Я вашу жизнь и счастье оплатил… (женам и детям декабристов посвящается…) Бочанова Вера

Я вашу жизнь и счастье оплатил…

(женам и детям декабристов посвящается…)

        Бочанова В., студентка 631 группы, специальность «Информатика»

«14 декабря 1825 года в Петербурге на Сенатской площади произошло первое в истории России организованное выступление дворян-революционеров против царского самодержавия и произвола. Восстание было подавлено. Пятерых его организаторов повесили, остальные были сосланы на каторгу в Сибирь, разжалованы в солдаты... На каторгу и поселение был сослан 121 декабрист. Жены одиннадцати осужденных декабристов разделили их сибирское изгнание…»

Сухие строчки из учебников по истории и энциклопедий не могут передать трагедию и подвиг этих людей. А споры о поступке жен декабристов не утихают до сих пор. Одни считают их национальными героинями, образцами русского женского характера, едва ли не мученицами, бросившими все ради любви к своим мужьями и стремления разделить их участь. Другие - чуть ли не первыми революционерками, бросивших во имя идеалов декабризма детей и родных.

Скорее всего, ни та, ни другая точка зрения не может быть абсолютно верной.  Наверное, здесь не может существовать какого-то единого  взгляда на проблему. Но одно можно сказать совершенно точно: поступок этих женщин останется в истории России.                                    

За любимыми в Сибирь последовали М. Н. Волконская, Е. И. Трубецкая, А. Г. Муравьева, Е. П. Нарышкина, Н. Д. Фонвизина, А. И. Давыдова, А. В. Ентальцева, А. В. Розен, М. К. Юшневская, невеста Анненкова – Полина Гебль, невеста Ивашева – Камила Ле Дантю. Им было запрещено брать с собой детей, они не надеялись увидеть своих близких.

Среди них - незнатные, как Александра Васильевна Ёнтальцева и Александра Ивановна Давыдова, или жестоко бедствовавшая в детстве Полина Гебль, невеста декабриста Анненкова. Но большая часть принадлежали к знати: это - княгини Мария Николаевна Волконская и Екатерина Ивановна Трубецкая,  дочь графа Чернышева - Александра Григорьевна Муравьева, Елизавета Петровна Нарышкина - урожденная графиня Коновницына, баронесса Анна Васильевна Розен, генеральские жены Наталья Дмитриевна Фонвизина и Мария Казимировна Юшневская.

А какая у них была жизнь в Сибири? Откуда мы вообще знаем о реальной жизни декабристок, как их почти сразу же стали называть, в Сибири? Из их воспоминаний, писем родных, воспоминаний их детей, родившихся в Сибири, их друзей и просто близких к ним людей, даже чиновников, осуществлявших над ними надзор.  

Наиболее полные воспоминания оставили нам Мария Волконская и Полина Гебль-Анненкова. В них очень ярко, хотя и совершенно по-разному, отразилась окружавшая их действительность - рудники, тюрьмы, солдаты, нищета, местные крестьяне и казаки, природа, переезды и многое другое. Как в капле воды, в них отразились и характеры обеих женщин. М. Волконская - более романтична и в то же время как будто более холодна, менее приспособлена к жизни и более мрачно воспринимает действительность и свое положение. Полина Анненкова, напротив, жизнелюбива, реалистично смотрит на жизнь и во всем старается увидеть хорошую сторону. Возможно, это связано с тем, что, не будучи ни аристократкой, ни даже дворянкой, она с юности сама зарабатывала свой хлеб. В то же время дневники Волконской более широко охватывают действительность, она больше внимания уделяет женам других декабристов, тогда как Анненкова более сосредоточена на себе и своем муже.

Николай I предоставил каждой право развестись с мужем - «государственным преступником». Однако женщины пошли против воли и мнения большинства, открыто поддержав опальных. Они отрешились от роскоши, оставили детей, родных и близких и пошли за мужьями, которых любили. Добровольное изгнание в Сибирь получило громкое общественное звучание. Сегодня трудно представить себе, чем была Сибирь в те времена: «дно мешка», конец света, за тридевять земель. Для самого быстрого курьера - более месяца пути. Бездорожье, разливы рек, метели и леденящий душу ужас перед сибирскими каторжниками - убийцами и ворами.

Первой - на другой же день вслед за каторжником-мужем - в путь отправилась Екатерина Ивановна Трубецкая. В Красноярске сломалась карета, заболел провожатый. Княгиня продолжает путь одна, в тарантасе. В Иркутске губернатор долго запугивает ее, требует - еще раз после столицы! - письменного отречения от всех прав, Трубецкая подписывает его. Через несколько дней губернатор объявляет бывшей княгине, что она продолжит путь «по канату» вместе с уголовными преступниками. Она соглашается...

Второй была Мария Волконская. В 1825 году Марии Николаевне Волконской исполнилось 20 лет. Дочь прославленного героя Отечественной войны 1812 года генерала Раевского, красавица, воспетая Пушкиным, жена князя генерал-майора Волконского, она принадлежала к избранному обществу выдающихся по уму и образованию людей. И вдруг - крутой поворот судьбы. День и ночь мчится она в кибитке, не останавливаясь на ночлег, не обедая, довольствуясь куском хлеба и стаканом чая. И так почти два месяца - в лютые морозы и пургу. Последний вечер перед отъездом из дома она провела с сыном, которого не имела права взять с собой. Малыш играл большой красивой печатью царского письма, в котором высочайшим повелением разрешалось матери покинуть сына навсегда...

В Иркутске Волконскую, как и Трубецкую, ожидали новые препятствия. Не читая, она подписала страшные условия, поставленные властями: лишение дворянских привилегий и переход на положение жены ссыльнокаторжного, ограниченной в правах передвижения, переписке, распоряжения своим имуществом. Ее дети, рожденные в Сибири, будут считаться казенными крестьянами.

Шесть тысяч верст пути позади - и женщины в Благодатском руднике, где их мужья добывают свинец. Десять часов каторжного труда под землей. Потом тюрьма, грязный, тесный деревянный дом из двух комнат. В одной - беглые каторжники-уголовники, в другой - восемь декабристов. Комната делится на каморки - два аршина в длину и два в ширину, где ютятся несколько заключенных. Низкий потолок, спину распрямить нельзя, бледный свет свечи, звон кандалов, насекомые, скудное питание, цинга, туберкулез и никаких вестей извне... И вдруг - любимые женщины!

Когда Трубецкая сквозь щель тюремного забора увидела мужа в кандалах, в коротком, оборванном и грязном тулупчике, худого, бледного, она упала в обморок. Приехавшая вслед за ней Волконская, потрясенная, опустилась перед мужем на колени и поцеловала его кандалы.

Николай I отнял у женщин все имущественные и наследственные права, разрешив лишь нищенские расходы на жизнь, в которых женщины должны были отчитываться перед начальником рудников. Ничтожные суммы держали Волконскую и Трубецкую на грани нищеты. Пищу они ограничили супом и кашей, от ужинов отказались. Обед готовили и отправляли в тюрьму, чтобы поддержать узников. Привыкшая к изысканной кухне Трубецкая одно время ела только черный хлеб, запивая его квасом. Эта избалованная аристократка ходила в истрепанных башмаках и отморозила себе ноги, так как из своих теплых башмаков сшила шапочку одному из товарищей мужа, чтобы защитить его голову от падающих в шахте обломков породы.

Женщины-декабристки многое сделали в Сибири, Прежде всего они разрушили изоляцию, на которую власти обрекли революционеров. Николай I хотел всех заставить забыть имена осужденных, изжить их из памяти. Но вот приезжает Александра Григорьевна Муравьева и через тюремную решетку передает И. И, Пущину стихи его лицейского друга Александра Пушкина, Стихотворные строки «во глубине сибирских руд» рассказали декабристам о том, что они не забыты, что их помнят, им сочувствуют.

Родные, друзья пишут узникам. Им же запрещено отвечать (право на переписку они получали только с выходом на поселение). В этом сказался все тот же расчет правительства на изоляцию декабристов. Этот замысел разрушили женщины, связавшие заключенных с внешним миром. Они писали от своего имени, копируя иногда письма самих декабристов, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали газеты и журналы.

Каждой женщине приходилось писать десять, а то и двадцать писем в неделю. Нагрузка была столь весомой, что не оставалось времени иногда написать собственным родителям и детям. «Не сетуйте на меня, добрые, бесценные мои Катя, Лиза, за краткость письма моего,- пишет Александра Ивановна Давыдова дочерям, оставленным у родственников.- У меня столько хлопот теперь, и на этой почте столько писем мне писать, что я насилу выбрала время для этих нескольких строк».

Женщины умели поддержать павших духом, успокоить возбужденных и расстроенных, утешить огорченных. Общей любимицей была жена Никиты Муравьева - Александра Григорьевна. Ни одна из декабристок, пожалуй, не удостоилась столь восторженных похвал в воспоминаниях сибирских изгнанников. Даже женщины, весьма строгие к представительницам своего пола и столь разные, как Мария Волконская и Полина Анненкова, здесь единодушны:- «Святая женщина. Она умерла на своем посту».Александра Муравьева была олицетворением извечного женского идеала, редко достижимого в жизни: нежная и страстная возлюбленная, самоотверженная и преданная жена, заботливая, любящая мать. «Она была воплощенная любовь» - по словам декабриста Якушкина. «В делах любви и дружбы она не знала невозможного»,- вторит ему И.И.Пущин.

Муравьева стала первой жертвой Петровского завода - следующего после Читы места каторжных работ революционеров. Она умерла в 1832 году двадцати восьми лет. Никита Муравьев стал седым в тридцать шесть - в день смерти жены.

Сплачивающая роль женщин увеличилась с появлением семейных очагов с тех пор, как женам разрешили жить в тюрьме, а затем и первых «каторжных» детей - воспитанников всей колонии.

«Образ жизни наших дам,— вспоминал Иван Якушкин,— очень отозвался и на них; находясь почти ежедневно в волнении, во время беременности подвергаясь часто неблагоприятным случайностям, многие роды были несчастливы, и из 25 родивших в Чите и Петровском было 7 выкидышей; зато из 18 живорожденных умерли только четверо, остальные все выросли»

Новорожденных принимал Фердинанд Богданович Вольф, который не только врачевал своих товарищей, но и исполнял обязанности акушера. Дети становились общей радостью и общей заботой. Их нянчат, лечат, учат и воспитывают сообща. Материальные лишения не ощущались детьми: все, что получалось кем-то из России, делилось между ними поровну; иногда привезенные вещи разыгрывались в лотерею, доставляя немалую радость малышам.

 «Первые мои воспоминания — тюрьма и оковы. Но несмотря на всю суровость этих воспоминаний, они лучшие и самые отрадные в моей жизни». -  Так начинает свои записки  дочь декабриста  Ивана  Анненкова — Ольга.

Она родилась в мае 1830 г. в Чите. Годом раньше там же появились на свет Вася Давыдов и Нонушка Муравьева, в феврале 1830 г.— Саша Трубецкая, в Петровском заводе в 1831 г.— Владимир Анненков, Александра Давыдова, Кондратий Розен, в 1832 г.— Миша Волконский, Вася Розен... «Несчастные жертвы любви необдуманной».

«Няньки у меня никогда не было. Меня качали, нянчили, учили и воспитывали декабристы... Лично для меня они были незаменимы, я их потом везде искала, мне их недоставало в жизни...!» - читаем  вспоминания Ольга Анненкова. Действительно. Декабристы помогали друг другу. Тяжело заболела Оля Анненкова — от ее постели не отходят Вольф и Артамон Муравьев, сменяя друг друга. В 1844 г. Ольге исполнилось четырнадцать лет, а ее крестный Муравьев «ничего не забыл, даже ее первые фразы».

В 1840 г. осиротели трое детей Ивашевых — пяти, четырех и двух лет, они остались на попечении старой бабушки, к тому же плохо владевшей русским языком. Заботу о детях тут же взяли на себя товарищи отца: Н. В. Басаргин и И. И. Пущин. «Грустно, больно мне будет с ними расставаться,— писал Басаргин.— Но моя обязанность — забыть о себе и думать об их счастии. Я уверен, что родные их не откажутся хоть изредка говорить об них со мной. Это будет одним из величайших утешений, потому что, где бы они ни были, я не перестану мысленно следить за их судьбой».И действительно, со своей крестницей Марией Ивашевой Басаргин был в постоянной переписке, несколько раз виделся с нею. Когда та выходила заму»; — прислал ей свое благословение...

На шестнадцатый год изгнания по «высочайшей воле» (и по случаю бракосочетания наследника Александра Николаевича) начал пересматриваться вопрос «о детях, рожденных в Сибири от сосланных туда государственных преступников, вступивших в брак в дворянском состоянии до постановления о них приговора». «Из сострадания к их родительницам, пожертвовавшим всем для исполнения супружеских обязанностей», разрешалось принять детей в казенные учебные заведения, но при условии, что дети не будут носить фамилии отцов и станут именоваться по их отчествам, т. е. не Трубецкими, а Сергеевыми, не Муравьевыми, а Никитиными и т. д.

На царскую «милость» согласились только Давыдовы. Трубецкие, Волконские и Муравьев отказались. «Отнятие у дочери моей фамильного ее имени поражает существо невинное и бросает тень на священную память матери и супруги. Отдача дочери моей в чужие руки довершила бы ее сиротство»,— писал В. Я. Руперту Никита Муравьев

Мария Волконская в письме брату Александру более откровенно изливала «крик сердца» своего: «Отказаться от имени отца — это такое унижение, подвергнуть которому своих детей я не могу взять на себя»

Осужденных на каторгу декабристов было более сотни человек.  Неудивительно, что они начали искать союзов с женщинами окружавшей их среды - мещан, купцов, казаков. Далеко не всегда это были законные союзы - у многих декабристов остались в России жены. Тем не менее подобные отношения были в порядке вещей и длились по многу лет. Дети декабристов от браков или просто связей получали фамилии родственников со стороны матери или людей, в чьих семьях они воспитывались. Дети одного из осужденных получили фамилию Бароновы по титулу их отца до ссылки. Несмотря на то что согласно приговору все дети декабристов, рожденные в Сибири, становились государственными крепостными крестьянами и приписывались к сибирским заводам, происхождение все же сыграло свою роль в их дальнейшей  судьбе и облегчило им продвижение по социальной лестнице. Практически все они знали о том, кто были их отцы. Многие из них стали преуспевающими купцами, заводчиками, сделали карьеры на гражданском или военном поприще.

Лишь только амнистия вернула детям декабристов утраченные привилегии: отцовские фамилии, дворянство, титулы, возможность вернуться в Москву и Петербург.

Многие декабристы могли бы, наверное, подписаться под поэтическими строками Владимира Раевского, обращенными к дочери Александре Владимировне:

Мой милый друг, твой час пробил.

 Твоя заря взошла для света;

 Вдали – безвестной жизни мета

 И трудный путь для слабых сил…

 Ты знала только близ себя

 Одни приветливые лица,

 Не как изгнанника дитя,

 Но как дитя отца – счастливца!

 И ты узнаешь новый свет…

 Там вечный шумный маскарад,

 В нем театральные наряды,

 Во всем размер, во всем обряды,

 На всё судейский строгий взгляд…

 Не падаю, иду вперед с надеждой,

 Что жизнию тревожной и мятежной

 Я вашу жизнь и счастье оплатил…

 Иди ж вперед, иди к призванью смело,

 Люби людей, дай руку им в пути,

 Они слепцы, но, друг мой, наше дело

 Жалеть о них и ношу их нести.

 Нет, не карай судом и приговором

 Ошибки их. Ты знаешь, кто виной,

 Кто их сковал железною рукой

 И заклеймил и рабством и позором.

Дети выросли, женились, вышли замуж, у них появились собственные дети ;— внуки декабристов. Но кем бы они ни стали, детские годы, проведенные среди честных и благородных людей с возвышенными идеалами, не могли пройти бесследно.

Список литературы

1. Волконский С.Г. Записки. – Иркутск, 1991.
2. Декабрист И.Д. Якушкин и его ланкастерская школа //В сердцах Отечества сынов. – Иркутск, 1975. – С.140-198. Записки, статьи, письма декабриста И.Д. Якунина. – М., 1951. История Сибири. Т.3. С. 368
3. Кодан С.В. Сибирская ссылка декабристов: Историко-юридическое исследование. – Иркутск, 1983.
4. Кубалов Б.Г. Декабристы в Восточной Сибири. Очерки Иркутской губернии. – Иркутск, 1925. Полунина Н.М. Декабристы в Иркутске //Памяти декабристов. ( к 150-летию со дня восстания). – Иркутск, 1975. – С.7-20.
5. Павлюченко Э.А. В добровольном изгнании [ электронный ресурс] /http://www.bibliotekar.ru/zheny/6.htm
6. Шатрова Г.П. Декабристы и Сибирь. – Томск, 1962. – С. 98.
7. http://www.devichnick.ru/02love.htm