Екатерина Белозерова. Статья «Иван Григорьевич Ковалевский - прототип гоголевского чиновника Акакия Акакиевича Башмачкина, главного героя повести Н.В. Гоголя «Шинель»

                                                                                                 Учащаяся 9 «А» класса 288 Санкт-Петербургской школы

                                                                                                      Адмиралтейского района Екатерина Белозерова

                                                                                                   Научный руководитель: Евдокимов О.В.

СТАТЬЯ

«Иван Григорьевич Ковалевский - прототип гоголевского чиновника Акакия Акакиевича Башмачкина, главного героя повести «Шинель»

       Если делать сравнительную характеристику Акакия Акакиевича Башмачкина и Ивана Григорьевича Ковалевского (Ивана Босого), то, мне кажется, можно прийти к выводу, что именно Иван Босой мог быть прототипом Акакия Акакиевича Башмачкина, главного героя произведения Николая Васильевича Гоголя – «Шинель». Но не тем прототипом, который определяет духовно-нравственное наполнение образа гоголевского героя, а тем прототипом, который соответствует внешнему облику и сюжетному развитию начала гоголевской повести, а именно «канцелярским страницам» повести «Шинель», в которых описывается жизнь петербургского чиновника Акакия Акакиевича.  

       Мог ли встречать, видеть или слышать русский писатель о киевском чиновнике Иване Григорьевиче Ковалевском? Думаю, что мог. Потому что сам Н.В. Гоголь в июле 1835 года был в Киеве, остановившись на 5 дней Печерском районе города, на квартире ректора киевского университета М.А. Максимовича, с которым учился в Нежинском лицее. Кроме прочего, Н.В. Гоголь несколько раз посещал Киево-Печерскую Лавру, которая поразила его своей древностью, святынями и строем жизни настолько, что, по свидетельству М.А. Максимовича,^[1] писатель в продолжение времени оставлял свои обыкновенные шутки, остроты и был задумчив и неразговорчив, очевидно, переживая определенные религиозные чувства.^[2] Надо сказать, что в 1834 году вышел в отставку  Иван Григорьевич Ковалевский, будущий Христа-ради юродивый Иван Босый. Так стали прозывать его Киевляне после 1842 года, того самого года, когда он в этом образе впервые появляется в Киеве. А пока что, в 1834, 1835, 1836 годах Иван Григорьевич является ревностным прихожанином Киево-Печерской Лавры, куда ежедневно приходит для молитвы на богослужениях и общения с лаврскими старцами. А в 1836 году, пристроив свою родную сестру, отправляется странствовать по русским монастырям и через шесть лет, то есть к 1842 году, возвращается в Киев уже Христа-ради юродивым. Именно в этом, 1835 году, летом, Н.В. Гоголь мог видеть или подробно слышать от своих лицейских однокашников о странном, недавно вышедшем в отставку, киевском чиновнике, его образе жизни, внешнем виде. До 1835 года Н.В. Гоголь никогда Киев не посещал. После 1835 года писатель вообще уехал из Российской империи и долгие годы находился за границей, лишь на короткое время возвращаясь и проживая либо в Петербурге, либо в Москве. Поэтому вывод, который можно сделать, следующий: именно в 1835 году, находясь в Киеве, русский классик узнал об Иване Григорьевиче Ковалевском и описал его в своей гениальной повести «Шинель» под именем Акакия Акакиевича Башмачкина, наделив его, петербургского чиновника, и внешним видом, и образом жизни киевского чиновника, Ивана Григорьевича Ковалевского. Сразу скажем, что описать внутренний мир человека, который стремится вести монашеский образ жизни да еще в юродстве, Н.В. Гоголь не мог, да и вряд ли ставил перед собой эту цель, хотя бы потому, что не знал Ивана Григорьевича Ковалевского в образе Христа-ради юродивым. Следовательно, можно предположить,  писатель в Акакии Акакиевиче Башмачкине изобразил лишь самое начало пути Ивана Григорьевича, на который киевский бывший чиновник стал в 1835 году. Поэтому лишь первые страницы гоголевской повести наглядно свидетельствуют о тех начальных совпадения двух героев, линии жизни которых вскоре расходятся. Обо всем этом мы постараемся сказать ниже.     

       В петербургском журнале «Начало» автор статьи «Кто же «вошел» в гоголевскую ,,Шинель,,?»^[3] говорит: «B критической литературе, посвященной истории написания «Шинели», указывается некое событие, как будто бы побудившее писателя создать гениальную повесть. П.А. Аненков вспоминает, что однажды в присутствии Н.В. Гоголя был рассказан анекдот, имеющий в своей основе истинное происшествие, случившееся с одним чиновником, который насилу скопил деньги на ружье… и при первой охоте утерял его в водах Финского залива. Эта потеря так расстроила чиновника, что он даже заболел, но друзья, узнавшие о причине болезни, организовали сбор денег и подарили незадачливому сослуживцу новое ружье.^[4]

       «Замысел «Шинели», — определяет Э.А. Безносов, — долго складывался в художественном воображении Гоголя. Завершена повесть была только через четыре года после описываемых событий».^[5] То есть в конце 1842 года. Можно было предположить, что фабула о чиновнике с ружьем была обработана Гоголем и через четыре года использована в повести. Но если анекдот о чиновнике, услышанный Гоголем в 1839 году, помог родиться «Шинели» в 1842 году, то что можно сказать об удивительной близости образов Акакия Акакиевича и киевского юродивого странника Ивана Григорьевича Босого, схожести их характеров, биографических совпадениях и так далее?.. И киевлянин Иван Григорьевич, и петербургский чиновник были современниками Гоголя. Но о петербургском безымянном чиновнике более вышесказанного ничего не известно, а о киевском — Иване Григорьевиче Ковалевском — сведений сохранилось гораздо больше (на них и основывается «Жизнеописание киевского юродивого странника Ивана Григорьевича Босого», составленное священником Владимиром Зноско и напечатанное в типографии Киево-Печерской Лавры).^[6] Это открывает возможность сопоставления двух текстов, позволяющего проявиться всей полноте совпадений между образом Акакия Акакиевича и личностью Ивана Григорьевича. Они особенно заметны в содержании двух-трех первых страниц «Жизнеописания …» и повести. Так как дальнейшее развитие событий в этих двух текстах различно, то мы и сосредоточим наше внимание именно на этих первоначальных страницах».

       Детские годы и годы молодости киевского и петербургского чиновников.  

       Иван Григорьевич Ковалевский родился в 1807 году, в городе Киеве, где занимался мелкой торговлей и происходил из старожилых киевских мещан. Воспитывался он под призором отца…», однако «в 1820 году отец Ивана – Григорий скоропостижно скончался…» и будущий киевский чиновник, а впоследствии подвижник христианского  благочестия, вынужден был с 13 лет заботиться о своем пропитании.

       Ничего подобно мы не наблюдаем в гоголевской повести «Шинель». Нам не известны биографические подробности отроческих лет Акакия Акакиевича, как и его жизненный путь до зрелых лет. Это, пожалуй, главное расхождение двух образов: гоголевского литературного (Акакий Акакиевич Башмачкин) и житийного (Иван Григорьевич Ковалевский).  Однако скупое упоминание в Жизнеописании «Ивана Босого…» о смерти Григория Ковалевского, отца подвижника благочестия, лишь подчеркивает взаимную с образом литературного гоголевского персонажа связь, которая заключается в скудости сведений о родителях двух персонажей: о матери Акакия Акакиевича упоминается не на много больше, чем об отце Ивана Григорьевича. Все это делает литературный и житийный образы изначально похожими в плане маловыявляемости их родственных связей.  

       Единственным отличием житийного текста от текста художественного является то, что у Ивана Григорьевича имелась младшая сестра, в то время, как у Акакия Акакиевича родственников не было. Это видно из замечания Н.В. Гоголя, писавшего о дне кончины Акакия Акакиевича: "...Ни комнаты, ни вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников...".^[7] Тогда как про Ивана Григорьевича мы знаем, что «на руках у него находилась сестра, которую необходимо было содержать».^[8]

       В остальных фрагментах текста жизнеописания и повести, касающихся изображения  двух чиновников – киевского и петербургского – обращает на себя внимание внешние совпадения, которые приводят на мысль о существовании прототипа гоголевского героя: оба чиновники и служат в самом малом чине переписчиками бумаг, оба бедны, оба не обращают внимание на свой внешний вид и одеты довольно неряшливо, оба игнорируют продвижения по служебной лестнице, оба терпят издевательства на службе от коллег и оба не отвечают злом на зло, которое совершают по отношению к ним эти коллеги, оба ведут довольно замкнутую, аскетическую жизнь, оба в сложной жизненной ситуации делают выбор относительно своего дальнейшего жизненного пути. Линия внешних совпадений двух образов начинается от описания службы в киевской и петербуржской канцеляриях, до той самой точки, когда Акакий Акакиевич подпадает  под влияние  мыли о необходимости приобрести новую шинель (вскоре на свою беду утрачивает ее и погибает), а Иван Григорьевич увольняется от службы (получает богатый тулуп от купца-благотворителя – и, добровольно отдав его первому встречному человеку, продолжает свой христианский жизненный путь).         

Тем не менее, несмотря на внешние совпадения, имеющиеся в двух образах, Акакий Акакиевич представлен нам, как антипод Ивана Григорьевича. Они вроде бы и похожи, но в тоже время по внутреннему устроению являются полными противоположностями друг друга. Гоголь, помимо данных добродетельных черт, наделил Акакия Башмачкина и некоторыми отрицательными, как бы в пику Ивану Григорьевичу Ковалевскому, чертами.

       Вот некоторые внешние совпадения и различия двух героев, причем внутренних различий двух миров души гораздо больше:

1.        Крестильные имена «Иван» и «Акакий».  

       Родители Ивана Григорьевича специально не выбирали ему какое-то слишком замысловатое имя, окрестили его, согласно церковным святцам, Иваном – именем, которое чаще других употребляется на Руси и с еврейского на русский означает «благодать Божия», как бы преобразуя дальнейшую жизненную дорогу новорожденного, ставшего впоследствии подвижником христианского благочестия. Его жизненная дорога не оказалась легкой. Она была полна лишений и страданий. Однако эти лишения и страдания помогли духовному совершенствованию Ивана Григорьевича Ковалевского и сделали его имя почитаемым в Православной Церкви, в Киеве и Малороссии вообще.

              С Акакием Башмачкиным получилось не совсем так. Не найдя в святцах подходящего имени святого, которое бы устраивало своей благозвучностью мать новорожденного, родня Башмачкиных махнула на всё рукой и пошла по пути «наименьшего сопротивления» - нарекли новорождённого тем именем, которое носил его отец – Акакий, что в переводе с греческого на русский язык означает «незлобивый, смиренный», чем словно бы предопределили появившемуся на белый свет младенцу путь смирения, а по существу, обыденного и безропотного в своей серости незлобивого существования.

       Думается, что Гоголь, наделяя своего героя таким необычным, «заковыристым» и устаревшим даже для XIX века именем, хотел, очевидно, подчеркнуть, что Акакию Акакиевичу, главному герою «Шинели», изначально было не суждено вырасти в карьере выше чина титулярного советника, а проще говоря, навсегда остаться мелким, непримечательным чиновником, с точки зрения его сослуживцев по канцелярии, «никчёмным человечишком» и в жизни, и на службе.

       Вот что Н.В. Гоголь сообщает читателям в самом начале своей удивительной повести о «маленьком человеке»: «Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени, и это произошло именно вот как. Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Сессия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, — подумала покойница, — имена-то все такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, — проговорила старуха, — какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу — вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу, — сказала старуха, — что, видно, его такая судьба. Уже если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник».^[9]

       Так начинается жизненный путь гоголевского чиновника. Этот путь, как мы знает, будет исполнен многих лишений, незлобивого терпения и бессловесного прозябания.  

2.        Иван Григорьевич Ковалевский (до окончательного принятия подвига юродства) и Акакий Акакиевич Башмачкин длительный срок были канцелярскими писцами. Они переписывали незначительной важности бумаги, служили усердно, не получая при этом повышения по службе. Оба они имели мизерное жалование и вели довольно скудную жизнь. При этом Иван Григорьевич и Акакий Акакиевич проявляли полное равнодушие к своему образу жизни, внешнему виду, пропитанию, сослуживцам, с которыми за исключением редких случаев почти не общались, и тому подобное.
Конечно, все перечисленные совпадения не говорят еще ни о чем, ведь в России середины XIX века было множество бедных и неудачливых чиновников, схожих в подобных чертах жизни. Однако, если продолжить сопоставлять текст Жизнеописания с текстом Н.В. Гоголя, то нельзя не заметить, что совпадения продолжаются и разрушают некий собирательный образ чиновника как такового. Оказывается, что:

3. Акакий Акакиевич и Иван Григорьевич были внутренне независимы от окружающей их чиновнической среды. Оба они вели схожую с аскетической жизнь и не позволяли себе даже небольших развлечений, таких, например, как карточная игра, досужие разговоры, хождение в гости к сослуживцам и прочее, что, в общем-то, было возможно даже при их бедности.

       Вообще именно в таких чертах, какими являются денежные средства, киевский и петербургский чиновники довольно сильно разнятся друг от друга поступками. Например, Иван Григорьевич Ковалевский с виду был суровый, строгий. Акакий Акакиевич – наивный до неразумности, принимающий всё за чистую монету. Вероятно, поэтому можно заметить, что у них было совершенно разное отношение к деньгам и материальным ценностям. Иван Григорьевич все излишки раздавал нищим («…если у него оставались в кармане мелкие деньги – раздавал нищим и убогим… - «Жизнеописание»^[10]). Акакий Башмачкин же откладывал про запас каждую копеечку, был настоящим «скопидомом» («...Акакий Акакиевич имел обыкновение со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ в продолжение нескольких лет оказалось накопившейся суммы более чем на сорок рублей..." – гоголевская повесть «Шинель»^[11]).

1.        Иван Григорьевич и Акакий Акакиевич, которым не оказывалось сослуживцами никакого уважения, терпели от них безответно, не воздавая злом за зло, насмешки, издевательства, а иной раз даже физические оскорбления.
2.        Внешний вид Ивана Григорьевича в его «Жизнеописании . . . » дан в тех же самых чертах, что и внешний вид Акакия Акакиевича в повести Н.В. Гоголя «Шинель». Иван Григорьевич – об этом говорится не один раз - «одевался как попало […] Являлся на службу испачканным, грязным, в порванном платье…».^[12] Если сравнить внешний вид Ивана Григорьевича с описанием гоголевского чиновника, то состояние костюма Акакия Акакиевича, несмотря на художественность изображения, будет довольно схожим. «Он, - замечает о своем герое Н.В. Гоголь, - не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета [… ] И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка…».^[13]

       Высокая духовность киевского чиновника Босого подчёркивается практически полным отсутствием таковой у чиновника петербургского Башмачкина. Мелочное накопительство литературного героя Гоголя противопоставляется полному пренебрежению к материальным благам Ивана Ковалевского. И таких штрихов при сопоставлении литературного произведения с житийным довольно много.

       Вот, к примеру, еще одно:

1.        В «Жизнеописании…» Ивана Григорьевича говорится, что «странный образ его жизни вызывал в сослуживцах его ненависть и озлобление. Порицания, насмешки и глумления были ему исключительным приветом со стороны товарищей. Всякий старался устроить ему какую-либо пакость. Кто подсыпал ему в чернильницу песку, кто подкладывал ему под сиденье острые шпильки, кто накладывал в карманы его пальто клочья засаленной объедками пищи бумаги, а кто, просто-напросто, пускал на его счет едкие колкости и остроты и подымал перед собранием на смех. Вся мелочность, грязь и внутренняя нечистота канцелярского общежития отражалась на его невинной голове».^[14] Так продолжалось не один год, но, помня заповедь о любви к врагам, прилагая усилия и укрепляясь благодатной помощью Киево-Печерской Лавры, Иван Григорьевич все претерпевал, связав «язык свой молчанием, во еже не согрешати им …И только по возвращении со службы домой оживлялся, — сообщается в «Жизнеописании…», — с громким плачем на коленях перед образом изливал […] перед Богом свои горькие думы…».^[15]

       Другими словами, Иван Григорьевич Ковалевский, удерживаясь от мщения и обид, которые терзают сердце, работал над собой, чтобы вырастить в себе высокие христианские чувства, высокую христианскую нравственность в отношениях с окружающими, даже если они относятся к нему враждебно, не по-христиански.  

     Вот что по этому поводу в журнале «Начало» замечает автор статьи «Кто же «вошел» в гоголевскую ,,Шинель,,?»: «В удивительно близком по содержанию к «Жизнеописанию . . . » гоголевском тексте показана та же природа отношений чиновников к Акакию Акакиевичу, с которым «начальники поступали… как-то холодно-деспотически . . . Молодые чиновники подсмеивались и острили над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия … сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом [ . . . ] толкали его под руку …» Повинуясь замыслу писателя и словно подражая примеру Ивана Григорьевича в терпении, Акакий Акакиевич так же не отвечает «ни одного слова» на эти издевательства и притеснения своих товарищей по канцелярии, но при этом отличается от Ивана Григорьевича тем, что не ведет (Гоголь о том не свидетельствует) в самом себе такой постоянной духовной борьбы с искушениями, у него нет духовной бдительности и благодатной помощи, как у Ивана Григорьевича, он просто, не взирая ни на что, пребывает в странном состоянии обретенной как бы от самой природы невозмутимости. Поэтому-то Акакий Акакиевич хотя и молчит, но не связывает усилием воли своего языка, подобно Ивану Григорьевичу, чтобы не согрешать им. Гоголевский титулярный советник все терпит, не облачаясь в добродетель терпения, как Иван Григорьевич, и не прикладывает к достижению этой добродетели никаких усилий, а только лишь, имея почти непроницаемую для мира сего внутреннюю автономию, не обращает внимания на все внешние «докуки», «как будто бы никого и не было перед ним» и продолжает б е з ошибок переписывать свои бумаги: «это не имело даже влияния на занятия его …» И «только если уж слишком была невыносима шутка, — особо отмечает Гоголь, — когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» Ни разу не изливал своей души Акакий Акакиевич в тайном молитвенном плаче, подобно Ивану Григорьевичу, и глубокая безответность на зло (впрочем, как и на добро) не была плодом смирения, как у Ивана Григорьевича, а проистекала, как нам кажется, из той природной завершенности и следующей отсюда нечувствительности к внешним воздействиям, которой наделил его автор повести («… он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым»), какой-то мертвенности, которую носил он в себе. Это, конечно же, совсем не значит, что герой не вызывает сочувствия, но сам-то он оживает, жалуется и тревожится лишь тогда, когда появляются извне помехи, представляющие угрозу смыслу его существования, его внутренней, некоего подобия духовной жизни, состоящей в непрестанном переписывании».^[16] 

       Но что же разводит образ Ивана Григорьевича с образом Акакия Акакиевича и делает их при начальном внешнем совпадении внутренне различными  персонажами? Конечно же, это мотивация поступков, которая определяется их внутренней природой, устроением, качеством их души. Отмечая такие различия, можно указать на многие эпизоды гоголевской повести и жизнеописания Владимра Зноско. Однако, на мой взгляд, достаточно будет обратить внимание на то, как изображается смерть двух этих людей, и станет понятно, к чему именно пришли в своей жизни Иван Григорьевич и Акакий Акакиевич на исходе своей жизни.

       Кончина обоих героев, бесспорно, стала отражением их жизни. Башмачкин умер тихо и незаметно, как и жил. А Иван – в мучениях от язв и ран, полученных им в течение жизни, стараясь, чтобы этого их не замечали приходящие к нему люди.

       Вот что сообщается о последних днях Ивана Григорьевича в его «Жизнеописании…»: «…Глубокие язвы и раны его тела не давали ему покоя и причиняли нестерпимые мучения…»; «…он спокойно беседовал с приходящими к нему людьми…».^[17] «…7 июня 1855 года в 7 часов вечера Иван Григорьевич Босый тихо и мирно почил…».^[18] Его, несшего долгие годы подвиг юродства Христа ради, исповедовали и Причастили перед смертью, отпели в храме и при большом стечении народа, который любил и почитал своего наставника, похоронили на монастырском кладбище Киево-Китаевской пустыни.

       А вот то, как Н.В. Гоголь описывает смерть своего чиновника, Акакия Акакиевича Башмачкина: "...На другой же день обнаружилась у него сильная горячка. Благодаря великодушному вспомоществованию петербургского климата болезнь пошла быстрее, чем можно было ожидать...".^[19] "...Акакий Акакиевич умер скоропостижно в горячке...".^[20] И о нем тут же все забыли, как будто не было в Петербурге такого «маленького» человека-чиновника. И уж тем более никто из сослуживцев даже и не вспомнил Акакия Акакиевича, разве только в связи со страшными и странными слухами о явлении некоего умершего чиновника, якобы являющегося на белый свет и отбирающего у богатых, гордых и чиновитых петербуржцев их шинели.

       Кроме сказанного выше, хочется обратить внимание и на некоторые речевые особенности двух персонажей.

       Например, если в двух текстах – жития и повести – сопоставить лексический строй речи (собственно, прямая речь Ивана Григорьевича и речь автора «Шинели», относящаяся к характеристике своего героя, Акакия Акакиевича), можно обнаружить и иные, не менее интересные языковые совпадения при различном значении употребляемых слов.

       Так, например, известно, что слова «рыжий», «рябой» могут указывать не только на физические особенности или недостатки персонажа, но и иметь значение какого-либо нравственного несовершенства, нечистоты. На мой взгляд, у Гоголя именно так. Отчасти это черта некоторой нравственной погрешности, проявившаяся у гоголевского героя в той ситуации, когда он попал под влияние шинели и стал от нее зависим настолько, что не мог без нее представить себе своего существования.

       Но не только Акакий Башмачкин имеет в себе «крамольные» цвета и оттенки - «рябость» и «рыжесть». К примеру,  Петрович, сшивший новую – а в смысле судьбы героя - зловещую шинель Башмачкину, любил «попивать довольно сильно… по всем церковным, где только стоял в календаре крестик», праздникам, имел  «кривой глаз и рябизну по всему лицу».

       Но могут ли быть такие художественные черты, как «кривой глаз», «рябость», «рыжесть» в образах героев случайностью? Вряд ли. Н.В. Гоголь, думается, наделял своих героев  теми чертами,  которые вполне определенно служат, хотя, быть может, и малозаметными, но нравственными ориентирами для читателя.

       Вероятно, поэтому Акакий Башмачкин, не имея в себе той нравственной силы, которая бы помогла ему устоять пред соблазном новой шинели, символизировавшей  необратимые изменения в его душе, начинает, по сути, новую жизнь, ставшую для него, «маленького человека», опасной и разрушительной.  

       «Признаки такого перерождения, - говорит автор статьи «Кто же «вошел» в гоголевскую ,,Шинель,,?», - налицо. Так, размышляя об оформлении воротника желанной шинели, Акакий Акакиевич способен уже на ошибку при переписывании бумаг; проходя по городским улицам в новой шинели, он начинает интересоваться теми предметами, которые прежде его не привлекали: обращать внимание на прекрасный пол – чего сроду с ним не бывало и т.д. Словом, гоголевский герой, благодаря обретению новой шинели (новый образ жизни, стремлений), теряет свою автономию и незащищенным выходит в мир страстей и интриг. Утрачивая покойную, мирную, невозмутимую жизнь души, гоголевский чиновник утрачивает прежнюю душевную природу, в которой, всё-таки надо признать, существовал поначалу некоторый элемент скромной художественной световидности, тихой душевной красоты, подкупающей, особенно в начале повести, своей малостью детскостью, незащищенностью.

       Однако, возвращаясь к авторскому определению «рябости» и «рыжести» в облике Акакия Акакиевича, следует признать, что определения эти оказались не отменимы и символичны в судьбе «маленького человека» и пересилили на известном этапе жизни героя прочие душевные его качества.

       «Кто имеет золото как раба, у того не будет душенька ряба», - формулирует род отношений к материальным благам юродивый Иван Григорьевич. К сожалению, Акакий Акакиевич, пораженный страстью приобретения обновы, не имел сил сохранить духовную свободу и заставить свое «золото», то есть шинель, служить себе. Наоборот, он сам, поработясь, стал служить ему. В этом-то Иван Григорьевич как бы и обличает Акакия Акакиевича. «Кому золото господин (в нашем случае, шинель), - говорил Христа-ради юродивый, - пропадет тот без Бога один». Это, к несчастью, и случилось с Акакием Акакиевичем».^[21]

       В заключение хочется сказать, что Акакий Акакиевич Башмачкин и Иван Григорьевич Ковалевский – два человека, между которыми можно провести немало параллелей, говорящих более о внешних совпадениях и сходствах, чем внутренних. Эти люди, как мы убедились, и похожи, и различны. Они оба служили в похожих друг на друга канцеляриях – киевской и петербургской - и в своём окружении были «белыми воронами». Окружающие люди не воспринимали всерьез Башмачкина, а Ковалевского считали странным. Также они оба не хотели повышений по службе. Но если Акакий Акакиевич Башмачкин не мог выполнять более сложную для него работу, то Иван Григорьевич Ковалевского просто не волновала служебная карьера.

       Гоголь не зря описал внешность Акакия Акакиевича. Он представил нам человека «маленького», пребывающего в собственном, им самим же выдуманном мирке. Читая произведение, мы не видим нравственного развития Акакия Акакиевича, как персонажа. У Акакия Акакиевича не было в жизни каких-то целей и стремлений, единственное, что он хотел – спокойно и без помех переписывать департаментские бумаги, жить тихо и спокойно, но в тоже время у Башмачкина было собственная, пусть и довольно мелочная, любовь к материальным ценностям. Это видно из истории с шинелью. От того, что у него появилась новая шинель, он пребывал в приподнятом настроении, можно сказать, эйфории, тогда как в схожем случае Иван Григорьевич, ставший на нравственный, духовный пут развития, отказался от подаренном ему купцами тулупе. Самая обыкновенная для других людей шинель сделала жизнь гоголевского героя красочной, а с утратой любимой шинели - мучительной. В то же время как Ивана Григорьевича никакие материальные блага вообще не интересовали. Он был человек духовным и нравственным. Иван Григорьевич Ковалевский, а затем Босый раздавал излишки денег бедным людям и ничего не просил взамен. Иван Григорьевич Ковалевский, по прозванию Босый – подвижник христианского благочестия, почитаемый до сегодняшнего дня православными людьми как подвижник благочестия, который, возможно, будет канонизирован Русской Православной Церковью.