Гастрономические образы и их функции в творчестве Н.В. Гоголя

Муниципальное автономное образовательное учреждение

«Школа с углублённым изучением

отдельных предметов № 85»

Научное общество учащихся

Гастрономические образы и их функции в творчестве     Н.В. Гоголя

Выполнила:

Лебедева Полина,

ученица 9 «Д» класса

Научный руководитель:

Муреева Е.Н.,

учитель литературы

Н.Новгород

2016 г.

Содержание

Стр.

Введение………………..…………………………………………………….3

Глава 1 Традиции использования образов еды в русской литературе и новаторство Н.В. Гоголя………………………………………………………….5

Глава 2 Кулинарные реалии в прозе Н.В. Гоголя………………………..11

2.1 Функции гастрономических сравнений в раннем творчестве.……………………………………………………….…………12

2.2 Кулинарная деталь как средство создания комического образа и способ характеристики персонажа в комедии «Ревизор»…………………………………………………………………...14

2.3 Хлебосольство как черта патриархального быта и выражение гостеприимства в повести «Старосветские помещики»…………...…….15

2.4 Гастрономические образы как средство объяснения небывалого, редкого явления в повести «Тарас Бульба»………………………………19

Глава 3 Символика образов еды в поэме «Мертвые души»……………………………………………………………………………..22

3.1 Обед как средство характеристики помещиков………………...22

3.2 Видение героем окружающего мира через призму еды………..33

3.3 Функции кулинарных образов в поэме………………………….35

Заключение…………………………………………………………………37

Список используемых источников и литературы…………………..……39

Введение

Гастрономическое искусство, как и театральное, мимолетно: оно оставляет следы лишь в нашей памяти. Эти воспоминания о волнующих и радостных событиях, пережитых за столом, составляют сюжеты кулинарной прозы. Не зря так прекрасны описания еды в классической литературе.

Русская классика даст фору любой западной литературе по количеству съеденного и выпитого на ее страницах. Герои литературных произведений то и дело садятся за стол, встают из-за стола, со вкусом выпивают, закусывают, звенят столовыми приборами, передают друг другу блюда с аппетитной начинкой. А среди писателей в числе несомненных фаворитов по описанию застолий лидирует, конечно же, Н.В. Гоголь. Его произведения – это настоящие путеводители по гастрономическим соблазнам.  

 Описание пиршества и связанных с ним событий играет особую роль в творчестве Гоголя и основано на богатой традиции, складывавшейся на протяжении ни одного столетия.

Актуальность исследования определяется важностью освещения классических художественных произведений, связанных с такой областью человеческой жизни, как гастрономия, изучение которых даёт представление о русской культуре XIX века. Актуальность выбранной темы также обусловлена тем, что освещена она в литературе довольно скудно: в основном упоминание о кулинарных образах в творчестве Н.В. Гоголя встречается только в работах, посвящённых «Мёртвым душам».  

Целью нашего исследования является изучение гастрономических образов и выявление их функций в произведениях Н.В. Гоголя.

Для достижения поставленной цели были определены следующие задачи:

1. Изучить традиции использования образов еды в русской литературе.
2. Выявить новаторские находки Н.В. Гоголя.
3. Выяснить, какова роль кулинарных образов, используемых            Н.В Гоголем.
4. Сопоставить функции кулинарных реалий в гоголевских произведениях разного периода.

Для реализации цели и задач исследования были выбраны следующие произведения: сборник повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1830-1832 гг.); сборник повестей «Миргород» (1835 г.); «Петербургские повести» (1835-1842); комедия «Ревизор» (1836 г.); поэма «Мёртвые души» (1842 г.)

Особенно интересной, на наш взгляд, оказалась работа доктора филологических наук, профессора Ранчина А. М., в которой он рассматривает символическое значение кулинарных образов в поэме «Мёртвые души».

Гипотеза нашего исследования такова: гастрономические вкусы и наклонности гоголевских героев являются не только средством раскрытия характеров и «инструментом» символизации их образов, но и отражением авторского представления о быте и традициях целой эпохи.

Глава 1 Традиции использования образов еды в русской литературе и новаторство Н.В. Гоголя

Несмотря на то что Гоголь является мастером кулинарной детали, он не был первым, кто начал изображать еду в своих произведениях. Традиция использовать гастрономические образы уходит довольно глубоко в историю и насчитывает ни одно тысячелетие. Однако гастрономическая метафора в русской литературе стала популярной именно благодаря Гоголю. Потом такой метафорой стали пользоваться и другие русские писатели, но ни у кого она не была столь часто употребляемой и многоплановой. У многих она чаще всего – средство насмешки, пренебрежения или даже презрения, как будто бы все, что связано с пищей, грубо и бездуховно, а значит, в высоком смысле к литературе неприменимо. А в творчестве Гоголя образное использование гастрономической лексики играет роль более сложную и разнообразную.

Несмотря на то что к изображению еды в своих произведениях прибегали многие авторы, не всегда этот вид детализации был востребован непосредственно. В эпоху классицизма, например, кулинарные реалии представляются как нечто неземное, возвышенное. В классицистических одах создается такой мир, где нет места обыденным предметам и словам: «На верьх Парнасских гор прекрасный стремится мысленный мой взор…»^[1]. Именно «мысленным взором», «духовными очами» смотрит Ломоносов на окружающий мир. Обращение со ступеней Парнаса к столь низким, каждодневным потребностям человека, как прием пищи, было невозможным и недостойным. Еда у классицистов была понятием абстрактным. Так в одах Ломоносова, например, нет привычных современному человеку «зримых» предметов, изображения как такового: изображается не вещь, не событие, а знак, символ, аллегория. Этого требовало высокое звание оды, изображавшей «важную материю». Поэт «вкушает» «небесную пищу», а народ «питает» «глубокий мир». Преемник Ломоносова Державин в стихотворении «Фелица» старается создать вид пышного, выдержанного в «высоком штиле» стола, близкого к идеальному, которого достойна только царская персона:

Где блещет стол сребром и златом,

Где тысячи различных блюд;

Там славный окорок вестфальской,

Там звенья рыбы астраханской,

Там плов и пироги стоят.

Шампанским вафли запиваю;

И все на свете забываю

Средь вин, сластей и аромат^[2].

Кулинарные реалии в их конкретных вариантах допускались разве что в низшие жанры классицизма, например, в басни. Однако и здесь еда упоминается не столько для того, чтобы нарисовать красочную, живую картинку, сколько для подчеркивания аллегорического смысла.

Удаленность от реальности свойственна не только классицизму, но и романтизму, для которого характерны следующие черты: стремление к возвышенному, глубокое проникновение в мир души и сердца человека, лирическое воплощение его переживаний и гуманных настроений. Романтики слишком удалены от грешной земли и погружены в раздумье о своей душе, чтобы думать о такой мелочи, как еда. А предметы, связанные с приёмом пищи, не используются по их прямому назначению. Например, кубок у В.А. Жуковского способен вершить судьбы людей:

Кто сыщет во тьме глубины

Мой кубок и с ним возвратится безвредно,

Тому он и будет наградой победной^[3].

Наиболее подходящим временем для рассмотрения вопроса использования пищевых подробностей оказалась эпоха реализма. Именно в этот период писатели обращаются к повседневной жизни человека, к быту, к самым простым, обыденным пристрастиям. Казалось бы, незначительная деталь - еда, однако именно она характеризует писателя в определенной мере, дает нам представление о том слое общества, к которому принадлежит герой, а иногда и знакомит с национальными традициями, позволяющими получить более глубокое представление о конкретном народе.

Каждый автор относится к описанию еды по-разному, используя свои средства и приемы. Например, в «Евгении Онегине» А. С. Пушкин, рассказывая о любовных переживаниях героини, попутно с юмором описывает праздничный обед в честь именин Татьяны:

Конечно, не один Евгений

Смятенье Тани видеть мог;

Но целью взоров и суждений

В то время жирный был пирог

(К несчастию, пересоленный);

Да вот в бутылке засмоленной,

Между жарким и блан-манже,

Цимлянское несут уже...^[4]

А вот преемник Пушкина, Лермонтов, уже ставший реалистом, по отношению к еде сохраняет взгляд романтика. Обращаясь к его «Герою нашего времени», мы не найдем ни одной пищевой подробности. Единственно упомянутым будет только употребление героями минеральной воды. Лермонтов не считает прием пищи столь важной деталью, чтобы наделять его каким-либо особым, значимым смыслом. В его произведениях если и упоминается о еде, то вскользь, без погружения в детали.

Зато Чехов посвятил любителям поесть множество произведений. Особенно знаменит в этом смысле рассказ «О бренности», где подробно выписывался желудочный экстаз гурмана, готовившегося проглотить блин с различными закусками: «Надворный советник Семен Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины... Перед ним, как перед полководцем, осматривающим поле битвы, расстилалась целая картина... Вокруг напитков в художественном беспорядке теснились сельди с горчичным соусом, кильки, сметана, зернистая икра (3 руб. 40 коп. за фунт), свежая семга и проч. Подтыкин глядел на всё это и жадно глотал слюнки... Глаза его подернулись маслом, лицо покривило сладострастьем... Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки... Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной... Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился... Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот...»^[5]

А секретарь мирового съезда Жилин из рассказа «Сирена» говорит о еде, как поэт, с ним от аппетита почти истерика делается: «Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели мы ее кусочек с лучком и горчишным соусом, сейчас же, благодетель вы мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе, или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но все-таки лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом … объедение! Но налимья печенка — это трагедия!»^[6]

Описания продолжаются долго: тут и щи, и борщок, и суп, и рыбное блюдо, и дупеля, и индейка, и запеканка... И все заканчивается тем, что соблазненные этими разговорами чиновники бросают дела и отправляются в ресторан.

Однако в этих примерах описания еды не самоцель, не воспевание русской кухни. Да и блюда простые, разве что приготовлены с вдохновением, о котором сегодня мы почти забыли.

А вот в романе А. С. Гончарова «Обломов» застолью, еде уделяется очень большое внимание. И это не случайно — еще в доме родителей главного героя «главною заботою», смыслом и целью существования были «кухня и обед». Для семьи Обломовых «забота о пище» являлась священнодействием. Они относились к обеду почти так же серьезно и возвышенно, как древние греки к жертвоприношению богам и последующей трапезе. Но древние герои постоянно находились в действии — они странствовали и сражались, и пиры чаще всего были в их жизни лишь краткой передышкой, не более: женихи Пенелопы, которые только и делают, что пируют, гибнут от руки Одиссея. А чем занят Илья Ильич Обломов? Для него и обычная прогулка почти что эпический подвиг... А пиршество, состоящее из многочисленных блюд — это, по древней традиции, завершение дела, отдых от труда. При отсутствии активности пир превращается в обжорство, которое и приводит к болезни, ставшей причиной ранней смерти Обломова. Гончаров, создавая образ Обломова, наделил его основными чертами русского характера, в которых отразилась культура народа. А ее неотъемлемой частью является кулинария.

Никакой праздник на Руси не обходится без стола, «ломившегося от яств». «Жирные объятия» всегда были открыты дорогому гостю обломовцами. Именно «жирные». Как в истинно русской семье праздничный стол в Обломовке не обходился без традиционных блинов на масленицу, без курников на свадьбу и без «жаворонков» из теста в весенние праздники. Будь то крестины, именины или какое-нибудь другое торжество, долгом каждой семьи считалось в точности соблюсти все обычаи и традиции, важнейшей частью которых оставался пышный обед: «Как только рождался ребенок первою заботою родителей было как можно точнее, без малейших упущений, справить над ним все требующие приличием обряды, то есть задать после крестин пир…»^[7] Таким образом, автором создается неповторимый, чисто русский уклад жизни.

Изображение беззаботной, сладкой жизни в Обломовке Гончаров сопровождает большим количеством пищевых реалий. Это объясняется тем, что леность, косность обломовцев непосредственно связывается с приемом пищи. Вся их жизнь изо дня в день состоит в ожиданиях от завтрака к обеду, от обеда к чаю, от чая к ужину. Самым главным событием, ежедневной заботы является приготовление обеда: «Об обеде совещались целым домом... Всякий предлагал свое блюдо: кто суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую подливку к соусу. Всякий совет принимался в соображении, обсуждаются обстоятельно и потом принимался или отвергался по окончательному приговору хозяйки^[8]».

Пристрастие к еде присутствует не только в семье Обломова. Подтверждением этого является то большое количество кулинарных подробностей, использованных Гончаровым в течение всего романа. Эта и жизнь Ильи Ильича в городе, и у Агафьи Матвеевны. Таким образом, в понятие обломовщины рядом с леностью и вялостью русского человека Гончаров вводит и пристрастие к еде.

Употребление слов с семантикой «еды» является одним из средств усиления степени «реалистичности», правдивости текста. Если сравнить произведения И.А. Гончарова и А.С. Пушкина, то для читателя реалистичнее окажутся первые. Это объясняется широким применением автором предметной детализации, в частности - пищевых реалий. И.А. Гончаров до мельчайших подробностей описывает не только состояние комнаты Обломова (поломанные ножки стульев, дивана, пыль на зеркале и т.д.), но и пищу, которую он принимает: «…на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой, да не валялись хлебные крошки»^[9]. Все это усиливает эффект правдивости самого произведения в целом и провоцирует читателя верить в его реалистичность.

В отличие от Гончарова, который в своих произведениях рассказывает о традициях русского народа, Гоголь с той же любовью и уважением пишет о запорожских казаках, жизни простого украинского люда, всем. Как никакой другой русский писатель, он наполняет страницы своих книг разнообразными кулинарными образами. Истинный хлебосол, воспитанный щедрой землей полтавщины, любивший угощать и потчевать, писатель в своих книгах до отвала кормит читателя описаниями блюд, способных порой, как выразился сам Гоголь в письме Данилевскому, «произвесть на три дня слюнотечение у самого отъявленного объедала»^[10]. Образы эти проникают не только в содержание произведений, но и в язык и стиль, преломляются метафорически, способствуют созданию того контраста грустного и смешного, той зыбкой   грани между высоким и низким, которая отличает художественную манеру писателя, его мастерство.

Итак, еда Державина воспринимается глазами, еда Гончарова – только желудком, еда Чехова — языком, а еда Гоголя — душой.

Глава 2 Кулинарные реалии в творчестве Н.В. Гоголя

2.1 Функции гастрономических сравнений в раннем творчестве  Н.В. Гоголя

Н.В. Гоголь был отменным кулинаром. Во многих его произведениях очень живо и со знанием дела описаны разнообразные гастрономические шедевры. Однако задача писателя не сводится только к тому, чтобы возбудить в читателе аппетит и «слюнотечение». С помощью кулинарной детали Гоголь наталкивает его на довольно серьёзные размышления о жизни.

Так, рассказывая о превратностях судьбы в повести «Невский проспект», Гоголь использует гастрономическое сравнение: «Тот имеет отличного повара, но, к сожалению, такой маленький рот, что больше   двух кусочков никак не может пропустить; другой имеет рот величиною с арку главного штаба, но, увы! должен довольствоваться каким-нибудь немецким обедом из картофеля. Как странно играет нами судьба наша!»^[11].

Конечно, писатель иронизирует, но именно этот гастрономический образ помогает читателю убедиться в том, что не всегда человек может соизмерять свои желания со своими же возможностями. Поручику Пирогову, например, достаточно было съесть «два слоёных пирожка», купленных в кондитерской на Невском проспекте, чтобы забыть об «ужасном оскорблении», одна мысль о котором «приводила его в бешенство».  

В повести «Ночь перед рождеством» («Вечера на хуторе близ Диканьки») Гоголь сравнивает черта с «кухмистером», который «надевши колпак и вставши перед очагом», «поджаривал грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит на рождество колбасу»^[12]. Сравнение веселит, добавляет юмора в повесть, поскольку кухмистерский колпак делает черта шутом, а не демоном. Но вместе с тем почему бы ему не быть похожим и на бабу, которая, как известно, тот же черт в юбке. Писатель озорничает, хотя всё-таки в основе его сравнений лежат традиционные представления и о бабах, и о чертях.

В повести упоминаются такие разновидности национальной украинской еды, как кутья – обрядовое кушанье из риса с изюмом, вареники – вареные пирожки с творогом и ягодами, галушки – кусочки варёного теста: «Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не было; но вместо того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною»^[13].

И, безусловно, с детства всем знаком образ Пузатого Пацюка, чудесным образом поглощающего вареники: «…Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и ещё сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлёпнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал он труд жевать и проглатывать^[14].» Однако «набожного кузнеца» это фантастическое зрелище совсем не поразило. Увидев, что вместо «голодной кутьи» Пацюк ел «скоромные» вареники, Вакула «опрометью выбежал из хаты».

Пацюк, поедающий в пост галушки и вареники со сметаной, выглядит тоже скорее смешно, чем страшно. Он хоть и водит дружбу с самим чёртом, но помогает жителям Диканьки, лечит их заговорами: ему «стоило только пошептать несколько слов, и недуг как будто рукою снимался»^[15]. Многие обращались к нему за помощью, поскольку через несколько дней после прибытия запорожца в село «все … узнали, что он знахарь»^[16].

Используя традиционные для Малороссии блюда, Гоголь не только создаёт национальный колорит, но и подмечает характерные черты настоящего запорожца: «…он жил, как настоящий запорожец: ничего не работал, спал три четверти дня, ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом почти по целому ведру…»^[17] А невероятные размеры своего героя автор подчеркивает, сравнивая его с «винокуренной кадью» и одевая в такие широкие шаровары, «что, какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно не заметно». Лень и чревоугодие довели его до того, «что пролезать в двери делалось для него с каждым годом труднее», именно поэтому «его редко видали где-нибудь».

Таким образом, изображение блюд национальной кухни свидетельствует, с одной стороны, о том, что автор соблюдает народные традиции. С другой стороны, такой неординарный приём изображения подчеркивает сказочность сюжета. С третьей, его красочное, живое описание не только заставляет нас поверить в реальность происходящего, но и вызывает интерес к этому блюду, желание его попробовать. Не зря Гоголя называют мастером детали, так как такими свойствами обладают все кулинарные реалии, описанные им.

2.2 Кулинарная деталь как средство создания комического образа и способ характеристики персонажа в комедии «Ревизор»

Уже в самом начале произведения, во время пребывания Хлестакова в трактире, Гоголь раскрывает ничтожность и мелочность души главного героя. Не имея ни каких средств даже для оплаты номера, проигравшийся в пух и прах Хлестаков, требует от трактирного слуги хорошего, дорогостоящего обеда. Когда же тот приносит любезно предоставленные хозяином трактира два блюда, главный герой беспощадно критикует их, но тем не менее съедает почти все: «Боже мой, какой суп! (Продолжает есть) Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла... Что это за жаркое? Это не жаркое ... Черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)»^[18] 

В кульминационный момент комедии, показывающий пьяного, завравшегося Хлестакова, именно пищевые подробности помогают автору обнажить всю абсурдность ситуации, раскрыть истинную сущность героя: «На столе, например, арбуз - в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе»^[19]. Для Хлестакова, не видевшего такой роскоши, как ананасы и прочее, арбуз является верхом кулинарной роскоши. А чтобы придать этому продукту еще большую важность, главный герой награждает его неправдоподобно высокой ценой. Для сравнения можно привести пример, что за 7 рублей в то время можно было купить корову, а за 70 – целый дом.

В этом произведении кулинарная деталь не только помогает Гоголю создавать комический образ, но и используется как средство отражения характера героя.

2.3 Хлебосольство как черта патриархального быта и выражение гостеприимства в повести «Старосветские помещики» (Сборник «Миргород»)

 «Старосветские помещики» - первая повесть в цикле, которую сам автор назвал «лучшей своей повестью в «Миргороде». В этом произведении нашло отражение посещение Н.В.Гоголем родового поместья Васильевки в 1832 г. Воспоминания, родившиеся в душе писателя, нашли свое место в повести.

Прототипами Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича были соответственно Татьяна Семеновна (девичья фамилия Лизогуб) и Афанасий Демьянович Гоголь-Яновские – бабка и дед Николая Васильевича. История их женитьбы и совместная жизнь очень напоминают сюжет гоголевской повести. Старосветские помещики тоже женились против воли родителей. Афанасий Иванович по окончании духовной академии в Киеве тайно увез свою возлюбленную. Литературовед П. Е. Щеголев проводил также параллель между героями повести и родителями Гоголя. По его мнению, хотя жизнь последних и не была столь спокойной и безмятежной, как у Товстогубов, да и до старости им не довелось дожить вместе, отношения между супругами всегда были такими же теплыми, наполненными любовью и нежностью, как у Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича.

Повесть условно можно подразделить на несколько частей: знакомство с имением; рассказ о размеренной, спокойной жизни героев и идиллических отношениях между ними; смерть Пульхерии Ивановны и ее последствия. Повествование начинается с описания типичного старорусского имения и размышлений рассказчика о теплоте и располагающем радушии, всегда веющих от этих уютных небольших домиков, окружающих их садов и добродушных хозяев, какими изображает супругов Товстогубов Гоголь.

Старосветские помещики создали уютное жилище. Их дом – полная чаша. Здесь всего вдоволь, и постоянно кипит работа по приготовлению, солению, заготовке чего-либо. Земля у них рождала так много всякого добра, что воровство слуг совсем не было заметно. Множество мелких деталей помогают обрисовать уклад их жизни. Это и многочисленные коробочки да сундучки, хранимые в комнате героини и наполненные всяким добром. И «поющие» на разные лады старые двери. И добротная натуральная мебель. И ощущение тепла, и даже жары в маленьких комнатах. В результате возникает картина ограниченного мирка жителей усадьбы.

Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна жили душа в душу. Детей у них не было, и весь мир вертелся вокруг них самих. С неподдельной нежностью, всегда на «вы», обращались они друг к другу, стараясь упредить каждое желание. Афанасий Иванович - высокий, обычно улыбающийся, любивший тепло и потому одетый в тулупчик, - любил подшучивать над супругой. Пульхерия Ивановна, напротив, почти никогда не смеявшаяся, имела такое доброе выражение лица, что этого было довольно для выражения постоянного радушия и готовности чем-либо угостить мужа или гостя. Это была главная черта, которую подчеркивал в героине Н. В. Гоголь. Старосветские помещики все дни проводили одинаково. Утром пили кофе. Затем Афанасий Иванович беседовал с приказчиком - узнавал о делах и отдавал приказы (которые мало выполнялись). Потом дважды перекусывали и в 12 часов садились обедать (стол непременно был заставлен множеством разных блюд): «Кроме блюд и соусников, на столе стояло множество горшочков с замазанными крышками, чтобы не могло выдохнуться какое-нибудь аппетитное изделие старинной вкусной кухни»^[20].  После часового отдыха и полдника следовала совместная прогулка по саду. Потом у Пульхерии Ивановны находились дела по дому, а Афанасий Иванович, устроившись в тени навеса, наблюдал за происходящим во дворе. День заканчивался ужином в половине десятого. Таким образом, вся жизнь помещиков была посвящена повседневным заботам друг о друге и о хозяйстве. Несмотря на ограниченную и даже бесполезную для общества жизнь героев, автора и читателей привлекают в них искренние, чистосердечные отношения, противопоставленные суете и озлобленности города.

Еще одну хорошую черту супругов отмечает Гоголь. Старосветские помещики были очень гостеприимны. Стоило появиться в доме постороннему человеку, он тут же оказывался в центре внимания. Доставались все лучшие яства, наперебой предлагаемые хозяевами: «Эти добрые люди, можно сказать, жили для гостей. Все, что у них ни было лучшего, все это выносилось. Они наперерыв старались угостить вас всем, что только производило их хозяйство»^[21]. Но главное было даже не это. Поражала сама атмосфера - доброжелательная, теплая, радушная. И все это происходило вовсе не из желания польстить или угодить: «Но более всего приятно мне было то, что во всей их услужливости не было никакой приторности. Это радушие и готовность так кротко выражались на их лицах, так шли к ним, что поневоле соглашался на их просьбы. Они были следствие чистой, ясной простоты их добрых, бесхитростных душ»^[22]. Старики абсолютно не умели притворяться. Потому всякий проезжий был рад повидать Товстогубов, рассказать им о новостях и непременно отведать самых вкуснейших блюд.

Весьма печально заканчивает свою повесть Н. В. Гоголь. Старосветские помещики умирают, а их поместье и все нажитое добро идут прахом. Однажды пропала кошка Пульхерии Ивановны – увели бродячие коты, обитавшие в соседнем лесу. Спустя время животное вернулось. Кошка была в очень неприглядном виде. Хозяйка тут же принялась ее кормить, и уже хотела было погладить, как та прыгнула в окно и вновь убежала. Для Пульхерии Ивановны вся жизнь изменилась в этот миг - она почему-то решила, что приходила ее смерть. Сила самовнушения была настолько велика, что вскоре она действительно слегла и скончалась. С горечью продолжает повествование Гоголь. Старосветские помещики настолько были привязаны друг к другу, что Афанасий Иванович так и не смог смириться со смертью жены. Когда рассказчик вновь заехал к нему через 5 лет, он поразился увиденному. Некогда бодрый и улыбающийся хозяин превратился в согнувшегося старика. Даже по прошествии времени он не мог выговорить имени супруги - сразу начинали душить слезы. А во всем вокруг были видны следы упадка и запущенности. Умер Афанасий Иванович так же, как и Пульхерия Ивановна, - услышал ее голос, слег и быстро угас. Перед смертью попросил лишь, чтобы его похоронили рядом с женой.

Повесть Гоголя «Старосветские помещики» и ее герои вызывают неоднозначное отношение. Одни критики увидели в чете Товстогубов праздно живущих «небокоптителей». Они отмечали их ограниченность, сосредоточенность лишь на еде и «состоянии животного покоя» (И. А. Виноградов). Другие, например, И. Ф. Анненский, М. Н. Бойко, восхищались душевной чистотой и теплотой Пульхерии Ивановны, взаимной любовью и преданностью. В любом случае герои с их естественностью, где-то даже детской непосредственностью вызывают у читателя восхищение и сочувствие.

«Старосветские помещики» - повесть, в которой Гоголь выражает чувство тоски и сожаления об утрате патриархальной, устойчивой семейной идиллии, которая царила и в семье самого автора. Старики Товстогубы -  простые, добрые, душевные люди.  Все их внимание обращено друг к другу. Чистая, искренняя любовь является для них смыслом жизни. Создается образ гармоничной, идиллической семейной жизни с помощью пространственно-временной организации, бытописи, портретной характеристики, речевых особенностей героев. Эта повесть, по словам И.Ф. Анненского, наполненная «кристаллически – прозрачным и неотразимо – обаятельным» идеализмом, в основе которой лежит «бессмертная любовь», является «восхождением души от телесной любви к любви в области духа»^[23]. В этой повести Н.В.Гоголь, изображая семью помещиков Товстогубов, воссоздал идеальную модель мироустройства, в которой все составляющие её части находятся в гармонии друг с другом.

2.4 Гастрономические образы как средство объяснения небывалого, редкого явления в повести «Тарас Бульба»

Известная современному читателю редакция повести была создана Гоголем несколько лет спустя после выхода «Миргорода». Писатель тогда жил в Риме и работал над «Мертвыми душами». Параллельно редактировал «Тараса Бульбу»: повесть была значительно переделана и расширена более чем вдвое. Сохранив в неприкосновенности всё развитие сюжета, отдельные характеристики, описания и мотивировки, Гоголь разделил текст на главы, пытался преодолеть некоторый схематизм, дополнить и расцветить сюжетную ткань повести новым материалом, в отдельных случаях даже новыми эпизодами.

Богатырский характер главного героя повести, «вечно неугомонного» «защитника православия», проявляется в том числе и в гастрономических вкусах: «Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков; тащи нам  всего  барана, козу давай, меды  сорокалетние!»^[24] 

 В произведении есть ряд кулинарных сравнений, обращающих на себя внимание. В начале повести жизнь Сечи сравнивается с пиршеством: «Вся Сечь представляла необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся   шумно и потерявший конец свой».^[25]  Казаки любили хорошо погулять и крепко выпить, но все-таки Гоголь в этом сравнении в первую очередь видит необузданную свободу, веселое, лёгкое отношением к жизни, существование по особым, не будничным законам, невиданный темперамент и удаль запорожцев: «Путешественники… раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш^[26]; пар отделялся и косвенно дымился на воздухе»^[27].  Рассказывая  о порядках, царивших в Сечи, Гоголь пишет: «Все было на руках у куренного атамана, который за это носил название батька. У него были на руках деньги, платья, весь харч, саламата^[28], каша и даже топливо; ему отдавали деньги под сохран»^[29]. Таким образом, гастрономической образностью Гоголь пользуется и для того, чтобы объяснить какое-то небывалое, редкое явление.

Итак, примеров из приведенных произведений достаточно, чтобы увидеть, что гастрономические образы – излюбленный художественный прием писателя, особенно в его зрелом творчестве. Также использование кулинарной лексики очень многопланово и помогает заглянуть в творческую «кухню» удивительного гоголевского текста. Ну и конечно же, наблюдение за использованием ярких гоголевских метафор открывает нам самого автора, грани его таланта, вызывает интерес к его личности. В языке Гоголя проявляются характер, привычки, особенности его художественной и бытовой жизни.

«Я могу умереть с голода, но не выдам безрассудного, необдуманного  творения»^[30], - писал художник, осознавая  ответственность  за каждое  написанное им слово.

Глава 3 Символика еды в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»

3.1 Обед как средство характеристики помещиков

Присутствие еды в доме, угощение ею гостя, характер блюд, описание обеда или отсутствие такового призваны охарактеризовать хозяев усадеб, причем еда выступает в функции знака, совмещающего в себе признаки метонимии и метафоры.

В поэме идёт речь уже о русском поместном дворянстве, жизнь и проблемы которого занимают Гоголя не меньше, чем запорожские казаки.

Все события, происходящие в произведении, связаны с героем Павлом Ивановичем Чичиковым, который путешествует с целью приобретения так называемых «мертвых душ» (умерших крепостных крестьян, но официально значащихся живыми), чтобы затем заложить их по списку в Опекунском совете и получить значительную сумму денег.

Проворачивая эту аферу, Чичиков колесит по России, встречаясь с помещиками, чиновниками, простым людом, и мы вместе с ним окунаемся в атмосферу того времени, наблюдаем, как Гоголь раскрывает перед нами, читателями, крепостную действительность тогдашней России, уклад жизни, мысли, чувства, поступки представителей различных слоёв общества.

Стремясь создать типические характеры персонажей, Гоголь использует их портреты, манеру говорить, одеваться, окружающий их интерьер, быт, а также описание еды. С первых страниц становится ясно, что образам еды автор отводит важное место в поэме.

Свое прибытие в губернский город NN Чичиков начинает с трактира, здесь ему на обед были поданы «разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоёным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких недель; мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец солёный и вечный слоёный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам»^[31]. Автор так вкусно перечисляет блюда, словно сам предвкушает тот момент, когда Чичиков к ним приступит. Но взгляд автора явно ироничен, уж слишком обильно меню даже для голодного человека. Близкий к народным представлениям о еде, Гоголь относится к ней с уважением, но резко разделяет сытость и чревоугодие, насыщение и обжорство. Герой же, столь плотно пообедав, закончил день, «накушавшись чаю», «порцией холодной телятины, бутылкою кислых щей»^[32].

Путешествуя от помещика к помещику, главный герой в первую очередь оказывается за столом, поскольку деловые переговоры по купле-продаже предваряются принятием пищи. Повествование строится таким образом, что каждая выделенная автором «съедобная» деталь отражает черты характера того помещика, с которым обедает гоголевский герой. Гастрономические вкусы и наклонности помещиков являются также одним из способов авторской оценки и «инструментом» символизации их образов. В «гастрономическом» пласте «Мертвых душ» можно выделить пары персонажей: Манилов – Плюшкин и Коробочка — Собакевич. 

Манилов и Плюшкин

Только в гостях у Манилова и Плюшкина Чичиков не проявляет интереса к обеду. В доме Манилова еда как таковая заменена словом, беседой — Павел Иванович ограничивается сомнительного качества «духовной пищей»: «Хозяйка очень часто обращалась к Чичикову с словами: «Вы ничего не кушаете, вы очень мало взяли»^[33]. На что Чичиков отвечал всякий раз: «Покорнейше благодарю, я сыт, приятный разговор лучше всякого блюда»^[34]. В действительности блюда на обеде подаются, и еда упомянута: супруга Манилова Лизанька «села за свою суповую чашку», сын Фемистоклюс жует хлеб и едва не роняет каплю из носа в суп; другой сын, Алкид, «начал…грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром»^[35].  Однако меню не детализировано, а вкушение пищи гостем не описано.

В экспозиционной характеристике четы Маниловых вкушение пищи присутствует: «Несмотря на то, что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно»^[36]. Однако предметы еды в этом фрагменте словно лишаются питательных признаков, превращаясь благодаря уменьшительно-ласкательным суффиксам в нечто очень субтильное и полуэфемерное.

У Плюшкина же Чичиков есть побрезговал. Сходство ситуаций значимое: если Коробочка, Ноздрев (он, впрочем, на особенный манер) и Собакевич не чураются телесного, удовольствий плоти и их болезнь заключается в неразвитости и/или отсутствии духовного начала, то у Манилова духовное начало измельчало, а у Плюшкина чудовищно извращено.

Однако по признакам, связанным с концептом еды, Плюшкин не только соотнесен с Маниловым, но и противопоставлен ему, как, впрочем, и всем остальным помещикам первого тома. Первая из двух деталей, ниже рассматриваемых, — не еда, а знак еды, но у Плюшкина и реальная еда, будучи испорчена, приобретает виртуальные свойства. У него имеются «мраморный позеленевший пресс с яичком наверху» и кулич, который некогда привезла Плюшкину старшая дочь Александра Степановна и которым он хочет угостить Чичикова («сухарь из кулича», «сухарь-то сверху, чай, поиспортился, так пусть соскоблит его ножом …»^[37]), вероятно, ассоциируются с пасхальной едой – с яйцом и с куличом, которыми разговляются в праздник Христова Воскресения. Впрочем, о том, что кулич был привезен именно к Пасхе, не упомянуто. Но яичко, как и весь пресс, очевидно, «позеленевшее»: зеленый цвет (пресс, по-видимому, изготовлен из бронзы, покрывшейся патиной) напоминает о плесени. Символическим значением яйцо наделено еще в повести «Сорочинская ярмарка»: попович рассказывает Хивре о подношениях, полученных его отцом: «…батюшка всего получил за весь пост мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, книшей с сотню, а кур, если сосчитать, то не будет и пятидесяти штук, яйца же большею частию протухлые»^[38]. Протухшее яйцо выступает как знак греховности.

А кулич превратился в сухарь. Итак, детали, связанные с символикой Воскресения, поставлены в семантический ряд «гниение, умирание». В этой связи существенно, что фамилия гоголевского персонажа может быть понята как производная от лексемы «плюшка»; соответственно, сам Плюшкин подчеркнуто представлен как подобие засохшего кулича, как «сухарь», омертвевший душой.

Любопытно использование при нравственной характеристике Плюшкина гастрономической метафоры: «Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем становится ненасытнее…»^[39]. Плюшкин в этой характеристике — единственный из помещиков, который «не ест», но которого «едят», «съедают» его собственные пороки.

Коробочка и Собакевич

В отличие от предыдущей пары это истинные и даже чрезмерные гурманы (особенно Собакевич). Соответственно, если пороки первых двух имеют скорее духовный характер, то у вторых — скорее «плотский».

Коробочка

Хозяйка угощает Чичикова, кроме прочих блюд («…на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы…лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками…»^[40]), блинами, из которых гость «свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот»: «-У вас, матушка, блинцы очень вкусны, - сказал Чичиков, принимаясь за принесенное горячее»^[41].

Можно соотнести угощение блинами со славянской ритуальной трапезой по покойнику, причем в роли покойника («мертвой души») может выступать как хозяйка, так и гость или оба персонажа. Образ Бабы-яги привлекал внимание Гоголя — писателя; она персонаж «Ночи накануне Ивана Купала». Черты Бабы-яги прослеживаются в образе «жертвы могилы», старухи с мутными глазами, отворяющей ворота в главах из романа «Гетьман»^[42]. У Коробочки Чичиков «чувствовал, что глаза его липнули, как будто их кто-нибудь вымазал медом»^[43]. Сон может быть в данном контексте заместителем смерти. В волшебных сказках именно Баба-яга испытывает героя, ставя перед ним задачу не уснуть.

Но Коробочка еще и владелица настоящего меда, который пытается продать заезжему гостю. Мед же — реальный, а не метафорический — наряду с блинами использовался в похоронном обряде: «Пока покойник еще в доме, его угощают блинами: когда пекут блины, первый блин, еще горячий, иногда смазанный медом, кладут на лавку в головах умершего, или на окно, или на божницу… На похоронах и поминках принято подавать кутью … вареный ячмень или пшеницу с разведенным водою медом, затем блины, кисель с медом … основной напиток — подслащенное медом пиво или брага»^[44].

Собакевич

Собакевич тоже хлебосол и гурман, но он также и чревоугодник. Вместе с тем он «патриот в еде» — поглощает щи и няню, обвиняя наученного французом губернаторского повара в приготовлении кота под видом зайца и напоминая об обыкновении французов есть лягушек; достается от обжоры Собакевича французам и немцам и за то, что «выдумали диету, лечат голодом».

Поглощаемая Собакевичем за обедом и усердно предлагаемая Чичикову «няня, известное блюдо, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками», — это контекстуально полугротескный образ, фактически метафорическое изображение самого Собакевича, в котором желудок составляет все, а душа и мысль запрятаны необычайно глубоко. Получается, что желудок словно обволакивает всего Собакевича, являясь его покровом, кожей.

Способность Собакевича к поглощению пищи представлена как черта поистине эпическая. Позднее, на приеме в городе, Собакевич в мгновение ока съел осетра: «...оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего»^[45]. А за тем переключился на «какую-то сушеную маленькую рыбку», показывая таким образом свою непричастность к исчезновению осетра.

В быту Собакевича наяву осуществлено то, что было бахвальством у Ноздрева. Таков невероятный «индюк ростом в теленка, набитый всяким добром»^[46], кстати перекликающийся с «индейским петухом» Коробочки, которому Чичиков сказал «дурака». Теперь, поедая индюка, Чичиков словно мстит старому знакомому. Гиперболизированный, громадный индюк напоминает хвастливые рассуждения о своих индейках помещика Ивана Ивановича из повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»: «Если бы вы увидели у меня индеек! Я вас уверяю, что жиру в одной больше, чем в десятке таких, как эти. Верите ли, государь мой, что даже противно смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!..»^[47]  А «редька, варенная в меду», заставляет вспомнить о метафорическом меде дома Коробочки.

Весьма красноречиво обращение во время обеда Собакевича к супруге, он называет её «моя душа». Лексема, обозначающая душу, ставится в гастрономический контекст, что создает эффект комического оксюморона: жена Собакевича словно его душа, которая в теле самого хозяина отсутствует. Отчасти аналогичный случай представлен в «Ревизоре»: записка городничего для жены на счете («…уповая на милосердие Божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…»^[48]). Также создается комический эффект.

Показательно и внутреннее (не осознаваемое самим Михаилом Семеновичем) противоречие между грехом чревоугодия, которому он придается, и ритуальной чистотой в пище и перекрещиванием рта.

Однако отношение к Собакевичу никак не сводится к сатире, отчужденности и т. д. Ранее, в связи с обедом Чичикова в придорожном трактире, Гоголь замечал: «Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей»^[49].

Конечно, эта «исповедь» — признание, эта зависть подсвечены иронией и контрастируют с другим признанием автора в «плюшкинской» главе, уже совершенно серьезным и патетическим, — с признанием в оскудении чувств, в старении души. Впрочем, для зависти этим «господам» у автора «Мертвых душ» был реальный физиологический резон: Гоголь страдал желудком и был вынужден отказываться от пищи; сетования по этому прискорбному поводу содержатся в его письме А.С. Данилевскому от 31 декабря 1838 г.^[50] Однако изображение обильной трапезы в «Мертвых душах» не сводится только к иронической трактовке и изображению греха чревоугодия, хотя «собакевичевское» объедание — это, конечно, порок и грех. Сытный и даже чрезмерный обед — это прежде всего проявление симпатичного Гоголю хлебосольства.

Хлебосольство представлено как симпатичная автору черта патриархального быта и как выражение гостеприимства еще в предисловии к первой части «Вечеров на хуторе близ Диканьки»: «Зато уж как пожалуете в гости, то дынь подадим таких, каких вы отроду, может быть, не ели; а меду, и забожусь, лучшего не сыщете на хуторах. Представьте себе, что как внесешь сот — дух пойдет по всей комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой, что бывает в серьгах. А какими пирогами накормит моя старуха! Что за пироги, если б вы только знали: сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет по губам, когда начнешь есть. … Пили ли вы когда-либо, господа, грушевый квас с терновыми ягодами или варенуху с изюмом и сливами? Или не случалось ли вам подчас есть путрю с молоком? Боже ты мой, каких на свете нет кушаньев! Станешь есть — объедение, да и полно. Сладость неописанная!»^[51]

Панегирик еде в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» исполнен иронии и даже приобретает мрачный тон в соотнесенности с изображаемой страшной историей ссоры двух пошло самодовольных приятелей: «Не стану описывать кушаньев, какие были за столом! Ничего не упомяну ни о мнишках в сметане, ни об утрибке, которую подавали к борщу, ни об индейке с сливами и изюмом, ни о том кушанье, которое очень походило видом на сапоги, намоченные в квасе, ни о том соусе, который есть лебединая песнь старинного повара, — о том соусе, который подавался обхваченный весь винным пламенем, что очень забавляло и вместе пугало дам. Не стану говорить об этих кушаньях потому, что мне гораздо более нравится есть их, нежели распространяться об них в разговорах»^[52]. Однако эта ирония, как нам представляется, не направлена на гастрономические изыски и на гурманство как таковые. По-видимому, аналогичным образом можно трактовать и изображение обеда в повести «Коляска»: «Обед был чрезвычайный: осетрина, белуга, стерляди, дрофы, спаржа, переплеки, куропатки, грибы доказывали, что повар еще со вчерашнего дня не брал в рот горячего, и четыре солдата с ножами в руках работали на помощь ему всю ночь фрикасеи и желе»^[53].

Гоголевские помещики-хлебосолы — это и Григорий Григорьевич Сторченко (повесть «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»), и Петр Петрович Петух (второй том «Мертвых душ»). О хлебосольстве богатых помещиков, как о глубоко симпатичной ему черте, Гоголь упоминает и в письме матери из Любека от 25 августа 1829 г. ^[54]

Сытная, хотя и лишенная «излишеств» и гастрономических изысков еда Собакевича представлена как идиллия трапезы в поэме «Ганц Кюхельгартен». Хозяйка Берта приглашает за стол:

… «лучше сядем мы

Теперь за стол, не то простынет все:

И каша с рисом и вином душистым,

И сахарный горох, каплун горячий,

Зажаренный с изюмом в масле». Вот

За стол они садятся мирно;

И скоро вмиг вино все оживило

И, светлое, смех в душу пролило.^[55]

А в сознании простонародного рассказчика в повести «Вечер накануне Ивана Купала» вкусная пища даже предстает неотъемлемым признаком загробного благополучия: «Дед мой (Царство ему Небесное! чтоб ему на том свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники в меду!) умел чудно рассказывать»^[56].  Естественно, это высказывание, языческое по сути, подсвечено авторской иронией, однако не подвергнуто его строгой оценке.

 В письме XXII «Русский помещик (Письмо к Б. Н. Б…му)» из книги «Выбранные места из переписки с друзьями» вкушение еды, совместная трапеза помещика с мужиками также наделены значением патриархального идиллического пира, соединяющего барина с его крепостными; но также общий обед наделяется и значением религиозным — наподобие общих трапез — агап первых христиан; обед сравнивается с угощением в Светлое Христово Воскресение.

Обед, совместное вкушение пищи для Гоголя имеет особенное значение, и не случайно в этом же письме автор советует: «Заведи, чтобы священник обедал с тобою всякий день. Читай с ним вместе духовные книги: тебя же это чтение теперь занимает и питает более всего»^[57].  Насыщение плоти и духовная трапеза (вкушение слов из церковных книг) поставлены рядом.

Механическое, незаинтересованное, «невкусное» поглощение пищи представлено Гоголем как бесспорный изъян, как проявление внутренней ущербности. Подтверждение тому мы можем найти в повести «Шинель», героем которой является Акакий Акакиевич Башмачкин:  «Приходя домой, он  садился тот же час за стол, хлебал наскоро свои щи с и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, ел все это с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог на ту пору. Заметивши, что желудок начинал пучиться, вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом»^[58].

И наконец, обжорство Собакевича и Петуха — сниженный вариант «богатырства» и русской «широты» и безудержности. Собакевич и Петух в этом отношении напоминают персонажа русских волшебных сказок Объедало. Не случайно Собакевич всячески подчеркивает свою «русскость», нещадно браня иноземцев-французов и их кухню. Но ведь и автор — хотя и в совсем ином плане — прославляет русское начало, противопоставляя его иноземным навыкам и обычаям в знаменитом лирическом отступлении о Руси - «птице тройке».

Способность к поглощению пищи в огромных количествах представлена как черта эпической героики в повести «Тарас Бульба».  Слова Тараса «тащи нам всего барана, козу давай», перекликаются с высказыванием Собакевича: «У меня когда свинина — всю свинью давай на стол, баранина — всего барана тащи, гусь — всего гуся!»^[59].

Ноздрёв

Особое место в ряду помещиков из первого тома «Мертвых душ» занимает Ноздрёв. Он лжегурман: стремится к изысканности, пытается угождать вкусу, но из этого получается нечто чудовищное. Принцип «кучи» безраздельно властвует в ноздревской гастрономии: его повар «руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец – он сыпал перец, капуста ли попалась – совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох, - словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выйдет»^[60]. Так же обстоит дело с вином: «Мадера, точно, горела во рту, ибо купцы, зная уже вкус помещиков, любивших добрую мадеру, заправляли ее беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, в надежде, что всё вынесут русские желудки»^[61]. Ноздрев в галерее посещенных Чичиковым помещиков — центральный персонаж, третий из пяти, и как гастроном противопоставлен всем прочим.

Анализ «гастрономического» кода показывает неполное соответствие гоголевскому тексту господствующих в науке трактовок композиции помещичьих глав. В качестве композиционного принципа назывались и возрастающая мера деградации, омертвления, и противопоставленность Плюшкина как более сложного и способного к воскресению характера всем прочим.  Д.П. Ивинский в композиции первого тома «Мертвых душ» прослеживает симметрические фигуры с Маниловым и Плюшкиным по краям, с которыми Чичиков договорился легче, чем с прочими, и с «тяжелыми» для Чичикова Коробочкой и Собакевичем внутри этой рамки, чьи образы составляют вторую пару, центром же является Ноздрев, в попытке договориться с которым Чичиков терпит полное фиаско.^[62] Этот композиционный прием в трактовке Д.П. Ивинского соединен с установкой на чередование двух типов — «актеров» (Манилов и Ноздрев) и «прагматиков» (Коробочка и Собакевич), Плюшкин — «Прореха на человечестве» — за пределами обоих рядов. Особое мнение принадлежит М.Я. Вайскопфу, который усматривал в композиции «помещичьих» глав символическое воплощение «стадий падения Софии», признавая вместе с тем возможность воскрешения Плюшкина^[63]. Однако ориентация автора «Мертвых душ» на гностическую традицию не доказана.

Если Гоголь действительно задумывался о воскрешении Плюшкина, то, скорее, не потому, что было легче сделать, а потому, что это было труднее. Но если и он способен к воскрешению, то тогда могли духовно возродиться и другие персонажи первого тома.

3.2 Видение героем окружающего мира через призму еды

Принцип главного героя - судить о людях по угощению - переносится на его видение всего окружающего мира. Во всем и даже в самом себе взгляд Чичикова выделяет то, что напоминает ему что-то съедобное.

Сам себя разглядывая в зеркале, герой с удивлением видит вместо лица какую-то лепёшку. Его собственные глаза липнут, «как будто их кто-то вымазал медом». Чичиков спит на тюфяке, то «тоненьком, как лепёшка», то «убитом и плоском, как блин». Овал лица молоденькой дамы, встретившейся герою, «круглился, как свеженькое яичко». Лица городских чиновников «были точно дурно выпеченный хлеб».  Да и выстраивая планы жениться, Чичиков представляет, какой из избранницы выйдет «лакомый кусочек». В окне деревенской избы он видит два лица: одно - «женское, жёлтое в чепце, узкое, длинное, как огурец», другое - «мужское, круглое, широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых делают на Руси балалайки, двухструнные легкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, лихача и щёголя»^[64]. Жена Собакевича несется вперед, «как плавный гусь». Пряники похожи на мыло, «сапоги всмятку».

Этих сравнений становится все больше, они начинают раздаваться вширь: брюхо мужика Миняя походит на «исполинский самовар, в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка»^[65], а экипаж приехавшей в губернский город помещицы Коробочки видится, как «толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса»: «Щеки этого арбуза, то есть дверцы, носившие следы жёлтой краски, затворялись очень плохо по причине плохого состояния ручек и замков, кое-как связанных верёвками. Арбуз был наполнен ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, скородумками и крендельками из заварного теста. Пирог-курник и пирог-рассольник выглядывали даже наверх»^[66].

Если в этом мире главным является только еда, а люди и предметы видятся через призму съестного, становятся понятны масштабы такого мира. Таким образом, многочисленные «съедобные» сравнения заслоняют душевное в человеке, заменяют его плотским, животным.

3.3 Функции кулинарных образов в поэме

Каковы же функции кулинарных реалий, используемых писателем в поэме «Мёртвые души»?

Во-первых, пищевые подробности служат украшением текста. Сам сюжет для Гоголя оказывается не так важен, так как он сводится к однообразным переездам главного героя от одного помещика к другому. Таким образом, предметная детализация текста занимает в произведении первое место, скрашивая сюжет. Она сводится не только к подробному описанию местности, дома помещика, но и к пышному, развернутому описанию кулинарных реалий. Пищевые подробности, приведенные в тексте, не всегда несут в себе какие-то важные, непосредственные значения.

Гоголь, как истинный мастер слова, увлекается их описанием, созданием картины застолья, поэтому многие кулинарные реалии вводятся автором без особой цели. Самые мельчайшие подробности внешнего вида блюда, его составляющих, различные сравнения или приведение каких-либо фактов, касающихся состояния данного изделия, помогают автору создать живую, даже мысленно осязаемую картину.

Во-вторых, слова с семантикой еды используются в качестве комических деталей. При создании смешных сцен и ситуаций кулинарные подробности используются автором для усиления сатирического эффекта. Те же комические ситуации помогают раскрыть личность героя, черты его характера. Таким образом, пищевые подробности являются неотъемлемой частью в описании не только быта героев, но и их личных качеств, а также портретов и поступков.

Слова с семантикой пищи, используемые автором при создании комических образов героев, подчеркивают также пародийность самого произведения. «Мертвые души» представляют собой некую гигантскую пародию на исторические события в мировом масштабе и являются как бы «русской Иллиадой».  Предметом пародии Гоголя становится сама героическая история. Куда бы не занесла судьба Чичикова, он всюду сталкивается с историческими личностями. На обеде у Манилова он становится свидетелем того, как юный Алкид грызет баранью кость, обмазывая себе при этом все щеки жиром. Во время завтрака у Коробочки, зорко смотрящий с портрета Кутузов наблюдал, как Чичиков с аппетитом поглощал масленые блинчики и пресный пирог с яйцом. Во время комического путешествия героя-рыцаря Чичикова, он встречается с историческими деятелями, становится свидетелем сражений между ними (например, Фемистоклюс укусил Алкида за ухо) и сам принимает в них участие. Пародийный характер этого путешествия автору помогают раскрыть используемые им кулинарные подробности.

В-третьих, в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» отношение к еде и застолью выступает в качестве характеристики помещиков. За обедом проявляются некоторые яркие особенности их характеров, а также в процессе совместной трапезы Чичиков пытается найти подход к владельцам «мертвых» душ. Но это не священные узы, навеки связывавшие хозяина и гостя в древнем мире, а лишь сделка, которая выгодна обеим сторонам.

Заключение

Несмотря на то что Гоголь не был первым, кто начал изображать еду в своих произведениях, гастрономическая метафора в русской литературе стала популярной именно благодаря ему. Как никакой другой русский писатель, он наполняет страницы своих книг разнообразными кулинарными образами. Образы эти проникают не только в содержание произведений, но и в язык и стиль, преломляются метафорически, способствуют созданию того контраста грустного и смешного, той зыбкой грани между высоким и низким, которая отличает художественную манеру писателя, его мастерство.

Проанализировав и сопоставив функции кулинарных реалий в прозе Гоголя, мы пришли к следующим выводам.

С помощью кулинарной детали Гоголь наталкивает читателя на довольно серьёзные размышления о жизни («Невский проспект»).

Красочное, живое описание блюд национальной кухни, характерное для более ранних произведений писателя, знакомит читателя с народными традициями, а также подчеркивает сказочность сюжета («Ночь перед рождеством»).

Пищевые подробности служат не только украшением текста, но и помогают писателю создавать комические ситуации, усиливать сатирический эффект, подчёркивать пародийный характер произведения, а также раскрывать истинную сущность героев, их характеры («Ревизор», «Мёртвые души»).

Хлебосольство является симпатичной автору чертой патриархального быта и выражением свойственного русским и украинцам гостеприимства («Старосветские помещики», «Мёртвые души»).

Обед, совместное вкушение пищи, для Гоголя имеет особое значение. Механическое, незаинтересованное, «невкусное» поглощение еды представлено Гоголем как бесспорный изъян, как проявление внутренней ущербности («Шинель»). Обжорство же символизирует «широту» характера и безудержность («Тарас Бульба», «Мёртвые души»).

Таким образом, нам удалось выяснить, что гастрономические образы – излюбленная художественная форма Гоголя. Причем чем старше становится писатель, тем чаще он обращается в своих произведениях к кулинарной детали. Функции гастрономических подробностей довольно разнообразны. Если в раннем творчестве, например в «Ночи перед рождеством», описания блюд малороссийской кухни используются для создания национального колорита и сказочной атмосферы, то в более позднем, например в «Мёртвых душах», – кулинарная деталь помогает раскрыть истинную сущность героев и отразить представления автора о быте и нравах целой эпохи.

Список используемых источников и литературы

I Источники:

1. Гоголь Н.В. Вечера на хуторе близ Диканьки.  http://ilibrary.ru/text/1088/index.html   
2. Гоголь Н.В.  Выбранные места из переписки с друзьями. XXII Русской помещик (Письмо к Б. Н. Б...му)  // http://velib.com/read_book/gogol_nikolajj/revizor_sbornik/nv_gogol_vybrannye_mesta_iz_perepiski_s_druzjami/xxii_russkojj_pomeshhik_pismo_k_b_n_bmu/ 
3. Гоголь Н. В. Ганс Кюхельгартен: Идиллия в картинах // http://gogol.lit-info.ru/gogol/text/kanc-kyuhelgarten-idilliya-v-kartinah.htm 
4. Гоголь Н.В. Миргород: Повести / Автор предисл. и примеч. В.М. Гуминский; Художн. И.М. Годин. – М.: Дет. лит., 1989. – 288 с.: ил. (Школьная б-ка).
5. Гоголь Н.В. Мертвые души: Поэма. – М.: Худож. лит., 1985. – 368 с. (Классики и современники. Рус. классич. лит.).
6. Гоголь Н.В. Ночь перед рождеством: Повесть / Предисл. И.Л. Вишневской; Рис. М. Соколова. - М.: Дет. лит., 1982. – 63 с., ил.  
7. Гоголь Н.В. Петербургские повести. Лениздат, 1974. – 168 с.
8. Гоголь Н. Повести; Драматические произведения. – Л.: Худож. лит., 1983. – 328 с. (Классики и современники. Рус. классич. лит.).
9. Гончаров И.А. Обломов: Роман в 4-х частях / Примеч. В.Сквозникова. – М.: Худож. лит., 1985. – 383 с.
10. Письма Гоголя  //  http://gogol.lit-info.ru/gogol/pisma-gogolya/letter-100.htm  
11. Пушкин А.С. Евгений Онегин: роман в стихах / А.С.Пушкин; худож. Н.Кузьмин. – М.: Дет. лит., 2008. – 206 с.: ил. – (Школьная библиотека)
12.   Русская виртуальная библиотека. Державин Г.Р. Фелица // http://rvb.ru/18vek/derzhavin/01text/017.htm   
13. Сочинения Ломоносова М.В. – Оды – Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1746 года  //  http://lomonosov300.ru/9084.htm 
14. Фундаментальная электронная библиотека (ФЭБ).                             Жуковский В.А. Кубок. – 1959 (текст) // http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/texts/zhuk4/zh2/zh2-162-.htm 
15. Фундаментальная электронная библиотека (ФЭБ). Чехов А.П. Сирена. – 1976 (текст) // http://feb-web.ru/feb/chekhov/texts/sp0/sp6/sp6-315-.htm?cmd=2 
16. Фундаментальная электронная библиотека (ФЭБ). Чехов А.П. О бренности. – 1976 (текст) //  http://feb-web.ru/feb/chekhov/texts/sp0/sp4/sp4-364-.htm   

II Исследования:

17. Вайскопф М.Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. 2-е изд., испр. и расшир. М.: Рос. гос. гум. ун-т, 2002. С 517-520 // http://padaread.com/?book=45029&pg=1 
18. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография / Пер. с нем. К.Д. Цивиной. М.: Наука, 1991. 356

III Статьи:

19. Анненский И.Ф. Художественный идеализм Гоголя // http://annenskiy.lit-info.ru/annenskiy/articles/annenskij/hudozhestvennyj-idealizm-gogolya.htm   
20. Артотека еды. Закуски от писателей. Чехов // http://www.art-eda.info/zakuski-ot-pisatelej-chexov.html 
21. Ивинский Д.П. О композиции первого тома поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» // http://www.portal-slovo.ru/philology/37156.php 
22.  Ранчин А.М. Символика еды в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» // http://www.portal-slovo.ru/philology/41261.php 

IV Справочные издания:

23. Елисеев И.А., Полякова Л.Г. Словарь литературоведческих терминов. Ростов н/Д: Феникс, 2002. – 320 с.