НОВАЯ КНИГА Д.ВОЛКОГОНОВА

НОВАЯ КНИГА Д.ВОЛКОГОНОВА

Письмо  Д.Волкогонову

г.Волкогонов,

Вряд ли, работая над книгой «Триумф и трагедия», Вы предполагали, что станете автором первого в нашей стране политического портрета В.И.Ленина. Если б знали, наверное, не спешили бы с выпуском трех исправленных изданий томов о Сталине. Впрочем, не сомневаюсь, скоро появится четвертое переработанное издание Вашей первой биографии. Дело в том, все книги т.н. трилогии «Вожди» не связаны между собой общей концепцией. Содержание первой книги (прежде всего все, что касается Ленина) абсолютно противоречит третьей.

        Как же Вы объясните сей феномен? А-а, книгу о Сталине, оказывается, Вы писали 15 лет, «видя в Ленине неземную безгрешность». В сознании человека, «прошедшего мучительную эволюцию взглядов от сталиниста, через долгую марксистскую ортодоксию к полному отрицанию большевистской тоталитарности», «бастионы ленинизма… пали последними» («Ленин», т.1, с.11).

Столь долгое «прозрение», однако, не помешало Вам выпустить три издания «Сталина» за три (!) года. Третье появилось в 1991 г, еще до печального августа. «Бастионы», как надо понимать, еще не пали. А когда это произошло? «…Когда я осознал исторический крах ленинского «дела», - отвечаете Вы («Ленин», т.2, с.439). Именно тогда начали книгу о Ленине? Сразу после запрета КПСС? Или с начала 1992 г.? Как бы там ни было, должен Вам заметить, весьма короткий промежуток времени потребовался Вам, чтобы освободиться от «ленинской кольчуги догматизма», по сравнению с теми пятнадцатью годами, которые Вы отдали «очищению» ленинизма от скверны сталинизма.

Впрочем, Вы наверняка не сожалеете, что отдали «утопии лучшие годы своей жизни», будучи «жрецом ленинской схоластики» («Ленин», т.2, с.75). Вы даже иронизируете над собой: «Мы еще не представляем, сколь убогими и смешными в своем идолопоклонстве будем выглядеть для людей из 21 века» (Ленин, т.1, с.12) Но что поделаешь, прощаете Вы себя, - «все были обязаны носить идеологическую одежду – эту духовную униформу обесчеловечения личности» (Ленин, т.1, с. 38-39). Вы заблуждаетесь. Сами же пишете: была интеллигенция, способная на протест, на интеллектуальное сопротивление (Ленин, т.1, с.201). Вот вы к таковой действительно не принадлежали.

«… Мы узнали НЕЧТО иное, нежели нам внушали долгие десятилетия», - интригуете Вы обывателя (Ленин, т.1, с.10) Это нечто – неизвестные материалы доселе закрытых архивов Политбюро, ЦК КПСС, «которые поразительно быстро лишают облик вождя божественного нимба» (Ленин, т.1, с.10). Конечно, Вы имеете в виду 3724 неопубликованных ленинских документа (помните, которые Вы хотели издать отдельными сборниками под названием «Неизвестный Ленин»?). Какое же открытие Вы сделали благодаря им? Оказывается, этот дедушка с добрым прищуром глаз мог говорить очень жестокие вещи, а его телеграммы времен гражданской войны должны леденить душу.

         Впрочем, в порыве саморазоблачения Вы оговариваетесь (жаль, только к концу 1 тома) «Чтобы знать Ленина, подлинного, настоящего, не обязательно было ждать вскрытия «ленинских тайников». Даже опубликованный Ленин, если бы наша мысль не была парализована многолетней пропагандой, мог давно выглядеть в наших глазах иным…» (Ленин, т.1, с.324). Ой ли! В Ваших ли глазах испытанного бойца идеологического фронта, верой и правдой (или неправдой) исполнявшего свой гражданский и профессиональный долг штатного военного пропагандиста, получавшего за это помимо зарплаты звания, премии, чины?

        Хоть Вы и говорите, что «любая власть… сколь необходима (конечно, очень многим она дает хлеб насущный – А.Ч.), столь и порочна» (Ленин, т.2, с.77), тем не менее не считали для себя порочным всегда находиться при ней и ее обслуживать, как это делаете и сейчас.  Вам щедро (коммунисты, скорее, были скупы) оплатят Ваши благородные гражданские порывы и справедливое желание угодить.

        Вы правы, Ваша книга «будет» подвергаться сомнению, опровергаться, оспариваться, разоблачаться». Грешен, но я решил внести свою лепту в это дело… «Мы это так умеем делать!» - восклицаете Вы (Ленин, т.1, с.32-33). Не знаю, как получится у меня.  Себя же Вы, г.Волкогонов, уже давно разоблачили и опровергли.

Часть первая

Дмитрий Антонович уверяет, что написал беспристрастную книгу, придерживаясь принципа: ни хулы, ни апологетики (Ленин, т.2, с.422). Зря уверяет. Обратите внимание на его прокурорский тон. Итак,

Обвинение первое. «За все время пребывания у власти Ленин только и делал: реквизировал, отбирал, лишал, изымал, репрессировал… Заводы, фабрики, банки, хлеб, дороги, личные ценности, дома, квартиры, одежда… театры, лицеи, типографии… отобрано все» (Ленин, т.2, с.211).

Обвинение второе. Большевикам «удалось разжечь войну внутри самого крестьянства, стравить зажиточных мужиков с безземельными, худосочными, плохими работниками» (Ленин, т.2, с.163).

Ленин виновен также в том, что

«похоронил первое в истории России демократическое правительство;

унизил Россию преступным миром;

 разогнал Учредительное собрание;

ликвидировал имевшиеся гражданские свободы и права человека;

разрушил экономику гигантской страны;

низвел Советы до придатка партийных комитетов;

изгнал цвет национальной интеллигенции за пределы отечества;

ликвидировал российскую социал-демократию;

уничтожил царскую семью;

подавил в крови тамбовское, кронштадтское, донское, ярославское и другие народные восстания;

почти уничтожил церковь;

с помощью террора, голода и развязанной гражданской войны в стране погубил в России 13 миллионов человеческих жизней (Ленин, т.2, с.438).

Вот так, будто воскресшие все враги Ленина устами Волкогонова сводят счеты с коммунистами, с Лениным за свое историческое поражение в октябре 1917 г.

Все «прозрение» Дмитрия Антоновича заключается в том, что он просто перешел на точку зрения врагов Ленина, на сторону буржуазной партии, класса капиталистов, низвергнутого 80 лет назад и возрождающегося сегодня. Волкогонов ушел на службу этому классу. Историческая наука тоже попадает ему в служанки. Пожалуй, Волкогонов становится признанным вождем российской буржуазной историографии, вытесняющей марксистскую философию истории.

Тем интереснее разобраться, какова же она, современная российская историческая наука. На каких методологических основах стоит? Какие приемы исследования применяются? Что противопоставляется марксизму?

За образец, претендующий стать шедевром обновляющейся науки, мы и взяли книгу «Ленин».

Пожалуй, все идеалистические, субъективистские исторические школы прошлых веков не перещеголяют творения  Д.Волкогонова, в которых роль личности в истории доводится поистине до космических масштабов.

Если образ Сталина в общественном сознании уже прочно ассоциируется едва ли не с монстром, то Ленин подается еще более всемогущим Антихристом.

«Еще ни одному человеку в истории не удавалось в таких масштабах и качестве изменять огромное общество» (Ленин, т.2, с.129).

ОН «изменил мировое соотношение политических сил»;

ОН «перекроил карту планеты»;

ОН «вызвал к жизни мощное социальное движение на континентах» (Ленин, т.1, с.125);

ОН «силой привил в России, не остановившись перед столь страшными потрясениями» идею коммунизма (Ленин, т.2, с.252).

И, несмотря  на то, что Ленин «изменил… перекроил… вызвал… привил…», он все-таки «великий и беспощадный утопист, вознамерившийся с помощью пролетарского кулака размозжить череп старому и создать общество, идея которого родилась в его воспаленном мозгу» (т.1, с.234)

«Ленинский максимализм и радикализм, помноженные на его волю и одержимость» сыграли решающую роль в формировании системы (т.2, с.460)

Вот таким сверхъестественным мифологическим героем (точнее, злодеем) предстает Ленин. И все это подается под соусом «исторического Ленина».

Если это история, то что такое мифология?

Мне всегда казалось, что такой подход, сводящий исторические процессы к действиям, интригам великих личностей, заговорщиков, «профессиональных революционеров», как-то умудряющихся решать судьбоносные вопросы, «располагаясь» над «социальными и экономическими процессами», давно пройденный этап наукой.

Но Волкогонова не смущают даже логические несуразности, неизбежные при таком подходе. Даже слово «массы» он закавычивает, как будто и нет такого субъекта в истории. «Ленин думал не о человеке, а о «массе», которой хотел создать конструкцию коммунистической жизни, рождавшуюся в его голове» (т.1, с.313).

История, в представлении Дмитрия Антоновича, это «выдающиеся акции», это лаборатория, в которой проводятся эксперименты по реализации «книжных схем», а народ всего лишь подопытный кролик, объект манипуляций, «оказавшийся в руках большевиков» и находящийся в «глубоком затмении сознания». Народ, «право которого узурпировали», словно слепого, «насильно повели», «насильственно осчастливливали», «заставили молиться» какие-то могущественные поводыри.

И мучается Волкогонов над «неразрешимой» загадкой, «как великий народ позволил так экспериментировать над своей судьбой» (т.1, с.291), и почему «большевики уцелели, когда стало ясно, что они выражают интересы лишь «профессиональных революционеров» (т.1, с.138). Впрочем, не замечая этого, Волкогонов тут же разбивает все свои построения: «Большевизм… смог найти струну, звучание которой отразило интересы большинства народов России» (т.1, с.139).

Чувствуете, как неустойчив, как колеблется буржуазный либерал? Он, в сущности, боится масс, презирает их, стремится их не замечать, но все же вынужден признавать очевидное.

Либералов беспокоит не «узурпация» прав народных, а непосредственное творчество масс, «стихия народная», то, что они всегда именовали и именуют «низменными народными инстинктами», а Волкогонов – другими словами: «помрачением народной души».

Таким образом, Волкогонов элементарно путается в вопросе о субъектах исторического процесса и их роли. И не стремится, ибо это значило бы признать заслуги марксизма в разработке этого вопроса, а для его врагов это равнозначно «догматической узости». Народ у волкогоновых – аморфная, инертная масса, пригодная только для экспериментов. Единственный субъект истории, оказывается, некая абстрактная Личность.

Ленин, пишет Волкогонов, «был певцом рабочего класса, хотя отводил ему лишь роль основной силы его партии. Проблема личности, ее прав и свобод всегда стояла у Ленина на третьем-десятом местах» (т.2, с.248). Обратите внимание, для Волкогонова партия – это не форма самоорганизации класса (с точки зрения марксизма, высшая), а опять же организация отдельных личностей, «удавов», пожирающих рабочих «кроликов». Волкогонов даже не замечает отсутствие логики в своем сочинении. Если Ленин был певцом рабочего класса, то, следовательно, ревнителем прав и свобод личности рабочего (кстати, доводя до признания высшей формы их проявления – создания пролетарского государства).
        Таким образом, методологические предпосылки, которых придерживается Волкогонов, лишают всякой ценности его рассуждения о демократии как форме движения, борьбы, «творчества» реальных субъектов общественного развития, осознающих свои интересы. По понятиям Волкогонова – это равнозначно… бланкизму.

В полном соответствии с таким старым как мир, представлением Волкогонов убеждает читателей в том, что, «осуждая бланкизм на словах, Ленин, не колеблясь прибегал к нему в решающие моменты» (т.1, с.71) Волкогонову не откажешь в изобретательности: объединив в одном предложении и правду, и ложь, он, видимо, полагает, что их гармония и лежит в основе всякого объективного исследования.

Если прием Волкогонова и нов, то обвинение Ленина в бланкизме, он повторяет с чужих слов, которых в свое время живому Ленину пришлось выслушать немало.  Может быть, сегодняшняя профессиональная историческая наука считает свидетельства и субъективные мнения очевидцев и участников событий истиной последней инстанции, но почему тогда Волкогонов оставил без внимания позицию самого Ленина на эти обвинения. Необязательно даже штудировать все 55 томов ленинских сочинений, достаточно найти по предметному указателю в «Справочном томе» все, что Ленин говорил или писал о бланкизме. Или Дмитрий Антонович нашел в открытых им более 3 тысячах ленинских документах нечто такое, позволяющее не усомниться более в бланкизме Ленина? Нет, таких документов Волкогонов не приводит.

Мы понимаем, почему Волкогонов ничего не сообщает об отношении самого Ленина к обвинениям в его адрес. Живой Ленин мог успешно постоять за себя и камня на камне не оставить от клеветнических измышлений.

То, что писано пером, то не вырубишь топором. О нем можно только умолчать. Но врагам Ленина не удастся изъять, закопать, сжечь, скрыть в спецхранах все 653 миллиона экземпляров ленинских сочинений. А это означает, что и сегодня клевета бессильна перед безгласным Лениным.

«К числу наиболее злостных и едва ли не наиболее распространенных извращений марксизма, - писал Ленин в статье «Марксизм и восстание», - … принадлежит оппортунистическая ложь, будто подготовка восстания, вообще отношение к восстанию, как к искусству, есть «бланкизм».

Вождь оппортунизма Бернштейн уже снискал себе печальную славу обвинением марксизма в бланкизме, и нынешние оппортунисты в сущности ни на йоту не подновляют и не «обогащают» скудные «идеи» Бернштейна, крича о бланкизме…

Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это, во-первых. Восстание должно опираться на революционный подъем народа. Это, во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых половинчатых нерешительных друзей революции. Это, в-третьих. Вот этими тремя условиями постановки вопроса о восстании и отличается марксизм от бланкизма».

«Военный заговор, - продолжает и конкретизирует Ленин в «Письме к товарищам» за несколько дней до петроградского вооруженного восстания, - есть бланкизм, если его устраивает не партия определенного класса, если его устроители не учли политического момента вообще и международного в особенности, если на стороне этой партии нет доказанного объективными факторами сочувствия большинства народа, если развитие событий революции не привело к практическому опровержению соглашательских иллюзий мелкой буржуазии, если не завоевано большинство признанных «полномочными» или иначе себя показавших органов революционной борьбы вроде «Советов», если в армии (буде дело происходит во время войны) нет вполне назревшего настроения против правительства, затягивающего несправедливую войну против воли народа, если лозунги восстания (вроде «вся власть Советам», «земля крестьянам», «немедленное предложение демократического мира всем воюющим народам в связи с немедленной же отменой тайных договоров и тайной дипломатии» и т.п.) не приобрели широчайшей известности и популярности, если передовые рабочие не уверены в отчаянном положении масс и в поддержке деревни, поддержке, доказанной серьезным крестьянским движением или восстанием против помещиков и защищающего их правительства, если экономическое положение страны внушает серьезные надежды на благоприятное разрешение кризиса мирными и парламентскими средствами».

И, наконец, из «Детской болезни «левизны» в коммунизме»: «Бросить один только авангард в решительный бой, пока весь класс, пока широкие массы не заняли позиции либо прямой поддержки авангарда, либо, по крайней мере, благожелательного  нейтралитета по отношению к нему и полной неспособности поддержать его противника, было бы не только глупостью, но и преступлением. А для того, чтобы действительно широкие массы трудящихся и угнетенных капиталом дошли до такой позиции, для этого одной пропаганды, одной агитации мало. Для этого нужен собственный политический опыт этих масс».

Пожалуй, довольно?

Так что же такое «бланкизм»?

«Бланкизм… действия оторванных от масс одиночек, деморализующие рабочих, отталкивающие от них широкие круги населения, дезорганизующие движение, вредящие революции» (В.И.Ленин. Собр.соч., 4 –е изд., т.11, с.189). Бланкисты отрицали классовую борьбу. Д.Волкогонов – тоже. А что остается человеку, отрицающему классовую борьбу масс, как не сводить великие исторические битвы к козням, интригам, подвигам или заговорам «великих личностей», к действиям кучки «профессиональных революционеров», «классовых дальтоников» либо «великих реформаторов», «либералов», «экономистов» и т.д., и т.п. Большевики, говоря словами Ленина, «в подобной узости воззрений не повинны». Простим эту узость Волкогонову.

Но не простим ему ложь и клевету. Волкогонов не просто собрал все негативное, что писалось и говорилось о Ленине его противниками. Волкогонов изощреннее их. Он прибегает к своему любимому приему противопоставления: образ человека будет непригляднее, если он высвечивается на фоне «чистого» облагороженного исторического героя. Таким на время стал сам Ленин на фоне демонизируемого Сталина. Сегодня же Волкогонов нисколько не сомневается: «Сталин – самый верный ленинец», «Сталин – продолжатель дела своего учителя».

«Мы редко задумывались, - пишет сегодня Дмитрий Антонович, - над тем, что генетические корни беззаконий, убийственной коллективизации, страшных чисток конца тридцатых годов, в конце войны и послевоенного «наказания» целых народов возникли именно в послеоктябрьской социальной практике большевиков» (т.1, с. 378).

Волкогонов призывает к себе в союзники  бланкистов (которых называет «романтиками»), якобинцев, которым он отнюдь не симпатизирует, но одним, коротким замечанием, что  якобинский террор был во имя свободы, он облагораживает их по сравнению с другим «якобинцем» Лениным.

Даже апологетические воспоминания Троцкого о вожде Волкогонов препарирует так, чтобы опорочить Ленина. Волкогонов противопоставляет Ленина Марксу, а марксизм – ленинизму.  «Ленин обрек себя лишь на догматическое комментирование выдающегося учения» (т.2, с.246) И как же Волкогонов «облагораживает» Маркса и марксизм? «Его [Ленина] марксизм явно однобокий, бланкистский, сверхреволюционный» (т.1, с.83). Как в свое время либералы, так и сегодня Волкогонов выражает симпатию раннему Марксу, еще не ставшему собственно марксистом, т.е. революционным теоретиком.   Противопоставление основоположников учения, поиск противоречий в марксизме – прием старый, Волкогонов и здесь не открывает Америки.

«Ленин на словах соглашаясь с Марксовыми выводами эволюционного созревания революционной ситуации, - пишет сей «защитник» марксизма, - перенес свой акцент на возможность радикального формирования этого процесса путем активизации масс, создания ими своих организаций и партий» (т.1, с.124)

Волкогонов обращается с обществом как механической системой, искусственно созданной человеком, рассчитанной и функционирующей по наперед заданному алгоритму. Дмитрии Антонович оказался бы прав, если бы был в состоянии убрать из истории мыслящих, обладающих самосознанием и волей людей. Он мыслит историческую необходимость без случайности и свободы, и человеку ничего не остается, кроме как ждать, покоряться и терпеть. Не надо такую философию приписывать Марксу.

Отрицание классовой борьбы (которую Волкогонов маскирует под выражением «социальный расизм») и диктатуры класса выдает Волкогонова с головой. И тем не менее он использует марксизм в борьбе против Ленина, старательно внушая, что Ленин настолько злодей, что даже Маркс содрогнулся бы при его имени. (Волкогонов даже перефразировал известную фразу Маркса, который якобы имел бы основание не считать себя марксистом, коль Ленин таковым себя называет).

Итак, враг марксизма взял на себя защиту Маркса от его убежденного последователя. Феноменально! Пора спасать марксизм от услуг таких «благодетелей»!

Можно ли разрушить марксизм истиной? Доказать это никто не способен, и Д.Волкогонов идет по давно испытанному пути. Он борется с марксизмом посредством лжи. Чего стоит, например, его заявление о «несуразностях» марксизма, который якобы отвергает «глубинный двигатель экономического прогресса – интересы» (т.2, с.78). С чего это вдруг Волкогонов заговорил об интересах? Из его книги можно понять, что только Мораль (так в тексте) и «общечеловеческая истина» - подлинные ценность и двигатели истории. Слава богу, Волкогонов Марксу это не приписывает. Но он делает «открытие» похлеще: «…Маркс почти ничего не говорил о диктатуре пролетариата» (т.1, с.75). Это-де «случайная идея… встречающаяся у Маркса, кажется, раз-другой (!!!-А.Ч)… совсем не как орудие власти» (т.2, с.318, 319). Как же так, г. Волкогонов! Вы же называли «безбрежную диктатуру» «первородным грехом» марксизма (т.1, с.12). Кто здесь кого опровергает: Волкогонов Маркса, Маркс Волкогонова или Волкогонов Волкогонова?

«Как можно увязать диктатуру одного класса (а точнее, партии) с признанием принципов народовластия, свободы и равенства всех граждан? Ведь это социальный расизм!», - выходит из себя Дмитрий Антонович (т.1, с.129). «…Разве совместима справедливость… с диктатурой? По какому праву один класс безоговорочно командует другим? – вопрошает он (т.1, с.76). Отвечаю: по такому, какому капиталист распоряжается рабочей силой наемного работника, феодал – крепостным крестьянином, рабовладелец – рабом. Кто из них «социальный расист»: богатый или бедный? Эксплуататор или восставший против него эксплуатируемый?

Почитайте, какой вздор космического масштаба несет человек, когда-то изучавший марксистскую философию истории: Лениным «всемирная история» якобы раскладывается исключительно по «полочкам» революции. «Чем Ленин лучше и глубже тех ученых, которые классифицировали исторический процесс по монархам, войнам, географическим открытиям и колониальным завоеваниям? Для мыслителя, претендовавшего волей большевиков на властителя дум ХХ столетия, сей подход, действительно прав Бердяев, является «духовной реакционностью» (т.2, с.233).

Абсолютно лживы измышления Волкогонова, что в «ленинской теории социалистической революции… не было места ни представительным (выборным) учреждения, ни непосредственной демократии», поскольку этим «важнейшим атрибутам» большевики якобы противопоставили социалистическую революцию (т.1, с.133).

Волкогонов как истый либерал под непосредственной демократией понимает исключительно референдумы, проводящиеся по воле власть предержащих раз в десятилетия.

Классовая борьба «народа», трудящихся масс: стачки, митинги, восстания, избрание своих классовых организаций ( в т.ч. советов), наконец, гражданская война против эксплуататоров – вот, что считают марксисты прямой и представительной демократией, а превращение классовых организаций пролетариата в государственные органы в результате социалистической революции – есть высшее достижение рабочей демократии.  Для либерального буржуа социалистическая революция – аномалия, нелепость, «шрам» на теле истории. Волкогонов выносит приговор революциям «в пользу эволюции и реформ» (т.1, с.286)

В октябре 1917 года, оказывается, была не социалистическая, а большевистская революция (т.1, с.164) и даже не революция, а всего лишь переворот. Посочувствуем г.Волкогонову, если он вдруг «позабыл» отличия революций от переворотов. Но вот как осуществить переворот, если «заговор оказался ненужным» (т,1, с.294), этот историк не объясняет.

Зато весьма превозносит революцию (sic!) буржуазную, февральскую, когда Россия по его «глубочайшему (так ли? – А.Ч) убеждению встала «на рельсы демократии и цивилизации».

Часть вторая

Как видим, Волкогонов вовсе не «прозрел», а перешел на точку зрения буржуазии, имеющей право на «делание» своей революции и полагающей, что пролетариат должен ей активно помогать, но никак не выдумывать нечто свое, отличное от ее интересов.

Именно с данной точки зрения Волкогонов рассматривает (точнее, пересматривает) историю советского социалистического государства, оценивает действия и позиции его деятелей. Например, он пишет: «Ленин лишен гибкости, способности почувствовать колоссальные возможности легальной парламентской деятельности» (т.1, с.151). Это верно, что Ленин «был лишен гибкости» в деле превращения рабочей партии в парламентскую = буржуазную, как хотели меньшевики. Но нужно учитывать непревзойденную ленинскую гибкость при использовании легальных («законных») методов в революционных целях.

С точки зрения буржуазного демократа разгон Учредительного Собрания большевиками преступен и вероломный. Ленин бы только посмеялся над этим. Обыватель удивится: «Но ведь большевики обещали Учредительное Собрание! Выборы были проведены, сами в них участвовали и все равно разогнали. Не вероломство ли это?»

Если бы Волкогонов «вдруг» не забыл разобраться в характере революций, что бы он сделал, оставайся он и сегодня марксистом, не писал бы он о вероломстве большевиков, которого на самом деле и не было.

В условиях буржуазной революции лозунг Учредительного Собрания был столь же естественным, сколь и необходимым, а для большевиков тем более имеющий значение, позволяющим значительно продвинуть политическую борьбу. Учредительное Собрание большевиками рассматривалось как этап на пути к революции социалистической, к диктатуре пролетариата. После Октября этот лозунг потерял актуальность, но означал откат назад, контрреволюцию.

Большевикам незачем было быть вероломными. Они достигли своей цели и без Учредительного Собрания.  Тем самым они лишили народ свободы, - кричит современный либерал обвинение старое, губительное, давно опровергнутое.

Большевики и не обещали свободу для всех, ибо отлично понимали, что такая «полная свобода» возможна только при отсутствии государства как института.  Но коммунисты – не анархисты. Они не позволят себе, в отличие от Волкогонова, заявлений, подобных следующему: «Постепенно, но неуклонно терялась главная идея любой революции – свобода. Уже в самом начале она была заменена другой – идеей власти как предтечи свободы» (т.1, с.135).

Но Волкогонов тоже не отрицает необходимость власти. Подлинную. «цивилизованную» свободу для всех обеспечивает либеральная власть. Свободу, но только в рамках буржуазной системы, законов «демократического» правительства. Капитализм – это свобода для всех? Уже испытываем, г. Волкогонов.

Как «преступный» характеризует Дмитрий Антонович Брестский мир. Обратите внимание на то, что его оценка и в первом издании «Сталина», и в третьем исправленном (1991 г) совпадают, и, как вы догадываетесь, она безусловно, положительная. Не трудно заметить, что г. Волкогонов меняет одну «общечеловеческую» истину на другую, переходя с точки зрения одной партии на сторону другой (пожалуй, нигде так выпукло не проявляется партийность в исторической науке, как в произведениях г.Волкогонова).

Если в «Сталине» противников Ленина в вопросе о Брестском мире Волкогонов называет «людьми фразы, прямолинейно и примитивно понимавшими суть революционной чести», то в биографии Ленина считает эту (свою же!) оценку верной только «с точки зрения цинизма политики». Но «с позиций морали и национального достоинства» их позиция должна заслуживать уважение (т.1, с.337).

Брестский мир, по мнению Волкогонова, - не «спасительный шанс» для революции, как он полагал еще три года назад, а «свидетельство измены». Никакой прозорливости и смелости Ленин не проявил, поскольку Германия была обречена, ее доконала не собственная революция, а Антанта. Антанта спасла Россию от «унизительного» мира. Справедливости ради следует сказать, что г.Волкогонов не отметает вовсе какое-либо значение германской революции, называя ее «козырем» Ленина, «который по воле рока окажется счастливым» (т.1, с.337).

Сюжет с Брестским миром примечателен тем, что, во-первых, потребовался Волкогонову для изобличения Ленина в непатриотизме, а, во-вторых, разъясняет, как следует правильно, в «общечеловеческом» смысле понимать патриотизм.

Понятно, что патриотизм – это любовь к Отечеству, здесь Волкогонов не оригинален. Очевидно также, что такое абстрактное понимание любви к Отечеству г.Волкогонов не распространяет на такое явление, как советский патриотизм, раз он считает, что большевизм был чужероден России. Все становится на свои места, если мы зададимся вопросом, какое Отечество, т.е. какую «политическую, культурную и социальную среду» он предлагает любить. Ту, которая у нас была на протяжении семи десятилетий с лишним, или ту, что просуществовала несколько месяцев с февраля по октябрь 1917 года? Да-да, вы правильно полагаете: Россию, которую мы тогда потеряли. Волкогонов даже простил бы Керенскому сепаратный мир с немцами, лишивший бы большевиков этого козыря. В таком случае ведь Керенский «мог бы не только сохранить власть, сберечь демократические завоевания, но и… избавить Россию от десятилетий мук несвободы» (т.1, с.285). Куда вот только делось патриотическое целомудрие г.Волкогонова? «Ленин приходит к парадоксальному выводу, глубоко антипатриотическому по своей сути: войну нужно похоронить даже ценой поражения России», - клевещет либерал – «патриот» (т.2, с.425). И вдруг, как самый отъявленный пораженец и капитулянт, огорошивает: империалистическая война никому не была нужна (т.1, с.133).

Да, Ленин был врагом буржуазного «отечества», находящегося под властью «демократического» правительства. Но он был убежден в том, что «пролетариат не может относиться безразлично и равнодушно к политическим, социальным и культурным условиям своей борьбы, следовательно, ему не могут быть безразличны и судьбы его страны (ПСС, т.17, с.190).

«Россия идет теперь, - писал Ленин вскоре после подписания брестского мира, -… к национальному подъему, к великой отечественной войне… Мы оборонцы с 25 октября 1917 г. Мы за «защиту отечества», но та отечественная, к которой мы идем, является войной за социалистическое отечество» (ПСС, т.36. с.82).

Тильзитский мир 1807 года, унизительный для России, как и поражения царской России в Крымской, русско-японской войнах, вызывали национальный подъем, который вел к торжеству буржуазии над феодализмом. Брестский мир пробуждал национальный подъем, направлявший развитие по пути к социализму.

Этот подъем дал основание Ленину заявить: «Патриотизм человека, который лучше будет три года голодать, чем отдать Россию иностранцам, - это настоящий патриотизм, без которого мы три года не продержались бы. Без этого патриотизма мы не добились бы защиты Советской республики, уничтожения частной собственности… Это – лучший революционный патриотизм» (ПСС, т.42, с.124).

Спустя семь десятилетий отечественная буржуазия смогла взять социальный реванш, прекратив «холодную войну» между капитализмом и социализмом ценой развала «социалистического отечества» - СССР и развязывания на значительной его территории гражданских войн. А идеологическую «холодную» войну внутри уже самой России продолжают волкогоновы, резуны и прочие.

Не в силах доказать шпионство Ленина в пользу Германии, Волкогонов довольствуется следующим «убийственным» выводом: «Фактически Германия в империалистической войне против России имела союзниками не только Австро-Венгрию, Турцию и Болгарию, но и большевиков» (т.1, с.208). Обратите внимание, как выгораживает Волкогонов «патриотичное» царское правительство. Оказывается, не оно развязало и вело империалистическую войну, а большевики, чтобы превратить ее в войну гражданскую.  Не империалистическая война стала причиной революций и гражданской войны, «пионерами, вдохновителями, зачинателями» ее Волкогонов безоговорочно объявляет большевиков (т.1, с.349).

Если в книге «Сталин» (1991 г.) Волкогонов утверждал, что «главным катализатором и вдохновителем этой войны была иностранная военная интервенция», то сегодня он без тени сомнения уже не считает империалистические государства «основными генераторами страшной российской междоусобицы» (т.1, с.350). При этом Волкогонов не утруждает себя доказательствами.

А мы на это вновь ответим словами писателя Г.Уэллса из книги «Россия во мгле»: «Не коммунизм, а европейский империализм втянул эту огромную, расшатанную, обанкротившуюся империю в шестилетнюю изнурительную войну. И не коммунизм терзал эту страдающую и, быть может, погибающую Россию субсидированными извне непрерывными нападениями, вторжениями, мятежами, душили ее чудовищно жестокой блокадой. Мстительный французский кредитор, тупой английский журналист несут гораздо большую ответственность за эти смертные муки, чем любой коммунист».

Еще совсем недавно Волкогонов не сомневался и в том, что красный террор был ответом на террор белый. Сегодня не смущаясь и все также без доказательств утверждает: «Красный террор вызвал и террор белый, но там инициатива, в основном, принадлежала низовой массе как реакция на большевистские бесчинства» (т.1, с.331).

Как видим, Волкогонов не просто выгораживает белогвардейских военачальников, он откровенно дает понять: белый террор был справедлив, тем более его инициировали массы (вот, когда Волкогонов вспомнил о массах!).

Таким образом, Волкогонов не против террора вообще, он одобряет «справедливый» террор. Он даже произносит панегирик французским якобинцам, которые «воспевали террор во имя свободы» (т.1, с.125) и пытались «силой своего духа» (!!!) «переделать историю». Но что «нравственно» белогвардейцам и якобинцам, - в конечном счете, они хотели того же, за что выступает г.Волкогонов, - большевикам «безнравственно».

Итак, Дмитрий Антонович не просто реабилитирует, он превозносит «белые ризы», «хрусталь «белой идеи» и готов оправдать белый террор во имя этой идеи.

А потому не может простить большевикам цареубийство. Следует напомнить, что позиция большевиков в отношении Николая II не скрывалась, чему можно найти подтверждение в опубликованных сочинениях Ленина. Видимо, г.Волкогонов, будучи членом КПСС, как Ленин, считал Николая «разбойником, достойным казни».

Как известно, и при жизни наш последний император всеобщей любовью и признанием не пользовался. Звание «Кровавый» он получил неспроста. Вот что писал о нем знаменитый юрист А.Ф.Кони: «Мне кажется, что искать объяснения многого, приведшего в конце концов Россию к гибели и позору, надо не в умственных способностях Николая II, а в отсутствии у него сердца, бросающегося в глаза в целом ряде его поступков».

Начало его царствования ознаменовалась «Ходынкой», когда в результате «народных гуляний» погибло около 5 тысяч человек (официально – 1389). Когда вечером на телегах развозили трупы, Николай II танцевал на балу во французском посольстве, несмотря на просьбу посла отсрочить этот бал.

9 января 1905 г. он не захотел встретиться с народом (140 тысяч человек), пришедшим подавать ему петицию о своем тяжелом положении, накануне трусливо сбежал в Царское Село. Расстрел, учиненный его дядей, великим князем Владимиром Александровичем (петербургским генерал-губернатором), вызвал около 4600 убитых и раненых.

Поистине, нет предела лицемерию Волкогонова. «…Ленин отказывал всем, абсолютно всем, иметь право на другую точку зрения и считать ее верной (т.2, с.185). «Аристократический интеллект не допускает оскорбительного унижения своих оппонентов» (т.2, с.461). Но не возбраняется же Волкогонову обозвать Сталина «форменным пиратом», Ежова «физическим и умственным кретином», Ленина – «Антихристом».  А к современным неологизмам: «совки», «красно-коричневые», «коммуно-фашисты» волкогоновский «аристократический интеллект» никакого отношения не имеет?

Право, г.Волкогонов, само по себе еще ничего не значит. Крестьянин, тем более кулак, капиталист и называющий себя либералом интеллигент не могут и не будут думать так, как Ленин, большевики, коммунистический пролетариат, если сами. Конечно, не захотят. Но их объективное положение, образ жизнедеятельности не делают и не сделают убежденными социалистами, тем более марксистами, без риска потерять это самое положение. Абсолютно ясно, что в любом разделенном и неоднородном обществе не существует «равноправия» точек зрения, тем более множества «равноправных» истин. Господствует, в конечном счете, только одна точка зрения, одна «истина» господствующего класса, выдаваемая за «общечеловеческую». Кем бы вы были, г.Волкогонов, сегодня, если бы вдруг не «прозрели»?

Не только в «вероломстве, непоследовательности, двуличии» изобличает Волкогонов Ленина.

«В политике так бывает, - готов прощать Дмитрий Антонович. «Но какова в этом случае мораль?» - патетически вопрошает он (т.2, с.434).

Чтобы разогнать Учредительное Собрание, пишет этот историк, Ленин прибег к «демагогическому» приему – говорить от имени народа. С тех пор «любое сомнительное деяние прикрывалось мифической «волей народа» (т.1, с132-133).

Но Волкогонов вынужден признать «непослушность народа» Учредительному Собранию. И даже более. Большевиков поддержало больше людей, чем Ельцина в сентябре1993 г.! Роспуск Советской власти спустя почти 75 лет после разгона учредиловки тоже оправдывался «волей народа»: «…над парламентом должен стоять не ленинский съезд [Съезд народных депутатов РСФСР. – А.Ч.], а только Бог и Народ» (т.1, с.313).

И уж совсем некстати осуждение большевиков за «радение о благополучии одних ценой жалкого прозябания многих» (т.2, с.257) на фоне того, сотворила «шоковая терапия».

Я, надеюсь, убедил читателя, что всем рассуждениям Волкогонова о свободе, демократии, патриотизме, его обличениям насилия и безнравственности – грош цена. Теперь перейдем к анализу конкретных исследовательских приемов как историка.

Нужно сразу оговориться, что все факты в книге подобраны и подогнаны таким образом, чтобы они априори соответствовали установленной схеме и призваны лишь обличать большевистский «эксперимент» и его главного «творца». Сам по себе этот метод антинаучен, да, бог с ней, с наукой. Если Дмитрий Антонович считает научным представление о движении мировой истории «от бюрократии и тоталитарности к демократии и цивилизованности» (т.1, с.286), пусть будет так.

Но надо же при этом быть в ладах с элементарной логикой. Чего стоит, например, фраза: «атеизм стал важной составной частью светской религии» (т.2, с.226). Знаете, это уже нечто оруэлловское: атеизм = религия. Или такое: «социалистическое строительство у нас было подменено строительством государственным» (т.2, с.455). Это что-то из арсенала анархизма.

Нельзя обойти и «маленькую» неточность: Волкогонова «поражает настойчивость Ленина доказать, что та философская школа, которая допускает существование религии, не является научной» (т.2, с.245).

Дмитрий Антонович, наверно, хотел сказать: «… допускает существование бога». Ну, подумаешь, небольшая простительная небрежность. Можно оспаривать существование бога, но не религии, здесь г.Волкогонов напрасно клевещет на марксизм.

Делать априорные выводы и подбирать под них факты – излюбленный, давно проверенный прием Волкогонова. Вот что он пишет на странице 289 в томе 2: «… кремлевское руководство, захваченное бесовством поиска врагов, уже не верит никому. На одном из агентурных сообщений Зорге «Сталин наложил резолюцию: «Прошу мне больше немецкой дезинформации не присылать». Ни слова о том, какое сообщение направил Зорге, о чем оно. Мы, читатели, остаемся в неведении, правду или ложь сообщал Зорге.

Сначала Волкогонов говорит правду. Потом ее опровергает. Конечный вывод (лживый!) преподносится как истина. Вот как, допустим, он описывает дело некоего Киселева (т.1, с.166-167), приговоренного революционным трибуналом к расстрелу. Тот обратился за помощью к председателю СНК. Ленин, как пишет, Волкогонов, «ушел от желания разобраться в существе трагедии». Все верно. Ленин, который, судя из его записки, приводимой историком, фактов не знал и передал дело Дзержинскому. Обычный рядовой случай, подумает читатель. Не ясно только, для чего он понадобился Волкогонову? Оказывается, вот для чего. «Для Ленина отягчающим обстоятельством явилось то, что Киселев «был плехановцем». Как же так, законно возмутимся мы, Ленин в дело не вникал, фактов не знал, просто передал его для разбирательства другим лицам, как же он мог выносить приговор? Откуда это вытекает? За что конкретно был осужден Киселев? Волкогонов тоже решил не вникать в существо дела. Зачем? Желаемый эффект достигнут. Ленин осужден.

Тот же прием противоречия при описании тамбовского «народного» восстания в 1921 г. Для ликвидации крестьянского выступления Бухарин «добивался и добился-таки, хотя лишь как намерение (!?- А.Ч), осуществить (так в тексте. – А.Ч) «скостку», облегчить положение крестьян». Ленин вроде бы согласился и «предложил вызвать в Тамбов Антонова – Овсеенко, чтобы вместе с экономическими мерами применить и меры военные».

Итак, Волкогонов вроде не отрицает намерения большевиков отменить досрочно в губернии продразверстку. Но что это? «Вообще, как посчитал Ленин и другие члены Политбюро, нужны совсем не экономические меры, а карательные ..., - читаем чуть дальше. - Восстание было утоплено в крови… Бухарин совсем не подходил для репрессивных действий, он пытался решать проблему экономически и политически» (т.2, с.91).

Таким образом, у читателя создается желаемое впечатление об исключительной жестокости большевиков. При этом Волкогонов умалчивает: досрочная отмена продразверстки в ходе подавления восстания не намерение, а реальный факт.

Умолчание – привычное оружие Волкогонова – разит наповал. Например, он заявляет: в ленинских декретах «речь совсем не шла о свободе как высшей ценности, как главной цели революции». При этом превозносятся «Билль о правах» английской буржуазной революции 1689 г., американская Декларация независимости 1776 года, «сформулировавшие в качестве фундаментальных целей своих социальных потрясений права человека и его свободы» (т.1, с.135). И ни слова о «Декларации прав эксплуатируемого народа» российской социалистической революции.

Иногда Волкогонов забывает ссылаться на первоисточники. Откуда, например, взяты огромные цифры жертв в гражданской войне, антисоветских мятежей, репрессий (т.2, с.212)?

Без ссылок обходится Волкогонов при цитировании: Зиновьева (т.2, с.329), Сталина (т.1, с.138) и даже приводя целые диалоги (т.2, с.434).

Самоуверенность иногда подводит Волкогонова. Нельзя без улыбки читать следующее: «Как я мог установить (не нашел ни одного свидетельства!)…» (т.2, с.438).

Особенно интересен сюжет о голоде в России 1921г. Изначально исследование этой проблемы подчинено цели: доказать, что голод и разруха не были приоритетными в политике большевиков. «… Ни разу, нигде, ни в одной строчке Ленина не прозвучало раздумье над тем, почему большевикам, на протяжении марта – октября 1917 года уверенно бравшим на себя обязательство немедленно дать народу все, о чем тот мечтает, не удалось до поворота к нэпу принести ему ничего, кроме разрухи, гражданской войны, голода и террора», - цитирует Волкогонов Д.Штурман и замечает: «Видимо, не это было основным, ведь главное было сделано: власть была в руках партии! Ленин мог полагать, что этот исторический факт был его оправданием» (т.1, с.134).

Он здесь не оригинален: был ли в истории какой – либо правитель, всерьез полагавший, что власть можно держать, организовав «разруху, голод, террор»? Если были. Судьба их печальна. Напомним один исторический факт. В 1911 году в разгар столыпинской аграрной реформы жестокий голод охватил 30 млн крестьян Поволжья, а Россия и в этот год вывозила хлеб за границу. Но историк- прокурор видимо считает, что достойным было бы пострадать за такие реформы.

Проиллюстрируем еще «приемы» г.Волкогонова. Вот как он описывает распределение 1) конфискованных церковных богатств и 2) денег на «мировую революцию»:

1. «часть шла в распоряжение непосредственно Политбюро, в фонд Коминтерна, на нужды ГПУ, на «государственное строительство», и лишь небольшая (какая именно? -  А.Ч) часть перепадала для закупки продовольствия».  «…Немалая часть оставалась на местах для нужд местных властей» (какая часть? Для каких целей? –А.Ч) (т.2, с.215 – 216).
2. На одном из заседаний комиссии Коминтерна в 1922 г. распределили 5536400 золотых рублей. «По имеющимся данным (у кого? Откуда? Нет ссылок – А.Ч) Совнарком на продовольствие голодающим истратил в том году в три раза меньшую сумму» (т.2, с.284).

Как вам такой приемчик?  Автор сообщает о заседании Политбюро в ноябре 1921г., которое единогласно отклонило ходатайство комиссии по улучшению жизни детей (т.1, с.128). Логика Волкогонова по-детски проста: отклонили – значит, жизнь детей не беспокоит, следовательно, большевики бесчеловечны. Но ни слова о том, что именно было отклонено Политбюро, почему.

Волкогонов не называет количество заседаний Политбюро, рассматривавших проблему голода. Он выбирает лишь одно (!) заседание, на котором вопрос об издании писем и дневников бывшей императрицы, видите ли, рассматривался подробнее и основательнее, чем проблема голода.

Волкогонов делает поистине эпохальные… бездоказательные выводы. «Сотни тысяч, миллионы архивных дел ЦК КПСС, КГБ, - заявляет он с таким видом, будто он все эти миллионы документов досконально изучил, - свидетельствуют: «ленинское Политбюро» и после смерти его основателя во имя достижения цели не гнушалось никакими, даже самыми грязными, средствами» (т.2, с.140); «идеологические, политические вопросы в ленинском государстве всегда имели приоритет перед вопросами экономическими, социальными» (т.2, с.321). Однако, приводимая на с.389 второго тома сводка вопросов, рассматривавшийся на заседаниях Политбюро в 1973 г., не дает повода для таких умозаключений.

Еще одно заявление такого рода: лаборатории по сохранению тела Ленина власти уделяли «неизмеримо большее внимание, чем нашей бедной медицине» (т.2, с.376). Воистину мещанин мыслит исключительно гиперболами.

Не устоял Волкогонов перед искушением пофантазировать на тему: «А что, если бы...?» «…Если бы в 1917 г. большевики не свершили переворот, пишет Дмитрий Антонович, - если бы «февраль» устоял… это была бы великая демократическая держава, занимающая передовые позиции по всем направлениям. А, главное, Россия не распалась бы, как СССР, поскольку большевики и Ленин не ликвидировали бы губернское деление (т.2, с.385).

Для нас представляет особенный интерес, как буржуазная наука в лице г.Волкогонова объясняет причины развала СССР и крушения социализма.

Господствующему классу срочно нужна удобная схема. «Холодна война» против коммунистов, очернение советской истории, советских вождей укрепляют буржуазные порядки. Необходимо взвалить на коммунистов вину и за развал СССР и крах системы, за это и берется «придворный летописец» Волкогонов.

Не опасаясь быть уличенным в антиисторизме, Волкогонов дает понять: причина распада СССР в самом факте его создания. При этом Дмитрий Антонович лицемерно вздыхает: хоть «советская империя» и «предстала перед миром в своем греховном величии» (т.2. с.201), «жаль, до бесконечности жаль, что погиб Союз» (т.2, с.420).

То же отсутствие конкретно-исторического подхода в основе следующего заявления Волкогонова: «… октябрьская победа, фантастически неожиданная, нелепая, сказочно легкая, была непреходящим симптомом грядущего поражения не только Ленина, но и ленинизма».

Волкогонова даже не смущает, что рассуждая аналогичным образом, можно первого Романова обвинить в печальном конце монархии и династии. Очевидно, что при таком подходе мы получим множество «равноправных» истин при условии, что «истина» Волкогонова претендует на «общечеловечную».

Вторую причину крушения системы Волкогонов маскирует под неопределенным словом «самораспад». Это продиктовано единственно стремлением скрыть непосредственных действующих лиц этой драмы, следовательно, оправдать их поступки, от которых уже якобы ничего не зависело. «…Монолитная система, созданная большевиками, могла существовать лишь в бесконечной войне: с окружающими противниками, внутренними «врагами», потенциальными агрессорами, с разными инакомыслящими, иными, нежели коммунистическая, идеологиями. Как только выяснилось, то большинство этих угроз мифические (! – А.Ч), система рухнула» (т.1, с.246). Волкогонова не смущает противоречие с концепцией собственной книги, согласно которой та Россия рухнула не сама по себе, а из-за исключительно большевиков.

Страшно наблюдать, что вытворяет с историей Волкогонов и прочие «борзописцы». Пора, дозарезу необходимо начинать и расширять движение в защиту науки, против буржуазных фальсификаторов истории. Договор о гражданском согласии, в котором говорится о недопустимости искажения исторических фактов, уже не спасает!

Лето 1994 г.