эссе по истории Средних веков"день в городе Страсбурге"

ОДИН ДЕНЬ В СТРАСБУРГЕ,

или ИСПОВЕДЬ ДЕВЕ МАРИИ

- Мой отец не любил говорить о своём прошлом. То, что однажды я случайно услышала в его разговоре с молодым человеком, прибывшим к нам из Кёльна, поразило моё воображение -   мой отец в юности стал убийцей…

Услышав эти слова от своей собеседницы, моей кузины,  также приютившей меня в Страсбурге,  согласно письму, выданному мне моим дядей,  я остановила её,  назвав ласково по имени:

- Послушайте, Флоренц, может быть,  нам не стоит говорить сейчас об отце?

Флоренц, а так звали мою кузину, покачала отрицательно головой и продолжила свой рассказ.

- Отец, да – убил своего ростовщика в Кёльне, и,  зная законы свободного Страсбурга, бежал сюда с первым же отправлявшимся судном.

- Он был молод и смел... Прибыв в Страсбург,  нашёл приют у самого епископа, взявшись за нелёгкий труд камнетёса.

 Если Вы обратили внимание, в городе идёт строительство собора, но строят его не один год. За это время из камнетёсов отец превратился в шультгейса. Если Вы не знаете,  кто это,  – это тот, кто вершит правосудие.

- Впрочем, не о нём рассказ, - вдруг поменяла русло повествования Флоренц и присела напротив меня, спиной к огоньку, освещавшему всё и согревавшему нас. - Я хочу рассказать Вам о своей жизни. Я очень обрадовалась, что Ваше имя Мария, и что Вы, как и я, -  дева.

Флоренц обвела взглядом комнату.

-Я совсем не так давно стала полной хозяйкой в доме. Этот дом принадлежал семье моей матери, потом ей. Так, по крайней мере, думали все, поскольку в последние годы отец появлялся здесь весьма редко. Его визиты, болтали  соседи,  можно посчитать по числу детских головок вокруг этого стола.

Отец приходил к нам лишь на День святого Мартина, в Рождество или   на Пасху. Но не для того, чтобы одарить нас, а проклинать мою мать и ненавидеть нас, будто бы  мы действительно родились на его погибель, как он говорил.

Никого из нас он не любил, особенно меня,  самую младшую и единственную, кто был похож на мать. Я думала, что дело как раз в этом. Но отец, смеясь, сказал однажды мне, подняв на руках под потолок,  – «Тебя мать родила от себя самой! А эти все (отец окинул взглядом моих братьев, столпившихся вокруг) найдены в капусте».

У нас никогда не было никакого огорода, и я ни мало удивилась сказанному отцом. Взрослея, поняла, что отец тогда не осмелился при детях оскорбить мать тем обидным словом, которое позднее, когда он поселился в собственном доме, оставив нас, без стеснения называл маму.

Зато карьера отца удачно складывалась во многом благодаря именно моей матери, а   точнее её красоте, и, насколько я понимаю, нам – детям.

Став жителем Страсбурга и, как я говорила, работая на каменоломне, потом на строительстве собора, отец очень скоро  удачно женился на маме - дочери булочника. И почти также молниеносно из камнетёсов епископа он сначала стал торговцем на городском рынке, и тут же - сборщиком податей на рынке и, наконец, телонеарием – сборщиком податей с товаров из Кёльна.

Он и тут был не очень честен, придираясь к торговцам и качеству их товаров. Больше всего доставалось рыбакам. Действительно летом, в  жаркие дни, рыба быстро становилась, как он говорил,  вонючей.  Да и убедить торговцев в том, что они приносят на рынок рыбу, которую выловили не они сами, а тем более не сами они её ни изготовили, ни  вырастили… «Сам Бог, - говорил отец, в своих райских реках вырастил эту рыбу».

Однажды он пытался нечто подобное доказать мельнику, с которым подружился в доме отца моей матери. Но мельник лишь покачал головой и сказал, что он исправно уже второй  год  платит пошлину, но не потому,  что вода перемалывает пшеницу  и эту пшеницу вырастили крестьяне, а потому что сборщик пошлины ты - несносный обдирала и ростовщик.

Услышав последнее слово, отец покраснел, как рак, и замолчал. Он выпил еще немного вина и. не разговаривая и не глядя ни на кого, прилёг на кровати.

 Он не спал, и я слышала, как он говорил, сбиваясь с мыслей:

- Почему я не монетчик или магистр монеты…  Сколько бы этих монет было бы у меня. Сам епископ позавидовал мне и… приказал бы меня казнить!

Тогда я ещё не знала, что в Страсбурге  никто не может лить динарии без ведома епископа.

Флоренц выпила немного воды и предложила мне ещё немного винограда и рыбы. Она расправила мой плащ, сушившийся у огонька.

- Вначале мне казалось, что отец покупал свои должности, и для этого ему, конечно, нужны были деньги и деньги. Оказалось, что это было не совсем так.

Я уже упомянула, что в жизни он очень многого достиг,  благодаря матери.

Флоренц  опустила глаза,  и я обратила внимание на правильные черты её лица, светлые, по плечам раскинутые волосы, прикрытые домашним колпаком.

- Соседки между собой называли мою мать куртизанкой и намекали друг другу на её связь с кем-то  очень знатным. А одна из них однажды сказала моему братцу Питеру, что он,  ну очень,  похож на самого епископа.

Питер, повзрослев, занял, и  тоже не понятно по каким таким достоинствам,  пост тюремного надзирателя. Сейчас он бургграф – как Вам такое?  Но это -  воля епископа, и сама мысль о его волеизъявлении кощунственна!

Я припомнила, что все должности, о которых упоминала Флоренц, были в ведении самого епископа.

Флоренц вновь опустила глаза, пытаясь вспомнить, о чём говорила.

 - Я тогда была маленькой девочкой, мало что понимала в подобных речах. Мать моя никогда не была куртизанкой, она была настоящей домохозяйкой. Она легко управлялась не только с нашей семьей, она ещё и развела, как сказал отец, свинство.

Мама откармливала свиней. Это очень неприхотливое животное, требующее немного места да и корма, когда речь идёт о холодном времени года. Летом свиней пасли за городской стеной.

 Увлекшись свиноводством, мама развела целое стадо, и старшие мои братья стали свинопасами.

Они пасли свиней,  как и положено, между воротами Валлемануз и Бургетор. Но однажды они нарушили это правило, и устроили пастбище для нашего стада у городской стены и стали пригонять свиней на ночь домой – это ведь недалеко. И как-то так получилось, что навоз оказался перед нашим домом, а мама все медлила вывезти его вон из города.

Кто-то доложил бургграфу, но он не только не осудил ни мать, ни моих братьев за проступок, он ещё и явился в наш дом с подарками,  среди которых оказалось немало оливкового масла и орехов, и плодов, привезенных откуда-то издалека, а откуда,  бургграфу было не известно.

Бургграф поцеловал мать и выпил предложенное ею вино, съев при этом немало ветчины на косточке. Его интересовало одно - верно ли что братья некоторых монастырей да и сам епископ покупают  у неё эту прекрасную ветчину.

Мама только смеялась в ответ, а потом, наделив нас хлебом и остывшей ветчиной,  оправила до вечера к своей сестре, которая любила нас, потому что, прожив с мужем около десятка лет, осталась бездетной.

Когда мы вернулись, бургграф спал на той же кровати, куда обычно ложился наш отец.

Отца тогда не было в городе,  он  несколько дней не появлялся дома и,  говорили, занимался приёмом  епископа и размещением его лошадей по дворам горожан.

Утром бургграф снова жевал ветчину, заедая её луком, и жаловался на свою жизнь.  Ему то и дело приходится возмещать ущерб горожанам из-за неисправности моста.

-Что у них за повозки? - возмущался наш гость. -  То и дело ломаются на мосту, и я же виноват… А  фальшивые монеты! Ну откуда их столько! Ты не можешь себе представить. Ну, каждый норовит подсунуть мне фальшивку.

Я тогда почему-то  запомнила эти его слова? Они были не одиноки: вокруг нас  только и слышалось – шельма, мошенник и даже иуда. Как будто бы и впрямь  в нашем городе жили  одни плуты и обманщики!

Однажды я заметила,  что мера для растительного масла, которую заклеймил   магистр трактирщиков, вмещает чуть меньше масла, чем та, что была у нас дома ещё со времен, когда дед наливал масло для пышного теста.

Флоренц встала с места и взяла в руки небольшую шкатулочку, в которой хранила  какие-то камешки, ракушек и старые пуговицы. Она предложила мне  определить, какая монета одного достоинства  тяжелее, пояснив – вот эту дед подарил мне при рождении, а эту принёс отец, сказав, что дарит мне на счастье.

Было очень трудно определить, какая монетка содержит больше серебра, и лишь очень внимательно рассматривая гурт, или ребро,  монеты, я смогла понять, какая из них содержит серебра больше – она оказалась чуть-чуть толще.

-Верно, -  Флорец покивала головой, убирая монетку в свою коробочку.-  И  это монеты, которые отлиты епископом, то есть честные монеты. Те, кто отливает фальшивки, быстрее всех поняли, что могут лить монету по-своему, и их вряд ли накажут за это.

-А как же магистр монеты? – спросила я.

- О! Я даже по памяти повторю то, что твердит магистр монетчикам – монета   должна  быть  такого веса,  чтобы 20 солидов составляли марку…

Я удивилась таким точным познаниям Флоренц, но спросила:

- А что, Флоренц, - может, и магистр монеты бывал в вашем доме?

- Ты, молодец, Мари! Ты верно всё понимаешь. Магистр монеты тоже заходил на огонёк к моей матери и иногда, в отсутствие отца, оставался у нас, наделяя нас динариями или солидами. Мне казалось, что это очень богатый  и щедрый человек – только у него были золотые марки.

Флоренц продолжила свой рассказ о гостях матери и подарках, которыми они одаряли её и детей.

- Пожалуй,  самым страшным был визит к нам надзирателя тюрьмы. Он пришёл после казни и описывал ужас, который происходит на виселице.

-Слава Богу, - говорил он, - что мне не приходится накидывать петлю на шею преступнику.  Я бы не  выдержал.  А вот заместитель  фогта…

Надзиратель часто обрывал свой рассказ и пил, пил вино.

-А однажды фогт не явился, произошла задержка казни, а я чуть не упустил преступника.  Вот  неплохо я выглядел бы, качаясь, на веревочке!

Надзиратель был участником казней, которые забавляли народ, как он сказал. Кому-то заместитель фогта вырвал глаз, кому-то отрубил руку, кого-то кастрировал.

-А когда он отсекал голову за убийство, - рассказывал надзиратель, -  на площади было столько народу, сколько, ей богу, не проживает в нашем городе. А как ликовал народ, когда отрубленная голова покатилась по площади, к ним под ноги! Ну, словно кочан капусты!

 - Когда мой брат стал надзирателем, - продолжала Флоренц, - я всё время думала, а как он -  не боится ли, что однажды приговоренный судом к казни сбежит из-под его охраны?

Флоренц, вспомнила о моей одежде, намокшей под дождем, который  разразился, едва я вошёл в город.

- Всё уже высохло. На День Святого Мартина обязательно идут дожди. От этого я не очень люблю этот день, мне больше доставляет удовольствие Рождество, особенно когда с неба падает снег.

Год назад в городе изменились законы. Отец  претендовал на должность консула или бургомистра.  Почему – я не знаю, знаю лишь, что очень хочется, как говорит он,  стать подобным Цезарю – древнему императору.

 Отец пришёл ко мне против своих правил, в дни празднования в честь святого Ганса, хотя не был очень давно, а в день похорон матери уехал по каким-то делам в один из монастырей епископа.

Он интересовался моей жизнью и доходами, спрашивал, что я думаю о замужестве. Я подумала, что  он станет, подобно моей тёте, предлагать в мужья мне кого-то из своих знакомых. Некоторое время спустя я поняла, что отцу хотелось бы свести меня… О Мари, ты не поверишь! С епископом!

У меня задержалось дыхание, но я быстро справилась с волнением, хотя повторила за Флоренц восклицание, обратив его к самой Деве Марии.

Когда мы обе пришли в себя, я попыталась выяснить у Флоренц, а возможно ли такое вообще, на что Флоренц спокойно отвечала – да.

- Перед смертью мама заболела. Она была не настолько стара, чтобы уйти в мир иной. Понимая,  что дни сочтены, она сблизилась со мною.

Сначала мама рассказала мне всё о нашем хозяйстве и доходах, которые приносят принадлежащие семье две мельницы, лавки на рынке.

 - Всё это пройдет мимо тебя – уверяла мать.- Братья найдут, как оставить тебя нищей. Но они не смогут отобрать этот дом и одну очень доходную мастерскую, о которой ничего не знают.  Хоть бы тысячу раз поменялись законы, но то, что подарено было именно мне моим отцом и епископом, и что я дарю только тебе…

Я тогда уже больше  не слышала слов матери, я думала о епископе и его дарах. А мама всё сокрушалась о своих жизненных потерях – как дедушкина пекарня досталась её братьям, как кто-то поймал на улице её свинью и остался безнаказанным. Тогда ещё не было правила, по которому это стало возможно сейчас.  Правда, и сейчас свиней возвращают, если уплатишь за неё шесть  солидов.

 Мама и сама со своими свиньями была не совсем честна. Она поставляла мяснику ни один год заражённых какими-то червями свиней, и он их успешно продавал. Сейчас, по новому праву, она и мясник были бы наказаны.

Флоренц не знала, как именно наказывают сейчас мясников-обманщиков, а вот её соседа в наказание сбросили в нечистоты с крыши его дома за то, что нечестно продавал вина.

- Да, я  хотела рассказать тебе об отце, точнее о  его визите ко мне, + вспомнила Флоренц.- Он пришёл поздно,  чтобы его не видели. По новым законам он, наверное, и права-то  не имеет со мной общаться – кто я, а кто он.  Слышала, отец   разъезжает на коне, который в городском походе следует за колесницей со знаменем.

Может, я что-то не так поняла,  но мне кажется, что отец живёт в достатке. У него новая и молодая жена, и ей он хочет доказать, что не слишком стар и  очень уважаем. Мне кажется, он стал бы епископом, если бы это было возможно.

Некоторое время мы сидели молча. Флоренц предложила выйти на свежий воздух,  в небольшой садик, окружавший дом.

Я решила напомнить Флоренц о последнем визите её отца и епископе, хотя понимала,  что говорить ей об этом нелегко.

 Услышав мою просьбу, девушка одобрительно покачала головой,  и мы уселись на небольшой скамеечке подальше от деревьев, с которых ещё капало. Выходя на воздух, Флоренц  дала мне старенький тёплый суконный полог, которым мы укрылись.  Говорить нам пришлось больше не об отце и не о епископе.

- Когда отец пришел, я подумала, что в этом году он слишком рано нанёс свой визит. Я уже говорила, что у нас он чаще всего бывал в День Святого Мартина. Отец не просто нанёс мне неожиданный и  неприятный визит, но   и поставил мне свои условия.

- Иначе, сказал отец, меня ждет казнь… - Флоренц посмотрела вокруг, -  подобная той, что придумали в Париже, -  сожжение на костре.

У меня задрожали губы, но не от холода, а от сказанного моей кузиной.

- Объявить меня ведьмой ничего не стоит...

Я решила остановить  Флоренц:

- А если ты выйдешь замуж? Вот сейчас, непременно?

Флоренц не думала о замужестве, хотя у неё было на это немало времени. Сейчас она будто бы спохватилась, и мы продолжили беседу.

- Когда ты вошла в мой дом и протянула мне пергамент, я вдруг подумала, но только мельком, что сам Бог прислал мне спасение. Если бы ты и верно была молодым человеком!

Так незаметно мы перешли на «ты».

Я должна внести некоторую ясность в свой образ. Я прибыла в Страсбург в мужских одеждах под именем Мартина, сына кёльнского ткача дальнего родственника Флоренц, точнее её отца.

Костюм мой полностью соответствовал тем, что носили мои сверстники. Да и лицо и фигура не выдавали ещё моего пола.

Приняв меня, Флоренц обрадовалась тому, что у нее объявились родственники из Кёльна. Мою тайну она узнала лишь некоторое время спустя, когда я поняла, что в безопасности, и  рассказала цель моего прибытия. Она была проста – я хотела здесь  найти своего брата, который сбежал из дома несколько лет назад, чем сильно расстроил нашего отца, умершего недавно.

Мне тоже не очень  хорошо жилось в Кёльне: осиротев, я должна была жить у дяди по матери.

Не так давно дядя рассказал мне о нашем родственнике, который много лет назад сбежал в Страсбург и. как говорили купцы, достиг высокого положения в свободном городе. Это и был отец Флоренц.

Дядя  подал мне и мысль о поисках моего  брата в Страсбурге: может, и он достиг чего-то, и возьмет на себя заботу обо мне.

- И вот я в Страсбурге, - завершила я свой рассказ, - наблюдая за Флоренц. которая то верила, то нет моим словам.

Она впервые назвала меня настоящим моим именем, но тут же будто забыла его, но сейчас,  когда нас могли подслушать, обращалась ко мне как к девушке.

Меня осенило:

-А я? Я могу к тебе посвататься? Я ведь не простой чужеземец, я твой не самый дальний родственник.

Флорец задумалась, мы долго смотрели в глаза друг другу.

-На  свадьбу,  – проговорила Флоренц. -  мы должны позвать по восемь гостей от каждой стороны – твоей и моей…Может, нам проще сбежать? – продолжила она.

Я напомнила, что в Кёльне нас никто не ждёт. А что может случиться с двумя девушками на чужбине, не известно.

- И страшно подумать!- громко сказала Флоренц. –Ты права – я выхожу за тебя замуж.

Мы вернулись в дом, потому что наш дальнейший разговор должен был остаться тайной двух молодых людей.

План очень быстро рождался в голове Флоренц. Во-первых, своей помощницей в деле устроения свадьбы она избрала свою тётю. У тёти был надёжный покровитель из бюргеров, который вёл ее дела и  имел немало хороших знакомых.

 Какое бы то ни было,  участие отца в этом деле  Флоренц категорически отрицала:  

- С твоей стороны у нас будут те отцовские родственники, которые объявились у него, перебираясь в Страсбург из Кёльна,  но с которыми он и знаться-то не  желает.

План был готов, и завтра с утра Флоренц должна была отправиться к тёте, дав мне несколько распоряжений, которые были бы полезны нам обеим и не обнаружили до поры до времени моего пребывания в её доме, и тем более двойственности моего положения.

Мы прилегли на ту самую кровать, на которой спали родители Флоренц и все их гости, а теперь она сама.

- Флорец, - спросила я  едва слышно, а у вас молодые на свадьбе целуются?

Флоренц пожала плечами:

- То, что это случается между молодыми людьми, я часто вижу. Парни целуют девушек, которые даже и замуж-то за них не собираются. А зачем ты об этом спросила?

Я не ответила, потому что погрузилась в свои мысли и вскоре начала засыпать под шепот Флоренц, которая описывала нашу будущую свадьбу. Круг гостей она определила очень быстро, пожалев, что на свадьбе не сможет быть муж её тети, недавно умерший. Мне показалось, что Флоренц жалела не столько умершего, сколько его жену, которой,  по новым правилам,  приходится выплачивать долги супруга его кредиторам.

На свадьбу нужно было позвать не менее трёх шутов, но только мужчин, иначе нас могут наказать. Как именно,  Флоренц не знала, хотя догадалась – уплатой штрафа.

Никаких строгостей со стороны церкви для бракосочетания Флоренц не вспомнила. Услышав это, я уснула тем сном, который называют ангельским. У меня отлегло от сердца – нам не нужно было лгать перед лицом Бога, достаточно было дать обет друг другу, поклявшись в вечной любви и верности.

Мне снилась Дева Мария, которая,  держа на руках Младенца, шла по только что убранному полю. Светило яркое солнце, было тепло и уютно, будто на Небе. Я спросила Богоматерь, как у неё дела. В ответ  она лишь улыбнулась и пошла дальше, а я стала смотреть ей вслед. Будто бы спохватившись, Дева Мария остановилась и позвала меня к себе, протягивая мне что-то очень лёгкое и красивое…

Утром в своём кулачке я обнаружила два колечка – золотое и серебряное. Это были те кольца,  которыми мы обменялись, давая обещания друг другу в присутствии наших гостей…