Огни Севастополя

Жанр: рассказ

Огни Севастополя

Всё началось совершенно неожиданно. Не сказать, что этого можно было избежать, но никто из нас в той атмосфере страха и напряжённости даже не помышлял о столь скором начале войны. Как сейчас помню, лето сорок первого года… Я был тогда практически мальчишкой, ничего не знавшим ни о жизни, ни об её опасностях. Сколько лет мне было? Ну, скажем так, мальчик, я был чуть моложе, чем ты в свои семнадцать, да… В тот день, о котором я хочу тебе рассказать, мне только-только исполнилось шестнадцать… Точнее, должно было исполниться. С тех самых пор много воды утекло, но я всё ещё не праздную день рождения в июне. А даже если и праздную, то уж точно не двадцать второго. В конце концов, такие события, они не имеют срока давности, не стираются из памяти с течением времени. Не думаю, что ты поймёшь, но всё-таки попробую передать всю ту гамму чувств, которые испытывали севастопольцы в первые дни войны и во время самоотверженной обороны города.

Это было славное утро – солнце уже собиралось осветить Севастополь, обласкав его своими  мягкими лучами, облив его золотом и пробравшись сквозь задёрнутые занавеси окон. Я собирался на рыбалку – было где-то часа три утра, самое время, чтобы отправиться  за форелью – а за окном уже маячил силуэт Гришки. Он был невысокий рыжий пацанёнок, веснушчатый, нескладный, с какими-то непропорционально длинными руками, которыми тот умело пользовался, доставая котят с невысоких деревьев и приколачивая скворечники, в общем, он одним своим видом привлекал внимание людей. А я… А что я? Черноволосый, статный, одним словом, как это называется, смазливый, я в его компании выглядел этаким принцем на белом коне. Хотя не сказать, что подобные различия особо волновали нас:  оба были сорванцами, не знавшими, когда стоит остановиться, и постоянно лезшими на рожон. Вот и нынче решили за рыбкой сходить, пока родители спят, благо до реки рукой подать. Вышел я во двор, накопал червяков, взял снасти и побрёл к Гришке. Как сейчас помню – сидит он, землю палкой терзает, а рядом банка жестяная стоит. Пустая. Никогда у паренька это не получалось, червей-то копать… Но не суть. Двинулись мы, значит, к Чёрной.  Посмеиваемся, толкаемся, даже почти ощущаем запах жареной рыбки, которую так хотели принести домой часам к семи. Вдруг, слышу – будто стрекоза какая огромная жужжит над ухом, да причём назойливо так, протяжно. Оглянулся – нет нигде никаких насекомых, всё спит или только просыпается, утро ведь. А потом до нас дошли звуки ещё ужаснее, ещё громче, чем этот протяжный вой немецких моторов – звуки выстрелов. То было ПВО нашего Черноморского флота, как выяснилось позже, но откуда могли знать это мальчишки, которые не так давно шагнули во взрослую жизнь? Бросив снасти, мы бросились бежать обратно в город, опасаясь худшего. Естественно, всё обошлось, но в этот день жизнь обычных мальчишек перевернулась с ног на голову, точнее, это было начало огромных изменений и потрясений, затронувших всех и каждого в Советском Союзе. Довольно скоро мы с Гришкой и другими пареньками записались добровольцами в Красную Армию – очень уж хотелось помочь своим побороть фашистов и защитить Родину. На фронт нас отсылать не стали, посчитал, что здесь наши руки больше пользы принесут. И не ошиблись. Уже в июле началась подготовка к отражению немецкого натиска, но шла она чересчур медленно, намного медленнее, чем продвижение фашистов по России. Вести с фронта шли в основном неутешительные – вот взят Минск, Смоленск, даже Киев, сопротивлявшийся из последних сил, пал жертвой жестокости гитлеровцев. А мы могли лишь готовиться к обороне, принимая беженцев и раненых с фронта.

Но мы не успели подготовиться. Уже в середине октября немцы подошли к Крыму, отрезав полуостров от остальной части СССР. Помощи ждать было неоткуда, рассчитывать можно было лишь на свои силы. Единственное, что хоть как-то помогало сбросить с сердца лишнюю тяжесть и волнение, так это скорый отъезд матери с сестрой куда-то в Сибирь, в тыл – в общем, в безопасное место. А к Севастополю уже подходили фрицы.

– Ну, парень, готов за Родину-мать голову сложить? – похлопав меня по плечу, рядом, на небольшой кусок старой коряги, откуда я высматривал приход наших партизан, присел отец. Он был весел, словно не придётся ему и мне в скором времени идти на смерть. Таким я его и запомнил – не унывающим, весёлым и беззаботным.

– Конечно, готов, бать, чего спрашивать. Не допустим фашиста к земле русской! – топорные и заученные  фразы, который каждый день звучали по всему городу. Естественно, они несли в себе какую-то долю патриотизма, но большинство солдат подобными высказываниями пытались отогнать страх. А кто в те дни не боялся? Только безумцы да глупцы. Мы все боялись, причём боялись почти одного и того же: вдруг фашист победит? А как же тогда семья, сёстры, братья? А как же тогда наша великая страна? Что будет с ней и её жителями? Собственно, ответ-то здесь был только один – ничего хорошего Гитлер с Советским Союзом сделать не мог, а потому этот страх вселял ещё большую решимость во всех нас.

– Не готов ты, сын. Нельзя быть готовым к войне, как нельзя подготовиться к смерти на ней. Но ничего, сдюжим, да? Вон и ребята наши идут… – отец ружьём показал на приближавшиеся к нам на лошадях человеческие фигурки.

Это было двадцать девятого октября. Немцы наступали на Севастополь, словно желали проглотить его за один раз, даже не думая о том, чтобы хоть на день ослабить натиск. Каждый день вплоть до десятого ноября был для меня пыткой. За это время я успел увидеть гибель многих сверстников, среди которых были как бывшие соперники, ныне стоявшие со мной бок о бок  перед лицом опасности, так и друзья, с которыми мне не суждено более увидеться. Изнурительные и крайне жестокие бои проредили наши ряды, но вместе с тем солдаты не позволили фашистам продвинуться слишком уж далеко. Это уже считалось успехом в силу того, что враг в разы превосходил нас численностью и вооружением, к тому же то и дело посылал агитационные листовки с требованием сдаться… Ну, мы ими ружья и сапоги чистили да сжигали потом, что ещё можно с этой ересью сделать? Потом ещё сражение, а вслед за ним ещё несколько... Сначала фриц напал в ноябре, но продвинулся совсем чуть – и весь Севастополь мог этим гордиться, ведь мы стояли, словно скала, которую во время бури неистово хлещут и чуть ли не рвут на части обезумевшие волны. После этого боя фашисты притихли, всё разрабатывали свои планы и стратегии, а мы в это время тоже изо всех сил старались наладить работу батарей на подступах к городу и собраться с силами. Это было крайне жестокое противостояние, но правда в нём была за нами. Да, мы сдали город, но измотали противника. Да, мы проиграли, но нас вела вперёд любовь к Родине, любовь к семьям и ко всему советскому народу, а фашисты руководствовались исключительно ненавистью ко всем, что хоть сколько-нибудь отличается от установленных ими же стандартов “человека”.

Декабрь выдался трудный, но тоже весьма успешный – мы смогли отбросить немецкие силы на исходные позиции. Настроения же в городе были сквернейшие. С фронта вестей практически никаких, и лишь некоторую надежду в людей вселило контрнаступление Красной Армии под Москвой в декабре сорок первого, их успех вдохновил как солдат, так и гражданское население, мы буквально воспрянули духом, что и позволило нам одержать победу. Вплоть до мая никаких крупных стычек не было, но наши силы всё-таки таяли, с каждым днём мы теряли всё больше солдат, и всё ждали помощи от командования. Но и у него дела шли не очень гладко – сдали Харьков, а после него немцы принялись за нас, подтянули сюда свои силы и напали всем скопом. Тогда-то участь города и была определена. Мы могли держать его, но рано или поздно нам пришлось бы его сдать. Без должного снабжения, без боеприпасов, обмундирования и, что самое главное, защитников, город в скором времени должен был пасть, и мы не могли этому помешать.

Вот он, роковой июнь. Как сейчас помню – стоим мы и ждём, пока фрицы нападут. Хотя долго их ждать никогда не приходилось, всё они любили делать точно в срок, словно идеально выучив распорядок дня: проснулся–поел–оделся–пошёл воевать. Странные мысли витали у меня в голове, я не особо понимал, почему думаю о таких мелочах, как распорядок дня грозного противника, который вот-вот сотрёт нас, последних защитников Севастополя, с лица земли. Мысли мои категорически отказывались обращаться к тому, что ждёт нас в ближайшие десять минут. Я не хотел думать ни о смерти, ни о войне. Просто стоял, как истукан, думая о какой-то ерунде. Из оцепенения меня вырвал громкий голос Гришки, звавшего меня по имени. Немцы пришли. На деревянных ногах я двинулся к остальным, чувствуя холодное дыхание смерти, ужасаясь тому, насколько близка развязка этой главы в истории города. И от нас зависело, какую именно форму примет исход севастопольских событий. В этот момент мне особо не хватало отца – он пропал без вести в мае сорок второго года, и с тех пор так и не объявился. Скорее всего, его останки находятся в одной из тех братских могил, что были устроены на местах сражений.

На протяжении всего июня немцы медленно, но верно давили наше сопротивление. Тридцатого числа они отодвинули нас к Мамаеву кургану – здесь мы и решили сложить головы, но не дать фашистам добраться до города. Глупо и безрассудно, но мы не могли допустить, чтобы враг вторгся в НАШ город, жёг и грабил НАШИ дома, убивал НАШИХ женщин и детей. На кону стояли не только наши жизни, но и нечто большее. Севастополь. Наша малая Родина. Уже ночью приказали эвакуироваться. Мы оттянули огонь на себя, чтобы позволить спасти жителей, а после и сами покинули Севастополь. Город был сдан. Но немалую цену заплатил фриц за него. Хотя бы этим мы могли утешать себя, глядя на то, как полыхает и исходит едким дымом наш оккупированный дом.

Что я могу сказать, мальчик… Война ужасна, помни об этом. Её смысл состоит не в защите Родины, не в завоевании других народов или ещё чём-то. Её смысл невероятно уродлив и отвратителен вне зависимости от того, под каким лозунгом люди идут друг на друга, убивая других и уподобляясь диким животным. Лик войны ужасен, и я никогда не смогу сказать, что она хоть на малую долю, хоть на сколько-нибудь может быть оправдана великой целью или благими намерениями.  Ведь до тех пор, пока в сердце людей живёт мысль о том, что война есть выход из любой ситуации, до тех пор, пока они считают насильственный путь наиболее подходящим для разрешения конфликтов, у них не будет ни единого шанса на светлое будущее. В  итоге всё заберёт война, а смерть  соберёт кровавую жатву.

 А теперь иди, мальчик, мне надо подумать….