Рассказ "Человек ни то ни сё"

«Человек ни то ни сё»

«Таить в себе злое чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои, может только узкий и озлобленный человек».

А.П. Чехов «Скучная история»

Герой моего рассказа – усреднённый человек. Он жил в городке, затерявшимся на бескрайнем полотне России, о котором ещё Николай Васильевич Гоголь писал: «хоть три дня скачи, ни до одной границы не доскачешь». В кинематографе найдётся множество фильмов про неудачников, кровью и потом заслуживших пить вино из одной чаши с богами. Подобными сказками любят отвлекаться от действительной жизни взрослые дети, уставшие после изнуряющего трудового дня. Никого не заинтересует полуторачасовое кино, состоящее целиком из страданий запутавшегося, слабого человека, вроде моего героя, без пресловутого «happy end'а». Он уже давно согнул шею под тяжестью земного бытия, смиренно ковыляя без ориентира по пустыне забвения; не ждите от него свершения великих дел. Его жизнь плелась до убожества однообразно – герой не мог изменить её мучительный штиль. Дни отличались друг от друга лишь датами в календаре, отчего нередко складывалось иллюзорное ощущение, что в одних сутках заключены целые года. Господская гордость потерпела поражение в битве с рабской покорностью перед судьбой. Он не жил, не существовал, а просто был как физический объект, занимающий определённую часть пространства. Драма героя – кристальная прозрачность на фоне остальных людей: незаурядный ум или поражающая тупость, сказочная красота или приковывающее уродство, блаженная доброта или расчётливая злоба – ничем из этого он не обладал, ничего не могло привлечь внимания, расположить к себе. Его натура чрезвычайно бледна, не выразительна. Кто же он? Знакомьтесь: он – человек ни то ни сё.

Внешность этого человека была самая обыкновенная, или, как говорится, простецкая; вы задержите его портрет в памяти на пять-десять минут, не вспомнив после о нём ни разу: чёрные с проседью волосы, маленькие, еле заметные за складками кожи серенькие глазки, слегка пожелтевшие зубы, рост немногим выше среднего, кривоватые ноги и руки, сутулая спина, впалая грудь. Скудный гардероб состоял из неснимаемого пиджака серого цвета, тёмно-серых широких мешковатых брюк, ботинок с разошедшимися по обоим подошвам трещинами, из-за которых герой постоянно мочил и морозил плоские ступни. В его обхождении с вещами была заметна поразительная особенность: они все принимали серый оттенок, но он этому не придавал большого значения, потому что никогда не был внимателен к своему внешнему виду. В любое время года герой становился незаметным, теряясь из виду даже на самых безлюдных улицах города. Словно черепаха в панцирь, он старался с головой спрятаться в свои лохмотья, скукожившись всем тельцем и приняв неопределённую форму.

Герой проживал в однокомнатной квартире. Каждая деталь интерьера говорила о заброшенности, отсутствии заботливой хозяйской руки. В центре гостиной на обшарпанном паркетном полу одиноко стоял вылинявший диван. Вдоль низких стен помещались несколько нескладных шкафов с полуоткрытыми, отвисшими дверьми. Джунгли местами увядших и неухоженных цветов росли на длинном подоконнике с облупившейся белой краской. Неуютную комнату освещала люстра с разбитыми плафонами. Повсюду пахло затхлостью. По всей квартире летали тучи пыли, застилавшие глаза плотной завесой. Дома у человека ни то ни сё, атмосфера которого вызывала навязчивое желание поскорее убежать из этой ямы, не хотелось задерживаться надолго. Герой совсем не замечал этого, безразлично чихая от пыли или давя рукой ядрёно-рыжего таракана, как будто его всё и так устраивало.

Жизнь, которую давно не трогали ножницы трезвого и рассудительного ума, обросла, оставив лишь намёки на прежнюю прямоту и ясность. Герой с пяти лет мечтал о работе садовника, когда впервые совершил с бабушкой прогулку по ботаническому саду. Если бы хотя бы что-то вышло у него правильным образом – он никогда бы не появился в моем рассказе. К сожалению, герой провалил теоретический экзамен по ботанике, перепутав названия цветов Южной Америки, а на практической части экзамена чуть не погиб от яда какого-то редкого растения. Сейчас ему приходилось работать, кем придётся, переходя с одного рабочего места на другое: от курьера до сторожа в местном зоопарке, от члена береговой спасательной службы до участника массовки для съёмки телесериалов. Мысли о том, что, возможно, слишком рано он сошёл с намеченной дороги, что собственная слабость погубила детскую мечту, что не занят настоящим делом, впиваясь острыми шипами, терзали изнутри; осознание своего положения душило комками, подступавшими к горлу. Раньше ему было ужасно стыдно и больно за самого себя, но постепенно, с возрастом, растворяясь во всеобщей суете и рутине, мой герой потускнел; всё слабее и глуше призывала к возрождению стонущая душа. Когда же произошёл этот перелом? Вроде бы ещё вчера он готов был подняться, встрепенуться крыльями, точно орёл, и взмыть высоко в свободное синее небо, но на следующий день герой, успокоенный крепким сном, снова шёл на работу...

Прагматичность в наше безжалостно утилитарное время необходима во всём – от мала до велика. Мой же герой ни на йоту не обладал этим качеством: деньги категорически не любили его. Он часто становился жертвой продавцов-плутов, обсчитывающих человека ни то ни сё в продуктовых магазинах, газетных киосках, кафе, но герой, рассеянный и неловкий, не обращал на это никакого внимания, хотя неоднократно зарекался быть осторожнее с деньгами. Во всем виной была его абсолютная потерянность, в холодности взгляда читалась отрешённость от внешнего мира.

Когда-то он был совсем не таким. Герой рос в обычной семье, питаясь материнской любовью и отцовскими наставлениями, играл с азартом в футбол, от чистого сердца плакал и смеялся, собирал марки, одним словом, как и все дети. Всё-таки что-то пошло не так, будто потянули не за тот рычаг или выскочила пружина из механизма Вселенной. Конечно, духовный застой не наступил мгновенно: началось всё с задумчивости. Герой с самого детства был немного задумчивым. Он мог иногда уйти в себя и тогда становился недосягаемым для остальных. Человек ни то ни сё думал об окружающем мире: почему отец кричит на мать, зачем дядя Гриша, дворник, вредит осознанно здоровью, выпивая портвейн, для чего люди живут и умирают. Он походил, когда размышлял, скорее на мёртвого, чем на живого, что страшило сверстников, а в особенности родителей. Задавая так много вопросов самому себе, мой герой стал сомневаться в подлинности нашего мира; бурное течение мыслей уносило его от берегов действительности в открытое море сомнений и страхов, которое окончательно поглотило корабль решительности. Родители, друзья, жена – люди, окружающие человека ни то ни сё, требовали от него быть кем-то, а он не хотел брать ответственность, боясь совершить непоправимую ошибку, которую старался просчитать в голове. Это вечно сковывало и мешало сдвинуться с места. В мыслях он безжалостно ругал себя за трусость, лень, скудоумие, но, занимаясь самоедством, герой тем самым только больше превращался в человека ни то ни сё.

Люди ищут успокоения по-разному: кто-то – в алкоголе, кто-то – в женщинах, кто-то – в творчестве. Мой же герой хотел просто-напросто жалости, чтобы пришли к нему люди и начали жалеть, приговаривая, какой он бедный и несправедливо обречённый страдать человек. «Помогите, люди добрые! Не проходите мимо!» – иногда говорило выражение его лица. Он часто проверял свой почтовый ящик с намерением найти письмо, где было бы написано пара строк с сочувствием к нему. Увы, находил герой во мраке железного короба только холодную пустоту. В такие моменты смертельно не хватало матери, единственной по-настоящему понимающей его женщины, для которой он всегда был маленьким, беззаботным мальчиком. Живой взгляд её лазурных глаз излучал столько нежности, от которого нередко у героя наворачивались слёзы. Портрет мамы он берёг как зеницу ока и всегда носил в нагрудном кармане пиджака.

Герой верил в Бога, но не раболепствовал перед ним, как это делают многие люди, желая заручиться поддержкой с Его стороны, а держался с ним просто, по-приятельски, будто Он старый друг. Божественная любовь согревала моего героя и не давала чувствовать себя одиноким. Мой герой считал, что только перед Богом человеку не нужно надевать маску, выдавать себя за того, кем ты на самом деле не являешься: Он примет тебя любым в независимости от твоего достатка, связей, способностей. «Рай – это великое место, созданное Богом для всех грязных, убогих, больных, заблудших душ, где они наконец получат приют, которого не нашли на Земле», – думал он. Герой тихо бредил жизнью в Раю как единственным утешением, компенсацией за всё то, что ему пришлось вытерпеть, хотя хороших дел сделал немного. Человек ни то ни сё непоколебимо верил в великую милость и благосклонность Бога ко всем смертным без исключения. Частые беседы с Богом помогали разобраться ему в своём внутреннем мире и найти целительное успокоение: становилось свободнее дышать, приятная лёгкость чувствовалась во всем теле, хотелось вдыхать, как можно больше воздуха в лёгкие; в серых глазках появлялись огоньки благодарности Всевышнему за доброту и снисходительность. Благодаря Божьей помощи, герой находил давно утраченное счастье, на короткий миг, забывая обо всём на свете. Если бы не Бог – кто знает, что сталось бы с моим героем.

Неразделённая любовь – пытка для тех, кто любит. Отвратительно осознавать, что вся твоя энергия, исходящая от сердца-реактора, не способна произвести даже искру в душе любимого человека, какой бы ты не был идеальной электростанцией. Наш герой, поверьте, попался в путы такой любви. Он страдал невыносимо, разбил всю посуду в доме. Сколько рыбных консервов, сколько бутылок молока переносил герой, а без толку. Она принимала гордо дары, музыкально промурлыкав, но о благодарности не шло и речи. Эта дальняя родственница Клеопатры сводила с ума своими изящными телодвижениями, во время которых длинный пушистый хвост раскачивался из стороны в сторону, описывая в воздухе подобие синусоиды. Маленькие острые коготки приковывали внимание своим неестественным блеском, будто их покрыли лаком. Изумрудные глазища преемницы Афродиты предавали её внешности загадочность, граничащую с колдовством. Богом данная шуба светло-серого цвета была слегка растрёпана, но выглядела аккуратно и гармонично сочеталась с внешним портретом. Красавицу, стоящую на четырёх лапах, звали Мартой (кулон на её шее украшало именно это позолоченное слово). Герою хотелось погладить её, но при одном его появлении она тут же отпрыгивала назад и держалась с ним на безопасной для неё дистанции; он терпеливо продолжал свои самонадеянные ухаживания, равнодушно относясь к очередному провалу.

Забота о Марте – выплеск накопившейся нежности, искренне желание помочь, ведь никого у человека ни то ни сё больше не было.

Декабрь обрушился – как всегда неожиданно для городской администрации – крепким морозом и свирепой метелью, упрятав город под белоснежным одеялом. День сделался ущербно-коротким, а ночь – удручающе-длинной. Солнце, скрывшись за могучими спинами кирпичных и панельных великанов, уступало место всюду проникающему, кромешному мраку. Чернота контрастировала с белизной выпавшего снега – город в вечерние часы был похож на изображение «Инь и Янь». Свет из окон старых домов, включенных автомобильных фар, рекламных вывесок, мигающих уличных фонарей – красно-жёлтая сыпь, разбросанная хаотично повсюду, портила вид восточного символа, однако указывала на присутствие живых существ. Тишина царила на улицах города: никто не рисковал покинуть своё жилище в столь поздний час, когда всё вокруг принимало самый недоброжелательный, не подходящий для прогулок облик; чуялось, что власть переходила в чьи-то другие, нечеловеческие руки.

Такую же ночь мой герой пересиживал в своей квартире, в полной темноте, едва отгоняемой блеклым светом восковых копеечных свечек. Корявые тени были хлипко прибиты к стенам, меняя очертания по прихоти колеблющихся крохотных огоньков. Дело в том, что герой перестал платить за электричество и отопление. Теперь вот он сидит за большим деревянным козлоподобным столом, надев, видимо, всю имеющуюся одежду, дрожит всем тельцем, звонко стуча зубами. Его лицо страшным образом покосилось, напоминая лица немецких солдат времен Великой Отечественной, столкнувшихся с русской зимой. Привычки героя послужили такому стечению обстоятельств: за безынициативность и безразличие выгнали даже из дворников, небрежность к деньгам привела к их полному исчезновению из дырявых карманов, задумчивость окончательно выбила почву из-под ног. Ко всему прочему, прибавилась неизбежная в таких условиях простуда. Он упорно не лечил её. Желание оставаться жалким, беспомощным, слабым было сильнее инстинкта самосохранения. Ему неосознанно внутренне нравилось чувствовать себя таким, отыгрывая до последнего свою роль размазни. Протяни руку – найдутся отзывчивые люди, но герой игнорировал это. Организм истощался быстро, превращая человека ни то ни сё в живой скелет. Наконец, где-то под Новый год его сердце перестало стучать. Жизнь покинула героя на диване с окоченевшими пальцами на ногах. Прощай, человек ни то ни сё! Ты был мне не чужд, в каждом из нас есть частица тебя. Через несколько дней обнаружили, что мой герой умер. Это произошло случайно и до смешного нелепо. Однажды сосед, проживающий этажом выше, перепутав этажи, вошёл по ошибке в квартиру героя – дверь не была закрыта – и только переступил порог, как вдруг почувствовал скверный запах разложившейся плоти. Только тогда дом узнал о смерти одного из своих жильцов. Никому не удалость установить личность героя и отыскать родственников. Более того, никто не мог вспомнить этого человека, точно он никогда и не жил здесь. Совет жильцов дома взял на себя ответственность за погребение; каждый, хотя и с неохотой, единственно из показного приличия, пособил рублём. Всё было выполнено вскорости: найдено место на кладбище, заказан гроб и венки, вызван священник для отпевания усопшего – в общем, всё как полагается.

Похороны проходили в холодный дождливый день. Дождь, не переставая, лил с самого утра. Люди стояли перед могилой, предварительно вырытой работниками кладбища, озябшие и злые, терпеливо дожидаясь окончания ритуала. Их лица, одновременно разные и одинаковые, отталкивали своей угрюмостью. Поднесли гроб. Покойный был одет всё в тот же пиджак и ботинки, с которыми не смогла разлучить его даже смерть. Внешность героя, несмотря на худобу тела, не изменилась, лишь цвет кожи, будто бы немного посерел. Захлопнув выпуклую крышку, гроб стали закапывать. Лопаты энергично заработали в руках рабочих: им скорее хотелось закончить и пойти пропивать честно заработанные деньги. Они мечтали о бутылке спиртного, заранее припасённой закуске, тепле строжки. Скоро была закончена работа, от которой остался напоминанием только грязно-коричневый бугорок, чуть-чуть наклонившейся вбок. Теперь оставалось установить могильный камень. Поскольку имени, фамилии, отчества никто не знал – решили ограничиться ёмкой (так дешевле), но чувственной эпитафией. Кстати, никто до похорон и не знал о её содержании: очевидно, всем было всё равно. Камень был неправильной формы, словно откололи от скалы кусок, покрытый природным узором из щелей и ямок, с одной стороны тщательно, до блеска, отполированный: на этом месте помещались выгравированные буквы эпитафии. «Он старался», – гласила она. Читая её, жители испытывали беспричинный трепет в душе, невесёлые мысли обвивали голову, что-то беспокоило. Вдруг как гром среди ясного неба раздался твёрдый нервно уверенный голос, сумевший заставить толпу отвлечься от размышлений и стать единым слухом. «Господа!» – оглушительно взвыл голос, – «Я думаю, что это чистое безобразие! Кто посмел так обесчестить этого человека? Ничего более циничного я никогда в жизни не читал. Сколько яда скрыто в этой короткой строке! Лучше бы труп чудовищно осквернили чёрные вороны, склизкие черви и жадные мародёры, чем остаться на всю жизнь в глазах потомков человеком, который старался. Вдумайтесь! Ста-рал-ся! Ничего толком не сумел сделать, ни на что не сгодился, больше о тебе сказать нечего. Хороша себе участь для венца природы! Наказание – быть похороненным с такими словами, остаться жалким и немощным до конца веков. Мне больно видеть – сотрите в порошок этот проклятый камень!» Голос истерически засмеялся, а его обладатель, обхватив голову руками, горько заплакал. Ручейки слёз бежали по склону щёк и, сливаясь с дождевой водой, падали крупными каплями на сырую землю. До чего удивительно было видеть одно неподдельно сочувствующее лицо среди всей железноравнодушной толпы. Люди, не выдержав напряжённости этой неожиданной сцены, почти бегом разошлись по квартирам, предаваясь всем своим существом повседневным делам, стараясь ни о чём не думать. Сегодняшний день выдавил из них все соки, оставив противную мякоть, им было всем печально вспоминать об этом. Завтра опять всё сначала: кому-то в вонючие офисные катакомбы с мизерной зарплатой, кому-то пахать в две смены на душном заводе, кому-то стоять за торговым прилавком в ожидании покупателей. Все будут натягивать улыбки, фантазировать, терпеть... А зачем? Может быть, чтобы не поставили камень с надписью: «Он старался», чтобы провожала в последний путь семья, чтобы не было стыдно за себя.

По улице проходили двое мужчин. Они шли размеренно, никуда не спеша, и беседовали.

– Знаете ли, Александр Маркович, я полностью пересмотрел свои взгляды и решительно отказываюсь от всего того, за что радел всей душой и сердцем.

– О чём вы, Константин Георгиевич?

– Раньше, когда я был молодым человеком с горячей головой, всё мне представлялось совершенно иначе, чем сейчас. Вероятно, я постарел. Молодость подпитывала меня верой в собственные силы, научный прогресс, да и человечество в целом. «Дайте мне точку опоры, и я поверну Землю» – с восторгом я цитировал Архимеда. Запал, неукротимая бычья энергия, энтузиазм позволили мне добиться поставленных целей. На всех людей я смотрел свысока как на своих будущих соперников, особенно меня злили слабые люди: все эти попрошайки, алкоголики, калеки, вечно клянчащие мелочь в переходах и на церковных папертях. Я делил всех на сильных и слабых, победителей и проигравших, а всё остальное мне казалось незначительным и неважным. Жизнь была проста и понятна: работать и побеждать.

– Так, а что же изменилось?

– Изменился я. Однажды ехал в автобусе. До сих пор не люблю общественный транспорт, но, уж не помню по какой причине, пришлось им воспользоваться. День идиотский. Я был ужасно злым, хотелось матерно выругаться. Люди толпились в этом чёртовом автобусе, как шпроты в банке, того и гляди, что вот-вот лопнет. На одной из остановок зашёл мужчина. Лицо, опухшее и красное, – верный признак алкоголизма. Вещи заношенные, мятые, рваные, ботинки грязные, волосы сальные, недельная щетина. Ужас! Думаю, ещё немного и точно накинусь на него с кулаками за то, что он такой мерзкий. Он немного постоял, а потом повернулся к рядом стоящей бабушке и стал рассказывать ей про своего деда, да ещё так громко и нагло. «Вот на ком я сорву всю злость», – периодически проскакивала одна и та же мысль в голове. Между тем мужчина подошёл к другой женщине и стал говорить про своего отца-профессора. «Надо же, ведь врёт и не краснеет. Какой профессор? На себя посмотри, оборванец», – сухо заметил я про себя. Руки и язык зачесались сильнее. Я уже подошёл к нему с твёрдым намерением проучить, как вдруг наши глаза встретились. Вы не поверите, Александр Маркович, насколько поразил меня этот болезненно-ласковый взгляд. В одно мгновенье я остыл. Взгляд поведал мне так много правды про нашу жизнь. Он сказал мне, что передо мною стоит в первую очередь несчастный человек, а уже потом пропойца, что ему очень одиноко и тяжело, что некому сказать о своей – пусть и приукрашенной – жизни. Мне вдруг впервые захотелось по-настоящему поддержать кого-то.

– Да, занятная история. Скажите, уважаемый Константин Георгиевич, к чему вы мне всё это рассказали? Я никак понять не могу.

– Сейчас объясню. С тех пор я по-другому стал относиться к людям. Теперь мне кажется, что для любого из нас вполне нормально не стать победителем, а, наоборот, проиграть всё, что есть. Карта большинства зачастую остаётся бита. Тот человек в автобусе объяснил мне это своим видом. Любого человека следует жалеть, не тыкать в него пальцем, говоря, какое он ничтожество, ведь не ровен час и сам будешь не лучше него. Мы – братья, навечно связанные помогать друг другу.

– Я поражен вашими словами! Так держать! Не иначе, как слова святого только что услышал я.

– Нет, нет, что вы! Какой там святой? Я лишь просто изменил точку зрения. Мне себя жалко, вас жалко, каждого жалко. Конечно, вокруг много разного люда: и убийцы, и воры, и проститутки, но всем сочувствую, потому что страдают, не могут найти покоя.

– Ладно, бросим грустить. Лучше поговорим о вашем путешествии в Мексику. Как там? Наверное, очень жарко?

– Мексика? Ах, точно, Мексика! Ну, это отличная страна...

Мужчины шли по аллее, громко разговаривая и смеясь. Оба они выглядели счастливыми.

КОНЕЦ

Декабрь 2017 года