Рассказ "Люська"

Люська

Дрожь медленно бежит по телу. Мутные картинки одна за другой мелькают перед глазами. Чувствуется противный запах гари и жуткое осознание, внезапно облившее меня ледяной водой. Я помню, как стоял посреди улицы в толпе с плюшевым медвежонком в руках. Мягкий, шершавый, немного перекошенный даже на ощупь. В ладонь впиваются грубые стежки, но это неважно, главное, что он родной, такой родной, что щемит в груди. Потом всё резко закончилось. Моё оцепенение спало. Помню: мама тащит меня за руку домой. Помню: объявили, что немцы уже близко. Помню плачущих и что-то кричащих направо и налево людей. Всё. Дальше как в тумане. А ведь это было совсем недавно.

***

Жарко. Всё вокруг гудело. Я снова в толпе. Только теперь мы безвольны. Теперь мы уже точно ничего не решали. И шанс убежать близился к нулю с каждой секундой. Мы шли куда-то, словно стадо баранов, которых дяди в форме гнали, куда хотели. Я слышал, как билось моё сердце и как липкая капелька холодного пота стекала по разгорячённому лбу. Страшно. Мы всё шли, шли и шли.

Утром нам сказали, что мы куда-то переезжаем. Бабушка прошептала нечто вроде: «Донесли, придётся идти, иначе выгонят силой». Мама с тревогой посмотрела на неё, но промолчала, стала поспешно собирать вещи. В нашей маленькой квартире не было ничего ценного, кроме, пожалуй, изящной фарфоровой вазы, которая досталась от дедушки, и сервиза с расписанными чашками. Взяли документы, небольшую дорожную сумку. Квартиру заперли на ключ. А ключ спрятали под коврик.

Люся, моя старшая сестра, держала меня за руку, когда мы спускались по лестнице. Я тихонечко вслух считал ступеньки, смотря исключительно под ноги. Наверное, моя семья думала, что я ничего не понимаю, потому что всё ещё маленький. Вот что на милость может понимать семилетний мальчишка, который только закончил первый класс, а на уме у него одни игры да идеи для всяких проказ? Но как можно не понимать, когда сначала ты видишь, что твоему отцу, с которым ты дурачился и ходил рыбачить на Дон, приходит какое-то письмо, потом мама плачет, они крепко обнимаются, а через несколько дней он уезжает и до сих пор ни весточки? Как можно не понимать, когда ты слышишь громкие хлопки, а приоткрыв форточку, чувствуешь запах дыма? Как можно не понимать, когда ты ходишь в школу осторожно, без лишних вещей, чаще всего с мамой или сестрой, которые без конца оглядываются и боятся за тебя и самих себя? Да что вообще я могу понимать, когда любимый город медленно превращается в руины, а на обед кормят пустыми надеждами и горьким чёрствым хлебом?! Это я ещё не говорю о том, что недавно я впервые увидел бледно-серого мертвеца со сквозными обугленными дырами в груди, и это был не кто-то посторонний, а дядька Вася, сосед наш, который жил этажом выше и в той, прошлой  мирной жизни, угощал меня вкусными леденцами-петушками, сваренными тёткой Марусей для их внука Ванечки.  Всё я понимаю! И это меня расстраивает и одновременно злит.

Мы все всегда рядом: мама, бабушка, Люська и я. Я крепко сжимал тёплую ладошку сестры, а под мышкой держал плюшевого медвежонка. Люськины глаза были словно бездонное озеро, тёмные и  такие печальные, напуганные, но она старалась держаться изо всех сил. Мы приближались к толпе, которая шла  медленно и неохотно. Взрослые молчали,  где-то впереди заплакала девочка. Вливаясь в этот ленивый поток, я почувствовал всеобщий страх и ещё крепче сжал руку сестры. Дяди в форме автоматами толкали назад выбивавшихся из потока этой угрюмой реки. Таких солдат было не слишком много. Только вот я всё равно опасался, что мне прилетит по голове. Покорно шёл и старался ничего не слышать и не видеть. Медвежонок в руке, он мой оберег.

Люся сшила мне этого медвежонка чуть меньше десяти месяцев назад. Я поначалу препирался, мол, какой-то он чересчур девчачий, хотя на самом деле это было неправдой. Скорее, просто из упрямства или в шутку. А потом я взял эту игрушку в руки, посмотрел, понюхал. Пахло странно, немного даже неприятно. У медвежонка были кривые глаза-пуговки и волнообразное тело. Вслух я возмущался, но на душе потеплело. Ведь Люська старалась ради меня, и уже тогда было сложно найти материал, а она нашла, сама сшила и подарила медвежонка на мой седьмой день рождения, сказала тогда ещё, что очень сильно меня любит. Я тоже её люблю. Мне совестно стало, я извинился за свои препирания. С того дня медвежонок всегда со мной. Он хранил мои секреты и защищал меня, когда становилось непонятно и горько.

Сколько это продолжалось, сказать сложно. Я думал, что вечность, но на деле вряд ли больше получаса. Редкие прохожие, завидев нас, прятались по углам. А какой-то мальчишка, укрывшись за деревом, кинул камень в немецкого офицера. Кажется, прозвучал выстрел.

Ростов, мой любимый Ростов, в этот момент казался мне чужим и отстранённым. Я должен был привыкнуть к новой реальности. Тревожной и такой пугающей, но при этом заставляющей кипеть кровь. К реальности, где я должен быть сильным, где как-то перестало нравиться играть в войнушку с соседскими ребятами, потому что игра стала холодной, жестокой действительностью. К реальности, где всё должно было идти своим чередом, но было абсолютно не так, как раньше. Уже не было беззаботно и весело.

Нужно было смириться и пытаться сделать хоть что-то. Нужно было повзрослеть. Я хотел, чтобы это быстрее закончилось. Я даже начал учить немецкий, чтобы в случае чего быть готовым помочь нашим солдатам, хотя бабушка сказала, что в армию меня в ближайшее время не возьмут.

По-настоящему я повзрослел в жаркие августовские дни 1942, когда нас заставили «переезжать», тогда все предыдущие события показались ничтожно маленькими и не такими страшными.

Резко остановилась толпа. И вот тут я понял, что это был обман. Всё вокруг было большой ложью, потому что внезапно, ни с того ни с сего прозвучала череда выстрелов, и люди бросились в разные стороны. Во всех стреляли. «В маму, Люсю и бабушку тоже могут попасть», - запоздало осознал я, панически бросившись наутёк со всех ног. Просто поддавшись общей неразберихе, я побежал. Мне кажется, меня спасло чудо. А может мишка в руке? Или люди, бегущие в разные стороны? Или то, что нас привели именно туда, где неподалёку находилась небольшая роща, в которой я любил гулять с отцом? Или не слишком большое количество немецких солдат там, где я ранее шёл за толпой? Я до сих пор не знаю, были то высшие силы, может, Бог, а может судьба, случай. И уверен, что никогда не узнаю.

В моем поле зрения родных уже не было. Все затерялись, поддавшись безумному хаосу.

Резко хлынула кровь. Выстрел. Крик. Ещё выстрел. Я бежал, спотыкаясь, чуть не наткнулся на дядю в форме, который за малым меня не убил. Он попал  в какого-то другого мальчика, столь же несчастного, как и все, кто оказался здесь.

И лишь на мгновение всё застыло. «Люся?» - пронеслось в сознании. Я встал как вкопанный. Смола заполнила тело. Черная вязкая смола. «Беги!» - из последних сил заорала она мне. Выстрел. Ещё один. На этот раз в голову. Люська упала. Моя Люська упала! А я побежал, не останавливаясь, хоть ноги и стали резко тяжелее всех гирь на свете. Оглянувшись на секунду, я увидел, как тот офицер, бессердечно расправившийся с моей сестрой, брезгливо пнул её и плюнул в лицо. «Люська, Люська, Люська…» - твердил я не переставая и бежал всё дальше и дальше от тел, падающих в разные стороны и раскидывающих руки как-то неестественно, от дядек, кричащих по-немецки и стреляющих по мне, от того ужаса, который обуял меня всего.

Я уже был далеко, в безопасности. Мне потом помог паренёк немногим старше Люси, может быть года на три, а то и меньше, ведь на войне взрослеют быстро. Он повёл меня за собой, спасая от всего этого царившего безумия. И сестра спасла меня, закрыв собой. Только вот какая-то тягучая боль поселилась в грудной клетке. И застыла там навсегда.

И даже теперь, когда я вспоминаю те события спустя много лет после войны, меня не отпускает это чувство. Тот страх, злость, печаль, боль и бесполезные попытки что-то сделать. Я жив. А Люси нет. У меня в руках потрёпанный медвежонок, сшитый её заботливыми руками, и семейная фотография, где мы все так беспечно, беззаботно улыбаемся, не зная, какая участь постигнет нас совсем скоро. И единственное, что я так и не смог понять ни будучи ребёнком, ни будучи взрослым: как человек может так жестоко обходиться с похожими на себя, но с другим цветом кожи, волос или глаз? Как он может быть безвольной куклой, истребляющей мирное население по велению кого-то «сверху»… А главное, во имя чего?