Рассказы собственного сочинения "Мороз", "В селе жизнь течёт совсем иначе".

Приложение 1.

ЗАЯВКА

участника 7-го  ОБЛАСТНОГО ФЕСТИВАЛЯ-КОНКУРСА

ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА ДЕТЕЙ И МОЛОДЕЖИ РОСТОВСКОЙ ОБЛАСТИ «ВЗЛЁТ»

(НАИМЕНОВАНИЕ УЧЕБНОГО УЧРЕЖДЕНИЯ ПОЛНОСТЬЮ)       МБОУ гимназия № 2 г. Сальска Ростовской  области_

Ф.И.О. КУРАТОРА Романенко Ольга Анатольевна ______________________________________________________

ТЕЛ. _______8 928 768 32 15__________________

УЧАСТНИК Сытник Ольга Викторовна,  11 класс; 8 9298160575;

irushka33@yndex.ru

 (Фамилия, имя автора, класс/курс; контактный телефон, адрес электронной почты)

В НОМИНАЦИИ _______________ Проза ______________________________________________________

Число поданных произведений в номинации: ____2____

Дата подачи _______________19. 03. 2018___                          

                                        В селе жизнь течёт совсем иначе

     В селе жизнь течёт совсем иначе, чем в городе. Там время будто и вовсе остановилось. Прогресс идёт, но своим чередом. 

     В городе со всех сторон шум. Годы шли, а Сергей так и не привык. Он приехал в город учиться и, собственно, этим и занимался, как и обещал. В городе хлопоты и неопределенность, в городе он ходит по улицам и смотрит, как спешат на все четыре стороны прохожие, и если не спешишь, ты выбьешься из реальности, а тем временем поток сам унесет тебя в другой квартал. Сергей любит молчать, бродить прогулочным шагом без идеи и цели, просто наблюдать. Не так много людей вокруг, готовых разделять подобный ленивый досуг. Он был согласен бродить и в одиночку, пока вдруг не познакомился на втором курсе института с одним очень упрямым литовцем. Тоже студент, давно в России, Модестасом зовут. Он был упрям со всеми и относительно всего, и только с Сергеем ходил молча. Они просто понимали друг друга – по паре фраз, по действиям, по поступкам. Так бок о бок еще полгода, а потом лето, большие каникулы. У Сергея идея – показать наконец Моде этому, что есть настоящая идиллия, о чем он всегда говорил мечтательно во время этих сонных прогулок по улицам.

     Модест сначала чувствует себя чужим здесь, слишком лишним элементом на фоне сельской идиллии. Он и правда выделяется: своим прибалтийским акцентом и своим удивлённым загорелым лицом. А потом он вдруг сливается с окружающей обстановкой, привыкает, начинает чувствовать.

     Кругом сочная, влажная по утрам, зелёная трава, густой живой лес с высокими деревьями и голубое чистое небо, ночью непроглядно чёрное, усыпанное звёздами. Ночи здесь темные, темноту можно рукой, кажется, пощупать. А звёзды, не то что в городе с его обилием зеленых фонарей, горят всю ночь, иногда даже падают, если успеешь взглядом поймать. Они отражаются в зыбкой воде  реки. Друзья часто стоят там по вечерам, ловят рыбу или раков.

     Родные будто бы не доверяют сначала, а потом, наоборот, с Модестасом -  как с родным. Спрашивают про Литву, про дружбу их… Модестас нервно взглядом повсюду ищет, а Сережа посмеивается снисходительно, на него глядя.

     Тут царит истинное волшебство, как кажется. Хочется верить в то, что кажется. Хочется пойти, например, посреди ночи на речку купаться до утра, а утром, когда весь дом проснется, растирая  глаза, пить парное молоко, жевать свежий хлеб и тереть заспанное лицо. Сережа выходит на крыльцо, подставляя лицо холодному влажному утреннему воздуху. Навстречу — мать с тазиком. Ворчит:

— Что, — мол, — опять до утра беседовали?

— Ага, — Сережа улыбается. - И это тоже.

— И как не надоело ещё только? — Ее голос удаляется по мере того, как женщина заходит глубже в дом. Вопрос скорее риторический.

     Сергей только качает головой, себе самому.

     Они, вообще, обычно мало говорили: им как-то не нужны были никогда слова. Обычно они общались взглядами или короткими, малопонятными фразами из разряда служебных. Кто бы незнакомый на такое общение поглядел – решил бы, что они насилу друг с другом. Зато тут они и не говорят, тут они беседуют, и это так смешно иногда. Модестас как начнет рассуждать о чем-то своём в сердцах — так смеяться охота. Но Сергей молчит, внимательно слушает.

     Можно еще пойти в лес гулять, выгулять собаку, пособирать ягод или ещё чего-нибудь — лишь бы повод найти. Следить за безумной радостью в глазах пса, разбрасывающего по воздуху слюну, и вести беседу. О чем-нибудь: о животных, о небе и о том, какое оно повсюду разное; о траве и сорняках, о деревьях и паразитах, о жуках. Сергей знает эти места, как свои пять пальцев, помнит каждую тропку и кочку, помнит эти вековые деревья, помнит бедные дома и это особенное волшебное небо. Он много чего может рассказать об этих местах, из детства не помнит, правда, уже, где быль, а где детские ложные воспоминания или реалистичные сны. Так и говорит: «Было или не было — не знаю, а все равно слушай». Сам он вообще редко говорит обычно, зато рассказывать любит.

     Вечером, когда начинает искриться золотом и бронзой закат, можно сидеть на лавке у дома с отцом и вести другие, взрослые беседы. А перед этим — смести паутину с недовольными пауками и мухами. Тут уже о жизни разговоры, о стране, достижениях и планах, о делах в селе и проблемах. Для того чтобы все подвести к тому, что «будет, что будет, а мы будем стараться, чтобы хорошо было или хотя бы недурно».

     На самом деле, Модестас едет с Сергеем в село, потому что ему нравится, как тот про него говорит. В этих словах его о родине чувствуется искренняя любовь, глубокая. Это Модя уважает.

     А потом снова бархатная ночь со стрекотом сверчков у окна, криками птиц и голодным волчьим воем где-то далеко-далеко. Эта ночь последняя.

                                               Мороз

     Мороз жжёт впалые щеки и нос. Рыжий тревожный свет фонарей едва-едва поблёскивает в кромешной темноте. Они идут вдоль железной дороги.  На рельсах стоят товарные составы с гигантскими испачканными мазутом цистернами. Поблизости не видно рабочих, и кажется, будто они одни тут ходят в морозном тумане вечера пятницы. Руки в перчатках без пальцев замёрзли до красноты и зуда, пальцы-палочки кажутся ещё более худыми, обтянуты сухой раздражённой кожей. Стас сует их в карманы и сильнее ссутуливается, пряча нос в шарф в мелкую клетку. Они идут почти молча. Игорь говорит только иногда что-то. Завтра суббота, лёгкий день, но какую-то домашку все равно задали. Игорь, наверное, об этом сейчас говорит. Стас поддакивает, кивает, ёжится.

     До живой городской суеты метров двести, но кажется, будто они на самой окраине, вне времени и пространства, в некой петле. Ещё метров двести, а потом ещё сто, и они распрощаются и пойдут в разные стороны. Вечер уже, холодно, дом далеко. Сейчас они тут одни, будто одни во всем мире. Одни — значит вместе.

     Рыжих лампочек над головой становится все больше. Ребята проходят здание вокзала, пересекают оживленную магистраль. Машин много, они шумят, сигналят, скользят по свежей корке льда: кто-то ещё не успел сменить резину. Волшебство рушится в один миг. Стас теряется, у него дух выбивает. Теперь он «вне». Мигают светофоры, он смотрит на них и не получает никакой зрительной информации. Делает всё по инерции, спешит и хватается за рукав Игоря, когда мимо проносится внезапно откуда-то взявшийся автомобиль, поправший ПДД.

     Вот оно, то самое место у облезлого гаража в бурой краске из столетней ржавчины, то место, где они прощаются до следующего дня. То место, где Стас даже достает отмороженные руки, чтобы пожать дружескую ладонь перед тем как разойтись.

     Улицы бурлят, люди идут с пакетами и без пакетов, с детьми и просто друг с другом, и как Стас — в одиночку; люди бегут и прогуливаются, садятся в машины, ждут автобус, уезжают. Стас бурлит. Окна панелек горят бесчисленными прямоугольными глазами. Жёлтый, жёлтый, красный, жёлтый, синий и снова жёлтый свет. Там, наверное, готовят еду, смотрят телевизор, смеются, пьянствуют, пьют чай или таблетки, растут или догнивают; для кого-то детское время закончилось, а кто-то только очнулся. Стас - вне, ботинки топают по замерзшему асфальту по инерции, как маршем, широкий шаг: левой, левой, раз, два, три, левой… Темнеют мимо переулки и подворотни, горят отовсюду эти глаза, смешиваются в одни смазанные пятна. Он вспоминает, прокручивает это чувство вырванности из реальности и не верит в то, что это правда было буквально час назад, будто не гулял он ни с кем нигде, будто это было когда-то очень давно и не с ним, будто это был упущенный исторический этап, а запомнил он его случайно. Будто это сон был. Будто он настоящий остался там, потерялся, а теперь топает по улицам жалкий клон. Темнота вырывается из дыр между фонарями и засасывает, обволакивает. На миг он будто бы забывает, куда идёт.

     Мечтать плохо — он с детства помнит, а почему плохо — не помнит. И все равно мечтает. Нет, не мечтает, а продумывает! Фортуну заговаривает. Холод временно замораживает потребности, и основной становится — попасть домой. Стас гадает о том, каким окажется дом, когда встретит его. Тревожно. Каким будет его проходной двор, в котором он живёт с самого детства? Он живёт там с детства и помнит истории о том, как  незнакомые взрослые ребята с важными лицами строили шалаши, обкладывая перекладины лесенки на детской площадке листьями и ветками, как незнакомый дед по вечерам рассказывал истории про войну, а утром, когда Стас шел на подготовку в школу, он потирал бока, пытаясь подняться с асфальта. Сейчас из всего осталась только площадка и этот самый асфальт, покрытый льдом. В груди необъяснимое волнующее предвкушение уюта и одиночества, простые потребности, потребность разжижить уставший от мыслей мозг, сесть просто и смотреть мерзкие телепередачи, есть и говорить самому себе: «вот же бред» — и смеяться с какой-то абсурдной фразы в выступлении. Было бы круто, если бы его вдруг оставили дома на пару дней одного, а он бы Игорька позвал. И чтобы за окном снова пошел снег и закрыл голый лёд, чтобы чай был горячим настолько, что расчесывал заболевающее, раздраженное горло. Или же все будет прозаично: он придет и провалится в мучительную безделицу. Выбор вообще-то за ним.