"Светила" (рассказ)

СВЕТИЛА

                                                                                                                            Поэзия —
                                                                                                                           та же добыча радия.
                                                                                                                           В грамм добыча,
                                                                                                                           в год труды.
                                                                                                                           Изводишь
                                                                                                                           единого слова ради
                                                                                                                           тысячи тонн
                                                                                                                           словесной руды.
                                                                                                                          Но как
                                                                                                                          испепеляюще
                                                                                                                          слов этих жжение
                                                                                                                          рядом
                                                                                                                          с тлением
                                                                                                                          слова-сырца.
                                                                                                                          Эти слова
                                                                                                                          приводят в движение
                                                                                                                          тысячи лет
                                                                                                                          миллионов сердца.

                                                                                                                                   В. Маяковский

        Район около Восточного вокзала — не самое безопасное место: к нему примыкают кварталы, заселенные беженцами с юга. Жители центра и запада стараются избегать этих мест, а по возможности вообще не вспоминать об их существовании. Футуристические дома, полуразрушенные или полупустые, здесь стоят в полном молчании, лишь изредка нарушаемом шумом грузовых поездов или непонятно откуда доносящейся музыкой. Это спальный район, где доживают свой век старики, а по ночам бродит неблагополучная молодежь. Булочные, магазины, кафе, просторные площади и яркие огни — все, чем знаменит город, здесь никогда не существовало или давно было заброшено. Выцветшие вывески закрытых однажды на ремонт, но так и не открывшихся магазинов украшают дома, а ветер колышет истрепавшиеся, но некогда яркие, флажки.

        Ветер — единственный постоянный гость этих мест. Он прилетает с берега, принося с собой соленый запах, рыбную вонь и крики рабочих. Ветер здесь дует всегда, дует отовсюду, но пахнет только морем. Он плутает по улицам, залетает в подъезды, открытые окна, треплет деревья в старом, неухоженном парке, пропитывается новыми запахами и летит дальше. Жители давно привыкли к нему, привыкли настолько, что почти перестали замечать.

        Ночь только готовилась превратиться в утренние сумерки, как тишину нарушил стук каблуков. Девушка в красных туфлях, безмятежно помахивая сумкой, неторопливо шла вдоль пустой улицы. Такие, как она, никогда не заходили в этот район, опасаясь темноты, заброшенных зданий и личностей, бродящих там. Следуя благоразумным советам родителей или женихов, они старались миновать эти улицы как можно скорее и, желательно, на такси. Но девушка не торопилась. Она разглядывала дома, щурящиеся на нее темными окнами и, кажется, бормотала под нос. Ветер путался в ее волосах и менял направление. Он был рад ей. Частая гостья на этой улице, девушка совсем не боялась ни сумерек, ни ветра, а, скорее, чувствовала себя здесь по-домашнему или даже по-хозяйски.

        Ее звали… Впрочем, это не так важно, потому что каждый звал ее по-своему. Старики, встречающие утро на скамейках или на неторопливой прогулке, и юные прожигатели времени звали ее Флик, деревья и ветер в парке — Додо, а продавцы в маленьких, вылизанных до серости магазинах не звали никак. Девушке было все равно, но имя Додо ей нравилось чуть больше.

        Она зашла в парк, и старые голые деревья приветственно зашумели ветвями, кусты затрепетали последними листочками и отступили в стороны, открывая путь. А она, замечая и улыбаясь этому, шла дальше, туда, где парк обрывом спускался к побережью. Деревья любопытно глядели ей вслед, но не двигались с места: они знали, что Додо мешать нельзя. Ее работа — занятие, безусловно, утомительное, опасное, не одобряемое родней — требовала от нее всех сил, как моральных, так и физических. И если ее брат только развлекался, занимаясь этим, то она подходила к делу со всей серьезностью, а иногда даже излишней.

        Когда она пришла на место, Роб уже был там. Он сидел на своей старой, невероятно твердой и тяжелой джинсовой куртке и смотрел на полумесяц убывающей луны, уцепившейся боком за горизонт.

— Здравствуй, — сказала Додо, встав за его спиной. Он вздрогнул, обернулся, оторвав пристальный взгляд от неба, но тут же повернулся снова, ловя глазами уже начавшую убегать ввысь луну. Почувствовав его взгляд на себе, луна медленно и нехотя вернулась вниз и скрылась за горизонтом чуть сильнее, чем раньше.

— Привет, — бросил Роб через спину, поспешно пряча луну за горизонтом целиком. — Ты сегодня раньше.

        Роб был ее близнецом. Родные по крови, схожие по внешности, росшие и взрослеющие вместе, они даже дело выбрали себе схожее. Только для Роба это было не дело, так, игра. Луна плясала  небе так, как хочется ему, вставала тогда, когда захочется ему, и заходила тогда, когда ему захочется. Луна — его любимая игрушка. Такая же непостоянная, скупая на свет, бледная и завораживающая, как он сам. Но не он выбирал ее, она ему досталась, когда старшая сестра взяла под свою опеку солнце.

        Додо улыбнулась. Роб был ее любимым братом. Она, еще будучи ребенком, уже решила, кем ей хочется быть. Именно быть, а не работать. Небесный контролер — профессия, овеянная романтикой, требующая определенной предрасположенности и таланта. Родители не одобряли ее выбора, уверяя, что это неподходящее занятие для девушки; они хотели, чтоб Додо стала космозоологом, пошла по стопам родителей и посвятила себя стабильному и спокойному занятию.

        Небесные контролеры — жрецы светил, встречающие рассветы и закаты, поющие с солнцем, танцующие с луной и смеющиеся со звездами — люди, всецело отдающие себя работе. Они поднимают солнце по утрам, чтоб росли дети, они поднимают луну в полночь, чтоб влюбленным было светло возвращаться домой. Они работают для того, чтоб люди могли жить счастливо, для того, чтоб они могли радоваться солнцу, любоваться небом, считать звезды, выращивать цветы. Они работают для того, чтоб люди могли жить, отказывались ради этого от отдыха, сна и размерной жизни. И Додо это нравилось.

        Роб тоже не считал эту профессию подходящей своей сестре, но, зная, что она не отступится от своей цели, шел за ней, присматривая и помогая. Его всегда восхищал безграничный альтруизм сестры, с которым она рвалась за дело. Его восхищала целеустремленность, не дающая ей отступить. В колледже, на уроках высшей математики, тяжело подающейся Додо, но необходимой для изучения, он не раз предлагал свою помощь. Она неизменно отказывалась и проводила ночи, обложившись учебниками, справочниками и атласами звездного неба; для нее было необходимо сделать все самой, потому что она знала, что там ей никто не поможет.

        Роб любил свою сестру. Он часто встречал восходы солнца вместе с ней, наблюдая за ее работой. Каждый раз, видя, как Додо поднимает солнце, медленно и напряженно воздевая руки, как солнце неспешно выплывает из-за горизонта, освещая берег, где Роб недавно играл с луной, он восхищался ей, восхищался ее силой, ее красотой, ее глазами, то напряжено вглядывающимися в солнце, то жмурящимися так сильно, что выступали слезы. В сравнении с этим то, как Роб управлялся с луной, выглядело детской забавой. Но ни на какое солнце он не променял бы свое бледное неверное светило, умеющее строить дороги на воде для тех, кто предпочел ночь дню.

        Воздух поднимался от земли и асфальта туманными парами, насквозь пронизанными солнцем. У ворот дворник шкрябал метлой, сгребая жухлые листья в кучи. Ветру это не нравилось, и он разметал их обратно по газонам и потрескавшимся тротуарам. Деревья шумели и затягивали утреннюю песнь — ветер подпевал им на два голоса. Роб был рад. Рад тому, что наступило утро, что у него есть сестра, что встало солнце… И тому, что сегодня вечером, перед закатом, он снова поднимет луну.