Исследовательская работа ученицы 10 класса

«Смоленщина на страницах «Записки юного врача»,

 рассказа «Морфий» М.А. Булгакова

                                                   Исследовательская краеведческая работа

                                                        для муниципального конкурса «Отечество»

                                               в номинации «Летопись родного края»

             ученицы 10 класса

                                            МБОУ «Баскаковская средняя школа»

                          Дарьещенковой Анастасии

2013 год

Оглавление.

Введение.

1.От Киева до Сычёвки.

2.Художественное пространство в «Записках юного врача».

а) больница (помещение, палаты, комнаты врачей, операционная);

б) населённые пункты;

в) топос дороги;

г)топос реки.

д) связь населённых пунктов с каким-либо семантическим комплексом.

Заключение.

Литература.

 Введение.

 Читая произведения замечательного художника, обычно хочешь представить живой облик автора. Естественно, что особый интерес представляют для нас талантливые писатели со сложной и драматической судьбой. Публикации прошлых лет напомнили нам, что таких было немало в истории советской литературы. Одним из самых крупных среди них был Михаил Афанасьевич Булгаков.  До недавнего времени читатели мало знали и его творчество в целом, и его биографию. Лишь в последние годы стали появляться серьёзные исследовательские работы об авторе «Мастера и Маргариты» и воспоминания о нём современников. Узнать о писателе помогают и мемуарные свидетельства.

Творческое наследие М.А. Булгакова относительно невелико. Но этот писатель – один из самых достоверных писателей XX века. Он опирался на факты из своей биографии. Он практически ничего не выдумывал. Наиболее автобиографичны самые ранние рассказы, которые были объединены в книгу «Записки юного врача».  Это цикл, состоящий из рассказов «Полотенце с петухом», «Крещение поворотом», «Стальное горло», «Вьюга», «Тьма египетская», «Пропавший глаз» и «Звёздная сыпь».

Все эти рассказы в 1925-1926 годах публиковались в московском журнале «Медицинский работник», а также («Стальное горло») в ленинградском журнале «Красная панорама». При публикации все они, за исключением двух, имели подзаголовки «Записки юного врача» или такое же подстрочное примечание. К рассказу «Тьма египетская» имеется сноска: «Из готовящейся к изданию книги «Записки юного врача». Однако книга так и не была издана при жизни М.А. Булгакова. В рассказе «Стальное горло» подзаголовок был другой: «Рассказ юного врача», а рассказ «Звёздная сыпь» вообще не имел подзаголовков и примечаний, относящих его к какому – либо циклу или книге. К «Запискам юного врача» примыкает рассказ «Морфий», опубликованный в «Медицинском работнике» в 1927 году, однако большинство исследователей этот рассказ в состав цикла не включает. Но есть нечто общее, что объединяет эти произведения. В них в разных ракурсах решается одна и та же проблема, которая волновала писателя всю жизнь – о долге и чести, о назначении человека, о его месте в жизни.

Тема моей работы: «Смоленщина на страницах цикла «Записки юного врача» и в рассказе «Морфий» М.А. Булгакова».

Несколько произведений великого русского писателя М.А. Булгакова входят в школьную программу. В 9 классе мы изучали повесть «Собачье сердце», а на уроке литературы Смоленщины познакомились с циклом рассказов «Записки юного врача». Именно эти рассказы и рассказ «Морфий» привлекли моё внимание своей автобиографичностью. На мой взгляд, мои сверстники должны прочитать их в полном объёме. В этих рассказах повествуется о том, как люди выполняют свою работу несмотря ни на что, в трудной ситуации вынуждены полагаться только на себя, умеют брать ответственность за принятые решения. Но, читая эти произведения, я поняла, что, поскольку написаны они были почти сто лет назад, современному читателю необходимо объяснить исторические, общественные реалии того времени, рассказать, с какими трудностями приходилось сталкиваться земским врачам в начале XX века.

Объект исследования: смоленская земля и художественное пространство в рассказах М.А. Булгакова.

Предмет исследования: цикл рассказов «Записки юного врача» и рассказ «Морфий» М.А. Булгакова.

Цель работы: исследовать образ художественного пространства, проработав тексты цикла «Записки юного врача» и рассказ «Морфий», показать притягательность высокого профессионализма, добросовестность по отношению к своим обязанностям на примере Леопольда Леопольдовича и молодого врача.

Задачи: узнать о М.А. Булгакове как враче, выяснить, в каких условиях работал писатель на Смоленщине в 1916-1917 годах, как относился к своей работе, каким образом факты биографии нашли отражение в его творчестве.

Методы: анализ первоисточников, классификация материалов, анализ и обобщение полученных результатов.

Работа состоит из 2 частей.

В первой главе подробно рассказывается о том, как молодой врач попал наСмоленщину, о его работе в Никольской больнице, в Вяземской городской земской больнице.

Во второй главе приводятся выдержки из рассказов М.А. Булгакова, характеризующие художественное пространство в «Записках юного врача», связь населённых пунктов с каким – либо комплексом автора.

Думаю, работа будет интересна тем, кто хотел бы узнать о жизни М.А. Булгакова на Смоленщине, об истории создания увлекательного цикла «Записки юного врача», рассказа «Морфий», о работе сельского врача в десятые годы двадцатого века.

Глава 1. От Киева до Сычёвки.

Булгаков М.А. родился и вырос в Киеве, где прошла едва ли не половина его жизни, а вторая половина в Москве. И по рождению, и по укладу – он человек городской, знаток и любитель искусства, театрал, ценитель серьёзной музыки.

Провинцию, крестьянский быт он знал поначалу очень плохо, и то по классической литературе. Некоторые впечатления могли быть получены во время поездок в Саратов к невесте Татьяне Лаппа и во время отдыха под Киевом на отцовской даче. «Все 24 года своей жизни я прожил в городе и думал, что вьюга воет только в романах», - говорил М.А. Булгаков в рассказе «Стальное горло». Эта его жизнь оборвалась с началом Первой Мировой войны. Но особенно изменилась жизнь М.А. Булгакова в апреле 1916 года, когда он пошёл добровольцем работать в госпиталь Красного Креста. Вскоре госпиталь перевели из Киева в район боевых действий. Там М.А. Булгаков провёл опасное лето 1916 года, там же были первые врачебные опыты. В сентябре 1916 года его призвали на военную службу, забрали из госпиталя и отправили за новым назначением в Москву. Т.Лаппа вспоминает: «Поехали, не заезжая в Киев; он поехал прямо в военной форме. В Москве его срочно направили в Смоленск».

 Это был, по-видимому, конец лета 1916 года. М.А. Булгаков ехал на новую службу, даже не получив диплом врача (диплом датирован 31.10.1916 г.). Призыв его на военную службу с зачислением в резерв чинов Московского окружного военно – санитарного управления («сверх штатного состава чинов резерва»), а конкретно – с направлением в Смоленскую губернию – состоялся ещё 16 июля.

Выпускники 1916 года призывались на действительную военную службу, но значительная их часть сразу была зачислена в резерв нескольких окружных военно – санитарных управлений сверх штата этих управлений. Молодые врачи числились на военной службе и считались командированными в земства. Эта ситуация будет описана позже в дневнике героя рассказа «Морфий» доктора Полякова: «Весь мой выпуск, не подлежащий призыву на войну, разместились в земствах».

Так юный врач оказался на Смоленщине. Он прибыл в конце сентября сначала в Смоленск. Смоленская Губернская Управа направила М.А. Булгакова в Сычёвку – «Смоленскую Сибирь». Но и это оказалось ещё не всё. Сычёвская Управа предложила ему один из самых глубоких уголков  - «Третий врачебный пункт Воскресенского стана Караваевской волости Сычёвского уезда», то есть, Никольская земская больница в 40 верстах от Сычёвки.

В Сычёвке М.А. Булгаков по – настоящему начал осознавать, в какой медвежий угол занесла его судьба, какая отныне громадная ответственность, какие обязательства ложатся на его плечи. Перед читателем, особенно перед уроженцем этих мест, может встать вопрос: где же конкретно находилась, как выглядела в действительности эта Никольская земская больница? Первое упоминание об этом месте, связанное с именем М.А. Булгакова, было, по-видимому, в выпущенном в 1978 году краеведческом словаре Смоленской области. Там читаем в разделе о селе Воскресенском с совхозом имени А.А. Андреева: «В Печениченском отделении совхоза, близ деревни Муравишники, находятся руины Никольской больницы, в которой по окончании университета в 1916-1917 годах работал врачом М.А. Булгаков, впоследствии известный советский писатель и драматург. На этом материале Булгаков написал «Записки юного врача».

Спустя много лет Т.Н. Лаппа вспоминала: «Была жуткая грязь. 40 вёрст ехали весь день. В Никольское приехали поздно, никто, конечно, не встречал. Там был двухэтажный дом врачей. Дом этот был закрыт; фельдшер пришёл, принёс ключи, показывает –«вот ваш дом».

Интересно сопоставить это воспоминание с рассказом М.А. Булгакова «Полотенце с петухом». Здесь мы читаем, что «40 вёрст, отделяющих уездный город Грачёвку от Мурьинской больницы, (куда приезжает  главный герой), ехали мы с возницей моим ровно сутки». И далее: «…и вот я увидел, как заковылял по траве ко мне человек в рваненьком пальтишке и сапожишках…»Егорыч я, - отекомендовался человек, - сторож здешний».

Писатель создал цикл рассказов, в которых с художественной убедительностью представил читателям провинциальный мир российский глубинки, правдиво отразил переживания молодого доктора. Когда супруги Булгаковы приехали в Никольское, они увидели двухэтажный дом врачей, который был закрыт. «Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию – двухэтажный очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул… Справа горбатое обглоданное поле, слева чахлый перелесок, а возле него серые драные избы, штук 5 или 6. И кажется, что в них нет ни одной живой души. Молчание. Молчание кругом…» («Полотенце с петухом»).

Этот случай описывается в рассказе «Крещение поворотом». По воспоминаниям Т.Н. Лаппа, эти события, запечатлённые в рассказе, произошли в первый день их приезда в Никольское 18 сентября 1916 года, а не некоторое время спустя, как в «Крещении поворотом». В этом рассказе юный врач в конце концов бросает книгу: «Все эти учёные слова ни к чему в этот момент. Важно одно: я должен ввести одну руку внутрь, другой рукой снаружи помогать повороту и, полагаясь не на книги, а на чувство меры, без которого врач никуда не годится, осторожно, но настойчиво найти одну ножку и за неё извлечь младенца. Я должен быть спокоен и осторожен и в то же время безгранично решителен, нетруслив». После успешного завершения операции главный герой вновь перечитывает акушерский учебник, «раскрытый на странице «Опасности поворота», причём «произошла интересная вещь: все прежние тёмные места сделались совершенно понятными, словно налились светом, и здесь, при свете лампы, ночью, в глуши, я понял, что значит настоящее знание. Большой опыт можно приобрести в деревне, - думал я, засыпая, - но только нужно читать, читать, побольше читать…».

Так М.А. Булгаков оказался главным и единственным врачом на десятки вёрст вокруг. С этого дня для всего окрестного населения он и хирург, и гинеколог, и терапевт, и специалист по венерическим заболеваниям. Поначалу он бодрился. 14 октября 1916 года он написал своему другу А.П. Гдешинскому: «Это село Никольское под Сычёвкой представляло собой дикую глушь и по местоположению, и по окружающей бытовой обстановке и всеобщей народной темноте. Кажется, единственным представителем интеллигенции был лишь священник».

Этой проблеме посвящён рассказ «Тьма египетская». Заглавие рассказа имеет своим источником следующее место в Ветхом Завете: «И сказал Господь Моисею: простри руку твою к небу, и была густая тьма по всей земле Египетской три дня; не видели друг друга, и никто не вставал с места своего три дня, у всех же сынов Израилевых был свет в жилищах их» (Исход.10, 21-23). «Тьма египетская» у Булгакова – это темнота крестьян, с которой вынужден бороться главный герой, юный врач сельской больницы, неся им свет «истинной веры» - знания. Тьма, охватившая лишённое фонарей село, вполне сравнима с темнотой крестьян, по-своему истолковывающих любые указания доктора, да так, что иной раз это действительно приводит к «тьме египетской» в глазах, когда пациенты едва не гибнут от неправильного приёма лекарств. В финале «Тьмы египетской» юный врач видит сон, где он сам, фельдшер и медсёстры предстают как рыцари, котрым предстоит побороть народную темноту: « Потянулась пеленою тьма египетская…и в ней будто бы я…не то с мечом, не то с стетоскопом. Иду…борюсь… В глуши. Но не один. А идёт моя рать: Демьян Лукич, Анна Николаевна, Пелагея Ивановна. Все в белых халатах, и все вперёд, вперёд…».

На Смоленщине начиналось знакомство писателя с глубинкой России и начиналось первое серьёзное испытание его характера, гражданских и человеческих качеств. М.Булгаков, попав в глухую деревню, в совершенно непривычную для него обстановку, стал делать своё трудное дело так, как диктовало ему его внутреннее чувство, его врачебная совесть. Врачебный долг – вот что прежде всего определяло его отношение к больным. Он относится к ним с подлинно человеческим чувством. Он глубоко жалеет страдающего человека и горячо хочеи ему помочь, чего бы это ему ни стоило. Жалеет и маленькую задыхающуюся Лидку («Стальное горло»), и девушку, попавшую в мялку («Полотенце с петухом»), и роженицу, не дошедшую до больницы и рожавшую у речки в кустах, и бестолковых баб, говорящих о своих болезнях совершенно непонятными словами («Пропавший глаз»: «научился понимать такие речи, которых никто не поймёт») и всех своих пациентов).

Пишет он об этом без пышных фраз о долге врача, без ненужных поучений. Не боится он сказать и о том, как ему трудно приходилось.

В жизни М.Булгаков был остро наблюдателен, стремителен, находчив и смел, обладал выдающейся памятью. Эти качества помогали ему во врачебной деятельности. Диагнозы он ставил быстро, умел сразу схватить характерные черты заболевания; ошибался в диагнозах редко. Смелость помогала ему идти на трудные операции.

В «Записках юного врача» отображены многие подлинные случаи врачебной деятельности М.Булгакова во время его работы в земской больнице села Никольское Сычёвского уезда Смоленской губернии в период с сентября 1916 года по сентябрь 1917 года.

Эта больница оказалась оазисом в пустыне. Во всём ощущалась не чиновничья, а честная земская забота о людях. Больница имела в это время24 койки (и ещё 8 коек для острых инфекций и 2 родильных), операционную, аптеку, библиотеку, телефон. Был отличный инструментарий, выписанный стараниями предшественника М.Булгакова – Леопольда Леопольдовича Смрчека, чеха, выпускника Московского университета, проработавшего в Никольском более десяти лет.

«Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший. При этом с той же ясностью я вынужден был признать (про себя, конечно), что было очень много блестящих девственно инструментов, назначение которых мне вовсе не известно. Я их не только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и не видал…» - расскажет позже М.Булгаков в «Записках юного врача». «Гм, - очень многозначительно промычал я, - однако у вас инструментарий прелестный. Гм… - Как же-с, - сладко заметил Демьян Лукич, - это всё стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал».

Персонал состоял из акушерок, сторожа, фельдшеров. Земский врач связывался с понятием «интеллигенция», котроая посвящала себя народу. Предшественником М.Булгакова был доктор Смрчек Леопольд Леопольдович. Крестьяне именовали его «доктор Липонтий». Он работал в Никольском 12 лет и стал местной легендой. Образ этого человека не раз возникает в «Записках юного врача». Этот деятельный человек великолепно оборудовал больницу.  «Прямо гениальный человек был этот Леопольд», - подумал я и проникся уважением к таинственному, покинувшему тихое Мурье Леопольду». («Полотенце с петухом»).

В рассказе «Пропавший глаз» М.А. Булгаков сообщает, что за год юный доктор принял 15613 больных. «Стационарных у меня было 200, а умерло только 6». На самом деле только за три месяца работы нового врача (октябрь – декабрь) умерло 5 человек, а всего он принял 3188 человек.

Оперативная деятельность врача М.А. Булгакова за всё время его пребывания в Никольской земской больнице выразилась в следующем: было произведено операций – ампутация бедра – 1, отнятие пальцев на ногах – 3, выскабливание матки – 18, обрезание крайней плоти – 4, акушерские щипцы -2, поворот на ножку -3, ручное удаление последа – 1, удаление атеромы и липомы -1, трахеотомий – 1; кроме того, зашивание ран, вскрытие абцессов, нагноившихся атером, проколы живота, вправление вывихов; один раз производилось под хлороформенным наркозом удаление осколков раздробленных рёбер после огнестрельного ранения.

В «сычёвских» рассказах абсолютно ничего не выдумано, поэтому и название такое – «Записки юного врача». В рассказе «Полотенце с петухом» он признаётся, что при лечении больных руководствовался здравым смыслом, интуицией. В области медицины у него были задатки. Откуда это у него? В роду Булгаковых помимо священников больше всего было врачей. Медиками были его дяди, врач – педиатр – второй муж его матери. Медицинский университет окончил его младший брат Николай.

М.Булгакову, упрямому, с чувством ответственности, удалось утвердить себя как единственного врача Никольской больницы. Сначала в глазах персонала, а затем во мнении крестьян. Это упорство будет потом и в литературной деятельности.

Растущее доверие никольских крестьян выразилось в том, что необычайно выросло количество пациентов. Молодой М.А. Булгаков работал не за страх, а за совесть. Здесь, на Смоленщине, он наследовал традиции русской интеллигенции.

В последние годы войны в деревню хлынули свои и чужие солдаты. Распространился сифилис. Врач хлопотал о профилактических мерах. В результате М.Булгаков стал врачом-венерологом. В рассказе «Звёздная сыпь» отразилась эта проблема. Заканчивая университет, Михаил Афанасьевич выбрал специальностью детские болезни, но волей-неволей пришлось обратить внимание на венерологию. Он хлопотал об открытии венерологических пунктов в уезде, о принятии профилактических мер. В «Звёздной сыпи№» описывается приём юным врачом неграмотного деревенского мужика, не сознающего опасность своей болезни. В финале рассказа автор бросает ретроспективный взгляд: «Итак, ушли года. Давно судьба и бурные лета разлучили меня с занесённым снегом флигелем. Что там теперь  и кто? Я верю, что лучшее. Здание выбелено, быть может, и бельё новое. Электричества-то, конечно, нет. Возможно, что сейчас , когда я пишу эти строки, чья-нибудь юная голова склоняется к груди больного».

18 сентября 1917 года после года работы в Никольском М.Булгакова перевели в Вязьму, в городскую земскую больницу. Отпустили его с Сычёвки неохотно. Выдали ему блестящую рекомендацию. В Вязьме Михаил Афанасьевич заведовал бактериологическим и инфекционным отделениями. Казалось бы, всё сложилось хорошо. Вопреки всему, вяземский период оказался для М.Булгакова тягостнее, чем год, проведённый в Никольском. Похоже, ему не удалось найти общий язык с сослуживцами. Дело было в самом Булгакове. Началась эта история в Никольском. Этот случай описан в рассказе «Стальное горло». Т.Булгакова вспоминала: « Привезли ребёнка с дифтеритом, и Михаил стал делать трахеотомию. Знаете, горло так надрезается? Фельдшер ему помогал, держал что-то. Вдруг ему стало дурно. Он говорит: «Я сейчас упаду, Михаил Афанасьевич». Хорошо, Степанида перехватила, что он там держал, и он тут же грохнулся. Ну, уж не знаю, как они там выкрутились. А потом Михаил стал плёнки из горла отсасывать и говорит: «Знаешь, мне кажется, плёнка в рот попала. Надо сделать прививку». Я его предупреждала: «Смотри, губы у тебя распухнут, лицо распухнет, зуд будет страшный в руках и ногах». Но он всё равно: «Я сделаю». И через некоторое время началось: лицо распухает, тело сыпью покрывается, зуд безумный. Безумный зуд. А потом страшные боли в ногах. Это я два раза испытала. И он, конечно, не мог выносить. Сейчас же: « Зови Степаниду». Я пошла туда. Она приходит. Он говорит: «Сейчас же принесите мне, пожалуйста, шприц и морфий». Она принесла морфий, вспрыснула ему. Он сразу успокоился и заснул. И ему это очень понравилось. Через некоторое время, как у него неважное было состояние, он опять вызывал фельдшерицу. Она же не может возражать. Он же врач… Опять вспрыскивает. Но принесла очень мало морфия. Он опять… Вот так это и началось».

Вероятно, «неважное состояние» М.Булгакова, от которого он избавлялся с помощью морфия, объяснялось ещё и унынием, охватившем его в деревенской глуши, и наступившей после февраля 1917 года общей нестабильностью жизни (по воспоминаниям Т.Лаппа: «Очень тоскливо было»).

В «Стальном горле» действие отнесено ко времени после Октябрьской революции. При этом подчёркнуты одиночество и тоска героя, но безо всякой связи с морфием: «Итак, я остался один. Вокруг меня – ноябрьская тьма с вертящимся снегом, дом завалило, в трубах застыло. Все 24 года моей жизни прожил я в громадном городе и думал, что вьюга воет только в романах. Оказалось: она воет на самом деле. Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа под синим абажуром отражалась в окне, и я мечтал, глядя на пятно, светящееся на левой руке у меня.  Мечтал об уездном городе – он находился в 40 верстах от меня. Мне очень хотелось уехать с моего пункта туда. Там было электричество, четыре врача, с ними можно посоветоваться, во всяком случае. Не так страшно. Но убежать не было никакой возможности, да временами   я и сам понимал, что это малодушие.  Ведь именно для этого я учился на медицинском факультете…».

В «Морфии» отразился морфинизм писателя. Т.Н. Лаппа позднее характеризовала его состояние после приёма наркотика: «Очень такое спокойное. Спокойное состояние. Не то чтобы сонное. Ничего подобного. Пробовал писать в этом состоянии».

В «Морфии» роль, которую в реальности исполняла Т.Н. Лаппа, во многом передана медсестре Анне – любовнице Полякова, делающей ему уколы морфия. Портрет Полякова напоминает портрет самого писателя, когда он злоупотреблял наркотиком. Эпизод с Анной повторяет скандал с женой. В Вязьме Булгаковы жили на Московской улице, в трёх комнатах рядом с больницей. Условия здесь были совершенно иные – на меньшее количество населения, чем было в Никольском, приходилось три врача! «Тяжёлое бремя соскользнуло с моей души, - писал впоследствии автор рассказа «Морфий», вспоминая, несомненно, впечатления того времени. – Я больше не нёс на себе роковой ответственности за всё, что бы ни случилось на свете. Я не был виноват в ущемлённой грыже и не вздрагивал, когда приезжали сани и привозили женщину с поперечным положением плода, меня не касались гнойные плевриты, требовавшие операции…Я почувствовал себя впервые человеком, объём ответственности которого ограничен какими-то рамками». Именно в Вязьме, по воспоминаниям Татьяны Николаевны, он начал более или менее систематически писать – в Никольском это удавалось только урывками. «Я спросила его как-то: «Что ты пишешь?» - «Я не хочу тебе читать. Ты очень впечатлительная,  скажешь, что я болен». Я знала только название – «Зелёный змий», а читать мне не дал…». Возможно, речь шла о том рассказе «Огненнный змей», который, по воспоминаниям сестры, был начат ещё в Киеве, либо о набросках будущего «Морфия».

После приезда в Киев автору «Морфия» удалось избавиться от морфинизма.  Булгаков отвык от наркотика. В рассказе он как бы воспроизвёл тот вариант своей судьбы, который реализовался бы, останься он в Никольском или Вязьме. В «Морфии» самоубийство доктора Полякова происходит 14 февраля 1918 года, как раз накануне отъезда Булгакова из Вязьмы.

Судьба Никольской больницы очень трагична. Долгие годы после того, как здесь работал Михаил Булгаков, она исправно служила жителям деревень. Но вот наступил 1941 год. Главный врач больницы К.И. Миначенков ушёл на фронт. Его сестра Евгения Ивановна  организовала здесь госпиталь для раненых советских бойцов. Когда пришли фашисты, наших солдат переправили в  другое место, где их нельзя было обнаружить. Евгению Ивановну расстреляли, а больницу и деревню Муравишники сожгли. Об этом помнят жительница близлежащего Извекова Александра Ивановна Оболенская, бывшая до  войны с родителями в прибольничном городке,  и другие.

На месте Никольской больницы сейчас сохранились остатки фруктового сада, царят над окрестностями четыре могучие лиственницы («немецкие ёлки»), совсем заросло и превратилось в пруд бывшее небольшое озерцо над плотиной. А на окраине этой Никольской поляны – травянистый, поросший кустарником холм, скрывающий остатки кирпичного фундамента основного больничного корпуса. Сам же кирпич, оставшийся от разрушенного взрывом здания, был употреблён для постройки домов окрестными жителями. И вокруг только глухой лес, овраги, заболоченные мокрые низины, кочки, кустарники… Вот и всё. Грустно это видеть. Но всё же не угасает надежда на восстановление этого красивого памятника, этого булгаковского места.

Действие «Записок юного врача» происходит не только в Никольском, называемом также и Муравьёво (от близости к деревне Муравишники) и даже Горелово (в «Морфии»). Это действие, а ,значит,  работа юного врача и самого  М.А. Булгакова, распространились на прилегающие окрестности. Места происходящих вокруг Никольской больницы событий обозначены писателем довольно точно, хотя порой немного, но узнаваемо изменены. О трансформации Никольского уже знаем, а уездный городок Сычёвка прозрасно заменён Грачёвкой, Караваевская волость заменена на Коробовский уезд и так далее.

Мелькают названия деревень – Грабиловки («Полотенце с петухом»), Торопова и Дульцева («Крещение поворотом»), Коробово («Тьма египетская»), Шалометьево («Вьюга»), Грищёво и город Вознесенск («Пропавший глаз») и другие. Попробуем разгадать здесь некоторые булгаковские зашифрованные адреса. Например, город Вознесенск из «Пропавшего глаза» или некую железнодорожную станцию из печального монолога в рассказе «Тьма египетская»: «Мы отрезаны от людей. Первые керосиновые фонари от нас в девяти верстах на станции железной дороги. Мигает там, наверное, фонарик, издыхает от метели. Пройдёт в полночь с воем скорый в Москву и даже не остановится – не нужна ему забытая станция, погребённая в буране. Разве что занесёт в пути».

Что же это за станция с проходящими скорыми на Москву? Загадку города Вознесенска удалось, видимо, решить, прибегнув к помощи старых справочников Смоленской губернии. Там в «Списке станов и волостей» и значится почтовая станция (по – старинному стан) Воскресенск, обслуживающая, кроме своей волости - Воскресенской, ещё и Караваевскую, где была Никольская больница. Теперь это большое село Днепровское.

Но на этом «железнодорожные» загадки у М.Булгакова не кончаются. Вот как в рассказе «Морфий» предполагается путь повествователя в Гореловский врачебный участок из уездного города, в котором узнаётся Вязьма: «Вечер я провёл над путеводителем по железным дорогам. Добраться до Горелова можно было таким образом: завтра выехать в два часа дня с московским почтовым поездом, проехать тридцать вёрст до Гореловской больницы. «При удаче я буду в Гореловке завтра ночью», - думал я. Вполне вероятно, что если не учитывать маскирующие слова о «московском почтовом поезде», это может быть из Вязьмы в Новодугино и дальше до Никольского.

Начальство молодого врача Никольской больницы находилось в уездном центре Сычёвка. В здании Сычёвской земской управы проходили собрания земских служащих, врачей, выплачивали жалованье. Бывал, здесь, конечно, неоднократно и М.Булгаков. Сейчас дом на бывшей Никольской улице не узнать: в сильно перестроенном здании разместился горсовет (Пушкинская улица, дом 1).

В другом рассказе М.А. Булгакова «Тьма египетская» лейтмотив – тоска по цивилизации: «Первые электрические фонари в сорока верстах, в уездном городе. Там сладостная жизнь. Кинематограф есть, магазины. В то время, как воет и валит снег на полях. На экране, возможно, плывёт тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров…»

Сохранилась ли в современной Сычёвке старая земская больница? И да, и нет. На самом въезде в город, сразу за мостом через живописную Вазузу, расположены корпуса новой городской больницы. Там, где сходятся прежня большая Санкт – Петербургская (теперь Луначарского) и нижняя (теперь Рабочая) улицы, два здания – поликлиники и хирургического корпуса – всё, что осталось от прежней земской больницы. Внушительный вид, толстые каменные стены выдержали полтора века. Верхняя деревянная часть обновлялась, перестраивалась, чтобы вместе со старой по-прежнему служить людям.

Свою миссию в Никольском М.А. Булгаков выполнил сполна. Для автора и героя «Записок юного врача» прежде всего важен собственный профессиональный успех. Юный врач, как видится ему в «Тьме египетской», всегда вместе со своей «ратью» - фельдшерами и медсёстрами, и , может быть, шире, с «отрядом врачей». М.А. Булгаков утверждал силу личного подвига интеллигента, несущего помощь страждущим и просвещение народу.

Глава 2. Художественное пространство в «Записках юного врача».

БОЛЬНИЦА (помещение, палаты, комната врача, операционная).

«Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию – двухэтажный очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул».

«Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший. При этом с тою же ясностью я вынужден был признать (про себя, конечно), что очень многих блестящих девственно инструментов назначение мне вовсе неизвестно. Я их не только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и не видел…Засим мы обошли пустые палаты, и я убедился, что в них свободно можно разместить сорок человек».

«Затем мы спустились в аптеку, и сразу я увидел, что в ней не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и на полках стояло все что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего…Я сидел и как зачарованный глядел на третье достижение легендарного Леопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств по хирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около 30 томов. А терапия! Накожные чудные атласы».

(«Полотенце с петухом»)

«На дворе была слякоть, туман, черная мгла, в которой тусклыми, расплывчатыми пятнами светились окна фельдшерского домика и керосиновый фонарь у ворот.В один из таких вечеров я сидел у себя в кабинете над атласом по топографической анатомии. Кругом была полная тишина, и только изредка грызня мышей в столовой за буфетом нарушала ее… Потягиваясь и предвкушая мирный сон под шум и стук дождя, перешел в спальню, разделся и лёг».

«В больнице, несмотря на глухой час, было оживление и суета. В приемной, мигая, горела лампа-молния. В коридорчике, ведущем в родильное отделение, мимо меня прошмыгнула Аксинья с тазом. Из-за двери вдруг донесся слабый стон и замер. Я открыл дверь и вошел в родилку. Выбеленная небольшая комната была ярко освещена верхней лампой. Рядом с операционным столом на кровати, укрытая одеялом до подбородка, лежала молодая женщина».

«Побежали дни в № -ой больнице, я стал понемногу привыкать к новой жизни».

(«Крещение поворотом»)

«…привезли ко мне в Никольский пункт – больницу в 11 часов ночи девочку… Приёмная была уже освещена, и весь состав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это были фельдшеры Андрей Лукич, молодой ещё, но очень способный. И две опытные акушерки – Мария Николаевна и Прасковья Михайловна. Я же был всего лишь 24-летним врачом, два месяца назад выпущенным и назначенным заведовать Никольской больницей».

«Мы вошли в малую операционную, и я как сквозь завесу увидел блестящие инструменты, ослепительную лампу, клеёнку…»

«Помню, я пересёк двор, шёл на керосиновый фонарь у подъезда больницы, как зачарованный, смотрел, как он мигает».

(«Стальное горло»)

« Я же врач №-ой больницы, участка такой – то губернии, после того, как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился настолько, что под тяжестью своей славы чуть не погиб».

«На обходе я шел стремительной поступью, за мною мело фельдшера, фельдшерицу и двух сиделок. Останавливаясь у постели, на которой, тая в жару и жалобно дыша, болел человек, я выжимал из своего мозга все, что в нем было. Пальцы мои шарили по сухой, пылающей коже, я смотрел в зрачки, постукивал по ребрам, слушал, как таинственно бьет в глубине сердце, и нес в себе одну мысль: как его спасти? И этого — спасти. И этого! Всех!Шел бой. Каждый день он начинался утром при бледном свете снега, а кончался при желтом мигании пылкой лампы-молнии».

«Замечательный выдался денек. Побывав на обходе, я целый день ходил по своим апартаментам (квартира врачу была отведена в шесть комнат, и почему-то двухэтажная: три комнаты вверху, а кухня и три [комнаты] внизу), свистел из опер, курил, барабанил в окна... Мною с Аксиньей было из кладовки извлечено неимоверных размеров корыто. Его установили на полу в кухне (о ваннах, конечно, и разговора в N-ске быть не могло. Были ванны только в самой больнице, и те испорченные)».

«И, кроме того, у меня было стационарное отделение на 30 человек» .

(«Вьюга»)

«– Кто там, Аксинья? – спросил я, свешиваясь с балюстрады внутренней лестницы (квартира у врача была в двух этажах: вверху – кабинет и спальни, внизу – столовая, еще одна комната – неизвестного назначения – и кухня, в которой и помещалась эта Аксинья – кухарка – и муж ее, бессменный сторож больницы). Загремел тяжёлый запор, свет лампочки заходил и закачался внизу, повеяло холодом».

«Не позже чем через пять минут я, в надетых наизнанку носках, в незастегнутом пиджаке, взъерошенный, в валенках проскочил через двор, еще совершенно темный, и вбежал во вторую палату.

На раскрытой постели, рядом со скомканной простыней, в одном больничном белье сидел мельник. Его освещала маленькая керосиновая лампочка».

«Печку мою закрыли. Гости мои ушли во флигель… Я расхаживал у себя по кабинету, пол поскрипывал под ногами, и было тепло от голландки – печки, и слышно было, как грызла где-то мышь».

(«Тьма египетская»)

«Я позвал акушерку Пелагею Ивановну, втроем мы уединились в отдельной палате, где было гинекологическое кресло».

«Осенние вечера длинны. В докторской квартире жаркие голландки – печи. Тишина, и мне показалось, что я один во всё мире со своей лампой».

«Учи меня, глушь! Учи меня, тишина деревенского дома» Да, много интересного расскажет старая амбулаторная юному врачу».

« - Демьян Лукич, вы поместите их во флигеле. С тифозными мы справимся во 2-ой палате. Завтра я поеду в город и добьюсь разрешения открыть стационарное отделение для сифилитиков».

« В трёх комнатах занесённого снегом флигеля горели лампы с жестяными абажурами. На постелях бельишко было рваное. Два шприца всего было. Маленький однограммовый и пятиграмовый люэр. Словом, это была жалостливая, занесённая снегом бедность… И ещё: на душе у меня было гораздо спокойнее – во флигельке лежало7 мужчин и 5 женщин, и с каждым днём таяла у меня на глазах звёздная сыпь».

«Итак, ушли года. Давно судьба и бурные лета разлучили меня с занесенным снегом флигелем. Что там теперь и кто? Я верю, что лучше. Здание выбелено, быть может, и белье новое. Электричества-то, конечно, нет. Возможно, что сейчас, когда я пишу эти строки, чья-нибудь юная голова склоняется к груди больного. Керосиновая лампа отбрасывает свет желтоватый на желтоватую кожу».

(«Звёздная сыпь»)

НАСЕЛЁННЫЕ ПУНКТЫ

Грачёвка

«А раньше чем через месяц я не поеду, не поеду в Грачёвку… Подумайте сами…ведь ночевать пришлось! Двадцать вёрст сделали в могильной тьме…ночь…»

«…40 вёрст, отделяющих уездный город Грачёвку от Мурьинской больницы, ехали мы с возницей моим ровно сутки. И даже до курьёзного ровно: в 2 часа дня 16 сентября 1917 года были у последнего лабаза, помещающегося на границе этого замечательного города Грачёвки, а в 2 часа 5 минут 7 сентября того же 1917 года я стоял на битой умирающей и смякшей от сентябрьского дождика траве во дворе Мурьинской больницы».

(«Полотенце с петухом»)

«Мечтал об уездном городе – он находился в сорока верстах от меня. Мне очень хотелось убежать с моего пункта туда. Там было электричество, четыре врача, с ними можно было посоветоваться, во всяком случае не так страшно».

(«Стальное горло»)

«Он съездил в уездный город Грачевку и заказал себе костюм. Вышел этот костюм ослепительным, и очень возможно, что серые полоски на конторских штанах решили судьбу несчастного человека. Дочка агронома согласилась стать его женой».

« Я написал в Грачевку и вежливо напомнил о том, что на N-ском участке полагается и второй врач. Письмо на дровнях уехало по ровному снежному океану за сорок верст. Через три дня пришел ответ: писали, что, конечно, конечно...обязательно…но только не сейчас…никто пока не едет. Заключили письмо некоторые приятные отзывы о моей работе и пожелания дальнейших успехов».

(«Вьюга»)

«Первые электрические фонари в сорока верстах, в уездном городе. Там сладостная жизнь. Кинематограф есть, магазины. В то время как воет и валит снег на полях, на экране, возможно, плывет тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров».

(«Тьма египетская»)

Дульцево

«Да женщину там привезли из Дульцева. Роды у ей неблагополучные».

«Что, спрашивается, я буду делать с захлороформиованной женщиной из деревни Дульцево? А что, если муж дульцевской женщины останется вдовцом?»

«- Вы из Дульцева?

- Так точно. Мельник».

«Приезжает как – то к нему приятель его Фёдор косой из Дульцева на приём».

«Приезжаю я в то Дульцево к роженице. Это Дульцево – знаменитое место, - не удержался фельдшер».

(«Тьма египетская»)

Шалометьево

«…по словам всезнающей Аксиньи, конторщик Пальчиков, проживающий в Шалометьево, влюбился в дочь агронома».

«…конторщик в Шалометьевом имении женится».

«Пожарный я из Шалометьева. Там у нас пожарная команда».

«Я у порога белого здания с колоннами, видимо, времен Николая I. Глубокая тьма кругом, а встретили меня пожарные, и пламя танцует у них над головами. Тут же я извлек из щели шубы часы, увидел — пять. Ехали мы, стало быть, не час, а два часа с половиной».

(«Вьюга»)

Вознесенск

«Мы отрезаны от людей. Первые керосиновые фонари от нас в девяти верстах на станции железной дороги. Мигает там, наверное, фонарик, вздыхает от метели. Пройдет в полночь с воем скорый в Москву и даже не остановится: не нужна ему забытая станция, погребенная в буране. Разве что занесет пути. Первые электрические фонари в сорока верстах, в уездном городе. Там сладостная жизнь. Кинематограф есть, магазины. В то время как воет и валит снег на полях, на экране, возможно, плывет тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров».

(«Тьма египетская»)

«Порою нас заносило вовсе снегом, выла несусветная метель, мы по два дня сидели в Мурьевской больнице, не посылали даже в Вознесенск за девять верст за газетами, и долгими вечерами я мерил и мерил свой кабинет и жадно хотел газет, так жадно, как в детстве жаждал куперовского «Следопыта».

( «Пропавший глаз»)

Мурьево

«Никогда, сколько я заметил, такие неожиданности в Мурьеве, вроде родов в кустах, не приходят в одиночку».

«Вышел, потом вскоре поехал в Мурьево, и вот я здесь один».

(«Пропавший глаз»)

Грабиловка

«…ночь…в Грабиловке пришлось ночевать ….учитель пустил».

«Стоял я в таком виде: ноги окостенели, и настолько, что я смутно тут же во дворе мысленно перелистывал страницы учебников, тупо стараясь припомнить, существует ли действительно, или мне это померещилось во вчерашнем сне в деревне Грабиловке, болезнь, при которой у человека окостеневают мышцы?»

(«Полотенце с петухом»)

Коробово

«Бабка из Коробова, наслышавшись, что врачи делают прокол плодного пузыря, столовым ножом изрезала всю голову младенцу, так что даже такой знаменитый и ловкий человек, как Липонтий, не мог его спасти, и хорошо, что хоть мать спас»

(«Тьма египетская»)

«Весь Коробовский уезд у них так простужен».

(Звёздная сыпь»)

Грищёво

«Мы и не погибли, не заблудились, а приехали в село Грищёво, где я стал производить второй поворот на ножку в моей жизни».

(«Пропавший глаз»)

Торопово

«Не успел я коснуться подушки, как передо мной в сонной мгле всплыло лицо Анны Прохоровой – 17 лет из деревни Торопово. Анне Прохоровой нужно было вырвать зуб».

(«Крещение поворотом»)

ТОПОС ДОРОГИ

«Прием, они говорят, сейчас ничтожный. В деревнях мнут лен, бездорожье… «Тут тебе грыжу и привезут, – бухнул суровый голос в мозгу, – потому что по бездорожью человек с насморком (нетрудная болезнь) не поедет, а грыжу притащат, будь покоен, дорогой коллега доктор».

«А сегодня утром выехали в семь утра… И вот едешь… батюшки-светы… медленнее пешехода. Одно колесо ухает в яму, другое на воздух подымается, чемодан на ноги — бух… потом на бок, потом на другой, потом носом вперед, потом затылком. А сверху сеет и сеет, и стынут кости. ...Да разве мог бы я поверить, что в середине серенького кислого сентября человек может мёрзнуть в поле, как в лютую зиму? А, оказывается, может. И пока умираешь медленной смертью, видишь одно и то же, одно. Справа горбатое, обглоданное поле, слева чахлый перелесок, а возле него серые драные избы, штук 5 или 6. И кажется, что в них нет ни одной живой души. Молчание, молчание кругом».

«Если человек не ездил на лошадях по глухим проселочным дорогам, то рассказывать мне ему об этом нечего: все равно он не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу… по вашим дорогам нужно привыкнуть ездить.

И при этом злобно почему-то уставился на возницу, хотя он, собственно, и не был виноват в такой дороге…

-Эх, товарищ доктор, - отозвался возница, тоже еле шевеля губами под светлыми усиками, - 15 годов езжу, а всё привыкнут не могу».

(«Полотенце с петухом»)

«Показалось вовсе не страшно, хоть и темнело, уже день таял, когда мы выехали за околицу. Мело как будто полегче. Косо, в одном направлении, в правую щеку… Пожарный герой заслонял от меня круп первой лошади. Взяли лошади. Действительно, бодро, вытянулись, и саночки пошли метать по ухабам. Я завалился в них. Сразу согрелся».

«Ко мне на приём по накатанному санному пути стало ездить сто крестьян в день».

«И в течение 2 недель по санному пути меня увозили ночью раз пять».

«Во вторник приехало не сто, а сто одиннадцать человек».

«Неужели дорогу потеряли? У меня похолодела спина.

- Какая тут дорога, - отозвался возница расстроенным голосом, - нам теперь весь белый свет дорога. Пропали не за грош….4 часа едем, а куда. Ведь это что делается!»

«Я  выкарабкался и сразу узнал, что снегу мне до колена у полоза. Задняя лошадь завязла по брюхо в сугробе. Я вдруг вспомнил кой-какие рассказы и почему-то почувствовал злобу на Льва Толстого. Ему хорошо было в Ясной Поляне, - подумал я, - небось, не возили к умирающим».

«Они немножко постояли, отдохнули, надо дальше двигаться…Надо вылезать, а то нас заметёт».

«Наш выезд показался мне бесконечно длинным».

«Лошади тронулись помаленьку, пошли месить. Сани качало, как на волне. Возница то вырастал, то уменьшался, выбирался впереди. ... Лошади всхрапнули и понесли. Они взметывали комьями снег, швыряли его, шли неровно, дрожали. И у меня прошла дрожь несколько раз по телу».

«Четверть часа приблизительно мы двигались так, пока наконец я не почувствовал, что сани заскрипели как будто ровней. Радость хлынула в меня, когда я увидел, как замелькали задние копыта лошади. - Мелко, дорога, - закричал я. ... - Ого… го… вон он… вон… Господи, выноси, выноси… Я наконец справился с тяжелою овчиной, выпростал руки, поднялся. Ни сзади, ни с боков не было черных зверей. Мело очень редко и прилично, и в редкой пелене мерцал очаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи, который узнаю и теперь… - мерцал фонарь моей больницы».

(«Вьюга»)

«Когда приходится везти роженицу из деревни к нам в больницу, Пелагея Ивановна свои сани всегда сзади пускает: не передумали бы по дороге, не вернули бы бабу в руки бабки».

(«Тьма египетская»)

« И мы с Пелагеей Ивановной уехали в страшную даль, закутанные в бараньи тулупы, пронеслись, как черный призрак, состоящий из коней, кучера и нас, сквозь взбесившийся белый океан».

«Вьюга свистела, как ведьма, выла, плевалась, хохотала, все к черту исчезло, и я испытывал знакомое похолодание где-то в области солнечного сплетения при мысли, что собьемся мы с пути в этой сатанинской вертящейся мгле и пропадем за ночь все: и Пелагея Ивановна, и кучер, и лошади, и я».

«Ах, не могу я выразить того отчаяния, в котором я возвращался домой один, потому что Пелагею Ивановну я оставил ухаживать за матерью. Меня швыряло в санях в поредевшей метели, мрачные леса смотрели укоризненно, безнадежно, отчаянно. Я чувствовал себя побеждённым, задавленным жестокой судьбой».

«Я завалился на дно саней, съежился, чтобы холод не жрал меня так страшно, и самому себе казался жалкой собачонкой, псом, бездомным и неумелым. Долго, долго ехали мы, пока не сверкнул маленький, но такой радостный, вечно родной фонарь у ворот больницы. Он мигал, таял, вспыхивал и опять пропадал и манил к себе».

«За жалованьем персоналу надо было ехать через неделю в уездный город. Я ехал через 5 дней и прежде всего пошёл к врачу уездной больницы».

(«Пропавший глаз»)

«Лег санный путь, и бывало, что ко мне приезжало сто человек в день. День занимался мутно-белым, а заканчивался черной мглой за окнами, в которую загадочно, с тихим шорохом уходили последние сани».

(«Звёздная сыпь»)

РЕКА

«Егорыч … доложил, что роды происходят в кустах у Заповедника над речушкой».

(«Пропавший глаз»)

Заключение.

Прочитав «Записки юного врача» и рассказ «Морфий»

1.Опираясь на реальные факты, М.А. Булгаков видоизменяет некоторые из них, потому что имеет цель не писать автобиографию, а создать обобщающий образ юного врача в земской больнице, показать, с какими трудностями ему приходится сталкиваться и какими качествами профессиональной подготовки, интеллигентности, добросовестности он может обладать.

2.Автор пишет о состоянии юного врача. Пейзаж не дарил ощущения радости, восторга, бодрости. Врачу было очень одиноко. Ему приходилось бороться с темнотой крестьян, было трудно и страшно делать операции, которые он в своей жизни никогда не делал. А ведь у него совершенно не было врачебной практики. Каково было молодому человеку делать поворот на ножку при родах, лечить венерические болезни по справочнику, вырывать зуб! И помощниками его были всего лишь фельдшер и две акушерки. Но молодой доктор не побоялся жизненных трудностей (ведь он был человек городской, а судьба занесла его в самую глушь), и с достоинством делал своё дело.

3. Юный врач дал клятву бороться с «тьмой египетской» невежества, суеверий, предрассудков, которые ведут к гибели. В этой борьбе оружием его были только знания, профессиональные умения, внимание к людям, величайшее терпение, постоянно завоёвываемый авторитет.

4.М.А. Булгаков, работая на Смоленщине, не знал, что станет одним из самых удивительных русских писателей 20 века. Смоленская земля будет гордиться тем, что вдохновила писателя на создание «Записок юного врача».

Список использованной литературы.

1.Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 томах. Т.8.:Жизнеописание в документах. – М., Азбука,2004 год.

2.Булгаков М.А. Повести, рассказы, фельетоны. М., Книга, 1988год.

3.Мягков Б.С. Я хотел служить народу/Край Смоленский, 1991 год, №5.

4. Мягков Б.С. Я хотел служить народу/Край Смоленский, 1991 год,№6.

5. Мягков Б.С. Я хотел служить народу/Край Смоленский, 1991 год, №7.

6.Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. – М., Эксмо, 2008год.

7.Чудакова М.О. Жизнеописание М.Булгакова. – М., Книга, 1988 год.