План-конспект классного часа на тему: "Поэты блокадного Ленинграда. Наталья Крандиевская"
методическая разработка на тему

План – конспект урока ( классного часа)  на тему:

«Поэты блокадного Ленинграда. Наталья Васильевна Крандиевская - Толстая»

(2) 300 лет стоит на берегах Невы наш город, возникший по воле Петра и названный в честь святых – Петра и Павла. 300 лет - много это или мало?

С одной стороны, в  контексте истории человечества,  это небольшой промежуток времени, но он был насыщен событиями, которые вошли не только в историю города, но  и всей страны, и в мировую историю.  Имя города менялось: Петербург – Петроград – Ленинград –снова  Петербург…  Какие замечательные люди жили и творили  в нем в разные времена! Архитекторы, художники, композиторы, писатели, поэты, ученые, простые люди разных профессий создавали славу нашему городу, одному из самых красивых городов мира…

Что такое человеческая жизнь? Лишь мгновение, которое каждый человек проживает по- своему. Люди приходят на эту Землю и уходят, оставляя свой след в истории города и страны, а иногда – не оставляя ничего. Что такое народ? Это ведь не просто сообщество людей, проживающих на одной территории и говорящих на одном языке, но тех, которые осознают себя жителями  своей страны, своего народа и проживают вместе с ним и лучшие, и самые тяжелые времена.  Удивительное свойство человека – помнить, воспринимать память от предыдущих поколений и передавать грядущим, чтобы эта связь, эта незримая нить не прерывалась, чтобы у каждого было ощущение принадлежности к своему народу и гордость от этого.

Уходят люди, свой оставив след,

Частицы сердца и души частицы…

Как жаль, что их сегодня с нами нет,

Для них уже ничто не повторится…

Мы помним их за далью  зим и лет,

И где – то там, в космических глубинах

Они живут средь звезд, среди планет,

Но все же с нами связаны незримо…

Давайте сегодня увидим одну из таких незримых нитей, связывающих нас с прошлым, прикоснемся к ней, сохраним ее,  чтобы не закончилась, чтобы не оборвалась в нашей памяти.  

Наш классный час посвящается Наталье Васильевне Крандиевской – Толстой.

(3) Наталья Крандиевская родилась в 1888 году в Москве, в семье писательницы Анастасии Романовны Тарховой, и редактора и издателя московского литературного альманаха  Василия Афанасьевича Крандиевского. На рубеже 19 – 20 веков гостями дома Крандиевских были известные  художники поэты и писатели, среди которых были друзья семьи Максим Горький и Иван Бунин.

В 7 лет Наташа начала писать стихи. Горький подарил ей книжку стихов Бунина со словами: «Вот так писать надо!». Бунин давал советы юной поэтессе. 

(4)  Он постарался привить своей ученице правило отвечать за каждое написанное слово. Начала печататься Крандиевская в литературных московских журналах с 13 лет, а в 15 лет уже посещала московские литературные салоны, где ее заметили Блок и Бальмонт.

 (5) Первая  ее поэтическая книжка появилась в 1913, в 25 лет. К этому времени Крандиевская уже светская  дама, жена преуспевающего адвоката Волькенштейна, которому совершенно не было дела до ее творчества.

(6) Знакомство с молодым писателем Алексеем Толстым изменило ее жизнь. В 27 лет она вышла за него замуж . В 1917 году у Толстого и Крандиевской родился их первый общий сын Никита (будущий отец писательницы Татьяны Толстой).
Занятия литературой отошли на второй план.

Летом 1918 года Толстой и Крандиевская, подхватив детей, покидают Россию — едут в гастрольное турне  на Украину - через Курск и Белгород в Харьков, потом в Одессу. 
Затем была эмиграция (1918). Волна беженцев увлекла за собой и семью Толстых-Крандиевских, - во Францию. 
(7) Время, прожитое в Париже, оказалось далеко не самым удачливым: Толстой много и вдохновенно пишет, но вот напечатать ему почти ничего не удается. Поскольку жить им было практически не на что, Наталья Васильевна за каких-то 3 месяца выучивается на портниху и начинает обшивать — сначала знакомых русских эмигранток, а потом и привередливых француженок. Таким образом, семья перестала бедствовать.

(8) Затем был переезд в Германию, где к Толстому пришло осознание того, что надо возвращаться в Россию. Дмитрий Алексеевич Толстой (сын Толстого и Крандиевской, петербургский композитор) вспоминает: «Мама рассказывала, что стало последней каплей в их решении вернуться. Мой брат Никита, которому было года четыре (а в этом возрасте дети очень смешные), как-то с французским акцентом спросил: «Мама, а что такое сугроооб?». Отец вдруг осекся, а потом сказал: «Ты только посмотри. Он никогда не будет знать, что такое сугроб». 

Возвращение на родину состоялось  в 1923 – в Ленинград.  К этому времени у Крандиевской уже было трое детей (младшему сыну Дмитрию – 7 месяцев).   Толстой из эмиграции привез романы «Аэлита» и «Сестры», повести «Ибикус» и «Детство Никиты», которые сразу же были изданы и принесли автору всесоюзную славу. По возвращению в Россию  добавятся  фантастический роман «Гиперболоид инженера Гарина», и историческая эпопея «Петр Первый», и детская сказка «Золотой ключик»,  написанные Толстым ярко и талантливо. Наталью Васильевну одаренность мужа не могла не восхищать — она не скрывала преклонения перед Толстым. И помогала ему, как могла, теперь уже очевидно, что в ущерб собственному творчеству.

(9) Жили они сначала в Ленинграде, а с 1928 -  в Детском Селе

«Все было одушевлено и озарено. Все казалось праздником: я участвовала в его жизни…» 
И вдруг все это кончилось. 
Брак продлился до 1935,  когда  А. Толстой оставил семью. Обласканный властью, «красный» граф, уехал в Москву, а Наталья Васильевна осталась с сыновьями в Ленинграде. С момента приезда в этот город вся ее дальнейшая жизнь неразрывно связана с Ленинградом.

(10) Вместе  с Ленинградом она пережила самую героическую страницу его истории – ленинградскую блокаду и стала свидетельницей этого страшного времени.

 Конечно, Толстой в любой момент на правительственном уровне мог организовать эвакуацию своей бывшей семьи. Но Наталья Васильевна ответила так: «Ты пишешь письма, ты зовешь, ты к сытой жизни просишь в гости. Ты прав по-своему. Ну что ж! И я права в своем упорстве. …И если надо выбирать Судьбу — не обольщусь  другою.  Утешусь гордою мечтою — за этот город умирать!» 
(11)

В стихотворении  «В осаде « (1941) она пишет:

       
                 Сыну моему Мите посвящаю.

Недоброй славы не бегу.
Пускай порочит тот, кто хочет,
И смерть на невском берегу
Напрасно карты мне пророчат.
Я не покину город мой,
Венчанный трауром и славой.
Здесь каждый камень мостовой
Свидетель жизни величавой.
Здесь каждый памятник воспет
Стихом пророческим поэта.
Здесь Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.
О, память! Верным ты верна.
Твой водоём на дне колышет
Знамёна, лица, имена,
И мрамор жив, и бронза дышит.
И променять за бытиё,
За тишину в глуши бесславной
Тебя, наследие моё,
Мой город великодержавный?
Нет! Это значило б предать
Себя на вечное сиротство.
За чечевицы горсть отдать
Отцовской крови первородство

(12)

Крандиевская вместе с младшим сыном Дмитрием пережила в осажденном врагом городе самые страшные месяцы — как все, получая пайковые 125 граммов хлеба, хороня близких людей… Но и в этом блокадном ужасе она сохранила высоту духа.

 Дмитрий Алексеевич вспоминает, как мать удержала его от желания вытащить из мусорного ведра черствую французскую булку, выброшенную соседом-партработником: «Будем гордыми!»:

"В январе 1942 г. мы с мамой поднимались по черной лестнице к себе домой на пятый этаж дома № 23/59 по Кронверкской улице. Кажется, мы ходили стоять в очереди за хлебом и возвращались, бережно неся каждый свои сто двадцать пять грамм. Сейчас уже не помню, зачем ходили, помню только, как медленно взбирались на пятый этаж. Парадный ход был, вообще говоря, открыт. Но все блокадные жильцы нашего дома пользовались только черным ходом, ибо все жили на кухнях; ведь не было ни воды, ни света, ни отопления, а на кухне у каждого стояла буржуйка...

В тот день подъем по лестнице был особенно тяжел и мучителен. Ноги неохотно повиновались. Мы жили в квартире 110, а под нами, в квартире 108, жила семья главного человека в Ленинграде, как тогда говорили, крупного ответственного работника. Не буду называть его фамилии.

Входя на площадку четвертого этажа, мы с мамой заметили, что входная наружная дверь в квартиру 108 приотворена, и в мусорном ведре, стоящем между двумя дверьми, торчит какой-то странный желтовато-коричневый предмет. Наклонившись к ведру (нами овладело любопытство) мы обнаружили, что желтоватый предмет - это засохшая французская булка или, как теперь говорят, городская булка, которую выкинули в ведро, потому что она раньше времени зачерствела.

Первым, невольным, я бы сказал, инстинктивным побуждением было — схватить эту булку. Но я почему-то остановился и посмотрел на маму. «Знаешь что, — сказала мне мама, — давай будем гордыми». И мы прошли мимо полуотворенной двери".

(Из воспоминаний Дмитрия Алексеевича Толстого)

Блокадная лирика Крандиевской   (1941 - 1943)— не только образец высокой поэзии, но документ огромной эмоциональной силы 

(13)

НА УЛИЦЕ
(1941-1942гг)
Иду в темноте вдоль воронок.
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребёнок
И просит у матери хлеба.
… А мать надорвалась от ноши
… И вязнет в сугробах и ямах.
…«Не плачь, потерпи, мой хороший» -
… И что-то бормочет о граммах.
Их лиц я во мраке не вижу,
Подслушала горе вслепую.
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу я.

(14)

На салазках кокон пряменький
Спеленав, везёт
Мать заплаканная в валенках,
А метель метёт.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
… «У моей, вот тоже, дочери
… Схоронён вчерась.
… Бог прибрал, и слава Господу,
… Легше им и нам.
… Я сама-то скоро с ног спаду,
… С этих со ста грамм».
Труден путь, далёк до кладбища.
Как с могилой быть?
Довести сама смогла б ещё,
Сможет ли зарыть?
А не сможет, сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, -
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче – умереть.

(15)
Обледенелая дорожка
По середине мостовой.
Свернёшь в сторонку
Хоть немножко, -
В сугробы ухнешь головой.
Туда, где в снеговых подушках
Зимует пленником пурги
Троллейбус, пёстрый, как игрушка,
Как домик бабушки Яги.
В серебряном обледененьи
Его стекло и стенок дуб.
Ничком на кожаном сиденьи
Лежит давно замёрзший труп.
А рядом, волоча салазки,
Заехав в этакую даль,
Прохожий косится с опаской
На быта мрачную деталь.

(16)
Как приведенья беззаконные,
Дома зияют безоконные
На снежных площадях.
И, запевая смертной птичкою,
Сирена с ветром перекличкою
Братаются впотьмах.
Вдали, над крепостью Петровою,
Прожектор молнию лиловую
То гасит, то зажжёт.
А выше – звёздочка булавкою
Над Зимней светится Канавкою
И город стережёт.

(17)
Идут по улице дружинницы
В противогазах, и у хобота
У каждой, как у именинницы,
Сирени веточка приколота.
Весна. Война. Всё согласовано,
И нет ни в чём противоречия.
А я стою, гляжу взволнованно
На облики нечеловечии.

(18)
Вдоль проспекта, по сухой канавке,
Ни к селу, ни к городу цветы.
Рядом с богородицыной травкой
Огоньки куриной слепоты.
Понимаю, что июль в разгаре
И что полдень жатвы недалёк,
Если даже здесь, на тротуаре,
Каблуком раздавлен василёк.
Понимаю, что в блокаде лето
И, как чудо, здесь, на мостовой,
Каменноостровского букета 
Я вдыхаю запах полевой.

(19)
***

Смерти злой бубенец 
Зазвенел у двери.
Неужели конец?
Не хочу. Не верю.
Сложат, пятки вперёд,
К санкам привяжут.
«Всем придёт свой черёд», -
Прохожие скажут.
Не легко проволочь
По льду, по ухабам.
Рыть совсем уж не в мочь
От голода слабым.
Отдохни, мой сынок,
Сядь на холмик с лопатой.
Съешь мой смертный паёк,
За два дня вперёд взятый.
Февраль 1942

(20)

За водой

Привяжи к саням ведерко

И поедем за водой.

За мостом крутая горка, —

Осторожней с горки той!

Эту прорубь каждый знает

На канале крепостном.

Впереди народ шагает,

Позади звенит ведром.

Опустить на дно веревку,

Лечь ничком на голый лед, —

Видно, дедову сноровку

Не забыл еще народ!

Как ледышки, рукавички,

Не согнуть их нипочем.

Коромысло, с непривычки,

Плещет воду за плечом.

Кружит вьюга над Невою,

В белых перьях, в серебре...

Двести лет назад с водою

Было так же при Петре.

Но в пути многовековом

Снова жизнь меняет шаг,

И над крепостью Петровой

Плещет в небе новый флаг.

(21)

Свидание наедине
Назначил и мне командор.
Он в полночь стучится ко мне
И входит, и смотрит в упор.
Но странный на сердце покой.
Три пальца сложила я в горсть.
Разжать их железной рукой
Попробуй, мой Каменный гость.
1943

(22)
***
А муза не шагает в ногу.
Как в сказке, своевольной дурочкой
Идёт на похороны с дудочкой,
На свадьбе плачет у порога.
Она, на выдумки искусница,
Поёт под грохот артобстрела
О том, что бабочка-капустница
В окно трамвая залетела.
О том, что заросли  картошками
На поле Марсовом зенитки,
И под дождями и бомбёжками
И те, и эти не в убытке,
О том, что в амбразурах Зимнего
Дворца пустого свиты гнёзда,
И только ласточкам одним в него
Влетать не страшно и не поздно,
И что легендами и травами
Зарос, как брошенная лира,
Мой город, осиянный славами, -
Непобеждённая Пальмира.
1943

        Едва кольцо ленинградской блокады  было прорвано, и связь со столицей восстановилась, в московском клубе писателей 12 ноября 1943 года прошел ее творческий вечер (авторитетные писатели Маршак и Федин прислали Наталье Васильевне вызов)
23 февраля 1945 года умер Толстой. За этим ударом через год последовал другой, не менее страшный: после доклада Жданова о Зощенко и Ахматовой и партийных постановлений о журналах «Звезда» и «Ленинград» издательство пересмотрело свои «идеологически неправильные» планы и книга Крандиевской была безвозвратно погублена. Свет она увидела только через два десятилетия после смерти автора, в 1985-м, с предисловием еще одного бунинского ученика, Валентина Катаева. 

Сегодня в семейном архиве её сына Дмитрия Алексеевича Толстого (петербургского композитора) хранится её мобилизационное предписание бойца трудового фронта и документы на две награды: медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне.