Мои увлечения
Я пишу стихи, публикуюсь в местной прессе. В нескольких выпусках литературно-исторического альманаха "Город над Волгой" также есть мои стихи. Кроме того, я пишу маслом и акварелью.
***
Облака, отраженные в озере –
это ты. Твой последний привет.
Вдалеке поманившая прозелень –
Берег детства, которого нет,
Миражи из недавнего прошлого,
Серо-синий дымок от костра.
Столько мыслилось сделать хорошего,
Но осталась в ладонях зола.
Беспокойное серое облако
по краям с дождевой бахромой
вниз летит, словно падает в обморок,
чтоб совпасть в отраженье с собой.
***
Снег сыплет, словно ластиком стирая,
случайные, ненужные черты,
сбежав из рая, кожу обдирая
о колкие терновые кусты,
мы поняли, не надо больше. Слишком
приелся райских яблок горький вкус,
наш Бог, обескураженный и лишний,
в большую трубку забивает грусть.
и курит, облака пуская в небо,
роняет пепел в смятую траву,
ему легко, ведь он ни разу не был,
в кошмаре, происшедшем наяву.
а мы стояли у черты, как дети,
схватившись за руки, готовые к прыжку,
нам вовсе не был нужен кто-то третий,
чтоб ощутить над бездной высоту
***
Струйкой дыма, серебряным облаком
Отзвенел и рассыпался день.
От мостов, отливающих кобальтом,
Пролегла чуть заметная тень.
Как стежками стянули два берега,
А под ними крошащийся лед
И реки голубая артерия
свои воды сквозь вечность несет.
По следам, потемневшим от сырости,
вспять по Волге седой старый год,
как пастух, тащит время на привязи
и уходит. Но все не уйдет.
***
Привет! Как дела? Ты случайно не в Питере?
Количество солнечных дней здесь стремится к нулю.
И я отсырел в этой тихой дождливой обители,
но, кажется, понял, как сильно тебя я люблю.
Весна, я по-блоковски мрачен и болен хандрою,
и часто брожу вдоль Невы, нацепив капюшон.
Луна в облаках. Но на что-то я все-таки вою.
Скорей приезжай. И тогда будет все хорошо.
***
Високосный, неистово жадный до смерти,-
Как до денежки нищий, как птицы до хлеба зимой.
Ось земная - огромный заржавленный вертел -
Чуть побольше огня, и мы все станем просто золой.
Может, хватит? Пожалуйста, хватит! Довольно!
Я не знаю, кого умолять, чтобы крикнул отбой.
Если боль - куст терновый в груди, - мне чудовищно больно,
Ведь мишень не второй и не третий, а каждый. Любой
***
Врач-нарколог под вечер берет из стола сигареты,
кабинет закрывает на ключ, надевает пальто.
И тихонечко курит в рукав, дожидаясь рассвета
в переулке глухом, где его не узнает никто.
Он читал сотни разных брошюр о вреде никотина,
он и сам написал бы о том, как теснится в груди
куст терновый, в нутро прорастающий дымом,
и как в легких суровое море гудит.
Для других он, как мудрый отец, - слов не сеет напрасно.
Сам с собой - пациент, тот, что клятвы бросает на ветер.
Он бы бросил давно, но не знает другого лекарства,
чтоб забыть навсегда все, что видел в своем кабинете.
***
В пышных зарослях сирени,
словно в накипи кудрей,
Белокурый, как Есенин,
Город смотрит веселей.
Облаков распались звенья,
И у них кудлата тень,
Нарисована пастелью
Пышногривая сирень!
В теплых сумерках весенних
Разлилось за горизонт
Упоительное зелье.
Ослепляя белизной,
в каждом дворике у дома
В шапке, сбитой набекрень,
Засветилась невесомым
Тонким кружевом сирень.
***
мечтала стать твоим наваждением,
femme fatale, брусникой под снегом,
которую - помнишь? - ты ел с наслаждением
губами с ладони. И ягодным следом
пальцы спешили ласкать и ласкаться:
прикосновений пламень и лед...
Мечтала. И все начинало сбываться,
но время, нам данное, шло на излет.
Теперь, собирая себя по крупицам,
каплей брусники на снег просочусь.
Раньше хотела в тебе раствориться.
Раньше хотела... Теперь не хочу.
***
Пока ты высматриваешь апрель
из-под руки, как великий вождь,
я, все ворота сорвав с петель,
множу узоры своих подошв
в весенней жиже. Бегу на звук,
с которым ветер шуршит плащом
твоим. И мне не хватает букв
все рассказать. Мне нужны еще
созвучья, рифмы, кусочки фраз,
гортанный голос, тончайший слух,
не потому что в последний раз,
а потому что один из двух
должен сказать, наконец, слова -
косточку вынуть из недр груди:
"Город ночью без нас пустовал,
больше, пожалуйста, не уходи"
***
А.И. Кузнецову
Ни запах земли, ни набухшие почки,
как воробьи облепившие ветки,
не возвратят тебя. Надо смириться
с этой бедой, как с нежданной грозой.
Жаль, капитаны небесной разведки
не знают паролей для связи с тобой...
Вот и сижу - лбом в пригоршню со снегом
талым, последним, что ты позабыл.
Крылья бы мне, чтобы ринуться следом,
крикнуть: "Вернись", выбиваясь из сил.
Услышать в ответ птичий гомон, капели
рваные ритмы, загадочный всплеск -
то ты говоришь языками апреля,
а значит, совсем никуда не исчез....
***
... он любил катать ее на раме;
в спицы попадали стебли трав,
пела цепь, и молодой да ранний
месяц зацеплялся за рукав.
шинный след стремился в бесконечность,
но опять сворачивал в поля.
донник распрямлял помятый венчик
у велосипедного руля.
иван-чай стоял багровым лесом,
словно защищая от невзгод...
он, конечно, звал ее невестой...
...и, конечно, бросил через год...
***
Вот и март. Только мы уже порознь.
Много раз нажимая repeat,
то взлетали, то падали оземь:
было больно. Уже не болит.
Все приметы короткого счастья -
помнишь ты? - мокрый снег, птичий грай, -
нам тогда не оставили шансов:
"и на край земли, и за край".
Много проще остаться без хлеба
было нам, чем распасться на две
половинки единого тела,
вырвать сердце - тебе или мне?...
Вот и март. А мы все-таки порознь,
потому что нажали delete,
дописали печальную повесть.
Было больно. Теперь не болит.
А.И. Кузнецову
Когда-нибудь ты встанешь у реки,
по горло занесенной снегом,
И ясно ощутишь: она не спит,
А лед не саван и не слепок
посмертный. Просто скорлупа,
в которой жизнь течет, как прежде,
и бьется пульс, но только реже.
И так спокойна нагота
деревьев, вычерченных тушью
на берегу. Но душит страх:
Вдруг неизвестный каллиграф
однажды подгадает случай
И превратит меня шутя
В одну из черных закорючек...
Река же, опровергнув смерть,
Сломает лед, сольется с морем.
А я умру. Memento more.
И ты придешь меня смотреть.
***
Мир скатился, как клубок с колен старухи,
В час, когда она уснула в уголке.
Ночь. Зима. И только злые духи
знали о потерянном клубке.
И они игрались, как котята,
Нитку путая и бешено смеясь.
И все то, что в мире было свято,
моментально превращалось в грязь.
А старуха спохватилась поздно,
Да к тому ж была она слепа...
Ей куда важнее были звезды,
Чем пропажа старого клубка.
***
Нужно что-то сказать на прощанье,
хрупкость чувств переплавить в слова.
Но в гортани, как в трюме, - молчанье.
Ты теперь угадаешь едва,
Что сожгло меня в ноль. В рукопашной
этой схватке - не насмерть - за жизнь
теперь каждый из нас проигравший.
Уходя, сотню раз оглянись,
Чтоб запомнилась каждая мелочь.
Запечатай мой образ в груди...
Боже, как мне найти в себе смелость,
Чтобы твердой походкой уйти?
***
В себе не чувствую Творца.
Себя не чувствую. Я камень,
улыбка, стертая с лица.
Веретено воспоминаний
наматывает мерно нить,
меня связавшую с тобою.
Нет слов. Не будем говорить.
Не будем ворошить. Пустое.
Мое отжившее тепло
плывет корабликом бумажным
так далеко за горизонт,
где все становится не важным,
где все давно предрешено,
и все разыграны сюжеты...
Крутись, крутись, веретено,
ведь все изменится с рассветом.
***
Листок повис на паутинке -
кому еще билетик в осень? -
на тот трамвай, где стекла-льдинки
мерцают медным купоросом.
Хоть не поэт, им быть обязан,
когда глядишь на эти листья,
что не сговариваясь, разом,
приобрели окраску лисью.
И холодок бежит по коже,
и молча травы никнут долу.
Признайся, ты ведь тоже, тоже
печальной сказкой околдован.
Надтреснет грудь неясной болью,
и вслед за журавлиной стаей,
не знаю - вольно иль невольно -
душа, как птица, улетает.
***
Яблоки падают, капают, катятся,
словно десятки разбуженных лун.
Словно монетки в карман бесприданницы
август роняет, беспечен и юн.
Блуждаем по саду, как пьяные гости,
звезды считая над гребнями крыш,
а под ногами хрустят, словно кости,
яблоки: рвется прозрачная тишь...
Рассыпятся зерна далеких созвездий,
и август махнет на прощанье крылом,
а мы еще долго останемся вместе
под яблочным теплым последним дождем.
***
Медовый муравей в тепле твоей ладони,
как капелька смолы на сморщенной коре.
А ствол сосны - как латы, в безудержной погоне
блеснувшие на солнце в редеющей листве.
Крыжовник твоих глаз то черный, то зеленый.
Жара стекает струйкой по нежному виску.
И сотни "почему" слетают изумленно
с открытых губ, как птицы, узревшие весну.
"О чем шептались травы? Откуда в небе звезды?" -
ты трогаешь как будто травинкой облака.
"И почему ты, мама, порою прячешь слезы?"
"Какие слезы? Это - обычная вода".
***
Из могильных плит рвутся стебли трав:
никогда ни что не бывает вечным.
Видишь, смертию смерть поправ,
распрямил цветок над асфальтом венчик.
Как нежданный выстрел, настигнет страх,
выжигают дыры в груди созвездья,
можно ль, жизнию жизнь поправ,
удержать тебя мне на этом свете?
Детский след застынет в сыром песке,
и в него береза уронит семя.
Жизнь и смерть - как воздух - в одном глотке:
для всего однажды наступит время.
***
Две створки раковины ломкой
у моря древнего в утробе -
мы знали: рвется там, где тонко,
но были дерзкими, как Боги.
и, проверяя "нас" на прочность,
секунды мерили годами.
Какая глупая оплошность!
Увы, мы не были Богами.
В сыром песке у самой кромки
в прибоя белоснежной стружке
найдет внимательный мальчонка
позеленевшую ракушку,
смахнет прилипшие песчинки,
коснется бережно эмали,
и, разделив на половинки,
докажет то, о чем мы знали.
***
Мальчишки, идущие с Волги,
купались и лузгали семечки;
их мокрые шеи воловьи
блестят. И нанизаны фенечки
на бронзу запястий. Опять
жара, нестерпимое пекло,
и, кажется, двинулась вспять
река под название Лета:
вновь лето пришло (дежа вю),
тропинка спускается к Волге,
а я, словно в детстве, ловлю
в воде золотые осколки.
Мелодию этого дня
поют кривизной своих линий
мосты. Так впишите меня,
как ноту, в пространство меж ними
***
Переплыть это время, как реку,
чтобы снова на том берегу
возвратиться в прошедшее лето,
где в ладонях твой смех берегу.
Где песок, отпечатав подошвы,
тормозит наш стремительный бег.
Где ''Я тоже. Я тоже. Я тоже''.
И ни разу ''а я тебя нет''.
Где касанья ложатся незримо,
где минуты текут не спеша...
Возвратиться б туда. Я бы мимо
тебя твердой походкой прошла.
***
Сердце, как ребенок в колыбели,
что от страха долго не уснет.
Слышит завывание метели,
видит на окошке синий лед
и трепещет. Зябко. Жутко. Зыбко.
С севера приходит снегопад.
Сумерки сгущаются над зыбкой,
И полы таинственно скрипят.
Тонкой нитью в щелочке под дверью
брезжит свет: космически далек.
Сердце бьется в ребрах - долететь бы! -
Как наивный робкий мотылек.
***
Любые слова бесполезны.
Напрасны. Уже не нужны.
Мы оба срываемся в бездну
с коротким названием ''жизнь''.
Прыжок без страховки, и только
Рука доверяет руке.
Но как же обидно и горько
Погибнуть в красивом пике...
Маше
Не засыпается. За занавеской
Маленьких звездочек рой.
Хочешь, закинем прозрачную леску
с радужной плоской блесной
в лунное море? Мой маленький странник,
Ты ожидаешь чудес.
Сны, словно рыбки, блестят плавниками
в толще печальных небес.
Но почему же из этих ладошек
Они ускользают опять?
Спи. Невозможное станет возможным:
Нужно лишь верить и ждать.
***
Половина луны - половина таблетки:
Растворить. Принимать перед сном натощак.
Мои губы застыли недвижно, как слепки
с твоих губ. Я не сплю по ночам.
Я качаю, как маятник, синие тени,
На Медведицу вою. Считаю до ста.
Слишком много вопросов, ненужных сомнений,
И не пишется повесть с пустого листа.
Тишина за окном. Только черные ветки
Будут что-то с дождем о погоде шептать.
Половина луны - половина таблетки.
Растворить. Принимать перед сном. Крепко спать.
***
В горле останутся хриплые звуки
просьбы, которая больше молитвы.
Первые дни этой долгой разлуки
были похожи на страшную пытку.
Я уходил за границы забвенья,
я растворялся в осеннем тумане
и в добровольном своем заточенье
боль по кускам вынимал из гортани.
Я к небесам поднимался кругами,
сверху смотрел, как сгущается воздух
и засыпал. Я не брезговал снами
вниз головой заблудившийся в звездах.
Но, возвращаясь, я слышал все те же
тихой молитвы невнятные звуки:
"Господи, Господи, сделай, как прежде,
словно бы не было этой разлуки".
Маше
Ты выдула мыльный пузырь,
И губ твоих детских движенье
Столько всего всколыхнуло во мне:
Нет ничего.
Все, что есть - отраженье
Кусочка пространства в пытливом уме.
Что настоящее?
Эти деревья?
Или мир, отразившийся в пленке цветной?
Долго смотрел на меня с недоверьем
Из шара двойник перепуганный твой.
лопнет пузырь,
и закончится сказка.
Зыбкое небо исчезнет опять.
что же могу, посмотрев в эти глазки,
я о бессмертьи Вселенной сказать?
***
Наверно, мы стали дальше.
нет связи,
нет связи,
не...
устал выбивать сигнальщик
три точки
и три тире.
Прерывистых черных линий
не может вместить тетрадь.
Теперь ты уже в Берлине,
и я начинаю ждать...
Наверно, мы стали ближе,
чем были,
чем были
до...
Пространство меж нами выжгла
слепая, как ночь,
любовь
В Тарту
А глаза, как в песне, глядят с тоской,
и о чем-то боль у виска поет.
Ты уже не мой - или все же мой? -
или я твоя - все наоборот?
Там, где ты сейчас, низких ратуш строй,
там доспехи крыш черепичных в ряд,
а у нас весь двор занесен листвой,
а у нас здесь ночи горьки, как яд.
У тебя там всюду чужая речь,
у меня лишь шепот воды в реке...
Будем нашу любовь, как звезду, беречь,
зажимать, как камушек, в кулаке...
Как "секретик" в детстве зарыть в песок,
как билетик спрятать в пустой карман...
Бьется мысль, что птица, крылом в висок:
"Никому тебя не отдам".
Деду
I
Горло ночи заметно сузилось:
В нем лишь звезд уместилась горсть,
Да луны белокожей бусина
В чреве ночи, как в горле кость.
Содрогнулся рассвет в лапах ветра,
Прокричал, как всегда, петух.
Этой ночью не стало деда,
В доме свет навсегда потух.
Этой ночью стояла оттепель,
Не привычная для октября.
И последние вздохи осени
Он забрал, навсегда уходя.
II
Лето, в котором ты еще жив,
Сидишь на завалинке с палкой подмышкой…
Теперь это все миражи, миражи,
Память, мелькнувшая огненной вспышкой.
Лето, в котором я верю, что дед
По долголетию ставит рекорды.
Вдруг обернулась – его уже нет:
Уходит на небо походкою твердой.
Тем летом мне тридцать, а словно бы пять…
«Снова балуешь?» - морщинки запели…
Неужто нам всем нужно близких терять
Лишь для того, чтобы мы повзрослели?
III
Дедушка, помнишь, как пахло грибами?
Солнце клочками висело на листьях,
Воздух звенел, и земля под ногами,
Как олененок лежала пятнистый.
Фото на память у старой коряги:
Корзинки в почетном переднем ряду.
Остались улыбки на фотобумаге
В том давнем июле, в том давнем году.
Дедушка, помнишь? Едва ли, едва ли
Я в это место дорогу найду.
Детство осталось на том перевале,
Где я за тобой, спотыкаясь, бегу.
***
В последнюю ночь надышаться морем:
То вдох, то выдох – биенье волн.
Мой метроном безнадежно болен:
Стучит морзянкой: «Мы все умрем».
В последний день окунуться в ветер,
В броне мурашек уйти ко дну,
И мелких ракушек белый пепел
На преклоненную лить главу.
В последний вечер в морских объятьях
Мотать на палец прибоя нить.
Мой метроном одурел от счастья:
Стучит синкопой: «Мы будем жить».
***
Качели еще качаются,
Но ее на них уже нет.
Милый, не надо отчаиваться,
Не надо смотреть ей вслед.
Ты сам говорил – заполошная,
Такой – и обман не грех.
Но, кажется, как нарочно,
Была она лучше всех.
Смотрела светло и пристально
И вечно ждала чудес.
И жгла маяки на пристани
Для тех, кто в ночи исчез.
С ней и шалаш был домом,
Где ждут и не гасят свет.
Но видишь – ушла к другому.
Не надо смотреть ей вслед.
***
Она больше не скажет: "Одень, пожалуйста, шапку,
застегнись, любимый, и не забудь ключи"
Все прошло. Она смотрит в окно, ожидая марта,
ты идешь через двор нараспашку: она молчит.
где-то там у тебя внутри все кричит от боли,
забываешь нарочно шарф, не звонишь полдня,
добиваясь тем самым улыбки ее, не боле,
и печального взгляда, глядящего сквозь тебя.
сквозь тебя она видит в окно опустевший город,
где забрызган звездами небосклон.
но не видит, как, разъедая паленым горло,
вместе с водкой выходит наружу печальный стон.
Она больше не скажет: уйди, не стеклянный все же,
день-другой - будет март, а февраль уже на исходе,
ты когда-то был для нее всех других дороже,
но она ничего не скажет. она уходит.
***
Где эта армия, что выскребала
У смерти из пальцев последнюю пядь,
Что поливала горячим и алым
Каждой травинки пожухшую прядь?
Железными птицами небо иссечено,
Солдату в окопе вдруг вспомнилось детство,
С любовью и верой в родное Отечество
И с грудью открытой шагнул он на немцев.
Где эта армия? Тоненькой линией
Над облаками уходит куда-то.
И отражается синее-синее
Небо, как в детстве, в глазах у солдата.
***
Последний рейс. Дежурная маршрутка
с окраины до центра. Выпал снег.
Он затушил чуть тлевшие окурки
озябших фонарей. И мир ослеп.
Водитель, словно летчик за штурвалом,
везет на ощупь. Видимости ноль.
Большое, растворившееся в малом:
в снежинках - город, в мыслях - алкоголь.
У пассажиров стершиеся лица,
по запотевшему стеклу ползет слеза.
А в центре ждут, не могут дозвониться...
Он не успел нажать на тормоза...
***
Спи уже. Спи,
Подложив ладошку под щеку.
(я всегда буду помнить
Этот детский твой жест).
И пока я сражаюсь в ночи
С этой ратью бессчетной
Своих страхов, мне не надоест
Наблюдать твоих век
Слюдяную прозрачность,
И сквозь них различать,
Как бегут твои сны.
По сравнению с этим,
Что могут значить
Мои боли и муки бессонницы?
Спи, моя девочка,
Разбросав по подушке локоны.
(я всегда буду помнить
Тонкий запах твоих волос).
Спи – в моих нежных объятьях,
Как в коконе – также крепко,
Как мне в эту ночь
не спалось.
***
Во времени проедена дыра,
В которой исчезают наши годы:
ты думал, небо хмурилось вчера,
Но век стоит дождливая погода.
Пока сползала капля по стеклу,
на нет сошли далекие Созвездья.
Кометы след равняется плевку,
А Солнце - капля крови на порезе.
Мне кажется, что я уже была
Давным-давно крупицей звездной пыли,
С тех пор переменились времена,
Мы повзрослели и о многом позабыли.
Мы были вечны, но мы не были еще
Вот в этой капле просто отраженьем.
Счастливых дней у нас наперечет,
Где вечность измеряется мгновеньем.
