноног, угловат, резок в движениях. У него было неудобное для грима лицо со слишком определенными чертами и крупным носом, очень индивидуальная посадка головы.
Что бы там ни было, факт остается фактом – пензенский хронический второгодник здесь сразу перешагнул через первый курс. До поступления в филармоническое училище Всеволода оно существовало уже 18 лет, а было открыто П. Шостаковским. Главную массу учащихся составляли певцы, пианисты, инструменталисты. Класс драмы был немногочисленным. А так как Мейерхольд был большим любителем музыки, он радовался, что вокруг него снова так много музыки.
Выбор Мейерхольда филармонического училища нельзя считать слепой удачей или стечением обстоятельств. Это был сознательный, долго обдумывавшийся выбор. И, вероятно, если бы у него перед этим не было бездеятельного и с внешней стороны пустого университетского года, когда он осматривался в Москве и проверял свои вкусы, а приехал бы с гимназической парты поступать в театральную школу, - то этот выбор и все дальнейшие могли быть иными.
Экстраординарное принятие сразу на второй курс имело еще одно решающее последствие. С этого времени Мейерхольд живет, не теряя ни одного часа, и этот удивительный запал он сохранил до последних дней.
И еще один парадокс: лентяй и систематический второгодник в представлении педагогов 2-ой Пензенской гимназии, студент, манкирующий посещением лекций, если ему не по душе профессор, - в Филармонии он оказался самым трудолюбивым, самым энергичным и старательным, не знающим утомления и апатии учеником.
Среди своих учителей Мейерхольд называет не только В. И. Немировича-Данченко и К. С. Станиславского, но и многих из тех актеров, музыкантов, поэтов, которых он встретил в юности и в зрелом возрасте, с которыми сотрудничал, так сказать «на равных», хотя многие из них были гораздо моложе его.
Когда Мейерхольд пришел в филармоническое училище, ему было уже 22 года, он был женат и провел год в университете. Вместе с ним учились его будущие коллеги по Художественному театру: О. Л. Книппер, М. Г. Савицкая, А. Г. Загаров и Катя Мунт. Катя Мунт была на год моложе, а Загаров на три. Книппер и Савицкая были значительно старше: им по 28 лет. В целом курс был не юн, и его руководитель В. И Немиров-Данченко старше некоторых своих коллег на 10 лет, а другой педагог, А. А. Федотов, - на пять. Не очень юные ученики и молодые руководители – эта комбинация оказалась счастливой. По общему признанию, курс за многие годы был самым выдающимся. Тут царила атмосфера живой и экспериментальной работы, где был дан полный простор инициативе и энергии каждого ученика. Мейерхольд чувствовал себя превосходно.
Таким образом, он видит прямую связь с революционными уроками в пензенских политических кружках своей общественной деятельности в училище, где он стал инициатором и руководителем своеобразной организации – «Корпорации». Члены «Корпорации» пропагандировали альтруистические и этические идеи, прежде всего на почве практической жизни. Деятельность «Корпорации» была весьма широкой: от материальной помощи ее членам до товарищеского суда.
Весной 1897 года в помещении Малого театра начались экзаменационные спектакли Филармонии. Это была особенная, мужественная мудрость – выпускать учеников на прославленную сцену. А то, что экзамены проходили открыто, на глазах всей театральной Москвы, в присутствии критиков, присматривавшихся к будущим актерам, еще больше повышало ответственность экзаменующихся. Спектакли рецензировались во всех газетах.
В течение учебного года Мейерхольд полностью или в отрывках прошел много больших ролей разнообразного характера: от Паратова в «Бесприданнице» до Полония в «Гамлете». На экзамене он играл пять ролей. Наилучшей из всех, по мнению прессы, была роль Бомелия.
Весна. Мейерхольд собирается в Пензу на отдых. Отдых? Несколько дней, не больше. Он знает, что его с нетерпением ждут коллеги по Народному театру, и надеется досыта поиграть с ними. Он везет с собой кучу пьес, несколько книжных новинок, декабрьский номер журнала «Русская мысль» с пьесой А. П. Чехова «Чайка». Он доволен прошедшей зимой. Его средний годовой бал 4,4 – отметка, близкая к максимальной.
Крепнет с каждым днем его дружба с ссыльными. В центре революционного кружка стоял А. М. Ремизов. Мейерхольд очень привязался к нему. Именно Ремизов впервые познакомил Мейерхольда с Марксом, Каутским, Плехановым, с популярным в те годы «Историей французской революции» Минье.
Это лето было летом репетиций, спектаклей, ночных споров, лодочных прогулок по Суре. И еще эта «Чайка»… Пьеса прочтена, захватила и поставила в тупик.
В разгар лета, когда Мейерхольд упивался своим успехом у родных пензяков, в пыльной, шумной Москве произошло событие, определившее его судьбу. В. И. Немирович-Данченко встретился с К. С. Станиславским в отдельном кабинете ресторана «Славянский базар» на Никольской улице для обсуждения плана создания нового драматического театра. Это был самый длинный день в году и, пожалуй, самый длинный разговор в мире – 22 июня 1897 года. Они встретились в 2 часа дня, проговорили 18 часов подряд и разошлись только на следующий день в 8 часов утра. Было принято решение: через год, после окончания филармонического училища очередным курсом, объединить его с группой любителей из Общества искусства и литературы, что должно было составить ядро труппы проектируемого театра.
В это время Мейерхольд мог читать «Чайку», или играть в летнем театре, или слушать споры приятелей Ремизова. Во второй половине лета он с успехом сыграл Афоню в пьесе А. Н. Островского «Не так живи, как хочется» и повторил свои прошлогодние роли. Именно в роли Афони молодой Мейерхольд впервые нащупал трагикомическую манеру решения образа. Ему удавалась комедия, его тянула трагедия. Смешивать жанры он еще не решался. Но то, что казалось немыслимым в ответственных филармонический спектаклях, которые смотрела вся театральна Москва, он мог рискнуть попробовать в Пензе.
Известность Мейерхольда-актера вышла за пределы города. О нем пишут в газетах, печатают статьи.
Лето кончилось. Мейерхольд вернулся в Москву к 10 октября, когда начались занятия в училище. Как и прежде, занятия состояли из лекций и репетиций. Последние шли с большим накалом: Это был последний учебный год. Продолжались занятия в кружке «Корпорация». Никогда еще так не работали в Филармонии. Сцена занята с часа дня до десяти вечера. Дан огромный простор самостоятельной работе. Репетиции готовящихся пьес по темпам были приближенны к обычным темпам в профессиональных театрах.
Первая роль, которую он получил, была роль Ивана Грозного в пьесе «Василиса Мелентьева». Образ грозного царя давно интересовал его. Вскоре ему стало известно о проекте нового театра.
Чуть позже Немирович-Данченко читал ученикам пьесу «Чайка». Это произведение произвело необъяснимое впечатление на учеников, в том числе и на Мейерхольда, несмотря на то, что он уже читал его. Мейерхольда Немирович-Данченко намечал на роль Дорна, но молодой актер уже мечтал играть Треплева. Но план постановки «Чайки» в училище не был осуществлен. Его решили оставить для будущего театра.
Зима 1897-98 года была временем собирания молодого русского искусства. Меняются лозунги, во все чувствуется жажда нового. Закончилась эпоха разброда интеллигенции, социального бездорожья, проповедей «малых дел». Везде – в общественной жизни, в литературе, в искусстве – взлет надежд, активности. Накопились силы – пришло время их тратить.
В начале 1898 года русское общество, как и весь мир, охвачено волнением в связи с делом Дрейфуса. Мейерхольд не исключение. Он жадно поглощает все новости, живет интересами политики, искусства, литературы, театра, слушает музыку, перелистывает страницы новых номеров толстых журналов, следит за именами знаменитостей на западе.
Однажды утром, когда он сидел за книгами в комнате на Большой Никитской, вошел брат Артур. Его звали на семейный совет о дальнейшей судьбе «Торгового дома Э. Ф. Мейерхольда», который был на грани краха. Но молодой актер наотрез отказался. Всеволод охотно отдал свой голос брату на семейном форуме. В этот момент его куда больше интересовали старинный летописи Ивана Грозного.
Работы было по горло. Выпускной курс экзаменовался целый месяц – с 22 февраля по 26 марта.
Для флармонистов, покидавших стены училища в том году, выпускные спектакли были двойным испытанием. Проект создания нового театра уже перестал быть секретом. Главной работой Мейерхольда бала роль Ивана Грозного. Его Грозный был дряхлым, немощным стариком, лишь иногда вспыхивавшим былой силой от пробуждаемого влечения к женской прелести или неожиданном гневе. Мейерхольд играл с уверенным апломбом, легко и ярко.
В целом курс оправдал все ожидания.
В дни, когда на сцене Малого театра шли филармонический спектакли, из Пензы пришло известие о том, что «Торговый дом Э. Ф. Мейерхольд и сыновья» окончательно обанкротился и ликвидируется. Теперь Мейерхольду предстоит жить только на заработок актера, да еще не одному, а втроем: этой зимой Ольга родила дочь – Марию.
Перед ним стоит опять непростой выбор, точнее сказать, так кажется родным и знакомым - принять полученные им блестящие ангажементы лучших антрепренеров Малиновской и Бородая или пойти на скромный оклад в новый театр – но сам он давно сделал этот выбор.
Репетиции в новом театре – тогда у него не было еще названия – должны были начаться в середине июня. Времени мало, уже идет апрель, и Мейерхольд едет в Пензу.
Весенней ночью в дверь в комнату Ремизова забарабанили… В эту ночь были проведены поиски и других членов кружка.
На допросах Ремизов делает все, чтоб отвести подозрение от Мейерхольда, которого легко притянуть к делу и за сохранение нелегальной литературы, и за спрятанный у него мимеограф для размножения листовок. Это означало бы и тюрьму и, разумеется, невозможность участия в создаваемом театре. Все висит на ниточке в течение нескольких недель. Пензенская жандармерия следит за Всеволодом. Проводится обыск квартиры Альвины Даниловны (дома отца были проданы за долги), но все нелегальные вещи были вынесены и перепрятаны. Мейерхольда вызывают на допрос. Он оделся франтом и взял у брата тросточку. Это сбивает жандармов с толку: радикальная молодежь обычно одевалась скромно.Он знает, что подобные вызовы часто кончались задержанием и арестом, и разыгрывает роль легкомысленного и беспечного представителя аристократической богемы. Ротмистр, в свою очередь, прикидывается поклонником его комического таланта. Идет игра в кошки-мышки. Его спрашивают о Ремизове, о других членах кружка, о Народном театре. Он охотно пускается в разглагольствования о последнем. После, начинает выгораживать Ремизова. Это уже, кажется, перебор. Ротмистр переходит к угрозам, но Мейерхольд не сдается и притворяется непонимающим. Он снова начинает болтать о театре. Ротмистр не очень ему верит, но прямых улик против него нет, и его отпускают.
В Пензе тревожно. Не желая искушать судьбу, в начале июня Мейерхольд возвращается в Москву. Сколько перемен за один только год! Окончание театрального училища! Предложение поступить в труппу нового театра! Первый ребенок! Разорение семьи! Чудом избегнутый арест! Ему 24 года. Настоящая жизнь только начинается.
Художественный театр.
14 июня 1898 года! Этот день очень много значил для Мейерхольда и всего его поколения. Достаточно припомнить, что с этого дня начался Художественный театр. Как писал Мейерхольд: «Однажды в летний денек приехали мы с Москвиным на Ярославский вокзал, сели в вагон и отправились в Пушкино».
Начинается открытие с речи Станиславского, речь которого понравилась Мейерхольду горячностью и красотой. До начала работы в Пушкине Мейерхольд видел К. С. Станиславского считанное число раз – теперь он встречается с ним ежедневно.Под началом Станиславского началась работа над «Венецианским купцом». А.А. Санин ставил «Антигону» Софокла. Шла подготовка к «Царю Федору» А. К. Толстого и «Ганнеле» Г. Гауптмана. Работа двинулась энергично, в невиданных темпах. Репетиции шли с 12 часов дня до пяти и после двухчасового обеденного перерыва снова с семи до одиннадцати часов вечера. Мейерхольда восхищают репетиции со Станиславским. Всеволод буквально обожествляет его, называя гениальным режиссером. Кроме репетиций много заботы и труда отнимали монтировочные работы, шитье костюмов, изготовление бутафории. Порядок на репетиции сам собой устроился, присутствовала неизвестная актерам манера игры и работы.
В самом Мейерхольде происходили непонятные ему изменения. После удачных экзаменов, товарищеское признание как вожака и «заводилы», широта открывшихся перспектив, выросшее самоуважение, вскружили голову Мейерхольду. Ближайшее будущее представлялось ему цепью побед. И вдруг все изменилось…Вернулось полузабытое ощущение беспомощности, он чувствовал, что не оправдывает возложенных на него побед.
Театр должен был открываться «Царем Федором Иоанновичем» Алексея Толстого. На главную роль шел конкурс. Мейерхольду дали понять, что он вероятнейший и ближайший кандидат. Со своим безумным воображением Всеволод совершенно в это поверил и не представлял, что может быть иначе, и вдруг – заминка, что-то произошло. Его кандидатура стоит под вопросом. Активно пробуют других. Он потерял почву под ногами, сам засомневался в себе, испугался, смутился, лишился уверенности.
Сначала Станиславский не сомневался, что роль Федора подойдет только Мейерхольду. Но он был еще в раздумьях и решил написать письмо Немировичу-Данченко. Но тот в ответ писал, что Федор – Москвин, и никто лучше него. Мейерхольда его учитель прочил на роль столетнего старца Курюкова.
Мейерхольд был любимцем Станиславского, но тот уже тоже начинает сомневаться. На роль Федора претендуют три актера: Мейерхольд (проводит мысль, что Федор – сын Ивана Грозного), Москвин (его Федору не более года жизни), и Платонов (добродушие и суетливость).
В конце июня Мейерхольд еще не терял надежды. Полному радужными надеждами июню пришел на смену тревожный июль. Регулярные репетиции «Царя Федора» начались 7 июля. И постепенно Мейерхольд чувствует, что почва уходит из-под ног. Кандидатов уже пять, играть будут трое. Мейерхольд постепенно начинает сходить с ума. Он доводит себя до крайней тревоги, не может отвлечься. Во Франции новое обострение драмы – «дела Дрейфуса». Из Пензы приходит известие об освобождении Ремизова. Мейерхольду вдруг страстно хочется перечитать пьесу Гауптмана «Ткачи».
Последняя надежда у Мейерхольда оставалась на приезд из Крыма Немировича-Данченко. Он хотел найти утешения у своего первого учителя. Он считал, что Станиславский плохо знал его, как актера и не сомневался, что Немирович-Данченко будет на его стороне. А все было наоборот: за его кандидатуру стоял Станиславский. А Немирович-Данченко в него не верил.
Владимир Иванович приехал 25 июля. Близилась решающая репетиция на роль Федора, но Мейерхольд узнал, что тот стоит за Москвина, и на ответственную репетицию является с предчувствием уже свершившейся неудачи.
Читает он плохо, не надеется на роль. Работать над этой ролью у него пропал всякий интерес, и когда Немирович-Данченко сухо сказал, что видит Москвина в этой роли, Мейерхольд даже почувствовал облегчение и конец своим мукам. Сам он отрезал от себя эту роль и вновь обрел внутреннее спокойствие.
Мейерхольд пишет в Пензу, что Немирович начинает репетировать «Элиду» Ибсена, где Всеволоду обещана роль больного художника, которую он считает достаточно интересной и заслуживающей внимание.
Но его ждала еще более интересная роль. В эти дни в труппе стало известно о предполагаемой работе над «Чайкой» Чехова. Возможно, Мейерхольд взвесил перспективы этих ролей. Новая надежда – лучшее лекарство от неудачи.
Мейерхольд буквально вырвал роль Треплева у Немировича, и поэтому нам не известны другие претенденты на эту роль.
Но постановка пьесы могла и не состояться. Нужно было согласие автора и Немирович-Данченко пишет Чехову письмо в конце апреля, а затем в первой половине мая еще два. Согласие приходит лишь к концу этого месяца и с довольным нежеланием и сомнением. Немирович продолжает оптимистически настраивать Чехова, и тот уже заинтересован будущим спектаклем.
Уже с августа Немирович-Данченко настойчиво просит автора приехать в Пушкино, где тогда проходили репетиции, и побывать на них. Мейерхольд со страстным нетерпением ждет встречи с любимым писателем.
Тем временем репетиции «Царя Федора» шли уже в так называемом «Щукинском театре» в саду «Эрмитаж». Их вел А. А. Санин. Мейерхольд, в конце концов, получил роль Василия Шуйского. Она далась ему легко, ведь весь он был поглощен ролью Треплева.
9 сентября Чехов впервые пришел на репетицию «Чайки». Драматургу показали только отдельные сцены. Через день он пришел снова, а 12 сентября смотрел в «Эрмитаже» репетицию «Царя Федора». Репетиции произвели хорошее впечатление на Чехова, а новый театр и труппа и того лучше.
12 сентября, сразу после встречи актеров «Чайки» с автором Немирович-Данченко написал Станиславскому, что Чехов немного подправил роль Треплева, сделал ее более мягкой. Главный недостаток Мейерхольда был тот, что он с 1-ого действия начал играть 4-ое. Это тонкое замечание режиссера верно характеризует процесс создания Мейерхольдом Треплева: эмоциональный синтез предшествовал анализу. Актер шел от кульминации к подготовке, от главного к второстепенному.
Во время репетиции было два перерыва: между 28 августа и 3 сентября (переезд из Пушкино в Москву) и после 25 сентября почти на месяц (открытие театра и выпуск первых трех премьер). Таким образом, 26 репетиций, за которые был подготовлен спектакль, разместились на протяжении почти четырех месяцев, поэтому он созревал естественно и органично.
После громадного успеха «Царя Федора» Немирович ждет появления на сцене «Чайки», но все же не спешит. Не все идет гладко – у некоторых актеров не получаются роли, а у театра нет постоянного помещения. Арендовали «Щукинский театр» и саду «Эрмитаж». Но там требовался ремонт, который пошел одновременно с последними репетициями. Не хватало времени, не хватало денег. Тут и стало понятно, что тянуть больше нельзя. Назвать театр решили «Московским Художественным общедоступным».
И вот наступил долгожданный вечер. На открытие театра Мейерхольд играл Василия Шуйского. За два дня до этого «Царь Федор» был поставлен суворинским Малым театром в Петербурге. Как в Питере, так и в Москве спектакль прошел с колоссальным успехом, но московский спектакль оценивался по справедливости выше. В Петербурге – это заслуга актера, в Москве – успех ансамбля и изобретательной режиссуры. «Царь Федор», в сущности, не был еще новаторским спектаклем. Невиданной была общая культура спектакля, его цельность и стилистическая выдержанность, хороший вкус, обдуманность самых маленьких деталей.
Еще меньшей новизной отличались две последующие премьеры театра: «Потонувший колокол» Г. Гауптмана и «Венецианский купец» Шекспира.
Московская пресса одобрительно писала о ролях Мейерхольда: Василия Шуйского и принца Арагонского.
В ноябре были показаны бес всякого успеха «Самоуправцы» Писемского, «Счастье Греты» Марриота и «Трактирщица» Гольдони. Но, к сожалению, кроме «Царя Федора», спектакли нового театра сборов не делали. На «Чайку» никто особых надежд не возлагал. Станиславский считал, что спектакль не готов, но иного выхода не было.
Художественный театр родился.
Чехов.
Накануне премьеры «Чайки» в театре атмосфера тревоженной неуверенности. Все понимали, что от исхода спектакля зависела судьба театра. После неудачно прошедшей генеральной репетиции спектакля сестра М. П. Чехова, обеспокоенная плохим здоровье брата (у Чехова обострение туберкулезного процесса) и тем риском, который брал на себя театр, открыто выражала желание об отмене премьеры. Хоть Станиславский и считал, что спектакль очень сыр и требовал переноса, Немирович-Данченко правильно судил, что весть о переносе премьеры встревожила бы автора не меньше, чем о ее последствиях, а последствия отмены для трепу были равносильны закрытию театра. Следовало идти на риск – другого выхода не было.
На следующий день в восемь часов вечера занавес раздвинулся, но зал был далеко не полон. Все очень волновались, на сцене почти от всех пахло валерьянкой.
Слушали пьесу внимательно, но, как показалось исполнителям, довольно сдержано. И когда кончился первый акт, то на несколько секунд, показавшихся актера вечностью, возникло ощущение полного провала. Не выдержав томительного молчания, актеры двинулись к кулисам. В это время раздался непонятный грохот – взрыв аплодисментов. Актеры застыли, не могли сделать ни одного движения. И когда рабочие подняли занавес никто не смог поклониться. Зато когда занавес вновь закрылся, все бросились обнимать и поздравлять друг друга. Но самый большой триумф был после третьего действия и в конце. Все целовались, поздравляли друг друга, кто-то находился в состоянии шока, кто-то в истерике.
В разгар всех этих оваций на сцену вышел, как всегда внешне сдержанный, Немирович-Данченко и предложил послать автору телеграмму, что вызвало новую бурю аплодисментов.
Все дальнейшие спектакли «Чайки» шли при сплошных аншлагах. По масштабу успеха «Чайка» быстро сравнялась с «Царем Игорем», а затем и обогнала его. Но долго не продержалась. К сожалению, у нас не осталось описания спектакля: Современники восхищались, но не запоминали. А при позднейших возобновлениях спектакль переделывался и что-то потерял.
С ролью Треплева Мейерхольд попадает в журналы, газеты, статьи. Эта роль принесла ему славу, успех.
Позднее постижение актерского мастерства натолкнуло на мысль заняться режиссурой. И Мейерхольд создал такие шедевры как «Горе уму», «Ревизор», «Дама с камелиями», «Любовь к трем апельсинам».
Сноски.
Гладков А. К. Мейерхольд: В 2-х т. \Вступ. ст. Ц. Кин\. -М. Союз театр. деятелей РСФСР, 1990., стр.38.
Там же, стр. 42.
Там же, стр. 42.
Используемая литература.
1. Гладков А. К. Мейерхольд: В 2-х т. \Вступ. ст. Ц. Кин\. -М. Союз театр. деятелей РСФСР, 1990.
2. Моров А.Г. Три века театральной сцены, М., «Художественная литература», 1978.
3. Буклет Филиала Государственного центрального театрального музея имени А. А. Бахрушина музея-квартиры В. Мейерхольда.
4. Записи с экскурсии в музей-квартиру Мейерхольда в Москве.
Ералаш
Хитрый коврик
Если хочется пить...
Девятая загадочная планета Солнечной системы
Приключения Тома Сойера и Гекельберри Финна