Для обучающихся

МАРК БЕССЧАСТНЫЙ

Ефим Честняков

(фрагменты романа)

Марк. Сегодня все деревня работает с рассвета кирпичи. Народу - сотни две с подростками. Дела идут недурно: копают, месят, носят, возят. Кто делает простые кирпичи, лишь в форму вкладывает глину, иные же манер им придают узорный, готовят глиняные глыбы разных форм и величин. И маленькие есть, как детские игрушки, и большие, такие, которые и возмужалый человек едва-едва подымет только. Или такой величины, что нужно их распиливать на части, чтобы поднять, перенести, а также - чтоб высохнуть легко могли, без трещин.

Иные лепят опыты построек, модели разные из глины, разных форм и величин. И маленькие есть, и есть такие, что входить в них могут взрослые, не только дети. Когда постройки вылепят, на части их распилят для обжиганья и удобства переноски. И получается как будто сказкин городок построек интересных из глиняных частей, отлично обожженных, настолько, что не боятся даже и дождя.

Потом имеем мы намеренье постройки эти воплотить в больших сооруженьях. Взамен своей деревни мы получим городок из глины обожженной. Настолько необычен он, что на земле подобного нигде вы не найдете. Не то я высказать хочу, что будет лучшим он на свете, но то, что он - вполне наш, здешний. Он самобытно зародился и имеет образ свой, как многое на свете, что новообразно и что приносит новые угодья, и красоту лелеет взор, и душу оживляет, и интересно всем, своим и иностранцам. Манер, работа, материалы - все тоже здешнее, свое. И городок наполнится своей работы изваяньями из глиняных фигур людей всех возрастов в костюмах разных. Манер их вылеплен уже в фигурках небольших.

И все у нас занятие имеют - подростки, взрослые и дети: кто что желает и что может, в работе принужденья нет. Есть дедко Яков - старичок: играет днями в балалайку и ест лепешки да блины... Он не слыхал ни от кого и слова укоризны. Его улыбками и шутками встречают и говорят, что с ним работать веселей.

Сегодня мы опарницу большую обновили, объем ее ведерков десять. Нашлись свои же мастера и намесили лучшей глины: сложили, как могли. Когда же высохла вполне, то обожгли в печи кирпичной. Она у нас жары необычайной: горшечные породы глины сливаются с песком настолько, что кирпичи похожи на железо. Опарница такая получилась, что веки вечные она с водою не размокнет. И мы опарницу недурно обновили. Пекли лепешки и блины, наелись все весьма дородно.

Андрей. Дед Митрофан не смог сойти и с места: он нагрузился так, что под руки пришлося подымать...

Кузьма. Еще бы! Таких лепешек не поесть! Они настолько вкусны были, что не один Митроха, полагаю, позавтракал сверх сыта сёдни. Пшеничную муку с гороховой смешали, еще картофельной прибавили немножко да высушенных ягод земляницы и черницы положили, что мелются в паровых жерновах на нашей общей мельнице. Подсолнечного масла, конопляного, льняного влили фунта три. И пышные лепешки получились, как рукавицы шубные, и просто таяли во рту. А масла всякого поставили: льняного, конопляного, другого, а в масло всыпали немножко ягодной муки и земляники и малины, чтоб было слаще, и погуще, и аромат имело бы приятный, чтобы желающие маслено поесть, могли лепешками макать. И много было сковород намазанных лепешек, пересыпанных ягодной и морковною мукою. И все приятно очень ели.

Марк. Все это совершенно так, и я лепешечек поел. Они прекрасно удались. Опара выходилась в меру.

Незнакомец. Но, полагаем, тут большие сковороды нужны.

Марк. Мы успели многое уже предусмотреть. И кузница имеется у нас, и вещи разные куем для обихода. С большим заводов мы железо привезли, и в том числе есть толстыми листами. И вместо сковород - железные листы с загнутыми краями. А наша кузница сковала уголки и закруглила их слегка: листы как сковороды точно, они не круглые лишь только.

Незнакомец. Лепешки, думаем, весьма большие были.

Марк. Да всякие... На маленькой сковороде большой не испечи, а на большой и маленькие можно. Пекли лепешки и такие, что хватит на двоих одной. И печи есть размеров разных. А в обжигательной печи простору даже очень много... Насчет лепешек говорить, пожалуй, уж достаточно, довольно! (К своим.) А вы, друзья, ходили сёдни на плотину?

Кузьма. Да, были там, немножко помогали, возили землю и камень.

Марк (незнакомцам). Это, видите ли, мы хотим загатить овраг плотиной капитальной, чтоб получить высокое падение воды от нашего ручья для мельничной турбины и чтоб вполне достаточно воды в запруде было для всяких рыб, для уток и гусей, когда окажутся любители на них, и еще для опытных и детских кораблей, и лодочек, и пароходов маленьких, которые намерены устраивать себе для пользы детям... Потом мы думаем реку гигантскою плотиной загатить. И будет озеро воды, обширностью похожее на море... и пароходы плавать будут. А от реки получится могучий водопад. Устроить можно будет мельницу такую, что враз сажай хоть тысячу мешков - и с желоба посыплется мука, как будто из мешка... И толчею поставить бы с пестами толщиною около сажени и высотой лишь ниже облаков. Измелет тут и истолчет в муку не только хлебное зерно, но амбарушки, избы и овины, особенно как ежели бы бревна на чурбаны распилить.

И по плотине мост пойдет со звездочками и месяцами на столбах, длиною на семь верст и шириной саженей коло ста. В середине будут два железнодорожные пути для поездов тяжелых, чтобы одновременно могли туда-обратно мчаться, а рядом с ними, с каждой стороны, по два пути для легких поездов, а рядом с теми - рельсы для трамваев. А дальше путь автомобилей. Еще подальше - для вагонов конных, а рядом с ними - путь телегам ломовым, потом на лошадях для легкого проезда, чтобы могли бежать туда-обратно тройки. Дальше - путь велосипедам, потом ручным вагонам путь туда-обратно. Потом - ручные экипажи, - и путь для них уже без рельсов. Потом - нейтральное пространство и путь широкий по краям - ходить туда-обратно пешеходам.

И еще турбины от такого водопада электрической энергией согреют и осветят деревню всю, и приведут в движенье машины всех работ, и труд наш ломовой заменят в полях, лесах и на заводах.

Незнакомец. Но нет таких мостов, нам кажется, и в городах с мильонным населеньем. Откуда вы возьмете столько научной и рабочей силы, чтоб замысел такой осуществить? Какие поезда, трамваи и вагоны возможны в вашей деревушке? Она должна как город быть и населения иметь побольше миллиона. Сооружения капитальные такие столь много наработают продукта, что вся деревня ваша завалена им будет, как таракан на фабрике большой. В деревне вашей, может быть, семейств полсотни наберется - и не построить им таких сооружений, как таракану фабрики не сделать. И, думаем, вы это так сказали, для красы, чтобы картиною воображение потешить. Как видно, любите деревню и в то же время вы прельщаетесь культурой городов... Похоже будто бы на то, как ежели желали б видеть вы, чтоб плавал в вашем ручейке морской гигантский пароход. На русских все это похоже: увидят, что на городах заведено, и к деревянным хатам примеряют... все равно, как если б дерево садили без кореньев. И в деревянных хижинах от этого красы не прибывает, но только больше лишь нужды.

Марк. Отчасти так... и в этом роде. Но в грезах может быть и смысл, и назиданье. Культуру городов хотели б мы к себе перенести, но только так, чтобы без грязи. которую заводы изрыгают. Предвидя будущее, плачем, чтоб девственная чистота ручьев и речек наших культурой грешною не загрязнилась. И так по-разному машинные затеи примеряем и все пугаемся, что сильная культура истребит родную нашу бытность. И ищем мы путей к культуре той великой, которая хранила бы родное, не враждовала бы с заветами евангельских законов...

Нам трудно жить в нужде и неустрое, мы топчемся, как стадо в угороде, и ищем, как работу нашу ломовую облегчить, и слышим голоса различных пастухов, но все они вокруг да около лишь бродят или совсем далеко так, что нашей бытности не знают. Таких же очень мало видно, которые решились бы здесь с нами покопаться не месяц-два, а лет с десяток, тогда лишь только бы они расчухали немножко, увидели бы, может быть, забытую родную красоту. А открывается она достойным только. Ее не всякий видит. В машинах, зданьях, материалах - культура внешняя... Душевная культура наша строит путь к обителям небесным, они прекрасны нереченно и, без сравненья, премудрее земных сооружений.

Незнакомец. Вы сказали, что жернова у вас на мельнице имеются особого устройства для размола овощей и ягод. Значит, вы имеете таких плодов довольно?

Марк. О да! Угодно если выслушать, беседу можно несколько продолжить... Взгляните вдаль: вы видите кирпичные сараи у оврага... и часть оврага, обращенную на полдень, мы покрыли. Большие рамы подымаются на крыше в теплую погоду и опускаются во время холодов. И получилась так у нас обширная оранжерея, и растут прекрасно там не только местные породы ягод, но даже... но даже виноград и фрукты разные. Мы клали свой изюм в большой пирог, что стряпали для хаповских в гостинец. Да и в деревне самой многие плоды произрастают. Кирпичною стеною деревню обнесли и на столбах кирпичных крышу утвердили. Изобрели материю прозрачнее стекла, ее мы можем свертывать и в свитки, подобно полотну. Похоже, как у древних египтян... как правда, что такое средство им известно было.

И покрыли всю деревню тканью той чудесной с двойными рамами на случай зимних холодов. И между рамами для таяния снега наверху из труб особенных пускали теплый воздух, вода стекает и специальными решетами потом идет для орошения деревьев и цветов, что беспрепятственно растут в деревне и зимою.

В одном конце деревни на высоком месте башня с водокачкой сложена из кирпичей своей работы. Электрической энергией качают воду, а раньше подавали паровой и отоплялися дровами, когда энергии от мельничных турбин не получали.

От водокачки вдоль деревни выложили плотное русло для речки нашего изделия. Бежит ручей иль речка вдоль деревни больше или меньше по желанью нашему, на сколько краны мы откроем и пустим в ход насос, который воду из речки в деревню подымает. Течет ручей в прекрасных берегах, мы камешков на дно наклали для красы, песочки есть местами, цветки и кустики, лужки. Ребята маленькие булькаются, лодочки гоняют; когда воды побольше пустят, тогда на лодочках поплавать можно речкой вдоль деревни. Толчейки, меленки устраивают детки в ручейках.

И улица в деревне мощена плитами нашего изделия. Из глины те работаны, но сильного обжига. И обсушили улицу дренажными трубами. Они своей работы тоже. А коло изб имеются лужки, песочки и завалинки с земелькой: курицам попорхаться на солнечном припеке. И рядом с мостовою, гладкою как карта. выложено мелкое русло для грязи, на случай - про любителей ходить по грязному пути.

В ночное время в то русло пускают воду сильною струей из водокачки, чтоб грязь не заражала воздух душным испареньем и не зарождала миазмов вредоносных. Она уносится водою на особый луг вдали деревни и служит удобреньем. А перед утром телегу не одну земли хорошей привезут и опускают в русло у водокачки, которое назначено для грязи. И выпустят достаточно воды из кранов, чтоб землю эту разнести вдоль этого русла. Когда получат грязную дорогу рядом с мостовой, совсем почти закроют краны, оставят лишь для струйки малой, чтобы она, земли не унося, лишь смачивала грязь, и с гладкой мостовой и пыль и сор сметают все туда же. Вначале грязною дорогой проходили кое-кто. И неизвестно почему - из любви иль по привычке. Тит Петров в берестяных лаптях ходил по грязи, но крайком; Филат Ведров в лаптях из лыка - он выбирал места посуше, Изосим Кломов - в сапогах ходил всегда срединой грязи. Когда из грязи выходил на плиты в конце деревни или в середине поперек, то оставлял на плитах изрядно грязные следы. Но их за это не бранили. Журили разве так, немножечко, и дружелюбно улыбались: "Ты что же, дедушка Изосим, не проходишь по плитам?" - "Да чисто больно, замараю". - "Ничего, ходи, брат, смело - на то у нас и мостовая". Когда желающих ходить по грязи будто бы не стало и только малые ребята месили ножками кисель, - тогда ее надолго смыли.

Кузьма. В последний раз прошел Костюня. И был подвыпивши тогда. Сказал он: "Матушка ты грязь, никто уж по тебе не ходит. Пройду хотя б в последний раз. Говорят, тебя не будет - смывать хочут навсегда".

Марк. И если кстати здесь сказать - для нечистот сменяем ежедневно непромокаемые ящики особого устройства, отдельные для жидких и густых. Машиною передвигаются они по назначенью и механически же следуют в нарочные сушилки и сушатся весьма поспешно. Потом дробятся в мелкий порошок в дробильнях специальных и поступают в помещение сухое до весны. Тогда идут на удобрение полей, садов и угородов. И запаха от разных нечистот в теплицах и снаружи совершенно нет, нигде вы нечистот отбросных не найдете. Они тотчас же удаляются технически в сушильню и высыхают там чрез несколько минут. А над сушильнею труба высокая для выхода паров и газов. Или в сушильне же они химически в иные агрегаты обратятся. А раньше ящики для нечистот ручные были для жидких и густых, сменялись каждую неделю. В них отбросы высыхали и потому-то запахов тяжелых не было от них. Зимою уносили на морозы. И в замерзшем состоянии отбросы в ящиках хранились до весны и поступали в удобренье.

На улице теперь тепло у нас зимой, как летом. И даже устилать постели стали на ночь на лужайках коло изб. И стены изб снаружи стали украшать картинками. И налепили всякую узорную бумажку.

Незнакомец. Еще мы слышали: построен общий дом длиной во всю деревню. И будто гумна и овины помещаются у вас в таком дому. И выложены плитами гуменные ладони, и покрыты слоем затвердевшего состава, похожего отчасти на асбест. Овес и рожь вы возите туда на ондрецах, и кучи там кладете из снопов, и покрываете соломенною шляпой. Хотя б уж незачем и крыть: они находятся в огромных залах вашего дворца, а крышу крепкую дождями не промочит. Похоже - будто вы настолько много получили от машин вашего изделья, что труд у вас уже с игрою стал мешаться и отличать уже не стали, как разграничивать забаву и работу.

2-й незнакомец. Ну, если так, то переход детей от игр к трудам весьма исподволен, настолько даже, что они того не замечают, всегда увлечены занятьем интересным: похоже будто как в искусствах - забавная игра вначале потом окажется работой важной.

Марк. Да... Дом большой, со множеством покоев, в порядке величайшем. И там есть комнаты палат прелестных и стены черные избушек бедных. Зима и лето, холод и тепло меняются по нашему желанью.

Мы много думали, как сохранить в культуре нашей бытность, чтоб новыми затеями уклада старины не потревожить. Среди деревни, например, стояла древняя избушка баушки Варвары. И долго мы готовили в заводах специальную великую лопату квадрату коло десяти саженей, чтоб в этот дом перенести избушку вместе с бабушкой Варварой, с пластом земли, с лужком, с полененкою дров, чтобы тишайшим образом нисколь не потревожить ни бревнышка и ни ступеньки в лесенке, ни ласточкина гнездышка под крышей и паутинки в уголках.

Когда лопату приготовили, ее сперва в работе испытали. Она катилась на колесах, как автомобиль, размерами с порядочный завод. И множество при ней сверлов, что под лопатою технически работают, выбрасывая землю, для облегчения движения лопаты, и под нею образуется пещера, в которой люди за работой наблюдают, стоят и ходят во весь рост.

И, убедившись, что пригодная вполне, с лопатою к избушке подкатились... И подняла Варварин дом, как на ладони, как детскую игрушку. И по широкому подъезду, который возвышается исподвольно, в дом ввезли избушку, и там при помощи технически машин подъемных водворили. И стоит она в большом прекрасном доме, будто как на старом месте, со своим лужком, полененкою дров. Над нею крыша из прозрачной ткани, и солнышко в безоблачные дни. А баушка Варвара прежней бытностью живет - приносит дровцы из полененки у стенки, печку затопляет, и пекет лепешки, и замечает только лишь, что будто бы покойней стало. И над избушкою устроили трубу, чтоб дым наружу выходил, когда она затопит печку. А нечистоты удаляются технической системой ящиков вдвижных. Лопата же техническая служит превосходно. Она все время при делах - где нужно ровнять холмы, овраги завалить, плотины строить. А на постройке моста через реку ее услугу чрезвычайны: земли ли, каменных пород доставит сразу, поднимет и положит без помощи ручной работы.

А на предмет разнообразия покоев в доме нашем скажу вам, например: вот отворили двери - зал большой, увидите людей в костюмах разных, картины всякие, узоры по стенам. Еще вы отворили дверь - пред вами лето, лес глухой; деревья разные, осины и березы, елки, сосны и другие, зеленеют; журчат ручьи, кустарники растут коло ручьев, цветочки. Шмели и пчелы, метельки летают, пташки поют. Тетери и рябки на сучьях.

И вот еще открылась дверь: зима в лесу, все покрыто снегом, мороз большой, и снег идет. И шишки шелушат клесты на елках. И снегом побрели по лесу; идете, видите: на лыжах старичок в холстинах. "Здорово, дядя Севастьян!" И вот вы вышли на полянку, и ветерок подул отколе-то, все сильнее, студенее... и поднялась большая вьюга, свету белого не видно. И ты думаешь уже, что в большом лесу блуждаешь. Но вьюга стала затихать, и различаешь на полянке сена стог стоит. И снегом завалило. И видишь ровно дверь в стоге; как дотронулся, двери отворились, и осиял какой-то свет, и веет жизненным теплом. И видишь: стог из глины обожженной, и весь как полый изнутри, и лесенка куда-то вниз. А снизу свет такой исходит. Сошел по лесенке и видишь грот чудесный. И свет цветной идет из камней самоцветных. Не знаешь, сами ли светятся или же электричество туда проведено... Внутри уютные палаты, они уходят в глубь земли.

Еще откроешь дверь в стене и видишь: театр, и зрители сидят, глядят на представленье...

 И дальше вы блуждаете... Опять пред вами двери отворились: маленькое поле, весна, журчат потоки, лишь кое-где белеются снежки. И жаворонки распевают, и хижина из дерева стоит. У черемух на жердочке скворечник, скворцы поют. Ребята маленькие слушают и ходят по полоскам, в лукошки собирают ранние песты...

И если вы смущаетесь вопросом: "Как же стены? Они мешают впечатленью", - отвечу я: "Они расписаны по назначению покоев. В лесу зимою - зимний снег, а летом - летний лон написан на стене. А в поле полосы и дали. И живопись довольно превосходно впечатление натуры дополняет. А комнаты величиною с огород, и двери не заметны на картине, и проводник лишь только знает, какую кнопку следует нажать".

Еще покой: пред вами церковка. И с колокольни веревочка спускается. А сторож, старый старичок, звонит с земли, подергивая за веревку. И народ идет молиться.

Другой покой: там - озеро воды. В него ручей впадает. И речка из него течет. И рыбы плавают. И птицы водятся.

Открыли вы еще: ночь морозная и снег, на небе ясном полная луна. Мерцают звезды. Окошки светятся в избушке: беседка молодежи там. Девицы с прялками сидят, и мягкий белый лен прядут, и песни распевают. Плетут ребята ступни, лапти и на гармониях играют.

В другую комнату вошли: три солнышка на небе - голубого, желтого и розового цвета. И растения цветут, как будто неземные. Порхают птицы по ветвям в красивом оперенье...

Опять в стене открыли дверь: пред вами деревенька - дома три в натуре на лужках, еще добавочных избушек на стене написано с пяток. И по дорожкам и лужкам гуляют курицы, дрянок перебирают. И тут увидите избушку баушки Варвары. И из трубы дымок валит: видно, баушка топит печку.

Вошли еще в другую залу - и очутилися в саду деревьев плодоносных и кустов, и винограды полными кистями манят взор.

 А вот еще большая зала: стоит один овин в натуре, кучи ржи и мелкожитья, и нарисовано еще овина три и кучи хлебные, чтобы полнее было впечатленье. В овине этом мало мы молотим, стоит он больше для красы. И дедушки по старине приходят иногда в овине ночевать, и теплинку разложат, хоть он и не был бы насажен, и говорят про старину при теплинке в овине. Устроена нарочная труба, чтоб дым наружу выходил. Молотим же мы хлебные растения машиной и сушим в помещенье нового устройства, уйдет зараз овинов десять старых. Построено оно из кирпичей, и нагреваем электричеством турбины речного водопада.

Покоев много в доме нашем - не перечислить всех приспособлений: машины, проволоки, краны, железо, сталь, кирпич, бетон... И кнопку лишь достаточно нажать, чтоб зиму в лето обратить или обратно лето в зиму в нашем доме, как ежели исправно все, что там устроено у нас. И все работает река. Особенно она могутна в половодье. На время то имеется гигантская турбина, в аккумуляторы энергии тогда запас великой поступает и расходится потом по проводам повсюду. И мы тогда воды побольше запасаем, подымаем выше уровень запруды, чтоб силы электрической всегда с прибытком было.

При всем же том ученые у нас давно уже трудятся над вопросом, чтоб непосредственно теплом от солнца приводить в движение машины наши. Пока же есть еще леса, и отоплением от дров посредством пара работать все такое может. И для сеяния льна земли у нас пока довольно. И если только для обслуживания нашего селенья, то тепловой энергии не так уж много надою.

Незнакомец. Мы слышали, у вас имеется большое подземелье и посреди деревни вход снаружи незаметный. И открывается он только ночью лишь для посвященных.

Марк. Да, нужно встать пред дверью незримой и высказать пароль заветный, тогда откроется таинственная дверь и воссияет свет прекрасный. Под землю лестница идет с узорными коврами, и самоцветными камнями выложены своды. И там у нас хранятся драгоценные предметы красоты чудесной.

У нас идет так много глины для обжига, что получились катакомбы, будто в Риме, достаточно обширны, и с гротами подземными имеют сообщенья. И то - обители покоя вдали от суетного мира и дверь в духовные миры. И много новых драгоценностей уже известно из тех, которые готовятся внутри земли в горнилах жарких в наследие грядущим поколеньям. Кристаллы эти привлекают взоры, способные восприять прекрасное, неведомое раньше. <:>

Незнакомец. Скажите нам: имеются ль у вас аэропланы?

Марк. Как же! Всех фасонов и систем: грузовые, пассажирские, летучие дома и одиночки, и очень легкие складные перелетки, за речку чтоб перелетать, пространства небольшие. Их можно брать с собою в путешествие пешком, как принадлежность багажа. И если бы случилось при полете поврежденье, то есть приспособления у них, что человек упасть никак не может, но тихо опускается на землю, как будто бы перо от птицы... И движение вниз ускорить можно или замедлить по желанию, вращая рычаги туда или обратно, хотя бы и не глядя на него. И при желании вы можете остановиться в воздухе в спокойном состоянье. А также есть такие, которые посредством рук и ног приводятся в движенье при помощи особых механизмов, и крылья их из легких материалов, и площадью такой величины, чтоб человек мог в воздухе держаться без затраты силы, подобно ястребу, когда высоко он висит, расставивши крыла горизонтально. Ногою при нажиме на педаль работает пропеллер для движения вперед или назад. Нога же управляет направленьем, руки могут что-нибудь писать, держать либо предметы, технический струмент, картину рисовать и чертить планы. На случай ветра крылья механизмами складываются быстро, и человек исподвольно опускается на землю, и механизмы особые же работают тогда, предохраняют от паденья.

На высоте при доме нашем крыша есть с перилами, платформой, обширная, как поле, для отлета и прилета. На ней имеются удобства все. И поле на земле, как карта, для разбега грузных аэропланов. И помещенья теплые для этих птиц со множеством ворот широких.

И кстати здесь скажу, что не напрасно ли оспаривать моря военною борьбой. Мы подошли к эпохе сообщений в воздухе. И города приморские терять свое значенье будут. И скоро новые возникнут города на континенте, безотносительно к тому, далеко ли они от моря. На аэропланах люди с большею свободой будут избирать себе места для жительства. Появятся на свете новые столицы. Они отцами будут для воздушных городов в грядущем. Столицы нынешние - дедушки лишь их.

Незнакомец. Еще мы слышали, что речки загатили вы плотиною, почти с горами вровень, и спор воды уходит далеко в верховья.

Марк. И получились полноводные каналы много верст длиною в причудливых изгибах берегов с лужками и ландшафтами, которые очам не пригляделись в новом сочетании с водою, с постройками фасонов разных. И пароходики манеров всевозможных плавают туда-сюда и к деревенькам пристают, уходят на кулиги, к дедовским избушкам, и дальше в лес, где ягоды растут. И старики с пестеревьями, и детки малые сидят в пароходиках, плывут куда-нибудь по ягоды, а либо по грибы подальше на кулиги. И может, будут старики дрова рубить, косить и жать по старине. А через горные овраги везде тропинки, бетонные мосты.

И при речных плотинах устроены турбины всюду, и мелют мельницы, и толчеи толкут, и фабрики работают, заводы, и чистые станки домашних мастеров, и водокачки воду поднимают, и пароходики идут, летают аэропланы... Освещение, движенье и тепло - все получается от силы высокого паденья речной воды, и дров расходуется мало.

Незнакомец. После всего, что сказано, поставим многоточие. Действительность у вас с фантазией смешалась, и мы выслушали сказку. Вы забываете как будто, что на свете не одна деревня ваша. Скажите, как понравится соседям, которые живут коло реки в верховьях, когда вода затопит их луга и поселенья и вместо непрерывного пути водою по реке плотами и барками, пароходам остановку придется делать у плотины, чтобы при помощи каких-то шлюзов перебраться. И технические средства так ничтожны, что невозможно будет шлюзы те устроить. Мы знаем, что в Америке их нет при Ниагарском водопаде... И другие поселенья, города подобные сооруженья устроить пожелают. И река представит цепь высоких водопадов. И каждое селенье стремиться будет иметь такое у себя. Каким же образом улаживаться будут споры?

Марк. Вначале этот мост явился только у нас. И так желали на него взглянуть, что многие решались делать крюки хотя бы верст в пятьсот, чтобы проехать только нашим мостом.

- Отколе, дед, и куда?

- Из Модила едем в Кологрив.

- А вы отколе?

- Из Солюга на Урму.

- А вы, почтенные?

- Из Буя во Кадуй.

- А вы?

- Из Чухломы в Судай. Из Курносова в Хмелевку. Из Кинешмы на Кострому...

- А вы, синьор? Не говорите по-русски?

- Мы из Америки, - ответил перевозчик.

- Как имя ваше?

- Эдиссон. Его интересует бытность ваша. Не остановился он в российских городах. Манеры Запада, там взятые, ему известны с детских лет. Проехал прямо в деревушку, желая видеть русские технические формы.

Незнакомец. Вы думаете город К<острома> терять свое значенье будет?

Марк. Здесь города большие разумелись, где фабрики, заводы есть и капитальные постройки.

Незнакомец. О том, что в будущем у вас, как высказать изволили вы сами, потом уж говорите, как о настоящем.

Марк. По духу содержания речей моих смешенье настоящего с грядущим обыденного значенья не имеет. Рисуем мы картины грез. По описанью образов высказываем, будто бы они уже воплощены, в действительности есть. Строительство игрушечное как бы, но люди в знаниях и действиях своих похожи на детей: вначале фантазия несется впереди практического дела, в духовном мире есть все наши измененья. И воплощаются потом. Не следует бравировать познаньями пред бедностью убогой: родная старина перед лицом нововведений. Вот вижу я: запруда наша затопляет мирные могилы кладбища родного, и храм стоит на низком берегу... И жаль мне их и нашу трудовую жизнь с укладом вековечным, рыдания стесняют грудь, и вижу будто я умерших и живых перед собою... И тогда не знаю: строить иль не строить. Хотя бы было самое великое возможно, как лучше быть? Пугает нас принять культуру городов: она имеет примеси греха и исподвольно входит в нашу жизнь. И лишь через десятки лет заметно очевидно, как исчезает наша бытность и остается пустота. Что было с Петемкой, попробуй рассказать, Кузьма.

Кузьма. Мы раньше говорили: когда замкнем великую плотину, вода широко разольется, затопит Петемку и хижины снесет... Не верили. А после увидали, что вода подходит, забранились. Мы пароходов наготовили ко времени тому, и подплыли вплотную к их селеньям, и посадили всех, весьма не торопясь. И все имущество, и утварь вместе с хижинами механической лопатой на особые плоты перенесли и переправили, куда они желали. И все поставили, как было совершенно. Одна лишь старая мельница немножко развалилась. И все они довольны даже были. Когда подняли выше уровень запруды, вся местность потом покрылася водой и лишь пригорки было видно.

Второй незнакомец. Товарищ мой высказывал, что слышал о культуре вашей необычной. А я скажу, что знаю, про действительное ваше положенье. Пред публикой поставлена ведь только декорация.

Марк. Согласен выслушать. Потом и сами скажем поподробней. И попробуем наглядно показать отчасти в следующей картине, насколько слабое искусство наше может при нашей бедности несведущей и неумелой.

(Отрывок из картины строительства города "Всеобщего благоденствия".)

А вот идут и мастера. Мы здесь, граждане, смотрим на работу вашу. Пришельцы первые. Потом народу людно будет. Мы все нелегкомысленно исследовать должны и для себя, и для грядущих. Мы осторожно входим, все окидывая взором, и мыслями своими общий план с деталями приводим в соглашенье. Уже мы видим здесь начало украшений, чтоб было все в гармонии покойной, и сила с мыслями и чувствами ни в чем не враждовала. Да будет век удобства и простор в построенных покоях. Ни что бы не пугало нас возможным разрушеньем, и чувств не беспокоило уродливостью форм, и чтобы видели, что здание готово нам служить века, тысячелетья, как добрый и разумный друг, всегда приветливый, надежный. Чтобы строителей потомки благодарно в чувствах вспоминали...

Мастера. (Смотрят вверх на Марка с компанией, здороваются, приподнимая фуражки.) Да здравствует Бессчастный Марк! Привет тебе от мастеров с твоей компанией молодой!

Марк и компания (мастерам). Желаем здоровья вам всем! Привет вам от компании нашей.

Марк. Сужденья слышали мои? Вы так же смотрите на дело?

Один. Так точно, совершенно так, чтоб, значит, было все в порядке: красиво, крепко и просторно.

Другой. Мы наблюдаем дело, Марк: ведь строим здесь не кое-что. Долина будет всем на диво. Известка добрая, цемент весьма отлично превосходен, хоть и из местных он пород. Измыслить те рецепты не худо. Бетон - твое изобретенье - твердеет крепче, чем чугун. Прослужит он тысячелетья. И ни вода, и ни огонь состав тот вечно не разрушат, и тоже из своей земли. И как тебе пришло на ум найти все средства тут, у нас? Ходили мы везде, как стадо, по нашей матушке-земле, не знали, что она... к чему... Опять твои же обжигальни... Из глины нашей кирпичи и формы разные железа даже крепче будут. Честь и слава, Марк, тебе.

Третий. Мастер тут на всяк фасон

Славься, русский Эдиссон!

Марк. Друзья, хвалы такой не стоим, о деле будем толковать. До Эдиссона нам далеко. И в нашей бедственной глуши возможны только Робинзоны, и то едва и вроде как бы. А мы тут кое-что нашли, и очень важное как будто. И вас сюда мы приглашаем внимательно обследовать, как балки укрепили вы.

Первый. Надежно будет. Мы ручаемся.

Мастера восходят на постройку.

Один. Не все в пропорции как будто.

Марк. Не так мы думаем. Позволите ль сказать? Хотя и смотрим мы на глазомер, но глаз довольно многократно упражнялся в занятиях искусствами. Условье первое в твореньях - соразмерность. Когда возьмем технический струмент и при его посредстве станем измерять, тогда увидим мы, что взор искусства может к точности быть близко. Вот это первое. Второе то, что важно здесь предмета назначенье. И потому он всеми качествами в важном должен обладать, в точнейшей полноте с изрядною надбавкой, чтоб успокоить чувства наши совершенно, чтоб не было и тени опасенья... Теперь измеряем предметы и чертежи архитектур внимательно рассмотрим, произведем и вычисленья. Законы всех сооружений вот в этой книге, здесь, при мне... (Раскрывают большую книгу, рассматривают, чертят.) Вот видите, как правы мы, как взор искусства недоволен, то, значит, есть неладно тут. И с материальностию вашей искусства разные сродни. Приду к вам скоро помогать. Сейчас же есть дела другие.

Один. Да, видно переделать надо. Работы лишней много будет.

Другой. Видим мы: она нужна, а значит, и не будет лишней.

Третий. Работа делу поучает.

Марк. Ватага дружная у нас.

С отвагой будет добрый час.

Пошли нам, небо, час святой

И колос хлеба золотой.

Прими поспешные труды.

Пошли нам чистые воды.

Отторгни вечно нас от быта.

Исполни сердце для молитв.

И дар чудесный сотвори.

И рай небесный отвори.

 (Все, кроме мастеров с Марком, сходят по рельсам на землю. Строители принимаются за работу.)

© "РУССКАЯ ЗЕМЛЯ"

http://www.rusland.spb.ru/sl_2_7.htm

«Чудесное яблоко».

Ефим Честняков

 Жили-были дедушко да бабушка, мужик да баба и у них много ребят — парнеков и девонек. Пошёл дедушко в лес дрова рубить и видит: стоит старая -старая яблоня, а на ней большущее яблоко.

 «Мне не унести», - подумал дедушко. Яблоко ростет совем высоко, - дедку по плечи, - а сучок, на котором выросло, был очень толст. Упирается дедушко обеими руками в яблоко, хочет покачнуть и плечами старается приподнять хоть немножко: нет - тяжело. «Ха-ха!» - ровно что в лесу засмеялось.

 - Мне не унести, - говорит сам себе дедушко, - лучше и не отшибать: пожалуй, на земле и мыши огложут или другие какие зверьки. Домой пойду, запрягу лошадь да и приеду сюда за яблоком. А созрело хорошо, - гляди, какое румяное, особливо с полуденной стороны.

 И ходит кругом, любуется, осматривает.«Ха-ха-ха!» - опять захохотало в лесу.

 - Да что это? ровно кто засмеялся, и давеча послышалось мне, - говорит дедушко. Глядит: стоит старая дупластая осина, а в дупле сидит птица сова и глаза круглые светятся.

 Не ты ли это подшучиваешь? - спрашивает старичок. «Ха-ха!» - засмеялась сова. А тетерев на берёзе: «Кво- кво, не унести тебе яблока».

 Я на лошади приеду, — говорит дедушко.

 И на лошади не увезти, - говорит тетерев.

 А дедушко: «На вот, али на паре приезжать мне?»

 - Хоть на тройке, на четвёрке; сколь хочешь запрягай лошадей - не увезти тебе яблока... кво-кво...

 - Али уж такое тяжёлое?

 - А так... кво-кво... вспрягайтесь сами все, до выгреба, сколь вас найдётся в избе.

 «Ха-ха!» - засмеялась сова.

 Дедушко не поверил, ушёл домой, запряг лошадь, никому не сказал и домашним - разбрякают-де всё раньше времени, соберётся народ. Приехал и подъезжает близко под яблоню, чтобы яблоко упало прямо в ондрец. Привязал лошадь, взял ядрёную дубину отшибать яблоко и ходит, любуется, со всех сторон рассматривает: уж больно румяно да красиво, жаль потревожить... И захотелось дедушку потрогать его рукой. И только прикоснулся лишь пальцем, - яблоко упало прямо в ондрец. «Созрело, видно, свалилось чуть не само», - думает дедушко. Отвязал лошадь и нукает: не трогает. Сам подсобляет, и лошадь старается - ни с места ондрец. «Ха-ха-ха!» - засмеялось в дупле.

 Я тебе говорил, - квохчет тетерев.

 В самом деле, на лошади не увезти, - сказал себе дедушко, - лошадь неплохая, ест сено хорошее, ставь тут хошь колоколо - увезла бы не хуже пары... здесь дело не в том.

 Закрыл яблоко ветками на ондреце, чтобы не так приметно было, ежели бы кому случилось мимо идти, выпряг лошадь, сел верхом и поехал без ондреца домой. Приехал и говорит старухе да сыну с женой:

 - Пойдёмте со мной в лес, нашёл диковину, сами увидите.

 Пришли и не могут тронуть, как ни стараются. «Ха-ха-ха!» - засмеялось в дупле...

 Я говорил: все-де до выгреба, - квохчет тетерев.

 Мы и то все пришли, дома только ребята остались.

 Нужно и их... кво-кво...

 И пошла баба в деревню, привела всех ребят - парнеков и девонек. И только нянька с самым маленьким дома осталась... Все запряглись и стараются... Но ондрец не идёт. «Ха-ха!» - сова засмеялась. А тетерев квохчет:

 Кто дома остался?

 Да маленький с нянькой там.

 - Нужно и их.

 Ушли за теми. И нянька пришла в лес, на руках держит маленького. Сама наваливается на ондрец и свободной рукой помогает везти, и маленький ручонками прикасается. Все подсобляют - и поехал ондрец...

 «Ха-ха-ха», - засмеялось в дупле... А тетерев на берёзе: «Кво-кво...»

 Привезли домой яблоко, и вся деревня сбежалась, глядит.

 Кто вам дал? - спрашивают.

 Бог дал, - отвечает дедушко.

 Почали. Стали пробовать: сладкое, душистое, рассыпчатое. «И мне, просят, и мне!» Дедушко даёт всем. Вся деревня наелась, похваливают: такого-де дива не слыхивали. И ели дедушко и бабушка, мужик и баба и ихние ребята - парнеки и девоньки... Кушали сырым, и печёным, и в киселе, и перемёрзлым, когда пришли холода. Соседям всем завсегда давали, особенно кто захворает. И хватило им яблока на всю осень и зиму до самого Христова дня.

ШАБЛОВСКИЙ ТАРАНТАС

Давайте, ребята, делать тарантас такой большой, чтобы вся деревня поместилась, сколько есть народу!

И стали делать – готово: колесо до застрехи высотой, и нужно было по лестнице влезать, чтобы сесть. Запрягли двадцать пять лошадей. Уселись все и поехали. Куда? В город. Человек двести с лишним сидело. Дома остались только пять старух на всю деревню лепёшки печь да человек с десяток малюсеньких детей, которые ещё в зыбках лежали. Дело было, конечно, летом. Зимой на тарантасах не ездят. День был тёплый и красный...

Подъезжают к Бурдову. Задели за магазею* – разворотили всю. Рассыпали хлеб, рожь и овёс. Прибежали бурдовские, бранятся. А мы им говорим: «Ну, ладно, не бранитесь, приезжайте к нам на мельницу. Даром измелем все, что есть в магазее, в пять минут со всеми хлопотами. Прямо на ондрецах** подъезжайте к желобку, раскрывайте полог. Не по щепотке валите, а из двух мешков сразу». Разговорились с мужиками и наехали на овин: конёк переломился, слеги тоже, верхние брёвна затрещали и раскатились – поперёк овина колесом проехали. Смели овин, по копнам едем.

– Что вы... что! Аль не видите!.. Ах вы...

– В самом деле, ребят, глядите-ка, беды наделали.

– Деревней ехать, пожалуй, домов не тронуть бы, да и овраг там узок подыматься. А прямо – гора крутая.

– Сворачивайте-ка полем, к городищу – деревню объедем.

Едем возле речки. <...>

– Той... той... правее... под берег не опрокинуло бы...

Приехали в город, встали на площади. И все сбежались смотреть – полная площадь народу. Приходим к Козлову в лавку.

Накупили тут вёдер, котлов, умывальников, гвоздей, винтов и другого. На всю деревню. Погрузили в тарантас. Сами сели и назад поехали. Если бы не лошади, то можно было бы рекой до самой деревни, как по калужине.

Приехали домой, разобрали покупки из тарантаса: кому ведро, кому котёл, пилу, чашку, плошку, горшок... Собрались все на гулянье и стали ходить в кругах...

А бурдовские едут. Везут на нашу мельницу рожь, овёс молоть да и толочь. Навезли всякого зерна на пятнадцати телегах да двадцати ондрецах. Один ондрец запряжён был даже парой (рыжая лошадь да вороная) – так был загружен. Чуть только оси терпели.

– Засыпайте, истолчём минут через десять.

Заболтали блины из свежей муки, затопили печки. И несут на гулянок изо всех изб горячих блинов полные сковороды. Наши и бурдовские сидят на лужайке, едят блины и говорят бурдовским:

– Везите ещё. Измелем, что нынче уродилось, на всю деревню измелем бесплатно. За те убытки, что у вас набедокурили с тарантасом. А если мало, так и на другой год мелите. Да вот мы поизладимся***, так сами придём к вам пособить.

Уехали. А наши советуются, что делать завтра.

На другой день сделали все по кирпичу – двести кирпичей с лишним. Это в среду. В четверг по шести кирпичей, в пятницу – по тридцати, в субботу – по пятидесяти. Всего – около двадцати тысяч. Кончили пораньше, потом парились – кто в печке, кто в бане. А в воскресенье советуются, что делать из кирпичей. Что – известно: делай кирпичи, а тем временем думай. Лежат – не хлеба просят. На всякое пойдут – вот хоть каменный рассадник.

Только не было места: угородцы у всех и без того маленькие – негде садить. И сложили рассадник на улице вдоль деревни, от миколаевых срубов до белокуровой избы. Концом упирался в гулянок. Длиной сажен пятьдесят и шириной около двух, высотой аршина два, как обычный рассад, чтобы теплее было. Кстати, сделали еще каменного старика с пестерем, гораздо выше изб ростом: один нос чуть не с печку. И с клюшкой. А толщина клюшки с бревно, рукавицы и лапти – с телегу.

Кирпичи стали делать во всякое свободное время. Поделают-поделают – да лепёшки печь всякие: гороховые, пшеничные, оржаные, овсяные, крупчатые, ячные, луковые, репные, редишные, гречневые, галанные****, картофельные. Пироги тоже всякие, особенно хорошие, если муки положить немножко, а побольше галани, да репы и ягод. Наедятся лепёшек – и плясать. Потопают, попляшут – да пряники есть.

Кирпичи делали не все простые, а и узоры, кто какой узор измыслит. На рассаднике не всякую рассаду сеяли, а выписали семян. Вот стало расти много всего в угородце. <...>

Потом стали класть водопроводную башню. Вода пошла из речки Унжи. А вдоль деревни, из барановского конца в наш сделали ложбинку, выложили кирпичом и из водокачки пустили по ложбинке воду, и потекла речка вдоль деревни в общий овраг. Ребята напускают камешков, как в простую речку, ставят меленки. А курицы ходят пить воду. Вымостили всю улицу, провели трубу под мостом, чтобы вода не стояла.

Кирпичи были сортами не все одинаковые и разных размеров и форм. Наделали их так много, что надумали обнести всю деревню каменной стеной с воротами, дверями и окошками и покрыть всё. Получился необыкновенно большой дом, а внутри стоят избы и растут сады. Устроили общую печь, и тепло по трубам стало расходиться по всей деревне. Перестали топить печки в избах, а лепёшки и пироги стали печь в больших печках в маленьких отделениях, устроенных вроде маленьких печей. Еду варили в большущих котлах на всех, и пироги пекли тоже большущие – в сажень, если не больше. И в розницу, и вместе стряпали – и больших, и маленьких размеров, как придётся. И зимой в деревне стало лето: пташки перезимовывают, скворцы остаются и ласточки и зимой распевают. Вот кто-то на улице постель стелет.

– Ты что это, дядя Марковий?

– Да всё равно, батюшка, тепло и здесь – ни мух, ни комаров, сухо. Славно спать, лучше, чем на сарае.

<...> Избы дождём не мочит, и наружные стены стали оклеивать картинками, разными бумажками после чаю и прочим. А вместо чаю пьют мяту, ягоды, душистые травы. Чайные деревья, виноградные и другие стали садить дома.

Крышу сделали совершенно прозрачную, только не из стекла, а вместо него изобрели какое-то вещество – чище стекла: тоже тонкое, гибкое, можно свёртывать в трубку и не бьётся, как гуттаперча. Этим и была крыша покрыта, и в окошки вместо стекла была натянута прозрачная материя. Крышу сделали двойную, вроде двойных рам в избах. Туда между крышами пускали по трубам тёплый воздух, и снег, который попадал на крышу, тотчас же таял. И никогда не замерзало, потому что между крышами всегда держали тепло.

Когда подходили или подъезжали к Шаблову в зимнее время, если шёл снег или в сильный мороз, над крышей только парок поваливал и много летало пташек – погреться. Для мытья, если птицы загрязнят или от пыли какой, пускали воду по трубам из водопроводов на крышу – живо чистёхонько будет. А если где не совсем стало чисто, то по особым лестницам и ходам выходят и швабрами удаляют грязь на местечках. <...>

-----------------------------

 * Магазея – амбар.

 ** Ондрец – двухосная телега с высокими бортами – для перевозки снопов, сена.

 *** Поизладиться – управиться с домашней работой.

 **** Галанка – брюква.

Использован текст из книги В. Игнатьева, Е. Трофимова «Мир Ефима Честнякова».

ГОСТЕВОЙ ПИРОГ

Это было во Владимирскую... День красный. Обрядились наши и гушли в гости. Перешли за ричку и идут этак по тропичке леском. А навстречу им из той деревни несут большущий пирог: человек двадцать держат на плечах.

«Куды это вы?» – «А это наша деревня гостинца вашим состряпала, чтобы хватило на всех... Может, пудов десять будет. Одного изюму два пуда положили. Всё так – слой пирога да слой изюму... Изюм мыли в четырёх горячих водах. На это в каждом дому вскипетили по чигунчику воды, печка сложена как сараюшка. Ещё задолго до праздника начали кирпичи делать. Надклали полный сарай... Обожгли и сложили печь, натопили и в каждой избе растворили по квашне белой опары... И когда вскисли и стали готовы, принесли к печке по квашне теста от каждого дому и изюму и из всего сделали один пирог, испекли в той печке... Вот мы и несём...»

<...>Пришли в деревню, принесли пирог. Все сбежались и сказали: «Несите скатерти, бабы». Побежали и принесли самые лучшие, чисто вымытые скатерти и ражостлали на лужке осередь деревни... и на скатерти положили пирог... Пирог был очень удашный... Или да похваливали... А изюму хоть гостями бери.

Ефимов Кордон

После Егория-голодного к комнатушке у Ефима опять стало шумно, ребятишки зачастили к нему. Он рассаживал их по скамейкам и табуретам: кого - с книжкой, кого – с комом глины, кого – с карандашом и бумагой. Сам устраивался за столом, занимался лепкой.

Задумал он вылепить небольшую композицию: избушка вроде зимницы, неказистая, с волоковыми оконцами, выкрытая корьем, возле избушки растут елки, перед избушкой на скамье сидят старичок со старушкой, старичок лапоть плетет, старушка сметану пахтает… Пришла фантазия вылепить то, с чего начиналось когда-то Шаблово…

Еще в декабре, ночуя в земнице, представил Ефим под россказни мужиков такой вот древний крошечный мирок, затаившийся посреди огромных девственных лесов, - некий прообраз родной деревни.

- Это ты чего лепишь-то дядя Ефим? – спросил его Ванюшка Скобелев. – не Кордон ли?

Ефим усмехнулся:

- Да, пожалуй что и Кордон!... давайте так его и назовем: Шабловский Кордон! Ведь раньше, когда-то давно, с такой вот избушки все тут у нас и начиналось! Был тут только дремучий лес… и появилась на наше Шаболе вот такая избушка, самая первая… И окошечек-то у неё не было почти… и жили в той избушке вот такие старички. Назовем их – дедушко Ондрий и бабушка Палагея…

Рассказывает Ефим, и приятно ему ощущать под руками глину. Хорошо приготовленная глина – необыкновенно родной, свой материал, из него так легко извлекать воображаемые формы, глина словно бы позволяет видеть корни того, чего ему хотелось выразить, сама подсказывает самые живые подробности, сама напоминает: вот таким все было когда-то…

За неказистой первобытной избушкой размечтавшемуся Ефиму вдруг увиделось иное Шаблово – будущее…дальнее прошлое вдруг объединилось чудесно с каким-то диковинным добрым будущим и породило видение…

- Нет, не так бы, не так бы я построил деревенские жилища! Не было бы ни одного без выдумки, без затей! Вон, к примеру, у Степана Скобелева дом был бы с петушком на крыше, у нашего вот соседа, Михайла Шалыгина – с медведем, у Ефима Савостьянова – с зайчиком, у дедушки Хохолка – с гусем, у Семертиковых – с уткой, у Афоныча – с человечком, у Николая Фадеева – с цветком!...  Над каждой избой возвышалось бы что-либо: то птица, то подсолнух, то звезда… Как бы занятно было смотреть на такую деревню!...

С приходом теплых дней он (Ефим) решил взяться за писание эскиза картины. Для нее уже были сделаны зарисовки и написано много этюдных портретов и маслом, и акварелью.

Свой Кордон Ефим поставил пока на мосту для просушки. Потом, при досуге, он хотел обжечь его и раскрасить. Население Кордона разрослось: кроме баушки Палагеи и дедушки Ондрия. Рядом с избушкой появилась целая ватага ребятишек с лукошками в руках, и ещё несколько старичков и старушек. Каждый из них получил свое имя: Ефим лепил не что-нибудь игрушечное, пустяковое, не какие-нибудь глиняные поделки, он создавал древний лесной мирок, в котором все эти ребятишки, старички и старушки живут доброй, затейливой жизнью, окруженные темным дремучим лесом. Все они были для него почти живыми существами, имеющими свой характер, свою натуру, свою речь… Он даже заговаривал с ними…

…Мудрая уединенная жизнь, что-то пасторальное, что потом, чуть позже, вновь оживет уже на холсте, в глине, в слове… сначала – в слове:

Идиллия чудится мне золотая:

Долина вечерней красой залита.

И тучки румяные плавают тая,

И льются, и нежно меняют цвета…

На солнышке тихо пастух и пастушка

Сидят одинокие, грустно любя,

И кротко и мирно глядят на меня,

И сложена рядом из бревен избушка…

В эти дни Ефим обжег в печи свой Кордон. После обжига расписал его красками. Получилось так хорошо, что захотелось лепить новые фигурки и постройки.

Ему удалось закончить работу над эскизом задуманной картины. Приступать к писанию самой картины пока не стал: для такой большой работы нужно было и большое, свободное от крестьянского труда время. Такое время он мог иметь тут только зимой…

Однажды Ефим отправился в Кологрив… День клонился уже к закату, над верховьями Унжи небо очистилось, проглянуло вдруг низко повисшее солнце, озарив прибрежные сосняки и ельники, превратив их из мглисто-зеленых, по-непогодному сумрачных в бронзово-пылающие, веселые…

Ефим залюбовался вечерним Кологривом. Так весело впереди пылали окна, отражая закатный свет, уютно розовели, золотились в центре Кологрива его церкви, белокаменные дома.

Весь городишко имел в этот час какой-то живой приветливый вид, и словно бы чудо случилось с Ефимом: уже не Кологрив видит он перед собой, а свой Кордон…

Небывалый диковинный город, прихотливо перепутавший в себе городское и деревенское. Возник перед Ефимом так явственно, так ярко!... Город-деревня, город всеобщего благоденствия, навсегда и накрепко породнившийся с деревней, живущей затейливо и празднично, отказавшийся от жизни унылой, шаблонной, город, построенный по сказке свободной и доброй фантазии, город, в котором живут добрые, наполовину городские, наполовину деревенские люди.

Ефим смотрел на возникший вместо Кологрива город, и взгляд его был творящим: он создавал все новые и новые диковинные постройки, ни одна из них не повторяла другую. И люди Кордона были все так неодинаково одеты… Есть среди них и щеголи, но их щегольство – не от желания блеснуть и поразить. А от воображения, от веселого стремления всем своим видом создать праздничность и лёгкость. Детским, детским было их щегольство…

Перед Ефимом, зачарованно улыбающимся, жили своей тихой жизнью старички и старушки – затейливые говоруны, вечные хранители того родного, древнего, что сквозь столетия несла в себе в основном-то деревня, хранители чистых, животворных родников и ключей, незримо питающих реку народной жизни, дающих ей то, без чего не сохранит свою душу никакой народ. Они хранят и родную речь, и родные преданья, песни, сказки, поверья, обряды…

Перед Ефимом явился мир без богатых и бедных, в котором не бедуют и не хитрят, и не попирают один на другого, а живут по-простому, по запросам доброй души, по согласию с ней и в добром согласии со всем вокруг.

Увиденное так сильно завладело Ефимом, что по наступлении зимы, он с головой утонул в искусстве.

Не выходит из ума та явившаяся ему под Кологривом картина… уже несколько небольших акварельных эскизов сделал к ней. Идея Кордона, города всеобщего благоденствия, полностью овладела им.  Теперь он постоянно рисует и пишет диковинные дома и дворцы, лепит их из глины, так что и глиняный Кордон заметно разросся за небольшое время. Множится и его население.

Целыми днями он наедине со своими замыслами, живет только творчеством… Раз от раза убеждается: нужен, нужен и деревне свой народный дом или что-то вроде клуба деревенского, где можно было бы не только время скоротать, но и много полезного получить и старому и малому… И явился ему в мечтах такой дом – ярко освещенный, весь белый, как храм, куполом увенчанный. А в этом доме и театр, и библиотека, и зал для собраний, сходок… Он уже сделал эскиз такого дома к задуманной картине и вылепил его. Он живет мечтой, как однажды пригласит всю деревню и покажет им огромную картину, на которой однодеревенцы увидят город всеобщего благоденствия, его Кордон, он расскажет им об этом городе, он подарит им свою мечту… С помощью искусства он проведет их от истоков, через настоящее в будущее…И начать надо с малолетков, он должен рассказать все как сказочник…

…Ефим притащил короб своих глинянок, весь первоначальный Кордон. Ребятишки окружили его, затормошили: «Чего это ты принёс, дядя Ефим?!» (Стр265)

Использован текст из книги В. Шапошникова « Ефимов Кордон».

СЕРГИЮШКО

Жил-был парнек Сергиюшко. Все ушли на работу, остался один дома. Сидит у окошечка. На улице было красно: травка зеленела, цветочки расцветали, и солнышко пригревало.

Прилетела пташечка, села на прутышек в листочках перед окошком и чивиликает. И говорит пташечка:

— Дай мне крошечку хлебца, может, я тебе и сама пригожусь.

Парнек положил крошечек на окошко. Птичка поклевала и улетела.

Пришла ватага с работы, принесли парнеку ягод из лесу.

— Это тебе баушка береза послала.

— А где она живет?

— В лесу. Велела тебе приходить по ягоды.

На другой день большие опять пошли работать на кулиги*. И Сергиюшко просится:

— Возьмите и меня к баушке березе.

— Да ведь мы далеко пойдем, устанешь, и комары в лесу заедят.

Заплакал Сергиюшко.

— Ну, ладно, пойдем!

Обули в маленькие лапотки и пошли на кулиги. Пришли и стали работать. А Сергиюшко спрашивает:

— Где баушка береза?

— А вот тут коло лесу... Ищи ягод у пеньков да далеко не отходи, не заблудися, — покрикивай нас.— Сделали ему берестяную коробичку: — Клади тут ягоды.

Ходит коло пенечков, ягодки забирает, а домашние вопят:

— Сергиюшко, тут ли ты, не заблудися!

— Тут, тут! — откликается.

А сам все подальше отходит и очутился на тропочке. Идет и видит: стоит избушка, и гриб вырос выше крыши.

Сергиюшко отворил дверки и вошел в избушку. Никого нет, а на шестке у печки лук да галанка печеная. Он съел луковку — хороша показалась,— сладкая. И галанки попробовал... Вдруг вошел старичок, маленький сам, а борода до полу долгая.

— Зачем,— говорит,— ешь мое  доброе без спросу?

Испугался парнек.

— Теперича не отпущу и домой. Забирай мне ягоды,— говорит старичок, подал ему большую коробицу и вывел из избушки.

Делать нечего, стал Сергиюшко брать ягоды в старикову  коробицу. А старичок сел на скамеечку коло избушки, лапоть плетет, и с виду парнека не отпускает. Долго брал Сергиюшко ягоды и как-никак набрал чуть не полную  коробицу. Подошел старичок, поглядел и говорит:

— Ну, ладно, будет с тебя... пожалуй, ступай и домой,— и дал большую ягоду — с горшок: — это тебе за труды, получай. Ягоду ешь, а семечки посади.

Парнек обеими руками в обхватку взял ягоду и пошел по тропочке. Идет, идет, а по сторонам ягод так и усыпано. Сошел с дорожки, от хоречка к пенечку перебегает, срывает ягодки... да и заблудился. Вдруг видит: чивить-чивить, пташечка та самая, которая прилетала к нему на окошечко.

— Что пригорюнился? — говорит.

— Да вот не знаю, как выйти.

— Иди за мной,— сказала пташечка и перелетела на другое деревце.

Пошел за пташечкой, а она с кустика на кустик перелетывает да чивиликает:

— Вот близко кулиги, здесь и живу коло краю. Тут что-то делают ваши, они уж давно ищут тебя.

И слышит парнек, вопят: «Сергиюшко, у-а!»

— Ээй! Я здеся-а! — откликнулся, обрадовался.

И видит: идут ихние, увидали его. И побежал к ним. Прощай, пташечка!

— Ну, слава богу,— говорят,— а мы напугалися. Ищем, думали, что уж медведь съел тебя... Долго ли до греха. Говорили тебе: не отходи, парень, далеко, да откликайся. Ладно, нашелся. А ежели бы совсем заблудился, съели бы звери или с голоду умер... Пропал бы Сергиюшко наш.

Пришли к шалашке.

— Ешь, вон каша в котле, тебе оставили. А это что у тебя? Глядите-ка, какая ягодина у него. Где ты нашел? Мы никогда не видывали.

И стал рассказывать, что с ним приключилось. Домой пришли — всем казали ягоду. Стали есть и другим давали пробовать.

А семечки Сергиюшко посадил — и растут ягоды величиной как самые большие горшки. И весь народ стал садить от этих семян.

Но случились весною морозы, а лето сухое и жаркое; все засохло, ничего не уродилось. Только в одном местечке, в ложбинке возле ручейка под горой сохранился кустик Сергеевых ягод. Зеленцы были уже большие, как шоргунцы. Но огороды плохо загорожены, вошли коровы, да овцы и лошади — все съели да затоптали и копытами выбили. А семян этих ни у кого в запасе не было. Всем понемножку досталось — и рассадили все. Так и перевелись Сергиевы ягоды. Горевали люди, а Сергиюшко больше всех.

Стал подрастать, и с ребятами ходить в лес по грибы да по ягоды коло кулиг по тропинкам. Ищет избушку под грибом — ровно пропала, как увидел во сне. Не знает, где живет и баушка береза. 

http://chestnyakov.ru/index.php/skazki/6-sergiyushko

ИВАНУШКО

Вышел Иванушко на крылечко красной весной. Сияет солнышко… травки зеленеют, цветочки цветут, пташки поют. И слышит: «Кирлы-мурлы, кирлы-мурлы…» – высоко в небесах летят веревки гусей-лебедей.

– Гуси-лебеди! Спуститесь на землю к нашей избушке… унесите меня, куда желаю.

Услыхали гуси-лебеди; ниже и ниже, ближе и ближе подлетают к Иванову дому… и опустились у самого крыльца.

– Ка-ка-ке… садись к нам на спину… куда тебе надо?

– Да охота побывать, где вы живете…

– Садись, унесем.

Сел Иванушко на гусей-лебедей, и полетели…

Выше и выше…  Прощай, деревня!.. все дальше и из виду вон пропала. Летят высоко, а внизу видно деревни, поля, горки-пригорки, речки-ручьи и река широкая в зеленых берегах. Идут плоты по реке, греби скрипят, огоньки горят, плотовики меж собой перекликаются. И сидят у шалашек девицы да бабы, песенки распевают. И видят гусей-лебедей, а не знают, что гуси-лебеди несут парнёка: далеко – не различить, ровно точка какая темнеет; и не догадаются, что такое, незнаючи.

Дальше и дальше летят. Лес пошел гуще: елки да сосны, березы, осины, деревья разные. Пролетели волок большой. Опять видит Иванушко избы с дворами… житницы, овины и бани, всякие лачуги, мякинницы, соломенники, погребушки… и церкви. Народ ходит. Малые ребята указывают пальцами на гусей-лебедей. А они тут летели не совсем высоко. И увидали люди Иванушка:

– Ай, ай!.. глядите-ка…

А гуси-лебеди скорехонько пронеслись над деревней, уже над лесом летят; и дальше все лес, кажется, и конца ему нет.

Долго так над лесами летели…

– Скоро ли ваши-то дома? – спрашивает Иванушко.

– Скоро… вон за этим перелеском большое озеро… там мы и живем…

Прилетели на озеро, – и видимо-невидимо плавает всякой водяной птицы: лебеди, утки, гуси, гагары:

– Ка-ка-ка… ке-ке… вот какого гостя к нам принесли…

И посадили парнёка на зеленый бережок, на сухие кочечки…

Там ягодки растут – князеничинки, морошинки да клюковки…  И там гнезда гусей-лебедей и всяких птиц водяных.

Сидит Иванушко на хорёчке да ест ягодки-князеничинки…  Его окружили мамушки-нянюшки птицыны, ягодками кормят, всяко забавляют, в красивых шапочках, шляпках, платочках… Мительки летают, коростели керкают, кулички куликают… чайки кричат, соловейки поют. Ходят и летают пташки разряженные… в разных сарафанах, рубашках: в беленьких, сереньких, пестреньких, красненьких, синеньких, голубеньких, желтеньких, аленьких, зелененьких – всяких разноцветных…  Походят и побегают, постоят и посидят и полетают… В тени и на солнышке… по земельке гуляют… На озере плавают… ныряют в воде, и на крыльях летают…

Играет Иванушко с ребятами-лебедятами да с девицами-лебедицами, гуляет по садам и цветочкам, в ягодках разных…

Забыл и про дом…  А когда вспомнил – и говорит:

– Хорошо мне у вас, да стосковался по доме…  Простился со всеми, и понесли его домой гуси-лебеди.

Летят-летят: опять внизу леса да деревни. И говорят гуси-лебеди:

– В тот раз мы забыли побывать у дедушка-медведушка – знакомый, тут живет в лесу…  не желаешь ли к нему ночевать?

– Ладно… – говорит. И осередь дремучего леса опустились на землю. Елки и сосны стоят толщиной чуть не с избу.

А медведушко сидел в черничнике, ел ягоды.

– А… здорово, здорово…  а это кто?…

– Да вот носили к себе в гости…  Ночевать не пустишь ли?

– Просим милости… ко мне залетайте во всякое время…

И повел в свою избушку, накормил-напоил, ягод нанес – потчует.

– А старуха твоя, медведица, где?

– Ушла по ягоды… скоро придет…

Пришла медведица, полный кузов ягод ставит на лавку:

– Ух, как устала… Али гости у нас?… вот и ладно. Мы попотчуем  сыроехой из свежих ягод да черничным киселем… и еще испеку пшеничных лепешек.

– Мы уже все пробовали, – сказал медведь, – только лепешек не пекли.

А медведица говорит:

– Я сейчас затоплю печку – живочко напеку – поедят горяченьких, в ягодках вареных.

Скоро затопилась печка, ясно загорели дровца сухие. Напекла лепешек и всех накормила.

Ночевали у медведушков, а утром отправились в путь.

Прилетели в Иванову деревню, посадили его на крыльцо и сказали:

– Ежели будет нужно когда, выйди на крылечко, кликни нас: «гуси-лебеди», – мы и прилетим.

Иванушко стал останавливать:

– Останьтесь да погостите…

– Нет, пора нам…

Сказали и улетели. Увидали Иванушка домашние – все обрадовались.

А он стал рассказывать, где был.