Поэт в России – больше чем поэт

«Поэт в России – больше чем поэт»

Руководитель проекта Коновалова Елена Петровна, учитель русского языка и литературы МБОУ СОШ №1 г. Пушкино Московской области.

Минеева Евгения, ученица 9 б класса МБОУ СОШ №1

г. Пушкино Московской области.

Евгений Александрович Евтушенко-русский советский поэт. Получил известность также как прозаик, режиссёр, сценарист, публицист и актёр.

Евгений родился в семье геолога и поэта-любителя Александра Рудольфовича Гангнуса (по происхождению — прибалтийского немца)

В 1944 году, по возвращении из эвакуации со станции Зима в Москву, мать поэта, Зинаида Ермолаевна Евтушенко (1910—2002), геолог, актриса, Заслуженный деятель культуры РСФСР, поменяла фамилию сына на свою девичью. При оформлении документов для смены фамилии была сознательно допущена ошибка в дате рождения: записали 1933 г., чтобы не получать пропуска, который положено было иметь в 12 лет.

Начал печататься в 1949, первое стихотворение опубликовано в газете «Советский спорт».

С 1952 по 1957 г. учился в Литературном институте им. М. Горького. Исключён за «дисциплинарные взыскания», а также — за поддержку романа Дудинцева «Не хлебом единым»
В 1952 году стал самым молодым членом Союза писателей СССР, минуя ступень кандидата в члены СП.

О своем быстром росте Евгений написал:
«Меня приняли в Литературный институт без аттестата зрелости и почти одновременно в Союз писателей, в обоих случаях сочтя достаточным основанием мою книгу. Но я знал ей цену. И я хотел писать по-другому».

В последующие годы печатает несколько сборников, которые приобретают большую популярность.
Произведения его отличает широкая гамма настроений и жанровое разнообразие. Первые строки из пафосного вступления к поэме «Братская ГЭС» (написана в 1965): «Поэт в России больше, чем поэт», — манифест творчества самого Евтушенко и крылатая фраза, которая устойчиво вошла в обиход.
Вступление в этой поэме, даже вернее сказать не вступление, а молитва (как поэт ее сам назвал поэт) рассказывает о известных поэтах разных лет. Евтушенко как бы просит помочь их в своем трудном жизненном пути поэта, просит о лучших качествах, особенных чертах стихотворений Лермонтова, Пушкина, Есенина и многих других, чтобы дополнить его стихи и сделать их лучше, просил их поддержки и одобрения:

МОЛИТВА ПЕРЕД ПОЭМОЙ

Поэт в России - больше чем поэт.

В ней суждено поэтами рождаться

лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,

кому уюта нет, покоя нет.

Поэт в ней - образ века своего

и будущего призрачный прообраз.

Поэт подводит, не впадая в робость,

итог всему, что было до него.

Сумею ли? Культуры не хватает...

Нахватанность пророчеств не сулит...

Но дух России надо мной витает

и дерзновенно пробовать велит.

И, на колени тихо становясь,

готовый и для смерти и победы,

прошу смиренно помощи у вас,

великие российские поэты...

Дай, Пушкин, мне свою певучесть,

свою раскованную речь,

свою пленительную участь -

как бы шаля, глаголом жечь.

Дай, Лермонтов, свой желчный взгляд,

своей презрительности яд

и келью замкнутой души,

где дышит, скрытая в тиши,

недоброты твоей сестра -

лампада тайного добра.

Дай, Некрасов, уняв мою резвость,

боль иссеченной музы твоей -

у парадных подъездов, у рельсов

и в просторах лесов и полей.

Дай твоей неизящности силу.

Дай мне подвиг мучительный твой,

чтоб идти, волоча всю Россию,

как бурлаки идут бечевой.

О, дай мне, Блок, туманность вещую

и два кренящихся крыла,

чтобы, тая загадку вечную,

сквозь тело музыка текла.

Дай, Пастернак, смещенье дней,

смущенье веток,

сращенье запахов, теней

с мученьем века,

чтоб слово, садом бормоча,

цвело и зрело,

чтобы вовек твоя свеча

во мне горела.

Есенин, дай на счастье нежность мне

к березкам и лугам, к зверью и людям

и ко всему другому на земле,

      что мы с тобой так беззащитно любим

Дай, Маяковский, мне

                    глыбастость,

                                  буйство,

                                          бас,

непримиримость грозную к подонкам,

чтоб смог и я,

                  сквозь время прорубаясь,

сказать о нем

               товарищам потомкам.
«Чрезмерному успеху Евтушенко способствовала простота и доступность его стихов, а также скандалы, часто поднимавшиеся критикой вокруг его имени. Рассчитывая на публицистический эффект, Евтушенко то избирал для своих стихов темы актуальной политики партии ,то адресовал их критически настроенной общественности .Его стихи большей частью повествовательны и богаты образными деталями. Многие страдают длиннотами, декламационны и поверхностны. Его поэтическое дарование редко проявляется в глубоких и содержательных высказываниях. Он пишет легко, любит игру слов и звуков, нередко, однако, доходящую у него до вычурности. Честолюбивое стремление Евтушенко стать, продолжая традицию В. Маяковского, трибуном послесталинского периода приводило к тому, что его талант, — как это ярко проявляется,казалось, ослабевает.»

Так о нем сказал однажды Во́льфганг Ка́зак— немецкий славист, литературный критик.

С 1986 по 1991 год был секретарём Правления Союза писателей СССР. С декабря 1991 года — секретарь правления Содружества писательских союзов. С 1989 года — сопредседатель писательской ассоциации «Апрель». С 1988 года — член общества «Мемориал».

14 мая 1989 года с огромным отрывом, набрав в 19 раз больше голосов, чем ближайший кандидат, был избран народным депутатом СССР от Дзержинского территориального избирательного округа города Харькова и был им до конца существования СССР.

В 1991 году, заключив контракт с американским университетом в г. Талса, штат Оклахома, уехал с семьёй преподавать в США, где и проживает в настоящее время.

В 2013 году Евтушенко перенес операцию по ампутации ноги.

14 декабря 2014 года во время гастролей в Ростове-на-Дону Евгений Евтушенко был госпитализирован в связи с резким ухудшением состояния здоровья.

Но, поговорим о переложении, или как выразился автор «перекладе» прекрасного древнерусского произведения – «Слово о полку Игореве».
Евтушенко закончил работу над своим перекладом в декабре 2001 года и после дал интервью, в котором рассказал  о работе над  «Словом».
Вот о чем он поведал:
Я прочел все переводы и понял, что "Слово о полку Игореве" - сочинение очень сложное. В чем его сложность? Заболоцкий, например, - замечательный поэт, которого я очень люблю, - потерпел большое поражение, потому что попытался перевести "Слово о полку Игореве" с рифмами, которых там нет. И вогнал строфику свою в очень строгий ритм, а это произведение не выдерживает никакой рифмовки и такой лепки. Переводить с рифмами желательно потому, что, слава Богу, в русском языке рифма еще жива, и у нас еще много всяких возможностей, не как в английском, скажем, не как во французском языке, где гораздо меньше возможностей для рифмы. Я решил ,что надо это перевести рифмованно, но на очень свободном стихе, в котором обязательно должен очень гибко меняться ритм - в зависимости от темы. Это нужно было превратить в поэзию. Для того времени, когда еще рифма не выработалась в русском языке, еще даже до силлабической эры в русской поэзии, тогда они просто не могли и не знали, как рифмовать, еще не было такой привычки. Рифма была очень неуклюжей, сочинители не владели тогда еще всем поэтическим арсеналом. Но были потрясающие метафоры! Это была поэзия прозы. И она давала возможности невероятных гибких переходов от эпического, что ли, начала до лирических тем. Там есть все, и сочетание лирических тем и эпических просто поразительное... Иные переводчики вообще не решались рифмовать перевод "Слова" считая его фактом прозы, или боясь того, что "проклятая рифма толкает опять говорить совершенно не то" (Б. Пастернак).

Иные переводы были более исследовательскими, а не поэтическими, и этим были драгоценны, но теряли музыку, пронизывающую подлинник.

Музыкальный ключ к переводу я вдруг нашел в "Казни Степана Разина" - причем не столь в моих стихах, сколько в оратории Шостаковича на эти стихи. Но мне хотелось, чтобы "Слово" было современно не только по инструментовке, но и по смыслу. Конечно, наше понимание истории гораздо трагичнее, чем у князя Игоря и его дружины. Наш, непредставимый для них опыт, - это и две мировые войны, и затяжная холодная война, и угроза третьей мировой, и множество так называемых локальных войн, и Хиросима, и Гулаг, и сегодняшний кошмар камикадзевского и биологического терроризма. Но разрушительная неоправдываемая суть войн остается той же самой во все времена, ибо любая война основана на обоюдном разрушении и обоюдном убийстве. Марксизм делит войны на справедливые и несправедливые. Но кто определяет меру этой справедливости? Воина против захватчиков, конечно, нравственно оправдана, но, к сожалению, слепая животная мстительность может привести к новым несправедливостям, совершаемым во имя справедливости. Слишком многие люди, несмотря на то, что война началась не по их недоброй воле, бывают наказаны смертью за чужие преступления. Об этом когда-то и написал автор "Слова о полку Игореве" - первый русский классик, чье имя нам до сих пор неизвестно. Примерно восемь веков назад, на живом материале, тогда еще обжигавшем руки, как неостывшие угли пожарищ, автор создал вечное, то есть навсегда современное произведение. Я старался сохранить всё лучшее в "Слове", отсекая лишь архаизмы, хотя в некоторых случаях я их восторженно сохранял, включая в текст моего "переклада". Это слово, в случае моего подхода, гораздо точней, чем "перевод". Я чуть-чуть изменил даже название, и не могу объяснить почему - просто-напросто оно именно так естественно уложилось в мой "переклад", который начал жить по своим законам. Приходилось обходить "темные места", непросветленные даже такими блестящими знатоками, как порой совсем не сходящиеся во взглядах на "Слово" Д. Лихачев, Б. Рыбаков, М. Гаспаров. Из этих трех китов "словистики" мне ближе всех Рыбаков. Но я, благодарный им, тоже начал "не сходиться" с ними и настолько проникся духом "Слова", что самостоятельно стал жить в том времени, что-то домысливать, о чем-то догадываться, что-то рискованно предполагать и дописывать. Не включая воображения, можно делать только мертвый подстрочник. А моя главная задача, как я уже говорил, была музыкальная, а не лингвистическая. Я безбоязненно сокращал всё то, что утяжеляло текст, отнимало у него летучесть -географические названия, необязательное перечисление имен, повторения, громоздкие неуклюжести, свойственные тогдашнему русскому языку, но чуждые сегодняшнему. Я перекладывал не древнеславянский на современный русский, а древнеславянский на звучавшую во мне внутреннюю музыку. Я подчинился именно музыке, и она сама подсказывала мне порядок слов, диктуя то удлинение, то укорачивание ритма. Хотя почти было доказано, что "растекаться мыслью по древу", на самом деле, означает "растекаться белкой по древу", я все-таки оставил эту, ставшую русским национальным афоризмом очаровательную ошибку. "Под трубами повиты", что означает "спеленуты", было бы непонятно почти всем сегодняшним читателям. Пришлось вставлять "как повитухи, битвы нас кутали в молитвы", чтобы спасти понятность образа. Я дописал целый кусок о поле, перегороженном щитами, где еще до начала боя под сапогами и копытами первыми гибнут тщеты. Метафора распространяется и на детей, и женщин, которые всегда бывают безвинными жертвами нашествий и войн: «Но цветы на поле брани гибнут первыми всегда». Я расширил монолог "восплакавших жен", которые в списке Мусина-Пушкина (XV—XVI век) вслед за страхом потерять своих "милых", равноплачно выражают страх потерять будущие золотые безделушки. Я, хоть убейте, никак не могу поверить в то, что так было и в самом первом списке, потому что любящие женщины во все времена не могут ставить знак равенства между их любимыми и безделушками. Я уверен, что здесь была ошибка переписчиков. Я превратил в "развернутую метафору" описание сокровищ князя Игоря, оставшихся после битвы на дне реки. Описывая израненного молодого князя Владимира, я вышел на невольно родившийся в лоне подлинника собирательный образ русских людей: "Себе самим не судьи, мы раны, а не люди". Этого не было в тексте, но это как бы исходило из него, мерцало между строк. Есть и другие "вольности", но все они вдохновлены волшебно втягивающей, пенящейся заколдованной воронкой оригинала, а не моим желанием покрасоваться что я талантливей автора "Слова". Я никогда не осмелюсь подумать, что это окончательный, и уверен, что, пока жив русский язык, будут еще многие и, надеюсь, гораздо лучшие переводы. Понимаете, если сравнивать "Слово о полку Игореве" со звучанием колоколов, то там чувствовались и удары Царя-колокола, и больших колоколов, и - вплоть до крошечных колокольчиков поддужных... В этой поэме можно встретить все элементы. И лирики - возьмем, например, плач Ярославны:

В Путивле плачет Ярославна,

одна на крепостной стене,

о всех, кто пал давно, недавно,

и о тебе, и обо мне.

По-вдовьи кличет, чайкой кычет:
«Дунайской дочкой я взлечу,
рукав с бобровой оторочкой

в реке Каяле омочу.
Не упаду в полете наземь,

спускаясь к мужу своему,

и на любимом теле князя

крылами нежно кровь зажму».
В Путивле плачет Ярославна,

оплакивая,как во сне,

со славой павших и бесславно,

но на одной для всех войне.
«О, господин ветрило, ветре,

зачем ты веешь вперекор?
Ты лучше мои слезы вытри,

а стрелами не бей в упор.
Тебе прийти бы, ветре, в разум,

наполнив парус кораблю.
Почто мою любовь и радость

развеял ты по ковылю?»
В Путивле плачет Ярославна,

одна на крепостной стене:
«Ты, Днепр Словутич крутонравный,

пробился в горной крутизне.
Ты на себе лелеял чаек

и Святославовы ладьи.
Спаси любимого, качая,

и, словно я, его люби…»
В Путивле плачет Ярославна,

одна на крепостной стене:
«О, солнце, ты ни с кем не равно!

Согрей всех в мире, кто одне.
Но пожалей тех, кто на муки

в твоих лучах обречены.

Расслабило им жаждой луки,

заткнуло горем колчаны.

Ты не убей жестоким зноем

в безводье воинов Руси.

Любимых тенью мы прикроем, –

мы их спасем, и ты спаси!»

В Путивле плачет Ярославна,

одна на крепостной стене,

и слезы, опускаясь плавно,

сквозь волны светятся на дне…

Там есть и все элементы гражданской поэзии - возьмем, например, горькие слова Святослава, которые он говорит князю Игорю. Там очень сильная гражданская тема.

У других князей не занял

Святослав ума и сил.

Себя мыслями изранил,

злато слово изронил,

мудростью оправленное,

слезами приправленное:
«О, мои сыновчя,

Игорю,

Всеволоде,

вы мечетесь все ночи

в бессоннице, как в неводе.

Вы,

погнавшись за победами ненужными,

рано начали мечами харалужными

Половецкой земле досаждать…

Надо славу не искать,

а подождать.

Неразумно кровь лия свою и ворогов,

слишком жирных

вы откармливали воронов.
Закалили вы сердца,

не затворили.
Что же вы моим сединам сотворили!
Я не вижу больше воинскую лаву,

подчинявшуюся брату Ярославу.

Где черниговское храброе боярство,

из которого никто не забоялся?

Где те ратники с доспехами рогожными,

без щитов –

а лишь с ножами засапожными?

Побеждают они с кликами по праву,

в славу прадедов звоня –

в литую славу!
Но сказали вы:

«Помужествуем сами,

потому что мы и сами с усами.

Славу прошлую ковром себе постелим,

ну а будущую –

сами и поделим!»
Удивительно ли, братья,

старику помолодеть?

Коль могу свой меч поднять я,

то смогу им володеть.

Позабудьте слово «старче».

Молод я,

мне повезло.
Сокол после линек зорче

бережет свое гнездо.
Но князья мне ниоткуда

не звонят во стремена.

Чуда ждать напрасно.
Худо

обернулись времена.
А у града Римова,

саблями багримого,

в крови лапти вымочив,

держатся римовичи.

Там ведет своих волчат

хан,

как волк облизывающийся.

Там под саблями кричат.

А в Переяславле – чад

от пожарищ близящихся.

Где Володимир молодой?

Он так изранен в битве той,
и больше нету лепого

младого сына Глебова…

Не человек,

а рана,

и это невозбранно.

Себе самим не судьи,

мы раны,

а не люди».

Не опьянеть,

сколько в чашу ни лей.

Смолк Святослав сурово.

Нету золота тяжелей,

чем золотое слово.

Но никому отмолчаться нельзя.
Где вы,

князья?

Где же ты,

великий князь

Всеволод?

На тебя ли,

припозднясь,

горько сетовать?

Ты ведь мог бы встать оплечь

с отцом названым,

его злат престол сберечь

и мечом,

и разумом.
Ты сумел бы Волгу в зной

расплескать вёслами,

так чтоб капли –

бирюзой

суженой

на волосы.

Разве для тебя война –

дело непривычное?

Ты сумел бы

Дон

до дна

шлемом

вычерпать.
Ты сумел бы,

стаи половцев расшвыривая,

пострелять сынами Глебовыми смелыми,

словно жгучими живыми

шереширами –

с неба спрыгнувшими

огненными стрелами.
Вы,

отважные Давыде и Рюриче,

аль не вам вдогон махали

белы рученьки?

Аль не ваших братьев

шлемы золоченые

в крови плавали,

врагами иссеченные?
И не ваша ли дружина,

акы тури,

после битвы лишь мычит,

как после бури?
Вы вступите-ка в опору злата стремени

за обиды

своего лихого времени,

за страдалицу –

за землю нашу Русскую,

не для нас,

а для гостей незваных –

узкую,

и за Игоревы раны,

чтоб не тронули их враны,

за отважного князя –

Святославича…
Где ты,

князь Галицкий

Осмомысл Ярослав?

Ты вознесся

в поднебесье

над галками,

вровень с ястребами став.

И сидишь ты на престоле златокованом,

тебе сызмальства судьбою уготованном,
и полки твои железные,

дерзкие,

подпирая горы темные венгерские,

заступают дорогу королю,

чтоб не лез напрасно в землю не свою.

Меч, как перышко,

над шлемом поднимая,

затворил ты,

князь,

ворота Дуная,

и способна твоя легкая рука

враз все тяготы швырнуть за облака.

Ты до самого Дуная правишь суд,

и дрожат мздоимцы,

воры,

и крутые приговоры

в клювах чайки невесомые несут.
Даже молниям грозы

ты не завидовал.

И никто твоей слезы

еще не видывал.

Отворил ты, князь,

ворота града Киева.

Взял на пояс голубой кушак реки его

и с отцовского престола,

золотого – не простого,

так что вороги растерянные замерли,

доставал султанов стрелами и за морем.

Всё еще рука легка?
Так стреляй же в Кончака,

чтобы Игоревы раны

не посмели тронуть враны,

недостойные коснуться смельчака.
Где вы, храбрые Романе,

Мстиславе?!

Ваши воины в бурьяне,

в канаве?

Среди стольких трусов подлых

что-то вас влечет на подвиг,

но не злато,

не почет –

а достоинство влечет.

В этих смутах,

в мутных войнах,

кто-то должен быть в достойных,

делая достойным бой

не победой,

а собой.
Игорю померк солнца свет.

Игорь жив,

но Игоря нет.
Не добром сронило дерево листву.

И по Роси,

и по Суле –

за висюльки

и посулы –

городов дележ,

подобный воровству.

Делят степи на скаку,

делят даже воду в сите…

А Игорева храброго полку

не воскресити.
Мстиславе и Романе,

вас ждет безбрежный Дон.

Что слышится в тумане?

Победы нежный звон.
И Ольговичи с вами,

и раненое знамя,

и что-то,

словно свет,

чему названья нет…
Ингвар, Всеволод

и три

Мстиславича –

не худого вы гнезда

соколы!

Не по праву, что внутри, –

по бесправищу

разорили вы, князья,

землю ссорами!
Где же ваши копья, шлемы

и щиты

польские?
Оградите Русь от нищеты

стрелами,

чтобы половцы у вас в ногах

ползали,

и просили «Пощади!»,

припав к стремени.

Покажите,

князья,

удаль бранную

и за Игоревы раны

бросьтесь в рубку,

и за самую большую нашу рану –

землю Русскую! 
Вот и Сула среброструйная

к Переяславлю не течет.

А Двина,

когда-то буйная,

так себя сейчас ведет,

будто родом из болот.

Покорилась речка глупая

и поганым,

льстиво хлюпая,

пузырями песнь поет.
И в укор тебе,

река,

Изяслав,

сын Василька,

о литовские шеломы,

да и просто по живому,

подзазубрил меч.

Лихо дрался за победу.

Как Всеславу,

его деду,

ему лучше не перечь!

Но литовскими мечами

был изрублен
и, печальный,

прохрипел такую речь:
«Княже,

друже –

было ли нам хуже?

На убитых сев,

стервятники при деле.

Всю дружину

они в перья приодели.

Ну а звери доедают в поле заживо

тяжко раненных,

их кровь полизаша…»
Это сочинение - против междоусобиц на земле русской, против неразумной смелости, там все время повторяется рефрен "Чем засеяна земля русская". И все время повторяется, что она засеяна костьми белыми. Для меня это было очень важно. Князь Игорь, по сути, был человеком, конечно, смелым и отчаянным. Но все-таки он уложил всю свою дружину. Он не продумал того, что делает, и получилось, что шел он ради славы своей, своих амбиций. И угробил стольких людей - ни за что ни про что. Там сильная трагическая линия тоже. В "Слове...", с одной стороны, прославляется мужество, а с другой - в слове Святослава, - дается явно осуждение неразумного мужества. Практически князь Игорь возвращается домой как блудный сын, вернувшийся из плена.
Самым трудным для меня был финал. Он показался мне слишком бравурно скороговорочным, слишком прославительным, совершенно не соответствующим многим справедливым упрекам князю Игорю и другим князьям в "злате слове Святослава". Ведь все-таки дружина погибла, и далеко не сразу князь Игорь решился на побег из плена. Инстинкт, немаловажный при переводе, подсказывал мне, что в финале когда-то должно было быть нечто другое, реквиемное, возвращающее нас к предыдущим страницам. Не только я, а и некоторые профессиональные исследователи считают, что финал был переписан гораздо позднее двенадцатого века и, может быть, в угоду тогдашнему "княжескому соцреализму", был предназначен для услаждения слуха князей на каком-то торжественном пиру. В нынешнем финале очень уж удивляет отсутствие горестных мыслей после такого сокрушительного поражения князя Игоря. Мысль, что это поражение было наказанием за непослушание Божьему знамению, исчезла, подмененная немотивированным славословием. Я стал искать выход - опять-таки не умственный, а чисто музыкальный. Этого требовал симфонизм самого "Слова". Я ощущал в финале некую вопиющую пустоту и готов был поклясться, что пустота эта не изначальная, а поздняя, привнесенная. Я стал думать - что же здесь могло быть когда-то, на месте сегодняшних пустот, чтобы уравновесить все восторженные восклицания и победно грохочущие колокола? И вдруг мне показалось, что я нашел разгадку. Чаще всего в "Слове" повторяется реквиемная тема "костей", которыми засеяно поле битвы. Когда такой рефрен звучит на протяжении всей симфонии, по всем музыкальным законам, он обязательно должен возникнуть и в финале. Тогда я и осмелился после каждого прославления князей как бы осторожно касаться пальцами клавишей, чтобы траурными сдержанными звуками предупредить ликование о том, что оно не должно превращаться в забвение о мертвых...

Меня мучило то, что, может быть, никто не поймет почему я решился на такую "вольность", да еще и в финале, как вдруг я получил письмо от лично мне незнакомого ученого Института мировой литературы Виктора Кожевникова, который так охарактеризовал свою концепцию "Слова": "Это поэма о трагическом походе князя Игоря, который в погоне за славой, искушаемый страстью, не внял знаменью Божьему, явленному в виде солнечного затмения, преграждающего ему путь, повел в Поле свои полки и погубил их, сам попал в плен, но бежал из него. Игорь приходит в храм, чтобы покаяться и помолиться о погубленной дружине. Игорь возвращается в отчий дом, как блудный сын, много прегрешивший. Автор (христианин) радуется его возвращению, поет ему славу, но и напоминает ему о гибели дружины".

Прочитав это письмо, я счастливо почувствовал, что после всех попыток в течение многих веков покрыть лаком "бюрократического патриотизма" эту великую трагедию, превратив ее в поддельную палехскую шкатулку, "Слово о Полку Игоревом" всегда найдет на Руси тех людей, кто услышит в шелесте страниц голоса погибших предков, которых мы не имеем права забывать. Лишь наше незабвение о погибших может спасти от их участи живых.
Финал:
Грады –

рады.

Рады мазанки –

даже самые масенькие.

Звонницы

хоть ночами готовы звонить

от счастливой бессонницы.

И на спуске под всхлипы

лепечут все липы

празднующей листвой:

»Живой!
Живой!»

В землю мы не зароем,

а песням навек отдадим

славу старым героям

и молодым.

(А все косточки,

добела вымытые,

из людей убиенных вынутые,

долго стуком переаукивались,

перекатывались,

перестукивались…)
Так поставим всем павшим не за упокой,

а во здравье свечу…

Слава Игорю Святославичу!

(А все косточки –

взрослые,

детские,

то ли русские,

то ль половецкие,

то и дело хрустят под плугом,

но давно не воюют друг с другом.)

Трус – тот, кто прожил,

хоть раз не бунтуя,

а смирно идя в поводу.

Слава Буй Туру Всеволоду!

(Черное солнце вам было как знаменье:

дальше –

могила.

Но позабыли вы о наказании.

Слава затменье затмила.

Войны да войны…

Когда это кончится?

Что вы подскажете,

косточки,

косточки?)

Тот настоящий наследник отца,

кто отцовскому верен мечу.

Слава Владимиру Игоревичу!

(Косточки временем выбелены,

только вот боли не выболены…)
Слава всем вам, князья и дружина.

Поясно вам поклонюсь.

Вы христиан защищали двужильно.

Тот, кто не трус, – тот и Русь!

(Косточки вымытые некрещеные,

Господом нашим вы тоже прощенные…)
Память о не уступавших, но павших,

добрый Господь, не отринь.

Аминь.

Закончим повествование о Евгении Александровиче Евтушенко его манифестом, теперь полностью оправданным, так как мы видем, какие труды совершает поэт, чтобы сочинить,написать, перевести произведения, которые можно прочитать за час-два, может день. Но какое же наслаждение читать и впитывать строчки из таких произведений? Не правдали?
«Поэт в России- больше чем поэт.»