МИНИСТЕРСТВО ЗДРАВООХРАНЕНИЯ РЕСПУБЛИКИ ТАТАРСТАН

ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

 «НАБЕРЕЖНОЧЕЛНИНСКИЙ МЕДИЦИНСКИЙ КОЛЛЕДЖ»

Исследовательский проект

по учебной дисциплине ЛИТЕРАТУРА

Тема: "Отражение страшных эпидемий на страницах

 русской литературы"

Специальность

34.02.01 Сестринское дело, I курс

Работу выполнили:

Фаррахова Эльвина Ильнуровна,

  Фазылова Талия Рауфовна

Научный руководитель-

Колупаева Ирина Дмитриевна

г. Набережные Челны

 2022г.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение        4

Глава 1. Теоретическая часть        5

1.1. Чума        5

1.2 Сыпной тиф        8

1.3 Холера        10

1.4. Понятие о трансмиссивных заболеваниях.        11

Глава 2. Практическая часть        13

2.1 Чума на страницах русской литературы        13

2.2. Сыпной тиф на страницах русской классики        22

2.3. Трансформация восприятия холеры        28

от "Айболита" К. Чуковского до "Эшелона на Самарканд" Г. Яхиной        28

Заключение        40

Список литературы        41

ПАСПОРТ ПРОЕКТА

Введение

        Страшные эпидемии потрясали мир на протяжении всей истории человечества. Такие болезни, как чума, малярия, корь, холера, тиф, туберкулёз, оспа  стали частью истории и унесли жизни миллионов людей.

        О многих заболеваниях человечество успело позабыть, эти болезни уже перестали пугать мир эпидемиями, ведь они были побеждены: выявлены причины и этимология заболевания, найдены эффективные способы лечения и профилактики.

        Об ушедших в прошлое, отступивших и "отпустивших" человечество заболеваниях мы узнаём из учебников истории и из художественной литературы.

        Без преувеличения можно сказать, что лучшей литературой в мире является русская литература. Поэтому наше исследование построено на текстах русской художественной литературы.

        Одной из характерных черт русской литературы является интерес авторов к историческому прошлому народа и своей страны. Нельзя достоверно отразить жизнь, чувства и мысли народа, не изучив пройденного им исторического пути, не поняв, что определило его быт и характер.

        Предметом исследования литературы всегда становится человек во всей полноте его материальной и духовной деятельности. Медицина тоже изучает человека, но она не занимается его духовными запросами и его взаимоотношениями с действительностью. 

         В данной работе нам хотелось показать человека сквозь призму медицинских проблем в контексте исторической эпохи.

        Новизну нашего проекта мы видим в том, что исследование проводилось не только на произведениях, признанных русской классикой, но и на текстах современной литературы.

Глава 1. Теоретическая часть

1.1. Чума

        Во многих европейских городах встречаются очень похожие друг на друга памятники. Как правило, это барочная колонна, которую венчает фигура Девы Марии. Это – чумные столбы, которые устанавливали во славу Господу за избавление от одной из самых страшных эпидемий. 

Чума  воспринималась как абсолютная болезнь, само олицетворение мора. Ее название на латыни — pestis. Это слово означало «бич», «бедствие», «гибель». Похожие корни и у английского названия plague. Оно происходит от латинского слова plaga  - «удар», «рана», «бедствие». Эти имена свидетельствуют о том ужасе, который вызывал мор — бич, от которого было не укрыться. Известны несколько эпидемий чумы.

Первая эпидемия, начавшись в Центральной Азии в середине VI века, в правление императора Юстиниана I, достигла Константинополя, столицы Византийской империи. Мор разнесся по всему Средиземноморью, Северной Африке и другим землям. Вспышки чумы продолжались до середины VIII века. Число жертв Юстиниановой чумы оценивают в 30–50 миллионов человек.

        Потом чума надолго затихла и вновь нанесла удар в середине XIV века. Вторая эпидемия, которую потом окрестили «Черной смертью», видимо, началась в 1330-х годах в Китае. По Великому шелковому пути бациллы попали в генуэзский порт Кафа в Крыму, а оттуда с торговыми судами в 1347 году достигли Сицилии. 

        Вспыхнув на юге Италии, чума в 1348–1352 годах пронеслась по всей Европе, вплоть до Англии, Скандинавии и далеких русских княжеств. По оценкам историков, она выкосила до трети европейцев. Некоторые  города просто обезлюдели. По разным подсчетам, число жертв в масштабах мира составляло от 50 до 200 миллионов человек.        

        В природе чумная бактерия живет в организмах зверей, прежде всего грызунов: сурков, сусликов, мышей, крыс. Лишь иногда через укусы блох (хотя есть и другие пути) - она передается человеку. В средневековой Европе главным распространителем эпидемии были черные крысы.

        В зависимости от способа заражения и развития болезни одна и та же бактерия вызывает несколько форм чумы. Самая распространенная из них — бубонная. Попав в кровь, бацилла проникает в лимфатические узлы и начинает там с гигантской скоростью размножаться. Узлы набухают, отвердевают и превращаются в болезненный бубон. Его опасное содержимое инфицирует кровеносную систему, и человек, если не применять современную терапию, с большой вероятностью умирает от общей интоксикации. 

         При другом развитии болезни бактерии попадают в легкие. Легочная чума выкашивала средневековые города, почти не оставляя выживших. До появления антибиотиков бубонная форма болезни убивала 60–70 % заболевших, а легочная не оставляла шансов на выживание почти никому.

По клинической форме чума делится на следующие виды:

• кожно-бубонная — появление сыпи на коже и образование бубона (воспалённого лимфоузла);
• первично-септическая — изначально возникает как полиорганное тяжёлое поражение;
• вторично-септическая — развивается из бубонной формы в полиорганное поражение;
• первично-лёгочная — крайне опасное заболевание, протекает как первичный процесс со стремительным поражением лёгких и других органов;
• вторично-лёгочная развивается постепенно из кожно-бубонной формы.

Впервые вакцину, эффективную против бубонной чумы, создал в начале XX века Владимир Хавкин из убитых температурой чумных палочек. Более эффективными являются живые вакцины, то есть вакцины, полученные из живых чумных палочек с использованием бактериофагов. Впервые живую вакцину против чумы создала и испытала на себе в 1934 году Магдалина Петровна Покровская. Окончательно победить инфекцию удалось в 1947 году, когда советские врачи первыми в мире применили для лечения чумы в Маньчжурии стрептомицин. В результате выздоровели все больные, которых лечили стрептомицином, включая больного лёгочной чумой, который считался уже безнадёжным.

        Интересно, что именно в 1947 году Иван Бунин написал стихотворение "Ночная прогулка", в котором идёт отсылка к эпидемиям чумы. Казалось бы, трагические события описаны в стихотворении, но мы видим долю иронии, с какой автор относится к знакомству двух героев. "Ах, как вы молоды!" - восклицает героиня.

…(Череп безносый и череп безглазый):
«Это сближает нас - то, что мы с вами
Оба скончались от Черной Заразы.
Я из десятого века, -  решаюсь
Полюбопытствовать: вы из какого?»
И отвечает она, оскаляясь:
«Ах, как вы молоды! Я из шестого».

        Безусловно, Бунин не смеётся над теми страшными событиями, но, зная уже,  что этимология изучена и способы лечения данного заболевания найдены, можно и пошутить.

        Сегодня чума, выявленная на ранней стадии, легко поддаётся лечению антибиотиками.

1.2 Сыпной тиф

        Сыпной тиф - острое инфекционное заболевание, характеризующееся поражением кровеносных сосудов с развитием интоксикации, экзантемы, патологией сердечно-сосудистой, нервной и других систем.

        Возбудитель - риккетсия Провачека, которая переносится обычными вшами. Симптомы - слабость, потеря аппетита, тошнота, озноб, высокая температура, сухость и покраснение кожи, боль в суставах, головная боль, затруднённое и прерывистое дыхание, заложенность носа, беспокойный сон. Часто больные бредят. Через несколько дней после начала болезни появляется сыпь. Если организм справляется с высокой температурой и осложнениями, то примерно через 2 недели выздоравливает. Возвратный тиф вызывают бактерии спирохеты и борреллии (их также могут переносить вши). При этом заболевании характерны тяжёлые лихорадочные приступы, не редкость и пневмония.

        Важное значение в возникновении и распространении заболевания имеют такие социальные факторы, как неудовлетворительные санитарно-гигиенические условия проживания, завшивленность, массовая миграция населения, голод, стихийные бедствия. Как правило, эпидемии сыпного тифа вспыхивали во время войны.

        Катастрофическое распространение сыпного и возвратного тифа связано с переносчиками - вшами, истребить которых на войне практически невозможно, так как в полевых условиях во время боёв ни один боец не может вполне соблюдать санитарные нормы. Кроме того больные военнослужащие враждующих армий, попадая в стан противника,  невольно становились «бактериологическим оружием».

        Системный учёт, который  вёлся в Красной армии, можно использовать для оценки масштаба проблемы: в 1918-1920 гг. зарегистрировано всего 2 млн 253 тыс. инфекционных больных (эти санитарные потери превысили боевые). Из них умерло 283 тыс. На долю возвратного тифа пришлось 969 тыс. заболевших, сыпного - 834 тыс.

        Сыпной тиф станет "героем" многих произведений русских классиков. Мы встретим его у И. Тургенева ("Отцы и дети"), А. Толстого ("Хождение по мукам"), Б.Пастернака "Доктор Живаго", в рассказах А. Чехова и во многих других произведениях.

 «Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения». (Куприн И.А., "Чудесный доктор").

«Да, да… Голод согнал сюда народ со всех сторон. И болезнь у всех одна: голодный тиф». (Мамин-Сибиряк Д.Н., "Бойцы").

«Тесно очень! Если б тиф не помогал начальству, - не знаю, куда бы оно сажало народ!». (Горький М., "Дело Артамоновых").

        Ужасающе звучит в последнем примере горькая ирония, и передает она масштабы и тяжесть данного заболевания.

1.3 Холера

        Холера ("болезнь грязных рук") - острое заболевание с фекально-оральным механизмом передачи, характеризующееся быстрым эпидемическим распространением. С 1816 по 1960 год она 7 раз распространялась по всему миру. Каждый раз холера начинала свой путь из Индии. Жара и загрязнённые воды рек способствовали быстрому размножению бактерий-возбудителей. Только до 1860 года холера унесла жизни около 40 миллионов человек.

        Первую эпидемию холеры связывают с климатическими аномалиями.         

        В России пик заболевания пришёлся на 1830 – 1831 годы. После войн с персами и турками вернулась армия, принеся с собой и холеру как страшный "трофей". Чтобы остановить её распространение, правительство ввело ограничение на передвижения. В период этой эпидемии в России заболели около полумиллиона человек. Почти 200 000 из них умерли. Спустя 30 лет холера вернулась в нашу страну. На этот раз она унесла уже больше миллиона жизней.

        Последняя эпидемия произошла в 1970 году. Она охватила 39 стран. Сегодня вспышки холеры происходят в основном в странах, где есть проблемы с питьевой водой. К примеру, южных странах Африки.

Клиническая картина холеры: заболевание начинается внезапно, чаще в ночные или утренние часы. Одним из первых признаков болезни является понос, который переходит в водянистую диарею. Происходит обезвоживание организма и, как следствие, деминерализация. Обычно через несколько часов от начала заболевания у больных появляется рвота. В типичных случаях температура тела остаётся нормальной, однако при выраженном обезвоживании у больных отмечается гипотермия.

1.4. Понятие о трансмиссивных заболеваниях.

Трансмиссивные инфекции – это группа инфекционных заболеваний, переносчиками которых являются кровососущие насекомые. Инфицирование человека происходит при укусе или присасывании насекомого. Интересен тот факт, что насекомые являются лишь резервуаром - переносчиком бактериальных или вирусных возбудителей, но сами при этом не болеют.

Более подробно в работе мы рассмотрели механизм передачи чумы  и сыпного тифа.  

В средневековой Европе главным распространителем эпидемии чумы были черные крысы. Механизм заражения до гениальности прост и устрашающе эффективен. Когда блоха кусает больное животное, в ее организм попадают бациллы. Они начинают усиленно размножаться и в итоге забивают блохе проход из пищевода в желудок. Кровь, которой она питается, не может туда попасть, блоха все время испытывает чувство голода и, чтобы насытиться, атакует все новых и новых жертв. При укусе она, пытаясь освободиться от бактериальной пробки, отрыгивает в ранку сгусток бактерий, занося в кровь укушенного животного или человека целую армию смертоносных иерсиний. 

Механизм передачи сыпного тифа тоже трансмиссивный, реализуется через вшей (преимущественно платяных, но может и через головных). Инфицирование вшей происходит при кровососании у больного человека, однако способность к последующей передаче возбудителя здоровым людям появляется только спустя 5-7 суток, в течение которых риккетсии размножаются в эпителии кишечника вшей и выделяются во внешнюю среду с фекалиями. Таким образом, особенностью передачи возбудителя при сыпном тифе является то, что инфицирование человека происходит не в процессе самого кровососания, а при втирании возбудителя в микротравмы кожных покровов в местах укусов вшей.

        Когда и кем были проведены эти исследования, мы не будем освещать, это тема другого проекта. Нас заинтересовало упоминание об этих насекомых в произведениях литературы. Мы нашли их у Н.Некрасова в поэме "Кому на Руси жить хорошо", у М.Булгакова в "Белой гвардии", у Г. Яхиной в "Эшелоне на Самарканд":

"Чтоб вошь, блоха паскудная В  рубахах не плодилася, - Потребовал Лука…" "Френч  Николка тотчас отправил на холодную веранду - пусть дохнут вши".

"Всё это Белая делала: и кулаком стучала, и вшей на стол сыпала. А может, и не на стол – начальству этому несчастному за шиворот".

Когда знакомились с биографией О.Э.Мандельштама, узнали про "белых породистых вшей", которые заедали заключённых в пересыльном лагере во Владивостоке и из-за которых начался мор (эпидемия тифа).

Глава 2. Практическая часть

2.1 Чума на страницах русской литературы

(Дмитрий Балашов "Симеон Гордый", Николай Лесков "Несмертельный Голован", Евгений Водолазкин "Лавр").

Такие симптомы чумы, как бред, психомоторное  возбуждение (когда больной мечется в кровати, вскакивает с постели, стремится куда-то бежать), кашель с выделением пенистой "ржавой" или кровяной мокроты, рвота кровью, одышка, боль в груди, хрипы в лёгких,  мы видим в эпизоде смерти митрополита Феогноста и сыновей великого князя Симеона.

"Болезнь развивалась с ужасающею быстротой"… Шла "безнадежная (и все ведали, что безнадежная) двухдневная борьба со смертью". Сеня "захлебывался молоком, уже не в силах глотать, и кашлял, судорожно выхаркивая створоженное молоко с кровавой мокротой, и – эти черные пятна на тельце ребенка!"

"Холопка несла лохань со сгустками крови, и от нее шарахались посторонь…"

"Ваня бредил, с трудом узнавая родителей; потными слабеющими ручками пытался цеплять, лез куда-то, задыхаясь, закидывая голову, захлебывался кровью, трудно дыша. И все тянул, тянул ручки, словно молил взрослых сильных людей пожалеть, спасти его, маленького, вытянуть, изволочить из этой смертной беды…"

"Сеня назавтра уже и стонать перестал, только еще дышал редко и трудно. Черные пятна на враз опавшем, исхудалом тельце все ширились и ширились."

        "…все слышалось и слышалось хриплое, рвущееся дыхание малыша".

"Вот Ванята вновь начал выгибаться, весь переламываясь, ловя воздух ртом, и Мария твердыми руками, приподняв, наклоняла его набок, чтобы текущая мокрота и кровь не задушили малыша".

"Отдыхая на раскладном кожаном стульце сбоку от алтаря, привалясь спиною к каменному столбу храма, он (Феогност) чуял, как стесняет в груди, как раскалывает голову, как жар подымается в членах, и, когда ощутил подступающее удушье, понял, что это – черная смерть.

Он все-таки довел до конца службу, но не вышел с крестом к молящимся, отверг лобызания архимандрита и ушел из собора, ведомый под руки иподьяконами, медленным осторожным шагом, точно слепой.

Уже выйдя вон и озрясь, он остоялся, отвел мановением руки спутников и медленно осенил крестным знамением собор и терема, видимые окрест, и, мысленно, весь окружающий мир, ибо знал, что это – последнее благословение. Потом, елико возможно, твердым шагом прошел до владычных палат, поднялся к себе, все еще одолевая тошноту, вызвал служку, знаком велел подать себе таз и питье, снял с помощью иподьяконов облачение – митру с алмазным навершием, епитрахиль и саккос, поцеловал панагию и крест и, оставшись в палевом светлом подряснике, сел на ковер и в судорожном кашле склонился над тазом.

Оба иподьякона, ставшие белее бумаги, глядели, отступивши на шаг, на ярко-красную, дурно пахнущую мокроту в медном тазу. Феогност покивал им головой, разрешая удалиться.

Служка, трепещущий, как и они, помог митрополиту подняться с колен и лечь в постель. Феогност смежил глаза, одолевая давящую боль в груди, потом, справясь с собою, приказал хриплым шепотом…"

Более  детально симптомы чумы мы разобрали на эпизоде смерти Марьи,  последней оставшейся в живых в деревне.

Стремительность развития, скоротечность, беспощадность  данного заболевания поражает. Чёрная смерть не щадит никого: ни молодых, ни старых, ни богатых, ни бедных,  ни невинных младенцев, ни праведников, ни грешников.

Мы видим умирающего архиепископа Василия  Калику "По жару и стеснению в членах, по кашлю и тошнотным позывам, по крови, пошедшей горлом вместе с мокротою, он знал, что умирает", "…черная муть накатывала, застилая глаза".

Мы видим несчастную мать Оньки "По лицу, покрытому черными пятнами, уже ползали хлопотливые муравьи. Темная кровь, засохшая на кустах и траве, плат и край отверстого рта, покрытые темною кровью… Видать, кашляла и кровь горлом шла…".

Мы  видим "истопника, которого там, за стеною, стошнило кровью. И  смерда вытащили еще живого, отнесли в скудельницу умирать".

А ещё мы видим здесь продолжение традиции Л.Н. Толстого, изображавшего болезнь и смерть как важнейшие события в жизни человека, раскрывающие истинную цену личности. Превозмогая себя, Марья сумела облегчить страдание коровы, спасла коня и овец от неминуемой гибели, накормила ребенка. И последние ее мысли не о себе: "Что-то еще не было сделано в доме… "Лампада не зажжена!" – слабо догадалась она".

 И Василий  Калика думает не о себе, а о тех людях, которым подал надежду и которых удалось спасти,  и о будущем Руси, единой, сильной.

И Симеон, который не боится черной смерти и прощается со своими сыновьями, как будто это была обычная смерть.  "Великий князь не плакал прилюдно на похоронах своих сыновей. Только вел себя как безумный, совсем, казалось, забыв о существовании черной смерти. Целовал покрытые черными пятнами трупики, сам поправил молитвы на лбу сыновей, словно бы это была обычная смерть, словно тела не источали смертоносной заразы".

Интересно, что на историческом материале, относящем нас к XIV веку, мы можем проиллюстрировать такое явление, с которым сами столкнулись совсем недавно. Речь идёт о самоизоляции. Онька, похоронив мать, умершую от чёрной заразы, вернулся домой к жене и ребенку. Он заперся в бане, перестал контактировать с домашними, запретил прикасаться к миске с едой. И мы понимаем, насколько правильны были его действия. Ведь, если даже он сам не заболел, он мог быть переносчиком этого страшного заболевания.

– И я с тобой!

– Дура! Дитё у нас! – грубо крикнул Онька. – Отыдь! Будешь мне наливать сюды, как собаке, а миску не трогай!

Он ел и плакал и снова ел, чуя звериный голод и такую же усталь во всем теле, в руках, ногах и плечах, и думал о том, когда же и он учнет харкать черною кровью, и о том, что надо все-таки выпариться в бане сейчас, чтобы помереть достойно, в чистой рубахе, а баню после него надо беспременно сжечь, не забыть загодя сказать об этом Коляне… И, думая все это, он жадно ел и кашу, и щи, и хлеб, и выпил весь квас до донышка, и тогда только отвалил блаженно, пьяный от сытости, и полез в жар, скинув волглую рубаху и порты, приуготовляя себя к смерти, все еще не веря, что зараза счастливо миновала его, самого безгрешного в нынешней русской беде, и он, просидев четыре дня в истопленной бане, выйдет наконец оттуда и останется жив и будет еще долго-долго жить на земле.

В романе присутствует ещё один атрибут дня сегодняшнего, правда, во многих регионах уже значительные послабления на этот  счёт, - это медицинская маска. "Монахи с прикрытыми полотном лицами обходят город". Они собирают тела умерших. "Вот еще один странник, замерзший у самых рогаток, с черными пятнами на лице. Двое ставят носилки в снег. Другие двое крючьями подымают мороженый труп, кладут на носилки, шепча молитвы". Также мы видим, как Арсений, герой романа Евгения Водолазкина "Лавр", прежде чем войти в зачумлённую избу Егора Кузнеца,  "достал из мешка холщовый лоскут, закрыл им рот и нос и связал концы на затылке".

Мы проанализировали  виды чумы по клинической форме и сопоставили с симптомами, описанными в романе Д. Балашова "Симеон Гордый".  Нам, не имеющим пока медицинского образования, сложно точно сказать, какая именно форма чумы поразила русские земли в XIV веке.  Но  мы думаем, что в романе описана первично-лёгочная форма чумы.

А вот кожно-бубонная форма чумы описана в рассказе Н.С.Лескова  "Несмертельный Голован" и в романе Евгения Водолазкина "Лавр".

Автор повести «Левша» в своих произведениях нередко описывал необычных, удивительных героев, русских праведников. Таков главный персонаж одного из самых блестящих «лесковских» рассказов – «Несмертельный Голован».

В этой работе Николай Лесков вспоминает о страшном голоде, разразившемся в Орловской губернии в 1840 году, вслед за которым стала свирепствовать очень опасная эпидемическая болезнь, которая представляла собой нечто среднее между сибирской язвой (которая «цвела» в сельских местностях России XIX века) и бубонной формой чумы.

Своего героя – праведника по имени Голован – Лесков решил сделать «людским лекарем», смысл жизни которого состоит в помощи ближнему. Прозвище Голован не было пустым, бессмысленным звуком – его прозвали «несмертельным» вследствие сильного убеждения, что Голован – человек особенный, человек, который не боится смерти.

Рассказу предпослан эпиграф из Послания апостола Иоанна: «Совершенная любовь изгоняет страх». Этому принципу следует главный герой. «Несмертельный» значит сильный, бесстрашный человек, который идет на невероятный риск.

Голован безоглядно входил в зачумленные лачуги и поил зараженных не только свежей водой, но и снятым молоком…"шнырял из лачужки в лачужку, чтобы промочить из склянницы засохшие уста умирающих или поставить мелом крест на двери".

Нелёгкий путь праведника; жизнь, посвящённую бескорыстному служению людям, мы видим в романе Евгения Водолазкина "Лавр".   Как и в рассказе Н.С.Лескова, в романе Е. Водолазкина идёт описание бубонной формы чумы. Симптоматика данного заболевания налицо. Мы видим несчастную, у которой  "огромными свинцово-красными бусами по шее протянулись распухшие железы-бубоны". Но на материале этого романа мы рассмотрели не симптоматику, а лечение данного заболевания, применяемую в Средневековье.

В Средние века чума практически не лечилась, действия сводились в основном к вырезанию или прижиганию чумных бубонов. Никто не знал подлинной причины болезни, поэтому не было представления, как её лечить. Врачи пытались применять самые причудливые средства. В состав одного такого снадобья входила смесь из патоки 10-летней выдержки, мелко изрубленных змей, вина и 60 других компонентов. Согласно другому методу, больной по очереди должен был спать на левом боку, потом на правом. Все эти меры практически не помогали, через несколько дней практически все заболевшие все равно умирали.

Причудливые снадобья Арсений (герой романа "Лавр") не применяет. Он  "борется" с гнойными бубонами:

"Арсений положил больную на живот и осмотрел её шею. Огромными свинцово-красными бусами по шее протянулись распухшие железы-бубоны. Арсений раздул в печи угли и подбросил дров. Достав из сумки инструменты, он разложил их на лавке. Задумался. Выбрал копьецо и поднёс его к огню. Когда копьецо прокалилось, подошёл к больной. Свободной рукой прощупал бубоны. Выбрав самый большой и мягкий, воткнул в него пику и сдавил его двумя пальцами. Из бубонов потекла мутная, неприятно пахнущая жижа. Арсений чувствовал пальцами её вязкое обтекание, но ему не было отвратительно. Струившийся по шее женщины гной казался ему зрительным выходом болезни из тела. Арсений испытывал радость. Ощупывая подушечками пальцев узел за узлом, он выдавливал из больной чуму.

От шеи Арсений перешёл к подмышкам, от подмышек к паху…закончив обработку, он отворил кровь в тех местах, где бубонов было больше всего. Кровь там была дурной, и её следовало слить. Когда Арсений проткнул первую кровеносную жилу, женщина пришла в себя и застонала.

Потерпи, жено, шепнул ей Арсений, и она снова впала в забытье.

Он протыкал ей кровеносные жилы в разных местах тела, и всякий раз она стонала, но уже не открывала глаз. Закончив, Арсений укрыл её одеялом.

А теперь - спи долгим сном и набирайся сил. И просыпайся не для смерти, но для жизни. Прогноз у тебя благоприятный".

Чуть позже в романе мы прочитаем, как Арсений спасает жену и дочь князя Михаила.

"Он вернулся к больным и пробыл у них до утра. Видел, как жизнь борется со смертью, и понимал, что жизни надо помочь. Он обработал чумные язвы матери и ребенка. Он давал им много пить, потому что вода вымывает из тела все нечистое. Держал их головы над кадкой, когда их рвало. А главное – впускал в них свои жизненные силы, когда чувствовал, что своих собственных им недостает.

Особенно Арсений опасался за девочку, поскольку дети переносят мор хуже взрослых. Все свободное время он держал ее за руку, не отпуская. По биению пульса распознавал изменения в состоянии и управлял ее борьбой за жизнь. Арсений чувствовал, когда ему следует решительно вмешаться. В такие мгновения он собирался весь без остатка и передавал ребенку все жизненное, что мог в себе найти. Он боялся лишь исчерпания собственных сил.

Когда утром пришли к ним в комнату, Арсений сидел без движения на полу и держал ребенка за руку. Вошедшим показалось, что он мертв. Что мертвы и княгиня с дочерью. Но Арсений был жив. А княгиня с дочерью были хотя еще очень слабы, но – здоровы".

Итак, "Черная смерть… медленно проползала по стране,.. волоча за собой свой окровавленный хвост…"

"Так что же такое был великий мор середины четырнадцатого столетия, истребивший треть населения европейского мира? И почему буквально в ближайшие годы по миновении этой беды снова строят города, вновь выходят рати, спорят друг с другом князья, словно бы и не было мора, словно бы и не было тяжкой беды, сравнимой разве с самым страшным, самым великим нашествием беспощадного врага?"  

Ответим на эти вопросы словами из романа Дмитрия Балашова: "Чума не выбирает лучших, не губит, как война, сильнейших в нации. Чума убивает всех подряд, но потому и работает она как косарь в поле или как низовой, съедающий сухие травы огонь. И когда схлынула гибель, когда обнажились корни трав и забили вновь родники воды живой, неподвластные уничтожению, то и произошло так, словно коса смерти, выкосив веси и города, нежданно помогла расти новому, юному, что пробивалось изо всех сил, как лезет молодая трава сквозь прошлогоднюю сухую ветошь.

Молодость языка, молодость Руси Владимирской сказала слово свое, слово жизни, вновь и опять опровергнувшей смерть. И пахарь взялся за рукояти сохи, и воин наострил меч, и новые белоголовые ребятишки веселою беготней наполнили осиротевшие было домы, подобно тому, как юная зелень тонкоствольных берез затягивает угрюмую черноту пожоги".

А от себя добавим, если бы не было таких страшных испытаний и потрясений, то и не было бы на земле нашей таких самоотверженных, поистине блаженных людей, чьи сердца наполняет абсолютная и чистая любовь к людям, чьё призвание - бескорыстное служение им и своей Отчизне.

"Ангелы не устают,..потому что они не экономят сил. Если ты не будешь думать о конечности своих сил, ты тоже не будешь уставать…По воде способен идти лишь тот, кто не боится утонуть" (Е. Водолазкин "Лавр").

2.2. Сыпной тиф на страницах русской классики

Одна из инфекций, оставивших глубочайший след как в истории человечества, так и в литературе, - это сыпной тиф. Потрясают мастерством описания и в то же время лаконичностью, меткостью слова клинические картины этого заболевания, оставленные нам как писателями-врачами, так и литераторами, к медицине отношения не имеющими. Например, в поэме Анны Ахматовой "Реквием" в части "К смерти" мы читаем: "…иль отрави тифозным чадом…". Как ёмко и точно описано это смертельно-опасное заболевание.

Описание сыпного тифа мы найдем у А.П.Чехова в рассказе «Тиф». Здесь отражены и описаны с великолепным пониманием больного, именно через его ощущения, эмоции, его глазами расстройства психики больного мозга.

"...Вообще офицер чувствовал себя ненормально. Руки и ноги его как-то не укладывались на диване, хотя весь диван был к его услугам, во рту было сухо и липко, в голове стоял тяжелый туман; мысли его, казалось, бродили не только в голове, но и вне черепа, меж диванов и людей, окутанных в ночную мглу. Сквозь головную муть, как сквозь сон, слышал он бормотанье голосов, стук колес, хлопанье дверей. Звонки, свистки, кондуктора, беготня публики по платформе слышались чаще, чем обыкновенно... Казалось, что слишком часто истопник входил и поглядывал на термометр, что шум встречного поезда и грохот колес по мосту слышались без перерыва. Шум, свистки, чухонец, табачный дым — все это, мешаясь с угрозами и миганьем туманных образов, форму и характер которых не может припомнить здоровый человек, давило Климова невыносимым кошмаром. В страшной тоске он поднимал тяжелую голову, взглядывал на фонарь, в лучах которого кружились тени и туманные пятна, хотел просить воды, но высохший язык едва шевелился, и едва хватало силы ответить на вопросы чухонца.

В Спирове он вышел на станцию, чтобы выпить воды. Он видел, как за столом сидели люди и спешили есть.

«И как они могут есть!» — думал он, стараясь не нюхать воздуха, пахнущего жареным мясом, и не глядеть на жующие рты, — то и другое казалось ему противным до тошноты.  

Какая-то красивая дама громко беседовала с военным в красной фуражке и, улыбаясь, показывала великолепные белые зубы; и улыбка, и зубы, и сама дама произвели на Климова такое же отвратительное впечатление, как окорок и жареные котлеты. Он не мог понять, как это военному в красной фуражке не жутко сидеть возле нее и глядеть на ее здоровое, улыбающееся лицо.

...Время летело быстро, скачками, и казалось, что звонкам, свисткам и остановкам не будет конца. Климов в отчаянии уткнулся лицом в угол дивана... Его горячее дыхание, отражаясь от спинки дивана, жгло ему лицо, ноги лежали неудобно, в спину дуло от окна, но как ни мучительно было, ему уж не хотелось переменять свое положение... Тяжелая, кошмарная лень мало-помалу овладела им и сковала его члены.

...Машинально он получил багаж и нанял извозчика. Извозчик запросил с него до Поварской рубль с четвертью, но он не торговался, а беспрекословно, послушно сел в сани. Разницу в числах он еще понимал, но деньги для него уже не имели никакой цены...

        Чухонец, красная фуражка, дама с белыми зубами, запах жареного мяса, мигающие пятна заняли его сознание, и уже он не знал, где он, и не слышал встревоженных голосов... Ноги и руки по-прежнему не укладывались, язык прилипал к небу и слышалось всхлипывание чухонской трубки... Через спальную непрерывно тянулся ряд лиц. Тут были: Павел, чухонец, штабс-капитан Ярошевич, фельдфебель Максименко, красная фуражка, дама с белыми зубами, доктор. Все они говорили, махали руками, курили, ели... Все время пахло жареным мясом и трубкой чухонца, но раз Климов почувствовал резкий запах ладана".

Причудливая смесь реального и вымышленного, случившегося накануне заболевания и врезавшегося в больной мозг доминантным очагом, скачка времени, блуждание мыслей «не только в голове, но и вне черепа»; зрительные, слуховые, тактильные и обонятельные галлюцинации... Такое описание невозможно забыть.

А у Б.Л.Пастернака мы читаем сон заболевающего доктора Живаго, сотканный из такой причудливой смеси яви и вымысла, которую каждый из нас ассоциирует со своим самым тяжелым забытьем.

"Он находился в Москве, в комнате перед запертою на ключ стеклянною дверью, которую он еще для верности притягивал на себя, ухватившись за дверную ручку. За дверью бился, плакал и просился внутрь его мальчик Шурочка в детском пальто, матросских брюках и шапочке, хорошенький и несчастный. Позади ребенка, обдавая его и дверь брызгами, с грохотом и гулом обрушивался водопад испорченного ли водопровода или канализации, бытового явления той эпохи, или, может быть, в самом деле здесь кончалась и упиралась в дверь какая-то дикая горная теснина, с бешено мчащимся по ней потоком и веками скопившимися в ущелье холодом и темнотою.
        Обвал и грохот низвергающейся воды пугали мальчика до смерти. Не было слышно, что кричал он, гул заглушал крики мальчика. Но Юрий Андреевич видел, что губами он складывал слова: «Папочка, папочка!».
У Юрия Андреевича разрывалось сердце. Всем существом своим он хотел схватить мальчика на руки, прижать к груди и бежать с ним без оглядки куда глаза глядят.

Но обливаясь слезами, он тянул на себя ручку запертой двери и не пускал мальчика, принося его в жертву ложно понятым чувствам чести и долга перед другой женщиной, которая не была матерью мальчика и с минуты на минуту могла войти с другой стороны в комнату».

У классиков нужно учиться и мелочам, деталям, которые определяют диагноз.

Если Тургенев прямо «закатывает» рукав Базарову, показывая отцу «зловещие красные пятна» тифозной сыпи, то у Пастернака на первый взгляд непонятно, как это доктор Живаго так быстро ставит диагноз «сыпняка», не осматривая больную по всем правилам врачебного искусства (из-за её крайнего негативизма).

"...На краю широкой двуспальной кровати, натянув одеяло выше подбородка, лежала маленькая женщина с большими черными глазами. При виде вошедших она погнала их прочь взмахом выпростанной из-под одеяла руки, с которой соскользнул к подмышке широкий рукав халата. Она не узнавала мужа и, словно никого не было в комнате, тихим голосом запела начало какой-то грустной песенки, которая так её разжалобила, что она расплакалась и, всхлипывая по-детски, стала проситься куда-то домой. С какого бока не заходил к ней доктор, она противилась осмотру, каждый раз поворачиваясь к нему спиной".

Не понятно, если не обратить внимания на взмах «выпростанной из-под одеяла руки, с которой соскользнул к подмышке широкий рукав халата», тем самым открывая взору сыпь. Мы не знаем, был ли у «не врача» Пастернака врач-консультант, с которым он советовался во время написания романа. Но эта деталь восхищает.

Когда булгаковский Турбин вначале «лежал, задрав кверху острый подбородок», а потом на пороге выздоровления «свел голову книзу, уперся подбородком в грудину» - это явный признак начала выздоровления.

"...Доктор Алексей Турбин, восковой, как ломанная, мятая в потных руках свеча, выбросив из-под одеяла костистые руки с нестрижеными ногтями, лежал, задрав кверху острый подбородок. Тело его оплывало липким потом, а высохшая скользкая грудь вздымалась в прорезях рубахи. Он свел голову книзу, уперся подбородком в грудину, расцепил пожелтевшие зубы, приоткрыл глаза. В них еще колыхалась рваная завеса тумана и бреда, но уже в клочьях черного глянул свет. Очень слабым голосом, сиплым и тонким, он сказал: Кризис, Бродович. Что... выживу?.. А-га».

«Липкий пот», которым «оплывало тело» Алексея Турбина, тоже доктором Булгаковым упомянут не просто так. Потливость как раз один из прогностически благоприятных признаков при тяжелом течении инфекций, и упоминание об этой детали дало возможность Михаилу Афанасьевичу дать шанс своему герою на выздоровление.

Во всех перечисленных произведениях затрагиваются и вопросы дифференциального диагноза. У Булгакова это нагноившаяся «сквозная рана у подмышки левой руки» - какая явная, вроде бы не вызывающая сомнений причина лихорадки!

"...Турбин стал умирать днем двадцать второго декабря. Искусство седого профессора открыло ему и турбинской семье нерадостные вести сразу - он сказал, что у Турбина сыпной тиф. И сразу как-то сквозная рана у подмышки левой руки отошла на второй план".

У Пастернака дифференциальный диагноз звучит несколько иначе. Это трудность в вычленении главного из рассказа больного или его родственника, искусство пройти мимо навязываемого больным предположения (у него же есть свое мнение о своей болезни!), какой бы заманчивой ни казалась лежащая на поверхности связь...

"Доктора встретил хозяин квартиры, вежливый молодой человек с матовым смуглым лицом и темными меланхолическими глазами. Он был взволнован многими обстоятельствами: болезнью жены, нависавшим обыском и сверхъестественным уважением, которое он питал к медицине и ее представителям.

Чтобы сократить доктору труд и время, хозяин старался говорить как можно короче, но именно эта торопливость делала его речь длинной и сбивчивой.
Хозяин квартиры считал, что у его жены какая-то болезнь нервов от перепуга. Со многими не идущими к делу околичностями он рассказывал, что им продали за бесценок старинные испорченные куранты с музыкой, давно уже не шедшие. Они купили их только как достопримечательность часового мастерства, как редкость (муж больной повел доктора в соседнюю комнату, показывать их). Сомневались даже, можно ли их починить. И вдруг часы, годами не знавшие завода, пошли сами собой, пошли, вызвонили на колокольчиках свой сложный менуэт и остановились. Жена пришла в ужас, рассказывал молодой человек, решив, что это пробил ее последний час, и вот теперь лежит, бредит, не ест, не пьет, не узнает его.
— Так вы думаете, что это нервное потрясение? — с сомнением в голосе спросил Юрий Андреевич. — Проводите меня к больной"        

Итак, как же  важно научиться "по-врачебному" читать классику!

2.3. Трансформация восприятия холеры от "Айболита" К. Чуковского до "Эшелона на Самарканд" Г. Яхиной

Как ни странно, но с таким заболеванием, как холера, мы знакомимся ещё в раннем детстве, когда нам читают сказку Корнея Чуковского "Доктор Айболит".  Мы узнаем, что в далёкой  Африке несчастные малыши страдают:

" У них ангина,

Скарлатина, холерина,

Дифтерит, аппендицит,

Малярия и бронхит!"

Холериной  раньше называлась сравнительно легкая разновидность холеры.

         В толковом словаре Ушакова Д.Н. мы нашли такое определение: острое желудочно-кишечное расстройство, по внешним проявлениям сходное с холерой.

        Человечество на протяжении всей своей истории время от времени страдало от разрушительных вспышек холеры. Но в детстве это заболевание (как и другие, впрочем)  не воспринимается нами как какое-то страшно опасное, ведь "Добрый доктор Айболит всех излечит, исцелит". А тем более, что лечит он всех шоколадками.

Такое же поверхностно-легкомысленное отношение к этому заболеванию у нас было и среднем звене, когда мы знакомились с жизнью и творчеством А.С.Пушкина. Холера ассоциировалась у нас с самым плодотворным периодом в творчестве поэта. Этому способствовало знакомство с отрывками из писем самого Пушкина: "Около меня колера морбус. Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает — того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь…<…> Ах, мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов". 

В 1830 году в России свирепствовала холера, которая загнала Александра Сергеевича в Болдино на целых три месяца. Однако это вынужденное сидение на карантине стало предельно продуктивным периодом в творческой биографии писателя.

За «болдинскую осень» Пушкину удаётся завершить своего «Евгения Онегина», «Маленькие трагедии» (среди которых – «Пир во время чумы», отсылающий к Великой чуме в Лондоне во второй половине XVII века), а также написать гениальные «Повести Белкина».

Меняется отношение к этому заболеванию, когда знакомимся с творчеством и трагической судьбой А.С. Грибоедова.  

В апреле 1818 года Александра Грибоедова назначили секретарем русской миссии в Персии. С тех пор он стал кочевать по Востоку - жил и работал в Тифлисе, Тегеране, Тебризе. А его спутниками стали эпидемии холеры, чумы, которые то и дело вспыхивали на фронтах Кавказской войны среди военных и раненых. В 1819 году Грибоедов попал в карантин в крепости Ананури.

«Вползываем в странноприимную хату, где действительно очень странно принимают. Холод, спрашиваем дров. Нет, а кругом лес.<…> Наконец, является маленький, глупенький доктор, с хлыстиком, вертится на одной ноге и объявляет, что мы в политическом госпитале… Что нашу комнату иногда заливает вода по колена, что срок сиденья зависит от комиссара». (Александр Грибоедов «Путевые записки». 29 ноября 1819 года).

В  конце года снова разбушевалась эпидемия, от которой умер верный слуга писателя Амлих, чью смерть писатель переживал трагически.

Холера  уносила жизни миллионов людей. И страх перед этой болезнью хорошо передают слова Ивана Сергеевича Тургенева: "Мысль, что меня вот-вот захватит холера, ни на минуту не перестаёт меня сверлить, и что бы я ни думал, о чем бы ни говорил, как бы ни казался спокоен, в мозгу постоянно вертится: холера, холера, холера… Я, как сумасшедший, даже олицетворяю её; она мне представляется в виде какой-то гнилой, желто-зеленой, вонючей старухи. И я боюсь, боюсь, боюсь… И не странное ли дело, я боюсь не смерти, а именно болезни".

Интересно, что с  цветовым восприятием холеры И.С. Тургеневым совпадёт восприятие А.П.Чехова: "Здравствуйте! Плыву по Татарскому проливу из Северного Сахалина в Южный. Пишу и не знаю, когда это письмо дойдет до Вас. Я здоров, хотя со всех сторон глядит на меня зелеными глазами холера, которая устроила мне ловушку. Во Владивостоке,  Японии, Шанхае, Чифу, Суэце и, кажется, даже на Луне — всюду холера, везде карантины и страх. На Сахалине ждут холеру и держат суда в карантине. Одним словом, дело табак". (Антон Чехов — Алексею Суворину, 11 сентября 1890 года).

С апреля по декабрь 1890 года Антон Чехов совершил невероятное путешествие: стартовав из Москвы, он преодолел путь через Ярославль, Екатеринбург, Тюмень, Томск, Красноярск, Иркутск, Благовещенск до Сахалина, а потом вернулся обратно через Гонконг, Сингапур, Коломбо, Порт-Саид, Одессу. Эпидемия холеры настигла его в середине пути.

Вернувшись домой, Чехов занялся оформлением своих путевых впечатлений и собранных статистических материалов. Но холера догнала его и в России. В начале 1892 года Чехов купил имение Мелихово в Серпуховском уезде недалеко от Москвы. И в тот же год ему, как практикующему врачу, пришлось организовать для своей округи противохолерный участок для предупреждения эпидемии. Холера бушевала в России вплоть до конца 1893 года.

"Лето в общем было невеселое, благодаря паршивой холере. <…> Вы удивляетесь, что я мало пишу, <…> когда кончится холера, засяду за беллетристику, так как сюжетов скопилось целая уйма" (Антон Чехов – Николаю Лейкину, 4 августа 1893 года).

Несмотря на бесконечные разъезды и выполнение противохолерной программы, Чехову удалось найти силы для творчества. С октября 1893 года стали печататься очерки «Остров Сахалин».

Симптоматика холеры, причины данного заболевания и уход за больными очень достоверно описаны в романе Гузель Яхиной "Эшелон на Самарканд". Мы посчитали необходимым включить в работу именно главы романа, а не цитаты и выдержки из текста.

"Что это с ними, Белая?

Деев, это беда.

* * *

–Это холера, – сказал фельдшер.

Пяток пацанов, распластавшись на карачках у вагонов, блевали в землю. Еще несколько сидели с оголенными ягодицами по окрестностям.
– Точно скажу через пару часов. Но по всему – она, холера. Взрослые только что повыскакивали из вагонов и сбились в кучу у штабного – как были, едва накинув на плечи верхнюю одежду. Все – и сестры, и Мемеля, и даже Белая – смотрели на Буга не отрываясь.

– Где мы? – спросил Деев у машиниста. – До Илецка далеко?
Тот остановил поезд минуту назад, чтобы припорошить песком рельсы на подъеме; тронуться не успел – увидел, как посыпалось из вагонов пацанье с приподнятыми рубахами.

– Прошли давно Илецк, – пожал плечами. – Уже верст двадцать как. И водой там заправились, и угля получили. Проспал ты, что ли, товарищ начальник?
Деев лишь вихры ладонью пригладил и ворот рубахи застегнул – до самой шеи, до последней пуговицы.

Значит, городок далеко позади. Если гонца пешего туда снарядить, на одну только дорогу день уйдет. Да и какой толк с гонца? Лазарет на плечах курьер притащить не сумеет, и дюжину врачей к эшелону пригнать – тоже.
Впереди – даже не станции, а полустанки: Чашкан, Жинишке, Альджан – от одних названий песок на зубах хрустит. Хорошо, если обитаемые.
Вокруг – степь: холмы, белесые от соли, и трава, белесая от солнца.
– Какие нужны лекарства? – спросил у Буга.

- Холерных не пилюлями кормят, а выхаживают. Обильное питье и обильное мытье – вот и весь рецепт. Больных поить – чаем покрепче, с лимоном и сахаром, а также соленой водой. Вагоны мыть – с мылом, до скрипа, а после поливать дезинфекцией: медным купоросом, уксусом.
– А если нечем выхаживать? И мыть – нечем?
– От нелечёной холеры умирает один из двух. Если организмы ослаблены – то двое из трех.

– Всё? – оглядев пустынные горизонты, Деев поднял глаза ввысь – там парила большая птица, беркут или могильник.

– Всё.

– Ну так что стоишь?! – взвился Деев. – Командуй, фельдшер! Организовывай давай хоть что-нибудь! Пока на тебя купорос и лимоны с неба не посыпались…

Кричал на деда зря – командующий из того вышел отменный: спокойный и рассудительный, не чета начальнику эшелона.

Первым делом вынесли из лазарета лежачих: поместили в штабной, потеснив малышню и разложив на лавках по двое и по трое. Лежачие перемены не заметили, а малышня легко на нее согласилась: подселенные были тихи и вовсе не претендовали на самое ценное в вагоне – на внимание и ласку Фатимы.

Всех, кто являл признаки болезни: рвоту, бурление и недержание в кишках, – немедля отправляли в лазарет. Клали на нижние лавки: заболевшие то и дело срывались с мест и вываливались из вагонов на улицу по нужде – бесконечно лазать по нарам вверх-вниз было невозможно. В каждой нижней полке старательный Мемеля прорубил отхожую дырку и под каждую такую дырку насыпал песка и сухой травы, чтоб сподручнее было убирать грязь, – фельдшер опасался, что скоро у больных не останется сил на пробежки.
        А больных с каждым часом становилось больше: не из одного вагона, а из всех пассажирских то и дело выстреливали на улицу “бегунки”. О том, чтобы тронуться с места, не было и речи: “бегунки” строчили вокруг эшелона, сменяя друг друга безостановочно.
        Тех сестер, кто когда-то переболел холерой (а таких оказалось двое), отправили в лазарет на помощь фельдшеру. Остальным же строго-настрого запретили покидать вагоны, а также выпускать еще здоровых ребят: пространство у состава было скоро загажено и потому опасно.
        Подсчитали всю имеющуюся в поезде воду. Оказалось ее совсем чуть: в каждом вагоне стояло по бочке с питьевыми запасами, что регулярно пополнялись на станциях, да еще один бак имелся на кухне, для приготовления пищи. Всё питье Буг распорядился перекипятить, не жалея топлива, а после выдавать строго по расписанию, по половине кружки. Бо́льшую часть припасли для выпаивания больных; этих бы надо поить не кружками, а ведрами, но откуда же их взять, эти ведра?
        Для мытья эшелона воды не нашлось и подавно. И соляного озера, откуда бы натаскать рассола для уборки, поблизости не виднелось. И мыла, конечно, не имелось тоже: за недели пути Дееву не удалось достать ни бруска. Из дезинфекции располагали одной только бутылью самогона из Сызрани, ополовиненной к тому времени; им Буг распорядился протереть полевую кухню и котлы-половники. Даже соли, обычной поваренной соли, необходимой для выпаивания больных, в эшелонных запасах почти не осталось. Так и вышли фельдшер с Деевым против холеры: с парой бочек воды на весь поезд и неполной бутылью первача.

Откуда пришла болезнь в эшелон? Как проникла в оберегаемые вагоны? Фельдшер грешил на питьевую воду – видно, на какой-то станции заправились они заразным питьем: то ли в Оренбурге, то ли до, а то ли после – теперь уже и не скажешь точно; инфекция была коварная и проявиться могла как через полдня, так и через пару суток.
Вот уже двадцать лет ходила холера по России, не желая быть истребленной, а голод и война только помогали ей, раздували небольшие очаги болезни в огромные костры. Буг так и сказал: “Холера – что торфяной пожар: то не видно ни искорки, а то полыхает уже целый лес, подпаленный из-под земли во многих местах. Побегай-ка и попляши – потуши!” Они и бегали – до самого заката плясали под холерную дудку.
За всей этой больничной суетой было не до зайцев. Подобранные в Оренбурге беспризорники до вечера толклись в гостеприимном девчачьем вагоне, а после Белая велела им перебираться в старший мальчишеский. Ссаживать их было некуда: не в степь же выгонять?
Мыть оборванцев было тоже негде и нечем. За неимением всего Буг изобрел новый способ дезинфекции одежды: раздевшись донага, новички сложили свои отрепья у колес паровоза, а паровик обдал тряпичные кучки плотными струями пара. Тем и успокоились.
– Ты теперь права не имеешь их ссадить, – сказал Деев Белой, когда закатное солнце макнулось за окоём, погружая степь в лиловое и синее. – Может, они от наших детей заразу подцепили? Мы теперь за здоровье этих новичков отвечаем и оставлять их без врачебного пригляда не должны. Сами заразили– сами и вылечим. Или не согласна?

Комиссар молчала, глядя на копошащихся по обочине “бегунков”. Светлые фигурки, едва различимые ввечеру, напоминали стадо белых ягнят, неизвестно почему пасущихся в сумраке.*

А ночью появились всадники.

Они с Белой от самого заката рвали траву для лазарета: некоторые больные уже изнемогли и перестали бегать по нужде на улицу – сенную подстилку на полу требовалось менять постоянно. Те, кто еще имел силы, корячились неподалеку с задранными рубахами. Конные могли не заметить их и затоптать. 

– Уйти сейчас же, – предложил Деев. – Раскочегариться и дать дёру, пусть ищут нас потом по степи.

– Нет, – отрезал фельдшер. – Если запрем больных в лазарете – зальем его дерьмом по самые окна. От такой концентрации бактерий все тут поляжем, до единого. И потому пока хоть один больной на своих двоих до ветру бегать может, с места не тронемся.

Они не дураки, – подала голос Белая. – Бандиты, но не дураки. Своими глазами видели, какие у нас тут дела творятся, и второй раз к нам не сунутся.
Права была комиссар: холера остановила движение эшелона, но холера же станет и их оборонной крепостью.

Второй раз не сунутся, твердил про себя Деев, когда они рвали степную траву. Ковыль, душица, зверобой – стебли были жесткие, как из проволоки, ладони кровили и пахли горечью. Охапки сена несли к лазарету, Мемеля выносил оттуда изгаженные – не в руках, а на длинной деревянной рогатине; оттаскивал подальше и сбрасывал в байрак.
Не сунутся – когда этой же травой набивали мешки и теми мешками накрывали больных: некоторым поплохело, их бил озноб.
Не сунутся – когда носили в лазарет кипяток для выпаивания страдающих: носили не через вагоны, которые ныли на все голоса “пи-и-и-и-ить!”, а по улице, прикрыв крышкой дымящиеся ведра.
Не сунутся – когда к рассвету холерных стало уже так много, что решили отдать под них целый пассажирский, уплотнив здоровые вагоны.
Не сунутся.…А бандиты – сунулись.

Едва вылупилось над рыжеющей поутру степью желтое солнце, нарисовался из утренней дымки верблюд – огромный и тоже желтый, с вывернутыми губами и обильными войлочными лохмами по всему телу. Верхом сидел человек в шинельке и лихо заломленной набок папахе, позади маячила припряженная арба. Всадник ехал один, привычно раскачиваясь от широкого верблюжьего шага, в вытянутых руках держал только поводья. Издали по расслабленной посадке его можно было принять за степняка-кочевника, но вблизи стали видны светлые глаза и русые волосы – это был казак.
На поясе – шашка в ножнах. За поясом – коротенькое огневое ружьецо, лет которому было явно больше, чем хозяину (такие стволы презрительно именовали пистолями, а встречались они главным образом в Туркестане, куда свозили ненужную оружейную рухлядь страны Антанты).
– Атаман Яблочник желает вам здравствовать! – прокричал, оказавшись у эшелона. – И просит об одолжении.

– А я желаю атаману Яблочнику скорее сдохнуть, – ответил Деев, не повышая голоса и не заботясь о том, слышны ли его слова собеседнику. – И ничего ему одалживать не собираюсь.

Он стоял на вагонной площадке (вышли туда с Бугом, из окна завидев утреннего гостя), но спускаться на землю и тем более вести длинные беседы не собирался: лазарет был полон ослабшими и дрожащими от озноба детьми, которых нужно было поить, а за неимением воды хотя бы успокаивать.
– Просьба-то невеликая, – продолжал гость, подводя верблюда вплотную к больничному вагону. – Исполнить ее не составит труда. – Упряжь у животного была мудреная, на восточный лад, в загогулинах из металла и бляшках цветного стекла. – Атаман хочет помолиться вместе с соратниками в походной церкви.

– А я хочу, чтоб ты убрался вон! – Деев смотрел на губастую верблюжью морду, словно к ней и обращался. – Это не церковь, а лазарет. А правильнее – холерный барак.

– Атаман знает, – кивнул гонец. – И потому прислал бочку белильной извести для дезинфекции всех вагонов и паровоза. 

Деев и моргнуть не успел – фельдшер ухнул с площадки на землю, едва не промахиваясь мимо ступеней, и грузно затрусил к арбе, на которой и вправду лежал какой-то бочонок. Сковырнул с емкости крышку – и поднял на Деева странное лицо, перекошенное от резкого запаха и острой радости. 

– И еще пришлет, – ухмыльнулся казак. – Чего закажете и сколько закажете.
– Мы согласны, – быстро ответил Буг за начальника. – Заказываем еще соли и мыла. Много мыла, очень много, сколько есть! – Впервые Деев наблюдал деда таким торопливым. – И воды, тоже много! Сколько сможете привезти. 

Казак мотнул головой: принято. 

Верилось в обещание с трудом (уж кому как не Дееву знать, что с мылом нынче беда!). Но и бочонок извести был немалым чудом – а вот же, свалился едва не с неба, получите! Нетерпеливый Буг уже и тащил его в лазарет, обхватив руками и прижав к груди, как дорогого человека.
– Что же вам, в Оренбуржье храмов не хватает? – огрызнулся Деев, уже в пустой след. – Мало построили при царе? 

– Еще бы уксуса бочку, – спохватился Буг на ходу. – Две бочки.
Суровый обычно взгляд фельдшера стал почти мученическим: очевидно, дед перебирал в уме все, что хотел бы испросить у внезапно улыбнувшейся фортуны, и выбор этот причинял боль. 

– Построили-то вдосталь, да поразрушили в последние годы. – Казак продолжал скалиться, откровенно развлекаясь смятением фельдшера. – А в такой вот путевой церкви на колесах атаман в пятнадцатом году молился, когда на германский фронт ехал. Потому для него это не просто походный храм, а память. 

– А холеру на память из храма прихватить не боится твой атаман?
– Верует, – посерьезнел вмиг казак. – Потому не боится. Мы все – веруем и не боимся. 

И посмотрел на Деева, словно ружьем в него целясь.
– Еще бы дров или угля, – не успокаивался фельдшер. – Воды будем кипятить много, а без топлива…

– Прекратить торг! – Деев рявкнул так, что бесстрастный до того верблюд задергал башкой, зазвякал висюльками на сбруе. – В лазарете много больных. Неймется твоему атаману – пусть присоседится и пошепчет молитовку рядом, но тихо и не мешая. Гнать не будем.
И снова осклабился казак: мол, другого ответа и не ждал. Загорелая физиономия его легко переходила от суровости к усмешке и обратно. Эх, за эту вот ухмылку свысока сдернуть бы тебя за ногу с верблюжьего горба – да лицом в землю, в холерную грязь! 

– Всё, что наобещали, привезете вперед, – заключил Деев. 

Выкуси, рожа.

– Уже привезли, – казачья улыбка стала еще шире. – Соли два мешка. Остальное – после.

Фельдшер только было водрузил бочонок с известью на вагонную площадку, к деевским ногам, но, заслышав про соль, вновь развернулся к гостю. Тот лыбился одобрительно и едва не смеялся в голос: ну же, дед!
Буг кинулся обратно к арбе. Там и в самом деле лежали два небольших туго набитых мешка. Развязал, ткнул щепотью в оба, кинул на язык: соль!"

 Мы уже не дети, и Атаман Яблочник - не доктор Айболит. Он прекрасно знает, что нужно больным холерой детям. Поэтому и появятся небывалые богатства в эшелоне: и мыло, и соль, и известь. И бушлаты, и казачьи шлыки оставят детям эти суровые люди, что наводили ужас на целую округу.

Заключение

Русскую художественную литературу по праву можно назвать источником знаний: знаний по истории, по медицине. Удивляет точность при описании симптоматики, течения болезни, способах ухода за больными людьми. Причем мастерство высшего уровня показывают как писатели-врачи, так и авторы, не имеющие медицинского образования. И очень важно научиться читать художественную литературу "по-медицински".

 Описывая страшные страницы  истории нашей страны, писатели поднимают  "большие, вечные"  темы: жизни, смерти, любви, чести, долга.

Еще раз настоятельно рекомендуем читать русскую классику для увеличения интеллектуального багажа, расширения кругозора и лучшего понимания истории и своей будущей профессии.

Художественная литература, как и история, способны преподать людям жизненные уроки, если они оказываются способными воспринять их, сделать выводы и изменить себя, свою жизнь, своё отношение друг к другу и тем жизненным обстоятельствам, в которых они находятся.

Список литературы

1. Ахматова А.А. Стихотворения./Сост. Ч. Гайфуллиной.- Казань: Татарское кн. изд-во,1990.
2. Балашов Д.М. "Симеон Гордый": Роман//Роман-газета, 1988.
3. Булгаков М.А. Собачье сердце: Роман. Повести. Рассказы.- М.: Изд-во    ЭКСМО-Пресс, 2000.
4. Васильев К.Г., Сегал А.Е. "История эпидемий в России"
5.  Водолазкин Е.Г. "Лавр".-М.: Астрель, 2021.
6. Ганин В.С. "Исторический взгляд на эволюцию холерной инфекции"
7. Горький М. "Дело Артамоновых"
8. Куприн И.А. Гранатовый браслет: Повести. Рассказы.- М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002.
9. Лесков Н. Избранное:- М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2000.
10. Малов В.А., Малова Е.Я. "Инфекционные болезни с курсом ВИЧ-    инфекции и эпидемиологии", 4-е издание
11. Мамин-Сибиряк Д.Н. Повести. Рассказы.- М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2000.
12. Некрасов Н.А. Избранное:- М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001.
13. Пастернак Б.Л. "Доктор Живаго".-М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002.
14. Супотницкий М.В., Супотницкая Н.С. "Очерки истории чумы" 
15. Токаревич К. "По следам минувших эпидемий", 1986г.
16. Толстой А.Н. "Хождение по мукам".- М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001.
17. Тургенев И.С. "Отцы и дети".- Казань: Татарское кн. изд-во, 1987.
18. Чехов А.П. Рассказы.- М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001.
19. Яхина Г.Ш. "Эшелон на Самарканд".- ООО “Издательство АСТ”, 2021.
20. https://www.rospotrebnadzor.ru/
21. http://cgon.rospotrebnadzor.ru/content/33/4578