Кто говорит, что на войне не страшно. Юлия Друнина

…Кто говорит, что на войне не страшно

Ю. Друнина

        …Чувство страха, чувство непреодолимого безотчетного страха опять нахлынуло, накрыло с головой. Сердце билось бешено. В горле пересохло до хрипоты, хотя стоять приходилось чуть ли не по колено в луже. Руки от волнения вспотели так, что автомат сам собою из них выскальзывал, поэтому и приходилось судорожно и бесполезно впиваться холодными пальцами в холодный металл. Каска частенько сползала на глаза, на испуганные глаза новоиспеченного двадцатидвухлетнего солдата, вернее сказать,  солдатика – таким худеньким и невзрачным он казался на  поле брани. И теперь этот солдатик стоял, пошатываясь на неокрепших ногах, и готовился принять первый в жизни бой, столкнуться с врагом лицом к лицу, дать ему отпор. Он не боялся смерти. Кажется. А если и боялся, то совсем чуть-чуть. Или нет… Подобные мысли роились у него в голове в ту секунду, когда вдали послышались первые очереди выстрелов, первые взрывы, первые крики. Конечно, он уже и раньше слышал всю эту музыку Войны, жестокую и беспощадную. Но очутившись с ее источником в непосредственной близости, он уже не искал защиты, потому что знал – он и есть защита.

        Сердце свое унять труднее всего. Оно предательски рвется из груди, рвется до боли, рвется нещадно. Сердце сложно успокоить, ибо правду оно знает наверняка. Нет покоя Человеческому сердцу.

        Не было ему покоя и в этой юношеской груди, в которой все кипело и бурлило. Все перемешалось и в голове. Страх мертвенно-холодным потоком поднимался из самых глубин души, перебивая дыхание, сдавливая горло так, что приходилось напрасно хватать ртом воздух. От кончиков пальцев отходила кровь, сосредотачиваясь где-то внутри, пытаясь сохранить драгоценное тепло. Но было уже поздно: сильнейший озноб неожиданно прополз по спине, и накатила первая волна мелкой и неприятной дрожи. Взгляд застекленел. Перед глазами стояла милая сердцу картина: отчий дом у большой березы, маленький сад, в котором он еще мальчишкой возился со своей собакой, нежный взгляд матери с поддельным недовольством (чему обязан сломанному кусту наливавшихся кисловатым соком ягод смородины) и нескрываемая улыбка, от которой непременно становится тепло… Все это тотчас промелькнуло перед глазами паренька, промелькнуло, столкнулось, перемешалось и понеслось.

        И тут он увидел их. Тех, чье присутствие вызывало в нем лишь ненависть и тошнотворное чувство отвращения. Тех, кого хотелось пристрелить, придушить, стереть с лица земли. Тех, в чьей крови, поганой и мерзкой, даже руки марать не хотелось. Но приходилось. Даже Смерть казалась ему благородней этого отродья.

        Фашисты надвигались как сплошная тень, мрак, зло. «Коричневая чума» – так их назвали. Точнее трудно слово подобрать. Это отребье ничего после себя не оставляло – только смерть, боль, муки. Страшные, нечеловеческие муки. За родных, за Родину, за друзей. За всех. Даже слез не оставалось, не оставалось и слов. Только боль.

        …Юный солдат на мгновение закрыл глаза – страх стал слишком силен, чтобы держать их открытыми и видеть наступление, видеть чуму. Бешено бьющееся сердце оступилось и… замерло. Свет и тепло разлились по жилам, а в груди будто мерно и спокойно зашагал конь. Страх ушел. На своей щеке паренек почувствовал долгожданное прикосновение материнской руки и весь растворился в нем. В душе его что-то загорелось, воспрянуло. Кровь заиграла в жилах, руки ощутили прохладу благородной стали. «Ты знаешь, что делать». Он понял и, мельком взглянув на оружие в руках, без тени страха и сомнения взвел курок…