Террор

Цель проекта: изучение аспектов развития терроризма и его психологических особенностей.

Практическая цель: привлечение внимания общественности к одной из самых значимых проблем современного мира.

Теоретическая основа работы: метод сравнительного анализа. При подготовке проекта были использованы монографии, статьи, данные статистических справочников и информация с электронных сайтов.

Тип проекта: краткосрочный (март-апрель).

Актуальность темы:

 2004 — захват школы в Беслане. Организатор — Риядус-Салихин.

2005, 7 июля — серия взрывов в лондонском метро и городских автобусах, около 50 человек погибло, более 1000 ранено. Организатор — Аль-Каида.

2007, 13 августа — подрыв поезда «Невский экспресс».

2008, 6 ноября — подрыв террористкой-смертницей маршрутного такси во Владикавказе. Организатор — Риядус-Салихин.

2009, 27 ноября — подрыв поезда Невский экспресс под Угловкой

2010, 29 марта — взрывы в Московском метро: станции «Лубянка» и «Парк Культуры». Ответственность за этот теракт взял на себя лидер «Кавказского эмирата» Доку Умаров2011, 24 января — Взрыв в аэропорту «Домодедово».

Это лишь маленькая доля информации о терактах последних лет найденных мною на страницах различных сайтов. Эти данные невольно заставили меня обратиться к изучению вопроса о страшной проблеме нашего общества.

Новизна: личная потребность учащихся в субъективном виденье и понимании данной проблемы, предлагаются собственные суждения о возможных путях решения проблемы.

Сложности рассмотрения проблемы: огромное количество самой разнообразной литературы, исследований так и не принесли пользы, искоренить данную проблему не удается. Это означает, что остались неизученные аспекты.

Для начала я обратилась к словарям с целью определения самого понятия.

Терроризм — политика, основанная на систематическом применении террора. Синонимами слова «террор» (лат. terror — страх, ужас) являются слова «насилие», «запугивание», «устрашение». Общепринятого юридического определения этого понятия не существует. В российском праве (УК, ст.205), определяется как идеология насилия и практика воздействия на общественное сознание, на принятие решений органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и/или иными формами противоправных насильственных действий. В праве США — как предумышленное, политически мотивированное насилие, совершаемое против мирного населения или объектов субнациональными группами или подпольно действующими агентами, обычно с целью повлиять на настроение общества.

                      Затем я наметила основные этапы работы по проекту:

Отбор литературы.

Изучение различных источников.

Определение наиболее значимых проблем.

Виденье данных проблем различными авторами.

Систематизация данных и подведение итогов.

Борьба за политическую свободу и социальную справедливость посредством политических убийств требовала определенного этического обоснования или, если угодно, морального оправдания. Терроризм как политическое действие не может обойтись не только без опоры на идеологическую, но и на этическую систему.

Вопрос о нравственном оправдании политических убийств был поставлен в первой же программной статье Чернова о терроризме. "Самый характер террористической борьбы, связанный, прежде всего с пролитием крови, таков, - писал главный идеолог эсеров, - что все мы рады ухватиться за всякий аргумент, который избавил бы нас от проклятой обязанности менять оружие животворящего слова на смертельное оружие битв. Но мы не всегда вольны в выборе средств" .

Нарисовав ужасающую картину положения трудящихся в "стране рабства", которая, при всех преувеличениях и обычной для революционной литературы экзальтации во многом соответствовала действительности, Чернов патетически заявлял: "в этой стране, согласно н а ш е й нравственности, мы не только имеем нравственное право - нет, более того, мы нравственно о б я з а н ы положить на одну чашку весов - все это море человеческого страдания, а на другую - покой, безопасность, самую жизнь его виновников".

Что же понималось под "нашей", т. е. революционной, нравственностью? Абсолютные нравственные ценности, или "нравственность не от мира сего", отрицались: "Не человек для субботы, а суббота для человека". В общем, оправдывался хорошо известный тезис о цели, которая извиняет средства. Как обычно в таких случаях, цель была высокой, а риторика настолько выспренней, что переходила в полную безвкусицу и пошлость. "Нет, наша нравственность - земная, она есть учение о том, как в нашей нынешней жизни идти к завоеванию лучшего будущего для всего человечества, через школу суровой борьбы и труда, по усеянным терниям тропинкам, по скалистым крутизнам и лесным чащам, где нас подстерегают и дикие звери и ядовитые гады" .

Германский историк М.Хилдермейер справедливо замечает, что в эсеровских декларациях террористические акты получали дополнительное оправдание при помощи моральных и этических аргументов. "Это демонстрировало примечательный иррационализм и почти псевдо-религиозное преклонение перед "героями-мстителями". . . Убийства объяснялись не политическими причинами, а "ненавистью", "духом самопожертвования" и "чувством чести". Использование бомб провозглашалось "святым делом". На террористов распространялась особая аура, ставившая их выше обычных членов партии, как их удачно называет Хилдермейер, "гражданских членов партии" . Ведь террористы должны были быть готовы отдать жизнь за дело революции.

По словам видного партийного публициста, одно время состоявшего в Боевой организации, В.М.Зензинова, «для, признававших человека самоцелью и общественное служение обусловливавших самоценностью человеческой личности, вопрос о терроре был самым страшным, трагическим, мучительным.» Как оправдать убийство и можно ли вообще его оправдать? Убийство при всех условиях остается убийством. Мы идем на него, потому что правительство не дает нам никакой возможности проводить мирно нашу политическую программу, имеющую целью благо страны и народа. Но разве этим можно его оправдать? Единственное, что может его до некоторой степени, если не оправдать, то субъективно искупить, это принесение при этом в жертву своей собственной жизни. С морально-философской точки зрения а к т  у б и й с т в а должен быть одновременно и  а к т о м  с а м о п о ж е р т в о в а н и я" . Зензинов свидетельствовал, что на него и его поколение глубокое впечатление произвело то, что С.В. Балмашев не сделал попытки скрыться после убийства министра внутренних дел Д.С.Сипягина, принеся тем самым в жертву и себя самого.

Почти религиозным экстазом проникнуты слова Чернова о террористической борьбе, которая "подняла бы высоко престиж революционной партии в глазах окружающих, доказав на деле, что революционный социализм есть единственная нравственная сила, способная наполнять сердца таким беззаветным энтузиазмом, такой жаждой подвигов самоотречения, и выдвигать таких истинных великомучеников правды, радостно отдающих жизнь за ее торжество!"

Н.К.Михайловский вслед за американским публицистом Сальтером видел в террористах "истинно религиозных людей без всякой теологической примеси" . Наибольший вклад в нравственное оправдание, а затем, несколько лет спустя, уже не в мемуарно-публицистических, а в художественных произведениях - в развенчание - терроризма, внес, пожалуй, Б.В.Савинков. Его очерки о товарищах по Боевой организации - Егоре Созонове, Иване Каляеве, Доре Бриллиант, Максимилиане Швейцере - настоящие революционные "жития". Трудно понять, насколько нарисованные им образы соответствуют реальным характерам и нравственным ориентирам этих людей, а насколько воплощают собственные чувства Савинкова.

Любопытно, что когда Савинков в 1907 году читал уже написанный, но еще не опубликованный очерк о Каляеве пережившей Шлиссельбург и вернувшейся из небытия Вере Фигнер, та сказала, что это не биография, а прославление террора. Фигнер и Савинков, по инициативе последнего, вели дискуссии о ценности жизни, об ответственности за убийство и о самопожертвовании, о сходстве и различии в подходе к этим проблемам народовольцев и эсеров. Фигнер эти проблемы казались надуманными. По ее мнению, у народовольца, "определившего себя", не было внутренней борьбы: "Если берешь чужую жизнь - отдавай и свою легко и свободно". "Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать".

Далее в ее мемуарной книге следует блистательный по своей простоте и откровенности пассаж, многое объясняющей в психологии и логике не только террористов, но и революционеров вообще: "Повышенная чувствительность к тяжести политической и экономической обстановки затушевывала личное, и индивидуальная жизнь была такой несоизмеримо малой величиной в сравнении с жизнью народа, со всеми ее тяготами для него, что как-то не думалось о своем". Остается добавить - о чужом тем более. Для народовольцев не существовало проблемы абсолютной ценности жизни.

Рассуждения Савинкова о тяжелом душевном состоянии человека, решающегося на "жестокое дело отнятия человеческой жизни", казались ей надуманными, а слова - фальшивыми. Неизвестно, насколько искренен был Савинков; человек, пославший боевика убить предателя (Н.Ю.Татарова) на глазах у родителей, неоднократно отправлявший своих друзей-подчиненных на верную смерть не очень похож на внутренне раздвоенного и рефлектирующего интеллигента. Его художественные произведения достаточно холодны и навеяны скорее декадентской литературой, чем внутренними переживаниями .

Однако он все же ставит вопрос о ценности жизни не только террориста, но и жертвы и пытается найти этому (неизвестно, насколько искренне), что-то вроде религиозного оправдания. Характерно, что в его разговорах с Фигнер мелькают слова "Голгофа", "моление о чаше". Старая народница с восхитительной простотой объясняет все эти страдания тем, что "за период в 25 лет у революционера поднялся материальный уровень жизни, выросла потребность жизни для себя, выросло сознание ценности своего "я" и явилось требование жизни для себя". Неудивительно, что получив как-то раз письмо от Савинкова с подписью: "Ваш сын", Фигнер не удержалась от восклицания: "Не сын, а подкидыш!" Необходимо добавить, что цитируемые воспоминания были написаны до загадочной гибели Савинкова и финал его запутанной жизни был еще неизвестен мемуаристке .

Пафосом нравственного оправдания терроризма проникнута речь И.П.Каляева, убийцы великого князя Сергея Александровича, на суде. "Не правда ли, - обращался он к судьям, - благочестивые сановники, вы никого не убили и опираетесь не только на штыки и закон, но и на аргументы нравственности. . .вы готовы признать, что существуют две нравственности. Одна для обыкновенных смертных, которая гласит: "не убий", "не укради", а другая нравственность политическая для правителей, которая им все разрешает. И вы действительно уверены, что вам все дозволено и нет суда над вами."В речи Каляева отчетливо прослеживаются евангельские мотивы. Более того, похоже, он отождествлял себя с Иисусом Христом. Как иначе можно интерпретировать его слова: "Но где же тот Пилат, который, не омыв еще рук своих от крови народной, послал вас сюда строить виселицу" .

Мотив самопожертвования, сопровождавший террористические акты, привел американских историков Эми Найт и Анну Гейфман к заключению, что, возможно, многие террористы имели психические отклонения и их участие в террористической борьбе объяснялось тягой к смерти. Не решаясь покончить самоубийством, в том числе и по религиозным мотивам: ведь христианство расценивает самоубийство как грех, они нашли для себя такой нестандартный способ рассчитаться с жизнью, да еще громко хлопнув при этом дверью.

Э.Найт, посвятившая специальную статью эсеровским женщинам-террористкам, пишет, что "склонность к суициду была частью террористической ментальности, террористический акт был часто актом самоубийства" . А.Гейфман посвятила раздел в одной из глав своей монографии этой щекотливой теме . Эта проблема действительно существует, но до сих пор не подвергалась в отечественной литературе сколь-нибудь серьезному анализу.

Между тем, некие особые отношения со смертью отмечены у многих террористов. Известный философ и публицист Федор Степун, комиссарствовавший в 1917 году, и в таком качестве близко общавшийся с Б.В.Савинковым, писал в своих мемуарах, что "оживал Савинков лишь тогда, когда начинал говорить о смерти. Я знаю, какую я говорю ответственную вещь, и, тем не менее, не могу не высказать уже давно преследующей меня мысли, что вся террористическая деятельность Савинкова и вся его кипучая комиссарская работа на фронте были в своей последней, метафизической сущности лишь постановками каких-то лично ему, Савинкову, необходимых опытов смерти. Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в собственной  жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти".

Анна Гейфман пишет о Евстолии Рогозинниковой, застрелившей начальника Главного тюремного управления А.М.Максимовского, время от времени оглашавшей зал судебного заседания взрывами смеха. А ведь дело шло к виселице - и ею действительно закончилось. Обращает Гейфман внимание и на свидетельство современника о том, что застрелившая генерала Мина Зинаида Конопляникова "шла на смерть, как на праздник". Думаю, что многие свидетельства современников требуют свежего взгляда и непредвзятого анализа. В то же время делать какие-либо выводы о психической неадекватности террористов надо с крайней осторожностью.

Так, Коноплянникова оказалась второй женщиной, после Софьи Перовской, казненной за политическое преступление. Поскольку на протяжении четверти века смертная казнь по отношению к женщинам не применялась, идя на теракт, она могла скорее рассчитывать на снисхождение, нежели на виселицу. Ее поведение во время казни также не поддается однозначной трактовке: что это, отклонение от нормы или точное следование партийной установке "умереть с радостным сознанием, что не напрасно пожертвовали жизнью" ?

Гейфман приводит цитату из письма Марии Спиридоновой, в котором она пишет, что хотела, чтобы ее убили и что ее смерть была бы прекрасным агитационным актом. В другом письме, переданном из Тамбовской тюрьмы, где она находилась после убийства Г.Луженовского, на волю и разошедшемся по всей России, Спиридонова сообщала о своей попытке застрелиться сразу после теракта, о призыве к охране Луженовского расстрелять ее, о стремлении разбить себе голову во время конвоирования из Борисоглебска в Тамбов . Однако свидетельствует, опять-таки, это о склонности к суициду или о попытке избавиться от пыток и издевательств, которые не замедлили последовать?

И все же самоубийства среди террористок были чересчур частым явлением - покончили с собой Рашель Лурье, Софья Хренкова, по непроверенным данным - Лидия Руднева. Несомненно, что многие террористки не отличались устойчивой психикой. Другой вопрос - была ли их психическая нестабильность причиной прихода в террор или следствием жизни в постоянном нервном напряжении, или, в ряде случаев - тюремного заключения. Во всяком случае, уровень психических отклонений и заболеваний был очень высок. Психически заболели и умерли после недолгого заключения Дора Бриллиант и Татьяна Леонтьева. Умело изображали из себя сумасшедших, будучи в заключении еще до совершения терактов, Рогозинникова и Руднева. Врачи им поверили. Было ли дело только в актерских способностях?

Фрума Фрумкина объясняла свое не очень мотивированное покушение на начальника киевского губернского жандармского управления генерала Новицкого вполне рационально. Однако если принять за достоверные даже часть сообщений независимых источников о том, что она намеревалась убить еще до ареста жандармского полковника Васильева в Минске, затем хотела ехать в Одессу, чтобы совершить покушение на градоначальника, при аресте пыталась ударить ножом жандармского офицера Спиридовича, в Московской пересыльной тюрьме бросилась с маленьким ножом на ее начальника Метуса, прибавить к этому попытку покушения на Московского градоначальника А.А.Рейнбота и, наконец, самоубийственное покушение на очередного тюремного чиновника в Бутырках, то обусловленность ее действий только рациональными причинами кажется нам весьма маловероятной.

Российское государство не нашло другого способа защититься от этой маленькой, худенькой и не очень адекватно себя ведущей женщины, чем передать ее в руки палача. Товарищи же по партии издали, на материале ее биографии, очередное революционное житие .

Суицидальные мотивы чувствовались, по-видимому, в поведении немалого числа террористов. Партийный кантианец Зензинов не случайно счел необходимым подчеркнуть: "Мы боремся за жизнь, за право на нее для всех людей, Террористический акт есть акт, прямо противоположный самоубийству - это, наоборот, у т в е р ж д е н и е жизни, высочайшее проявление ее закона." Закон жизни есть борьба, пояснял Зензинов, и недаром лозунгом партии эсеров были слова немецкого философа И.-Г.Фихте "в борьбе обретешь ты право свое" .

Таким образом, право на политическое убийство получало философское обоснование и, исходя из вышеприведенных моральных оценок, можно было утверждать, как это делал Зензинов, что террористы, "бравшиеся за страшное оружие убийства - кинжал, револьвер, динамит - были в русской революции не только чистой воды романтиками и идеалистами, но и людьми наибольшей моральной чуткости!"

Заключение

Если вычленить общие черты, свойственные рациональному обоснованию терроризма в трудах его идеологов, то они сводятся к следующим основным положениям: терроризм должен был способствовать дезорганизации правительства; в то же время он являлся своеобразной формой "диалога" с ним - угрозы новых покушений должны были заставить власть изменить политику; терроризм рассматривался как средство "возбуждения" народа, с тем, чтобы, возможно, подтолкнуть его к восстанию или хотя бы привлечь внимание к деятельности революционеров; наконец, подорвать "обаяние" правительственной силы.

Однако в переходе народников от пропаганды к террору в конце 1870-х годов решающую роль, на наш взгляд, сыграли факторы не логического, а скорее психологического порядка. Настроение революционеров, отчаявшихся вызвать какое-либо движение в народе, толкало их к более решительным действиям; место одного мифа - о готовности народа к немедленному бунту за лучшую долю, занял другой - о том, что реализации народных устремлений, выявлению его настоящей воли мешают, прежде всего, внешние условия. Народовольцы, признавшись в безрезультатности пропаганды в крестьянстве, стыдливо объявили террор лишь одним из пунктов своей программы; ультратеррористическая программа Н.А.Морозова была отвергнута. Однако на практике их деятельность, как и предрекал Морозов, пошла по пути наибольшего успеха, т.е., терроризма.

Цареубийство 1 марта стало ключевым моментом в истории терроризма в России. Это был величайший успех и величайшая неудача террористов. Дело было не только в том, что успех дался партии чересчур дорогой ценой и вскоре почти все ее лидеры были арестованы или вынуждены бежать заграницу. Не произошло каких-либо народных волнений; власть, недолго поколебавшись, отказалась идти на уступки обществу, не говоря уже о террористах.

Однако успех народовольцев, обернувшийся гибелью партии, имел и другие, "непрямые" последствия. Цареубийство 1 марта 1881 года доказало, что хорошо организованная группа обыкновенных людей может достичь поставленной цели, какой бы невероятной она ни казалась. Убить "помазанника Божия" в центре столицы, объявив ему заранее приговор! И вся мощь великой империи оказалась бессильной перед "злой волей" этих людей. В этом был великий соблазн. Сообщения газет о раздробленных ногах божества сделали для подрыва "обаяния" правительственной силы больше, чем тысячи пропагандистских листков, вместе взятых. Возможно, важнейший итог события 1 марта 1881 года - "десакрализация" власти.

Террористическая идея надолго стала господствующей в умах и душах русских революционеров. Последователи Исполнительного комитета, все же надеявшегося вызвать народное движение в какой-либо форме, окончательно отбрасывают эти надежды и объявляют террор формой борьбы интеллигенции с правительством (программа "Террористической фракции партии "Народной воли" в изложении А.И.Ульянова, "Террористическое движение в России" Л.Я.Штернберга).

Народовольческая "идеальная модель" террористической организации сохраняла свое обаяние и двадцать лет спустя. При первой же возможности была создана "боевая организация" и началась "новая террористическая эпоха" (1901-1911), во много раз превзошедшая предыдущую эпоху по своему размаху. Первый террористический акт в России был осуществлен бывшим студентом Д.В.Каракозовым. Тридцать пять лет спустя новое столетие политически было открыто выстрелом бывшего студента П.В.Карповича.

Терроризм, несмотря на то, что подсчеты историков показывают рост среди террористов числа рабочих и крестьян , остался преимущественно орудием борьбы интеллигенции, по крайней мере до начала первой русской революции. Наиболее политически значимые и сложные теракты осуществляли по-прежнему интеллигенты; более того, почти все наиболее громкие теракты начала века были подготовлены и исполнены бывшими студентами. Убийцы министров Д.С.Сипягина, В.К.Плеве, вел кн. Сергея Александровича С.В.Балмашев, Е.С.Созонов, И.П.Каляев были бывшими студентами, также как возглавлявшие подготовку этих терактов Б.В.Савинков и М.И.Швейцер.

Ситуация изменилась в период революции 1905-1907 годов, когда, казалось, осуществились мечты некоторых идеологов терроризма - он пошел "в низы" и приобрел массовый характер. Идея революционного насилия попала на благоприятную почву нищеты, озлобленности, примитивного мышления и воплотилась в такие формы, с которыми, вероятно, не ожидали столкнуться ее пропагандисты. На смену "разборчивым убийцам", как назвал русских террористов Альбер Камю , задававшимися вопросами о целесообразности насилия, о личной ответственности, о жертве и искуплении, пришли люди, стрелявшие без особых раздумий - и не обязательно в министров, прославившихся жестокостью, или военных карателей, - а в тех, кто подвернулся под руку не вовремя, - обычного городового, или конторщика, на свою беду сопровождавшего крупную сумму денег, потребовавшуюся на революционные нужды.

В 1905-1906 годах "народился новый тип революционера", констатировал П.Б.Струве, произошло "освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек" . К этому приложили руку партийные идеологи, и отнюдь не только максималистские или анархистские, изначально считавшие допустимыми тактику "пропаганды действием" и борьбу против непосредственных эксплуататоров, выливавшиеся нередко в бессмысленные убийства посетителей "буржуазных" кафе или ограбления мелких лавочников. Социал-демократы, не отрицавшие террор в принципе, как элемент вооруженной борьбы в период восстания, но резко критиковавшие террористическую борьбу, возобновленную эсерами в начале века, также призвали "вместе бить" (Г.В.Плеханов), вести "партизанскую войну" и практиковаться на убийствах городовых (В.И.Ленин).

"Живучесть" терроризма в России объяснялась, на наш взгляд, не только тем, что он оказывался временами единственно возможным средством борьбы революционной интеллигенции за осуществление своих целей. Террор оказался наиболее эффективным средством борьбы при ограниченности сил революционеров. Терроризм, по признанию директора Департамента полиции, а впоследствии министра внутренних дел П.Н.Дурново, "это очень ядовитая идея, очень страшная, которая создала силу из бессилия" .

Разразившаяся в 1917 году катастрофа продемонстрировала, что раковые клетки насилия, притаившиеся в общественном организме, способны к очень быстрому разрастанию при благоприятных обстоятельствах. Политические убийства, от которых "принципиально" не отказывалась ни одна революционная партия в России, стали главным аргументом в борьбе против идейных противников. Государственный террор, унесший с 1917 года миллионы жизней, имеет генетическую связь с террором дореволюционным - как лево- и правоэкстремистским, так и правительственным. И если мы хотим понять, каким образом политические убийства государством своих граждан стали нормой на десятилетия, необходимо обратиться к идейным истокам политического экстремизма в истории России.

Альбер Камю, много размышлявший о метафизическом смысле революционного насилия, полагал, что "взрывая бомбы", русские революционеры-террористы, "разумеется, прежде всего, стремились расшатать и низвергнуть самодержавие. Но сама их гибель была залогом воссоздания общества любви и справедливости, продолжением миссии, с которой не справилась церковь. По сути дела, они хотели основать церковь, из лона которой явился бы новый Бог". В то же время он указывал, что "на смену этим людям явятся другие, одухотворенные все той же всепоглощающей идеей, они, сочтут методы своих предшественников сентиментальными и откажутся признавать, что жизнь одного человека равна жизни другого. Сравнительно с будущим воплощением идеи жизнь человеческая может быть всем или ничем. Чем сильнее грядущие "математики" будут верить в это воплощение, тем меньше будет стоить человеческая жизнь. А в самом крайнем случае - ни гроша".

Что и случилось на самом деле.

В 1995 году журнал «Государство и право» и «Психологический журнал» провели «круглый стол» по изучению феномена терроризма. В нем участвовали в основном юристы и психологи.  Материалы юристов опубликованы в «Государстве и праве» (№4, 1995). «Психологический журнал» опубликовал выступления, посвященные социально-психологическому анализу феномена терроризма: 

Черненилов В. И., канд. психол. наук, зам. начальника Академии МВД России: 
 — Сегодня налицо явное доминирование теоретического подхода к феномену терроризма и крайняя скромность в изложении базового фактологического материала. Возможно, это связано с «молодостью» этой проблематики для отечественной науки, что делает совершенно необходимым проработку ее «верхних» (теоретических) этажей. Но ведь именно Россия давала и продолжает давать богатейший фактологический и, говоря сегодняшним языком, самый «крутой» материал по данному направлению. Тем не менее, теоретики в своих исследованиях обходят эту фактологию, предпочитая,  строить свои выводы, либо на историческом, либо на зарубежном материале. Понятно, что уровень таких теоретических исследований не столь высок, как хотелось бы, — не говоря ухе о проблеме практической ценности выводов и предложений. 

Суть социального заказа психологической науке сегодня, таким образом, распадается на два основных направления: объяснить природу терроризма и предложить обществу (конкретным структурам — силовым, например) эффективные средства противостояния террористическому вызову. 

К сожалению, опыт, полученный при изучении механизма совершения: террористических акций и тактик проведения специальных операций, остается недоступным для широкого осмысления. Это обедняет фактологическую базу психологической науки, вынуждает специалистов-психологов апеллировать к историческим, литературным или журналистки интерпретированным примерам. 

Итак, протеррористическая и контртеррористическая активность, осуществляются в конкретных обстоятельствах и конкретными людьми — подготовленными или мало подготовленными. Опыт, получаемый на этом уровне, при определенном уровне анализа становится бесценным фактом — «воздухом» науки. В этом смысле каждый террористический акт может быть оценен как своего рода естественный эксперимент (подобно тому, как та или иная форма патологии есть пусть жестокий, но естественный эксперимент природы, анализ результатов которого позволяет проникнуть в ее тайны). Но эксперимент, который ставит определенная группа людей над способностью общества противостоять социальным болезням, социально опасен, а этически неприемлем. Поэтому его соответственное изучение и корректировка — один из важнейших каналов обратной связи. Опять-таки с учетом факторов «здесь» и «теперь». На этой основе уточняются и некоторые фундаментальные представления о природе общества и терроризма. Зная контингент террористов, можно предположить, что лица из числа Маргиналов и с психическими отклонениями, а также закомплексованные (как Неполноценностью, так и «сверхчеловеки») будут действовать преимущественно в одиночку. Это составляет одну из трудностей их выявления. 
Террорист в момент совершения теракта кажется себе мужественным, благородным, жестоким, бескомпромиссным борцом за «справедливость». Так, «политическому» террористу кажется, что во имя достижения понимаемой им справедливости можно и должно жертвовать жизнями других людей. «Экономический» террорист убежден, что действия его конкурента крайне несправедливы и требуют «крайних мер». «Психологическому» террористу кажется, что общество не позволило реализовать заложенные в нем возможности, и он может кануть в Лету неизвестным, а совершая теракт, он не только реализует возможности власти над людьми, но и прославляться на века своим мужеством. И у любого террориста цель оправдывает средства. 

Терроризм — это всегда вызов обществу. В его основе лежит обесцененная человеческая жизнь. Поэтому одной из его основных психологических особенностей является демонстративность. Террористическим актам нередко предшествуют угрозы, шантаж, другие деяния, рассчитанные на запугивание людей. К сожалению, это нередко выпадает из поля зрения представителей средств массовой информации, которые в погоне за сенсацией излагают такие подробности действий террористов, приемов совершения терактов, которые способствуют быстрому распространению не только собственного отечественного «передового опыта», но и заимствованию международного. Не случайно современный международный терроризм становится одним из существенных факторов дестабилизации политической и экономической обстановки в мире, а это требует разработки совместных мер по борьбе с ним.