Реферат на тему: "Основные мотивы творчества Г. Шпаликова"

Данная  работа посвящена жизни и творчеству Геннадия Шпаликова - кинодраматурга и поэта - одного из самых малоисследованных авторов периода “оттепели”, человека трагической судьбы, сложного мировосприятия, писателя, который в своих произведениях не только чутко уловил эмоциональную общественную атмосферу своей эпохи, но и выразил многие противоречия окружающей его действительности.

Геннадий Шпаликов при жизни был известен в основном как талантливый сценарист (“Я шагаю по Москве”, “Мне двадцать лет”, “Ты и я”), автор песен и - в меньшей степени - как режиссер (“Долгая счастливая жизнь”). Его же собственно литературные произведения - стихи, рассказы, пьесы, дневники, романистика - долгое время оставались как бы “за кадром” и для широкой читательской массы были практически недоступны. (О причинах подобной недоступности - ниже.) Единственная книга, выпущенная небольшим тиражом через пять лет после смерти Шпаликова, “погоды” не сделала и известности ему не принесла; вплоть до конца 90-х годов прошлого века его имя мало что говорило даже многим искушенным в своем предмете специалистам-филологам.

Однако в последнее время произведения Геннадия Шпаликова начинают усиленно издавать. Только за последние четыре года - три полновесных книги, не считая множества журнальных и газетных публикаций. При этом издаются не только известные и малоизвестные его творения; выходят вещи, заставляющие значительно “подкорректировать” современные представления о “герое” той эпохи вообще и о Шпаликове в частности. В связи с этим сегодня мы можем говорить не просто о возвращении, но - в большой степени - и об открытии нами этого интересного и своеобразного автора.

Актуальность выбранной темы исходит, прежде всего, из малой филологической исследованности творчества Геннадия Шпаликова.  Его сценарии, повести для кино, кинороманы могут быть рассматриваемы как полноценные литературные произведения и, наряду со стихами, рассказами, дневниковой прозой составляют единый художественный «шпаликовский мир».

По сути своего творческого дарования и даже по самой “манере жить” Шпаликов был поэт-лирик. Ему свойственно глубоко личностное восприятие окружающей действительности, и мир, представленный в его творчестве, - мир субъективный, а порою подчеркнуто странный, парадоксальный. С другой стороны, этот мир оказывается чрезвычайно близок многим и очень многим поэтам, художникам, режиссерам, читателям, зрителям... Как заметил в одном из интервью режиссер Сергей Соловьев, “первое, что приходит на ум при упоминании о “шестидесятниках” - это песни Булата Окуджавы и фильм “Застава Ильича”.  

Геннадий Шпаликов относится к числу поэтов, в творческом наследии и судьбе которых большое значение имеет “жизнетворчество”. Во многих его произведениях (включая сценарии!) “я” лирическое и “я” биографическое часто почти сливаются: то, что было предметом, явлением жизни автора, становится объектом его творчества, и - наоборот.

 ГЛАВА 1. ЖИЗНЬ

§1. Пророчество. Сценарист Наталья Рязанцева - первая жена Шпаликова - вспоминает: “Мы ходили на Ваганьково, где похоронили его бабушку, пустынное, тихое, зимнее Ваганьково пятьдесят девятого года, и он сказал, что проживет до тридцати семи лет, потому что дольше поэту жить неприлично”.

Так оно и случилось.

Сегодня, через много лет после смерти Шпаликова, многие строки его стихов, дневников, писем действительно звучат пророчески. Кажется, что он предвидел не только способ, каким уйдет “в мир иной” (юношеская пьеса “Человек умер”), но и свою посмертную судьбу (стихотворение “Ах, утону я в Западной Двине...” и др.). В жизни Шпаликова, как, впрочем, у многих и “до” и “после” него, сбылось предостережение его любимого поэта - Пастернака: “Никогда не предсказывайте свою трагическую смерть в стихах, ибо сила слова такова, что она самовнушением приведет вас к предсказанной гибели”.

Так оно и случилось 1 ноября 1974 года, в Доме творчества “Переделкино”.

§2. Биография. Геннадий Федорович Шпаликов родился 6 сентября 1937 года в городе Сегеже (тогда - Карело-Финская АССР), в семье военного инженера. В одном из дневников поэт пишет: “Младенчество свое помню плохо. До пяти лет - туман...”3 Вскоре семья переезжает в Москву. Затем - война, эвакуация в Киргизию, возвращение в столицу... В 1945-м , почти в самом конце войны, в Западной Польше погиб его отец - Федор Григорьевич. Позднее Шпаликов запечатлеет эти годы во многих своих “ностальгических” стихах и рассказах, в сценариях (“Я родом из детства”, “Летние каникулы”); разговор главного героя со своим погибшим отцом станет одной из ключевых, наиболее пронзительных сцен фильма “Мне двадцать лет”.

После войны как сына погибшего офицера  Шпаликова направили учиться в Киевское суворовское военное училище. В училище, кроме всего прочего, он редактирует газету, пишет стихи, аккуратно ведет дневник. Примечательна одна из записей тех лет (тетрадь 1955 года): “Большая радость. Девчонки 80 школы пели хором мою “Запрещенную любовь”. Во-первых, песню сразу же запретили, во-вторых, наказали исполнителей, в-третьих, песенка до обморока разозлила ихнее начальство. Вывод - попал в точку. Это и есть использованное оружие, точное воздействие стиха. Для меня - почти счастье...” Тогда же - в республиканской украинской газете “Сталинское племя” - стихи Геннадия Шпаликова были впервые опубликованы.

Я сегодня стал литературой
Самой средней, очень рядовой.

После суворовского - Московское военное училище. Там, в ходе батальонных учений, он получает тяжелое ранение ноги и признается негодным для дальнейшего обучения, отчисляется по состоянию здоровья. На этом военная карьера Геннадия Шпаликова была закончена. Но ее “отголоски” мы будем постоянно встречать на страницах его произведений. Несмотря на большое количество ироничных стихов по поводу армии вообще, уважение к людям в погонах Шпаликов сохранил до конца жизни, чему немало способствовало “семейное окружение”: кроме отца, офицером был его отчим, дядя (брат матери) - известный генерал-полковник С.Н.Переверткин (участник обороны Москвы и взятия Берлина, погиб в авиакатастрофе).

В августе 1956 года Шпаликов поступил во Всесоюзный государственный институт кинематографии (ВГИК). “Пройдя чудовищный конкурс, я попал в один из самых интересных институтов. Радости не было, легкости тоже. Ответственность за будущее и настоящее - это самое главное в мыслях и тогда и сейчас. Как-то все сложится впереди”, - писал он впоследствии. И все же...

Годы учебы на сценарном факультете стали для него не просто хорошей “литературной” школой. Шпаликов, предыдущие девять лет своей жизни, с детских лет, так или иначе, связанный с армией (военная форма, дисциплина, субординация, казарма и т.д.), неожиданно оказался в центре самых разнообразных свобод и вольностей.  Шпаликов знакомится с людьми, дружба с которыми пройдет через всю его жизнь, кому он посвятит многие стихотворения, кого он просто сделает героями своих произведений. Это режиссер Юлий Файт, сценарист Павел Финн, оператор Александр Княжинский, художник Михаил Ромадин, поэтесса Белла Ахмадулина... В круг его интересов входят Хемингуэй и Ремарк, Пастернак и Олеша, Феллини.

Друзья Шпаликова вспоминают: “Существование его в те годы конструировалось как бы из эпизодов его будущих сценариев. Легких и веселых переездов с квартиры на квартиру с томиком Пастернака под мышкой, беспечального студенческого безденежья, когда деньги все же добывались каким-то неведомым алхимическим путем, таинственных путешествий в другие города вослед за любимой, ночных шатаний и дурачеств...”Ничто из увиденного не проходило для Шпаликова даром, все шло в “дело”, т.е. - в творчество (поначалу и - прежде всего - в стихи). Невидимо для других в его душе совершалась тонкая и сложная работа: он впитывал в себя дух времени. Вся его жизнь, окружение, интересы, увлечения, привязанности, просто мысли по тому или иному поводу, станут в будущем материалом его, “шпаликовского”, кинематографа.
Опьянение свободой - так можно было бы назвать этот период его жизни. Именно “оттуда” пришла легкая, по-доброму ироничная, часто парадоксальная, но всегда светлая “атмосфера” его первых киноработ: “Трамвай в другие города”, “Причал”, “Звезда на пряжке”, “Я шагаю по Москве”. Именно эту “атмосферу” более всего ценили режиссеры - Ю. Файт, В. Туров, Г. Данелия.
Впрочем, “благополучие” и “свобода” тех лет были в достаточной степени относительными. (Так, первой “реализованной” киноработой Шпаликова должен был стать “Причал” (1960). Сценарий уже утвердили к постановке на “Мосфильме”, когда молодой режиссер В. Китайский, который должен был ставить фильм, неожиданно покончил с собой.) В дневниках Шпаликова существует немало записей, говорящих о сложных, противоречивых отношениях поэта с самим собой и с окружающими. В тетради воспоминаний “Лето 1958 года” читаем: “Меня успокаивает мысль, что все эти годы, трудные, бестолковые и ужасно длинные, - все это только начало”.

По-настоящему переломным этапом в творчестве Шпаликова стала его работа с кинорежиссером Марленом Хуциевым. Хуциев, уже хорошо известный по фильмам “Весна на Заречной улице”, “Два Федора”, был значительно старше Шпаликова, но взгляды их на жизнь и на современный кинематограф во многом совпадали. “Они трудились как проклятые”, и фильм “Мне двадцать лет” (1965), созданный в результате этого сотрудничества, стал подлинным шедевром советского кино, знамением 60-х. Работа над ним шла в общей сложности около трех лет. (Первый вариант картины, снятый еще в 1963 году, принят не был.) Судьба фильма складывалась непросто, его обсуждали, много критиковали, о нем спорили. На экране появились три молодых человека, в которых - с характерной для времени “оттепели” остротой - проявились критическое отношение к себе, непримиримость к духовной пустоте, презрение к неправде. Проблемы взаимоотношений “отцов и детей”, новая поэзия, человек и его место в мире - эти и другие темы получили как бы новое звучание. Сегодня многие “идеи” фильма кажутся нам наивными, но тогда, в середине 60-х, Хуциев и Шпаликов “пробили” оболочку старого кинематографа, дали толчок для серьезных размышлений.

Картина “Мне двадцать лет” сразу же и безоговорочно сделала Шпаликову “имя”. Он стал известен, ценим; режиссеры почувствовали в нем писателя со “своей” темой. В 1965 году В. Туров ставит “Я родом из детства”, а годом позже Шпаликов и сам поставил фильм - “Долгая счастливая жизнь”. Это его единственная режиссерская работа. Правда, в широкий прокат фильм тогда не попал, но зато получил премию на фестивале авторского кино в Бергамо (Италия), - международное признание, о котором любой художник в СССР в те годы мог только мечтать. (Говорят, что присутствующий на фестивале Фрэнсис Коппола, когда смотрел финал шпаликовской картины, плакал как ребенок!)

Вообще, это время (1962-1966 гг.) в плане творческой реализации (признания) было для Шпаликова наиболее продуктивным: 6 фильмов за 5 лет плюс большое количество песен, также использованных в различных кинокартинах. Некоторые песни, ставшие популярными, приносили вечно безденежному автору небольшой доход. Как-то раз, переживая очередные финансовые затруднения, Шпаликов сказал: “Если бы я с каждого, кто поет “А я иду, шагаю по Москве”, собрал по рублю, я бы стал миллионером”.

В 1962 году Шпаликов расстается с Н. Рязанцевой и связывает свою судьбу с актрисой Инной Гулая (1940-1990). Через год, 19 марта, у них родилась дочь Даша - наиболее частый адресат (и героиня!) стихотворений последних лет жизни поэта и одно из главных действующих лиц киноромана “Прыг-скок, обвалился потолок”. Леонид Нехорошев пишет: “Помню, как на одном очень важном и зубодробительном совещании “по вопросам искусства”, где прорабатывались и его картины, Шпаликов, выйдя на трибуну, не стал каяться и обещать, а, открыто улыбнувшись залу, просто сказал: “Я сегодня такой счастливый... У меня родилась дочь”.

К 1967 году в “архиве” Шпаликова было уже более двух десятков поставленных и непоставленных сценариев. Среди последних - “Все наши дни рождения”, “Летние каникулы”, “День обаятельного человека”... Он успел много поездить по стране, побывал в Арктике (на Таймыре), познакомился с большим количеством интересных людей, современников - “героев” своего времени. Некоторые из них, как признавался Шпаликов впоследствии, “почти без литературной обработки” становились действующими лицами в его сценариях. Одним из ближайших друзей Шпаликова в те годы стал известный писатель Виктор Некрасов (“В окопах Сталинграда” и др.)

В 1967 году в жизни и творчестве Шпаликова наступил кризис. Связан он прежде всего с глубоким разочарованием поэта - как в окружающей действительности, в “былых идеалах”, так и в самом себе. Сложные взаимоотношения в семье, хроническое безденежье, масса долгов, бытовая неустроенность и - параллельно - жесткий, резко-критический пересмотр собственного творчества. В дневниках, в письмах к друзьям он все чаще говорит о невозможности для него “писать в старом русле”, о необходимости “убежать” от сложившихся в сознании стереотипов, переломить ситуацию. В письме к Ю. Файту Шпаликов довольно резко называет новую советскую волну “дешевкой”, а 1966 год - “концом” своих “прежних завоеваний”.

Так или иначе, но за четыре последующих года у Шпаликова не вышло ни одной серьезной кинокартины. Он перебивался случайными заработками, писал сценарии к мультфильмам3, пытался устроиться на “штатную” должность... И - очень много работал (в основном - “в стол”). Одним из литературных “проявлений” этого периода жизни поэта, помимо стихов и рассказов, стал его незаконченный роман “А жизнь - прекрасна, как всегда...” (1968) - пожалуй, самое своеобразное, почти пост-модернистское произведение Геннадия Шпаликова. По композиции, по языку, по набору заложенных в нем проблем и идей, роман не только выбивается из общего контекста шпаликовского творчества; он не похож ни на одно известное произведение советской литературы 60-х или даже 70-х годов вообще. Разве что у постмодернистов 80-90-х можно наблюдать “нечто подобное”.

Плодом кинодраматургических исканий Шпаликова стал в 1970 году фильм Ларисы Шепитько “Ты и я” (у Шпаликова - кинороман “Пробуждение”). Несмотря на то, что сценарий был значительно сокращен, несмотря на массу организационных и других трудностей, фильм “получился”. В “Разрозненных заметках” Шпаликов пишет: “Шепитько прочла точно. В разрозненных внешне вещах угадала или почувствовала общность замысла, настроения”. Гениальная музыка Альфреда Шнитке, гениальная игра актеров - Л. Дьячкова, Ю. Визбора, А. Демидовой... Фильм этот, далеко, конечно, не столь популярный и известный, как “Я шагаю по Москве” или “Мне двадцать лет”, Шпаликов за год до смерти назвал своей лучшей работой в кино.

Впрочем, последняя его работа - “Пой песню, поэт” (1972 г., режиссер Сергей Урусевский), о Сергее Есенине...

Драматург Александр Володин вспоминает: “У каждого свое страдание. Геннадий Шпаликов, писатель светлого молодого дара, в течение двух-трех лет постарел непонятно, страшно. Встретились в коридоре киностудии. Он кричал - кричал! - “Не хочу быть рабом! Не могу, не могу быть рабом!.. (Далее нецензурно)”. Он спивался. И вскоре повесился”.

Если судить по дневниковым записям, мысли о смерти преследовали поэта с 1967 года, но в начале 70-х они приняли особенно “навязчивый” характер. Смерть, существовавшая прежде в его творчестве как пародия (пьеса “Человек умер”), как сказка (пьеса “Гражданин Фиолетовой республики”), как “повод пофилософствовать” (стихотворение “Я сидел на скамейке...”, главы незавершенного романа), стала приобретать все более реальные черты. 22 июля 1971 года Шпаликов пишет первое “прощальное” письмо. Смерть, как ближайшая неизбежность, пронизывает стихи 1974 года. Самоубийством (самосожжением!) заканчивает жизнь героиня его последнего киносценария “Девочка Надя, чего тебе надо?”

Белла Ахмадулина пишет: “Я видела его последние, вернее, предпоследние дни. Трагическая, как бы несбывшаяся жизнь, совершенное одиночество, лютая унизительная нужда”. А еще - отсутствие “определенного места жительства”, алкоголизм, частые “приводы” в милицию, разлад в семье, скандалы на киностудии, разрыв с лучшими друзьями... И чувство глубокой личной вины за все, что происходит.

За несколько дней до смерти Шпаликов нацарапал на клочке бумаги четверостишие:

Не было ни снега,
Ни травы,
А душа убыла
На “увы”.

Было ему 37. Похоронили его на Ваганьковском кладбище. Мама - Людмила Никифоровна - пережила сына на 11 лет.

§3. Дитя шестидесятых. Геннадия Шпаликова, получившего известность в основном в качестве кинодраматурга, мы, тем не менее, называем по преимуществу поэтом, что - не случайно. Ибо - сценарист, режиссер, писатель, бард - он был прежде всего поэтом: поэтом по творчеству, по судьбе, по способу существования. Поэтом, как сейчас говорят, “по жизни”. Лиризм, живший в его душе, беспрестанно и неутомимо искал выражения в различных литературных формах (Шпаликов перепробовал почти все жанры), но не в меньшей степени он искал себе выхода и в самой жизни. Проявления этого “жизненного лиризма” у Шпаликова могли быть самые разные.

Александр Митта вспоминает: “Он был неправдоподобно красив. Фотографии сохранили только правильность и мужскую привлекательность его лица. Но они не способны передать волшебную смесь доброты, иронии, нежности и сдержанной силы, которая была его аурой... Он был бескорыстен, как ребенок”.

При внешней мужественности - как ребенок...

“Детскость” мировосприятия, отношения к жизни отмечали в Шпаликове почти все, кто сколь-нибудь близко с ним общался. Она проявлялась почти во всем: в умении знакомиться с людьми, в искреннем, непосредственном интересе к “не важным”, на первый взгляд, явлениям окружающего мира, в способности увлекаться “чем попало”, в манере стихосложения, в отношении к вещам и деньгам...
Наталья Рязанцева об этой стороне характера Шпаликова пишет: “Первый свой аванс Гена швырнул под потолок и наблюдал, как бумажки планировали. Он одного не понимал - почему слова должны обращаться в деньги, то есть в вещи, и досада его по этому поводу была серьезной, мучительной, глаза разбегались беспомощно. Почему не наоборот?”

При необходимости Шпаликов был готов снять с себя и отдать “последнюю рубаху”, пожертвовать единственным рублем даже для чужого, абсолютно постороннего ему человека. Не замечая подобного “христианства” в окружающих, он искренне недоумевал, “по-детски” обижался. Подобное бескорыстие не носило, конечно, какого-то религиозного, “принципиального” характера; оно было свойственно ему органически. И оно всегда составляло проблему для его семьи.

Другая особенность личности Геннадия Шпаликова - любовь к разного рода розыгрышам и мистификациям. Василий Ливанов рассказал: “Как-то я захожу к нему, а он говорит: “Ты давно не видел мою библиотеку, посмотри”. Открываю первую попавшуюся книгу. На первой странице надпись: “Гена, верю в тебя! Лев Толстой!” Беру другую: “Потрясен. Кланяюсь. Благодарный Достоевский”. Еще одну: “Гена, не забывай наши разговоры об искусстве. Твой Пастернак...”
Впрочем, столь невинный, юмористический оттенок носили далеко не все его “мистификации”. По воспоминаниям Сергея Соловьева4 , Шпаликов часто “удивлял” окружающих всякими поступками, убедительного объяснения которым не мог дать даже он сам. Однажды, в самый разгар работы над кинофильмом “Я родом из детства”, когда присутствие сценариста на площадке было особенно необходимо, Шпаликов куда-то исчез. Прошел день, два... (Все волнуются, обзванивают больницы и морги, режиссер В. Туров “сходит с ума”.) На третий день из Ялты приходит телеграмма следующего содержания: “Жив-здоров, вышлите денег, Гена”. По приезде на вопрос о причинах отсутствия Шпаликов с “детской” непосредственностью ответил: “Мне было необходимо увидеть море”.

Такие - спонтанные, малопонятные для окружающих и для него самого - “деяния” он совершал на протяжении всей жизни. Так он однажды осенью, с риском погибнуть, “ни с того, ни с сего” прыгнул с высокого моста в реку. Так, на премьере фильма “Крах” в Доме кино, он, “сам от себя того не ожидая”, выступил “в защиту” контрреволюционера Савинкова1 - “отрицательного” героя кинокартины (работники КГБ, присутствующие на просмотре, долго не могли сообразить, что это было - продуманная провокация или пьяная выходка известного кинодраматурга; по счастью решили, что все-таки “выходка”). И т.д.

На всех этих фактах, а вернее - чертах характера Шпаликова, не стоило бы останавливаться так подробно, если бы они не отразились в полной мере на его творчестве. Впрочем, и сами эти “факты”, как увидим позднее, довольно часто становились у поэта “фактами литературы”...

Не верю ни в бога, ни в черта,
Ни в благо, ни в сатану,
А верю я безотчетно
В нелепую эту страну.

Она чем нелепей, тем ближе,
Она - то ли совесть, то ль бред,
Но вижу, я вижу, я вижу
Как будто бы автопортрет2.

Автопортрет. Шпаликов был “плоть от плоти” человеком шестидесятых годов, сыном своей страны и - своего времени. “Я отношусь серьезно к революции, к песне “Интернационал”, к тридцать седьмому году, к войне, к солдатам, и живым и погибшим, к тому, что почти у всех вот у нас нет отцов”, - говорит он “устами” Сергея - героя киносценария “Мне двадцать лет”.

И еще. “Он удивительно знал и понимал город, язык улиц, всю простоту и отсутствие условностей вольной городской жизни. С одной стороны - Пушкин, Лев Толстой, декабристы - но тут же: маечки-футболочки, ребята с фабричных окраин - все соединялось внутри Шпаликова в какой-то странный, но драгоценный сплав”, - так говорит о поэте Павел Финн. “Сплав” этот, часто действительно - “странный”, нашел применение как в поэзии, так и в кинодраматургии. Во всем, за что бы ни брался Шпаликов, он всегда искал возможностей для новаций, для острых и необычайных ходов, поворотов. В своих творческих исканиях он постоянно “смешивает” размеры, стили и жанры, комическое у него переходит в трагическое, а трагедия - в фарс... (Подобного рода “девальвацией форм” не затронута у него, пожалуй, только тема Великой Отечественной войны.) Такие “игры со Словом” во многом, конечно, объясняются “спецификой” литературы эпохи “оттепели”, но в творчестве Шпаликова они проявились особенно остро.

Творчество. §1. Поэзия. Долгое время стихи Геннадия Шпаликова были знакомы только узкому кругу читателей - друзей, знакомых, коллег по работе. Как уже отмечалось, сам поэт не слишком стремился быть напечатанным в официальных изданиях; к своей поэзии он относился скорее как к невинному увлечению, считая ее своеобразной формой дневника. Другое дело - его песни. “А я иду, шагаю по Москве”, “Городок провинциальный”, “Палуба” и др. - все эти песни (впрочем, безотносительно к их автору) популярны в народе и по сей день.

Сегодня стихи Шпаликова появляются в журналах, выходят отдельными сборниками, читаются со сцены и телеэкрана; композиторы пишут на них музыку. И, окинув взглядом весь пласт его поэтического творчества, можно смело сказать: поэт создавал и создал собственную поэзию - некую хрупкую, обворожительную сферу, имя которой... “поэзия Шпаликова”.

Он начал писать стихи, находясь в Киевском суворовском военном училище. Произведения этого, “ученического”, периода относятся в основном к разряду литературных опытов. Подавляющее большинство их - подражания Маяковскому (поэт для молодежи того времени - культовый): акцентный стих, мощные, цветастые метафоры, неожиданные сравнения, гиперболы. Даже в названиях стихов этих лет можно найти параллели с творчеством Маяковского: “Обвинение дождю”, “Редкое сновидение, или Жалко, что не в жизни”, “Надоело!” Например:

Кто там, на небе,
давай разберись,
Пожалуйста,
не авральте.
Нам же не сеять
китайский рис
На заливном
асфальте. (“Обвинение дождю”.)

Очень скоро Шпаликов откажется от такой “манеры версификации”, останется, разве что, склонность к неточным, вычурным рифмам; но уже в ранних его стихах можно отметить, во-первых, тяготение к пейзажной лирике; во-вторых, обилие “частностей”, деталей, которые, обрамляя стихотворение, для раскрытия его главной мысли вроде бы вовсе и не служат. (Как некое музыкальное сопровождение к какой-либо пьесе, они могут существовать сами по себе, вне ее.)

Еще одна характерная особенность его поэтического творчества, проявившаяся уже в те годы, - почти полное отсутствие “запретных” для поэзии тем. По принципу “что вижу - о том пою”, Шпаликов находит объекты для “воспевания” сплошь и рядом: в любви и дружбе, в погоде, в чтении Маяковского, в строгом армейском распорядке, в самых банальных явлениях и предметах. Яркий тому пример - стихотворение, которое называется “До невозможного вкусные пирожки”. Заканчивается оно так:

Рассказывать об этом можно
И в стихах
и устно,
Пирожки до невозможного
Вкусные.

Тематика его ранних стихов достаточно разнообразна, но все их отличает оптимизм, юмор; порою - “бунтарское”, но всегда радостное, светлое отношение к миру, когда радость черпается из самого процесса жизни:

Воздух
дождем промыт,
Всей грудью
можно дышать -
Счастье,
которого мы
Привыкли не замечать. (“Жизнь”.)

Позднее любимым (“настольным”) поэтом Шпаликова станет Борис Пастернак, что естественно скажется на его творческой манере.

Известно, что “Пастернаку подражать невозможно, им можно только переболеть”. Шпаликов - “переболел”. Наталья Рязанцева вспоминает: “Гена любил Пастернака и всякие предмет и состояние освящал его строчками. Освещал и освящал”. Но - в случае Шпаликова - влияние одного поэта на творчество другого выглядит в достаточной степени завуалированным. Шпаликов хорошо изучил поэзию Пастернака, полюбил его как мастера, на всю жизнь, но прямых, видимых параллелей в их творчестве мы не найдем. И здесь необходимо сделать небольшое отступление.
Юрий Тынянов говорил, что в поэтическом мире Пастернака существенное значение имеет случайность; случайность и многопредметность, отрицающая иерархию. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что где-то здесь и находится линия соприкосновения двух поэтов. Мысль (взгляд) Шпаликова зачастую переходит с предмета на предмет по какому-то ему одному известному принципу, и ни один из последующих предметов не более велик и важен, чем предыдущий.

Забегая вперед, отметим только, что у Пастернака за наслоением вещей и явлений, при отсутствии между ними иерархии, мы, тем не менее, всегда чувствуем фигуру Бога. В творчестве Шпаликова этой “фигуры” нет. (Хотя “богоискательство” как таковое присутствует!)

Кроме Пастернака в поэзии Шпаликова очень хорошо прослеживается связь с творчеством обэриутов (Д. Хармс, А. Введенский и др.), но связь не генетическая, не от традиции, а - мировоззренческая, идущая от схожести (“детскости”?) мировосприятий. Как и у обэриутов, в поэтическом представлении Шпаликова мир - хаос, лишенный “управляющей руки”, а зачастую - и логики. Хотя “набор настроений” у Шпаликова и обэриутов в достаточной степени разный. Возможно, в “его” поэтическом мире больше добра.

Для примера подробно разберем одно из самых известных стихотворений Геннадия Шпаликова “Я шагаю по Москве...” (1963 г.)
Я шагаю по Москве,
Как шагают по доске.
Что такое - сквер направо
И налево тоже сквер.

Обычная ситуация: поэт гуляет по городу, входит в сквер, смотрит на окрестный пейзаж.
Здесь когда-то Пушкин жил,
Пушкин с Вяземским дружил,
Горевал, лежал в постели,
Говорил, что он простыл.

Увидев знакомое здание, поэт не просто меняет угол зрения, но и всю мыслимую обстановку. Теперь он уже целиком и полностью занят Пушкиным и “историей”, которая когда-то “якобы” с Пушкиным произошла. И далее:

Кто-то, я не знаю кто,
А скорей всего, никто,
У подъезда на скамейке
Человек сидит в пальто.

Человек он пожилой,
На Арбате дом жилой.

Но вот уже и Пушкин исчезает из поля зрения (мышления) поэта. Теперь его занимает некий незнакомец - пожилой и в пальто. Этот человек привлекает его внимание к дому на Арбате, и далее автор делает “гипотезы”, что’ бы такое могло в этом доме происходить.

В доме летняя еда,
А на улице среда
Переходит в понедельник
Без особого труда.

Интерес к происходящему в доме резко сменяется утверждением о скоротечности времени. И непонятно: то ли это время так быстро летит (была среда, и вдруг - понедельник), то ли это окружающая среда стала понедельником. Так, переводя взгляд с предмета на предмет, думая о том и об этом, поэт неожиданно останавливается на самом себе:

Голова моя пуста,
Как пустынные места.
Я куда-то улетаю,
Словно дерево с листа.

(Не лист с дерева, а наоборот.) Пейзажи, здания, воспоминания прошли перед глазами героя, не оставив в нем никакого следа; Пушкин и незнакомый человек, сквер и дом на Арбате - все смешалось. Он “прошел по доске”, дальше - только падение, полет. Круг замкнулся.
Стихотворение это, имеющее форму детского стишка или песенки-считалки, тем не менее, очень важно для понимания Шпаликова; в нем - в сжатой форме - проявились основные черты всего его творчества.

Во-первых, можно заметить, что в стихотворении нет ни одного “общего” утверждения - философской мысли, житейской мудрости, просто банальной сентенции; все построено на многочисленных деталях, “частностях”. (В прозе Шпаликова это проявится как “боязнь общих мест”.) Поэт не рефлексирует, он двигается, наблюдает, живет. И он - летает.

Во-вторых, стихотворение, что называется, “фрагментарно” (сценарно!); оно состоит как бы из фрагментов, кусочков действительности, каждый из которых представляет собой отдельную маленькую историю. Перед глазами читателя, как на экране, проходит довольно необычная кинохроника: сквер - Пушкин - незнакомец - дом на Арбате - летняя еда - понедельник - дерево...
В-третьих, герой стихотворения, набор ситуаций и сама действительность, его окружающая, мягко говоря, “странны”. Комментариев здесь особых не требуется, ибо странны даже (и прежде всего) эмоции героя по поводу тривиальных, на первый взгляд, предметов и явлений: удивление (“Что такое - сквер направо и налево тоже...”), интерес (во всем доме его заинтересовала почему-то только некая “летняя еда”) и т.д.

По настроению это стихотворение - ироническая грусть (грустная ирония); пожалуй, самое “привычное” настроение “взрослого” Шпаликова...

В какой-то мере Геннадий Шпаликов оказался преемником той традиции, которая получила в литературоведении название поэтики ассоциаций (Фет, Анненский, Блок, Пастернак, Вознесенский и др.). Ассоциации - связи, которые непроизвольно возникают в психике между несколькими представлениями, образами, предметами; поэт пишет так, словно “напрямую” заносит на бумагу чувства и мысли, возникающие под влиянием “случая”. “И чем случайней, тем вернее...”

Любимая, все мостовые,
Все площади тебе принадлежат,
Все милиционеры постовые
У ног твоих, любимая, лежат.

Они лежат цветами голубыми
На городском, на тающем снегу.
Любимая, я никакой любимой
Сказать об этом больше не смогу. (“В Ленинграде”.)

Милиционеры - голубые цветы, лежащие у ног любимой девушки. Такого рода метафоры могут быть вызваны только остросубъективным восприятием действительности. Поэт в подавляющем большинстве своих стихов совмещает “я” лирическое и “я” реальное, биографическое. Его лирический герой - это он сам; его жизнь, интересы, увлечения и привязанности становятся материалом его поэзии... (Впрочем, как утверждал Шпаликов, “нередко поэзия предшествовала жизни”, предвосхищала ее.)

Еще одна особенность “взрослого” Шпаликова - “склонность” к словотворчеству. Точнее - использование “привычных” слов в каких-то новых, необычных синтаксических конструкциях и формах. Шпаликов, по всей видимости, неплохо знал творчество Велимира Хлебникова, во всяком случае, он часто задействовал строки его произведений в качестве эпиграфов. Разница между ними - “методологическая”. Хлебников подходит к словам как ученый (система “звуковых кодов” и т.д.). Шпаликов - как артист или как ребенок; он словно бы “жонглирует”, играет словами и их значениями, ставит их в той или иной последовательности, вне всякой видимой системы и - наблюдает за результатом:

Мне никто не помешал,
Только я все смешивал,
От себя я улетал -
К лешему.

Леший мой, переживу,
Ты меня, не лешего,
Лишнего, Олешую,
Не разжуй, пережую.

Пережуй, как яблоко
Или же как облако.
Было это около, -
Просто и легко. (“Олеше”.)

Как видим, сочетания слов подбираются так, чтобы они были созвучны фамилии адресата. При этом “всплывает” масса “незапланированных” значений и смыслов.

Говоря об эволюции Шпаликова как поэта, необходимо сказать также об интонации его стихов. Начав с подражаний Маяковскому, Шпаликов позднее сменил интонацию с ораторской на говорную, и, в некоторых случаях, - до напевной:

Там, за рекою,
Там, за голубою,
Может, за Окою -
Дерево рябое. (“Сон”.)

Интонация вообще имеет в лирике очень важное значение, а в поэзии Шпаликова - особенно. Обилие риторических вопросов, речевых пауз, частая смена ритма в некоторых его стихах заставляют порой несколько раз “объективно” сменить интонацию на протяжении одной-двух строф. Парадокс здесь заключается в том, что, несмотря на такую “разорванность”, стихи Шпаликова, тем не менее, очень мелодичны. Более того, один из “стержней”, на которые нанизана вся его лирика, - это песенное начало.

Известно, что очень многие ранние (и не только) стихи автор пел под гитару под несложный, порою случайно подвернувшийся, мотив. Вспомним его знаменитую “Палубу”:

На меня надвигается
По реке битый лед.
На реке навигация,
На реке пароход.

Пароход белый-беленький,
Дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали -
Целовались с тобой.

Но зачастую даже те стихи, которые писались “как стихи”, очень хорошо кладутся на музыку. “Ах, утону я в Западной Двине...”, “Долги”, “Остается во фляге...” и мн., мн. др. стихотворения уже гораздо позже, после смерти автора, стали песнями. На некоторые из них различными композиторами написаны не один, а два или три варианта мелодии! (В творчестве Сергея и Татьяны Никитиных, некоторых менее известных бардов Шпаликов - поэт “культовый”; так, немало песен на стихи Шпаликова часто исполняет со сцены киноактер Дмитрий Харатьян.)
Что отличает песню как таковую от стихотворения “в чистом виде”? Звучность, мелодичность слов и звукосочетаний, некая правильная их расстановка, когда текст “сценарно” разбит на самостоятельные фразы, в каждой из которых содержится своя “доля” общего смысла песни; иначе ее будет просто “не спеть”. Того же Бродского, с его вычурным синтаксисом, переносами, “длиннотами” и проч., положить на музыку бывает очень сложно, сама структура стиха препятствует этому. Иное - поэзия Шпаликова.

За стеною на баяне -
“Степь да степь кругом...”
Что тоскуешь, окаянный,
И о ком? (“За стеною на баяне...”)

Можно также сделать вывод, что Шпаликову были близки традиции так называемого городского романса и песенного фольклора вообще. В его стихах мы встречаем много оттенков живой, разговорной речи и интонации. Следующее стихотворение, приводимое полностью, наглядно демонстрирует целый ряд характерных для Шпаликова стилистических приемов и средств.

- О, как немного надо бы,
пошли с тобой по ягоды,
а хочешь - по грибы?..

- Я рада бы, я рада бы
и до китайской пагоды -
ах, если б да кабы.

Гадать бы мне по линиям
руки - или по лилиям:
то тонут, то всплывут.

А я бреду по просеке,
а вы чего-то просите,
а я ни там, ни тут.

Стихотворение построено как диалог (он и она). Междометия, просторечья, повторы - все это неотъемлемые элементы шпаликовской поэтики. Шпаликов часто использует диалог, но не в обычном понимании этого слова; чаще всего это некое житейское рассуждение, разговор автора с самим собой; поэт сам задает себе вопрос и сам же на него отвечает. Еще чаще в его стихах встречаются обращения (причем иногда “объекты обращения” сменяются с калейдоскопической быстротой, наслаиваются друг на друга так, что форма обращения теряет всякий смысл).
Шпаликов не был “литературным” поэтом, хотя в его стихах постоянно встречаются цитаты из Пушкина, Гоголя, Лермонтова и др. “классических” авторов. Почти всегда такие цитирования окрашены юмором, иронией, но иронией своеобразной, “шпаликовской”. Она, являясь скорее “тропом”, чем “методом”, вплоть до конца 60-х едва ли несет в себе какой-то ярко выраженный “негатив”, “отрицательную” подоплеку. (В своей прозе Шпаликов именно посредством иронии делит все явления жизни на “внешние” и “внутренние”; но он редко наделяет их знаком “хорошо\ плохо”; ирония его прозы - ирония Лоренса Стерна.) Например:

Буря мглою - мы без света -
Небо кроет - все впотьмах! (“Сто ворон и сто сорок...”)

Или:

Тиха украинская ночь...
В реке не надобно топиться,
Тону! - а телу не помочь, -
До середины даже птица
Не долетит, а человек -
Куда до птицы человеку... (“Живет актриса в городе Москве...”)

Вообще, ирония и некоторый нигилизм, проявившиеся в творчестве многих даже “официозных” поэтов-шестидесятников, были естественной реакцией на эстетическое ханжество предыдущих десятилетий, свидетельством глубоких изменений в общественном сознании, раскрепощения духовной жизни. С этой точки зрения раннее шпаликовское “Эллиняне полиняли...” (1957) обращено, конечно, не столько к древним грекам, сколько к культурным веяниям “оттепели” вообще. С другой стороны, как многие лирики, склонный находить центр мироздания и причины “всего сущего” в себе, Шпаликов постоянно направляет иронию на своего лирического героя, т.е. - на самого себя:

Я иду по городу -
Мысль во мне свистит:
Отпущу я бороду,
Перестану пить,

Отыщу невесту,
Можно - и вдову,
Можно - и неместную, -
Клавой назову.

А меня Сережей
Пусть она зовет.
Но с такою рожей
Кто меня возьмет?

Разве что милиция,
И - пешком под суд.
За такие лица
Просто так берут. (“Я иду по городу...”, 1973 г.)

(Далее Шпаликов в пародийном ключе и - словно бы “ни к селу, ни к городу” - “обыгрывает” американскую агрессию во Вьетнаме, хунту в Чили и проч. мировые события, “реальность” которых герой неожиданно для себя “обнаружил” на клочке газеты “Правда”, висящем на заборе.) Данное стихотворение интересно в сравнении с ранее разобранным “Я шагаю по Москве...” Между написанием того и этого - 10 лет. Все та же фрагментарность повествования, обилие частностей, подхваченных “прямо на улице”, почти полное отсутствие общих мест; все тот же “странный” лирический герой. Но! - герой Шпаликова делает выводы: “Хорошо, наверно, / только на Луне”. Неблагополучие в личной жизни накладывается на всеобщее, мировое неблагополучие. Герой рефлексирует.

Вообще диапазон настроений и тематика стихов Шпаликова необычайно обширны. Любой, даже самый незначительный факт биографии, мог вдохновить поэта взяться за перо:

Справляли мы поминки
По выпавшему зубу
Плечистой четвертинкой
У продавщицы Любы. (“Справляли мы поминки...”)

Отдельную, в какой-то степени “неприкосновенную” тему его поэзии составляет только тема Великой Отечественной войны. Шпаликов не был на войне, но воспоминания раннего детства, эвакуация, гибель отца наложили глубокий отпечаток на все его творчество. Он часто мог шутить в стихах по тому или иному поводу, но война - это было для него свято. Песню для фильма “Пока фронт в обороне” (“Я жизнью своею рискую...”) он написал от лица солдата, вернувшегося с войны; но чаще всего его стихи о войне - это воспоминания, почти всегда - ностальгические:

А не то рвану по следу -
Кто меня вернет? -
И на валенках уеду
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,
Там, где - боже мой! -
Будет мама молодая
И отец живой.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мысленно охватывая весь пласт русской поэзии второй половины ХХ века, нельзя не поразиться разнообразию стилей, литературных школ, течений и направлений. В их смешении и взаимодействии  выявляются две тенденции. ХХ съезд КПСС, ознаменовавший собой начало освобождения от догм сталинского режима, породил два поэтических поколения: поколение “ангажированных” (Вознесенский, Евтушенко, Рождественский) и поколение так называемых абсентеистов (с Бродским во главе).

Вся “официальная” поэзия 60-х годов была обращена в основном к общественным темам, им подчинена. Именно эта поэзия получила название “поэзии шестидесятников”, или, с легкой руки одного критика, - “бронзовый век русской поэзии”. Конечно, были среди шестидесятников поэты (Окуджава, Давид Самойлов, Олег Чухонцев и др.), чье творчество охватывало иные, более высокие, если так можно выразиться, стороны человеческого бытия. Но если брать все течение в целом, то можно сказать, что его главная черта - вера; вера в великое настоящее страны, противоречивое, но великое прошлое и, без сомнения, светлое будущее. “Перестройка”, к которой призывали молодые поэты в начале “оттепели”, не посягала на признанные устои советского общества. Поэзия шестидесятников проявила себя прежде всего в стремлении избавиться от трескучей, псевдогероической риторики сталинской эпохи. На этом фоне возникла и зазвучала “окопная” правда, суровый реализм поэтов фронтового поколения и тех, кто пришел за ними.

У этих, последних, с настроением времени совпадало еще и “настроение возраста” - юношеский восторг, чувство свежести, пора возвышенных надежд, романтическая вера в светлое завтра. Уже на исходе “оттепели”, подводя своего рода “промежуточные итоги”, Евгений Евтушенко писал:

И голосом ломавшимся моим
ломавшееся время закричало.
И время было мной,
и я был им,
и что за важность,
кто кем был сначала. (“Эстрада”.)


Творческая индивидуальность Геннадия Шпаликова заключается в том, что он поэзией и жизнью воплотил в себе все самые яркие черты как тенденциозных “шестидесятников”, так и бескомпромиссных, ироничных, интеллектуальных самиздатовцев. В своем творчестве - поэтическом, сценарном, песенном - он не только показал внешние проявления эпохи “оттепели”; он показал ее “изнанку”.

У него была удивительная и противоречивая судьба. Автор сценариев тех фильмов, которые стали визитной карточкой его поколения - “Я шагаю по Москве”, “Мне двадцать лет”, “Я родом из детства”, - он так и не сделался “крутым” профессионалом от кино или литературы. Очень рано ставший знаменитым, признанный широкими зрительскими массами и в узком кругу “гениев” (Андрей Тарковский, Булат Окуджава, Виктор Некрасов), он оказался совершенно не востребован и не понят мощной индустрией советского киноискусства.

У него была трагическая судьба. Но за его личной трагедией - трагедия тысяч “мальчиков и девочек”, поверивших в идеалы “оттепели”, в светлую атмосферу советской культурной революции и - “очутившихся через какой-нибудь десяток лет в другой стране”. Они не уходили из жизни так резко, и судьба их не была столь яркой, но “тихо сломанных” судеб в те “романтические” годы было немало. Шпаликов выразил и музыку своего поколения, и его трагедию. Трагедию художников, которые не смогли вписаться в систему “госзаказа на культуру”; трагедию интеллигентов, которые оказались между советской культурой и антисоветской, по сути, субкультурой; трагедию времени.

У него была счастливая судьба. В этом, конечно, проявляется очередной - “шпаликовский! - парадокс, но судьба Шпаликова была счастливой.

Несчастья? Какие несчастья, -
То было обычное счастье,
Но счастье и тем непривычно,
Что выглядит очень обычно.

Таких поэтов, как Геннадий Шпаликов, во всякое время и во всякой стране немного. Вмещая в себе и своем творчестве все характерные особенности своей эпохи, они, тем не менее, выглядят на ее фоне “белой вороной”. Они никогда не создают своих направлений, не оказывают влияния на литературную манеру последующих поколений; им, как правило, невозможно подражать. По своим глубинным истокам они не вмещаются ни в какую традицию и - одновременно - являются смешением “всего и вся”.


В любом случае, творчество Геннадия Шпаликова будет составлять “благодарную тему” для исследования нынешних и будущих литературоведов.

Список использованной литературы
1. Геннадий Шпаликов. Я жил как жил. Стихи. Проза. Драматургия. Дневники. Письма./ Ю. Файт. От составителя. - М.: Подкова, 2000. 528 с.
2. Рязанцева Н. “Был вечер памяти Шпаликова...”// Искусство кино. 1993. №10. с 84.
3. Тодоровский П. Песни московских кухонь.// Огонек. 1997. №38.
4. Бондаренко В. Праздник глазами остриженного подростка. // Интернет
5. Кудрявцев С. “Я шагаю по Москве”. // Интернет
6. Микора Н. “В СССР или ты пьешь, или ты подличаешь, или тебя не печатают. Четвертого не дано...” (“ПРАВДА.Ру” 7.09.2002).
7. Раззаков Ф. Воспоминания о Геннадии Шпаликове. // Интернет

8. Прощеный А. «Шпаликов». // Интернет