Рассказ"Когда наступило утро"

Рассказ «Когда наступило утро»

Часто мы слышим о трудном военном времени. А как жили люди, что они чувствовали, как сопротивлялись врагам? Я, человек 21 века, попыталась представить, как это могло быть. Представляю вам  маленький эпизод большой войны. Действие могло происходить и здесь, на Кубани…

***

Вдалеке искрится голубая водная гладь, в которой плещется крупная рыба. Очень похоже на сазана. Странно наблюдать за этим буйством из окопной ямы, где мы по шею увязли в илистой грязи и слышим гул двигателей от пролетающих в небе самолётов. Невольно начинаешь тосковать по тем временам, когда эта картина на воде была так же обыденна, как запах пирогов в раскалённой печи и разговоры рыбаков на берегу, смачно палящих свои самокрутки.

От воспоминаний о еде и куреве к горлу подступает едкий комок желчи. Мы не ели уже трое суток, безустанно рыская по плавням. Многие на пределе, из последних сил они тащат свои тряпичные мешки с гранатами и патронами.

Неделю назад нашу станицу оккупировали, забрали женщин и детей, расстреляли многих мужчин.  Единицы смогли убежать. И теперь мы, горсточка спасшихся, ползём в тине, сопровождаемые жабьим кваканьем и гулом «стальных птиц».С нами женщина и восьмилетняя девочка, её дочь, которая плачет по ночам, уткнувшись в материнский подол, один старик, ещё молодцеватый, но уже сломленный тяготам такой жизни, если это прозябание вообще можно назвать жизнью. Ещё трое мужиков, включая меня, самые бодрые из этой горсточки. Вот и всё, что осталась от станицы.

Наша цель – город, вот только с каждым днём она кажется нам всё призрачнее. Вера уходит из наших истощённых тел. Я чувствую, что немцы усиливают окопную линию. Думаю, скоро тут будет бой. Нам нужно как можно быстрее выбраться, иначе под градом пулемётных очередей никто не станет разбираться кто свой, а кто чужой. Смерть дышит нам в затылок, побрякивая до блеска наточенной косой.

Смеркается. Первые звёзды зажигаются на небосклоне. Они похожи на мелкие крупинки ржи или медовые соты, разбитые на чёрной ткани. С наступлением темноты начинают мучить мысли, приобретающие  куда большую силу, нежели днём, когда мы заняты камышовыми дебрями и тиной, стремясь к узкой железнодорожной колее.

Снова плачет девочка, тихо, как свист кулика между осокой, и от этого становится тяжко на душе. Мужики срезают ножами камыш, вымащивая всем койки, а старик ложится прямо на землю, часто дыша. Он меня беспокоит больше всех, кажется, силы покидают его, как бы к утру из него совсем не вышел дух.

***

Утро приносит новые беды. Старик умер. Мать старается утешить свою дочку, истерически рыдающую из-за смерти «дедушки», который неизведанно где отыскивал в этих заболоченных плавнях  голубые цветочки  для её грязной льняной головы. Теперь его лицо выглядит умиротворённо, не озабоченное земными тяготами. Постепенно кровь отходит от скул и щёк, оно обретает оттенок выбеленной саманной избы. Я замечаю, как сильно он сдал. Тело высохло, глаза впали, борода поредела, ногти стёсаны. Все смотрят на его труп сочувственно, ведь мы не сможем похоронить тело умершего, лишь только девочка льёт свои горячие слёзы. Словно раскалённое железо, падают они на наши сердца.

Солнце беспощадно палит. Нам душно и голодно. Почему-то меня знобит. Тяжко дышать. Эта постоянная сырость сведёт нас в могилу. Я замечаю, что девочка надсадно кашляет.

***

Я слышал звук проезжающих неподалёку грузовиков . Может, это всего лишь порождение моего воспалённого мозга, но это заставляет нас ползти обратно, разыскивая другой путь. Неужели мы сгинем в этих непролазных топях? Голод прошёл, теперь по телу растекается усталость и пробегает мелкая дрожь, чем-то напоминающая судороги. Недавно мы с мужиками совещались о еде. Пришли к тому, что можно попробовать найти птичьи яйца и съесть их сырыми. Женщина сказала, что девочке нужны лекарства, видимо, у ней горячка. В наших мешках были лишь бинты и патроны с гранатами. Материнские глаза потускнели от отчаянья и боли. Я никогда не видел таких ужасных глаз. Мужики лишь покачали головами. Вокруг нас много плавневой рыбы, и мы без труда можем поймать её голыми руками. Однако дым от кострища может увидеть немецкий батальон.

Ползти почти невозможно. Пальцы на руках онемели, я их совсем не чувствую, лишь прикусываю кончик языка, чтобы ненароком не застонать. Камыш, осока, тина. Подступает тошнота и начинает болеть голова, словно кузнец колотит по ней своим тяжёлым молотом. Когда же покажется поле?

***

Я пытаюсь проморгаться, но мои глаза так не привыкли к другим цветам, кроме грязно-коричневых листьев камыша, что я уже и не верю в увиденное. Перед нами ровная полевая гладь с редкими вкраплениями цветов. Сейчас весна, хоть и конец, и всё же, эта картина заставляет слёзы срываться с глаз.

***

Вчера ночью мы впервые поели сырых яиц. Нашли их между зарослями полыни. Не знаю, чьи они, но пусть Бог благословит эту дикую тварь. Теперь мы ползём только по ночам, а ближе к рассвету ищем себе  укрытие от немецких аэропланов.

Только что девочку вырвало жёлтой жижей, видимо, яйца не усвоились в её травмированном организме. Она сильно исхудала, и лицо её посерело. Мать впервые заплакала. Эта сильная женщина впервые заплакала. Мужики хмурят густые брови. Железной дороги всё не видать.

***

Чувствую, как в голове моей путаются мысли. Я ползу автоматически, повторяя привычные движения руками и ногами. Мне хочется упасть в траву и горько зарыдать. Утром скончалась девочка. Её глухие хрипы до сих пор стучат у меня в висках. Она ужасно мучилась и просила маму помочь ей. Женщина плакала, держа её тонкое запястье.

Теперь только я с мужиками ползу дальше. Мать не покинула своё дитя. Между нами стоит гробовое молчание. Старик и девочка оставили этот страшный мир.

***

Один из мужиков днём слышал говор немцев рядом с укрытием, они смеялись и курили папиросы. Кажется, мы подобрались к их базе. Это заставляем холодный пот струиться по спине. В наших мешках лишь патроны с гранатами. И ружей у нас нет. За базой раскинулась железная дорога. Теперь только мысль о городе поддерживает наш угасающий дух.

Этой ночью мы постараемся пересечь лагерь.

***

Страх сковывает душу и тело, не позволяя пошевелить кончиком пальца. Я бесцельно стараюсь успокоиться и ползти дальше, но это пустые потуги. Я напуган, напуган так сильно, что в ночи стучат мои зубы. Мужики уползли вперёд, а я так и остался между кустом полыни и кучей скошенного репейника.

Я слышу крик и выстрел автоматной очереди. Глаза наполняются слезами, и я затыкаю рот ладонью. Тело трясётся в ужасной дрожи. Немцы убили моих товарищей. Я остался один. Один. Один в окружении этих нацистов. Как же мне страшно!

Чувствую, как начинаю снова ползти, но я поворачиваю назад. Слишком страшно. Слишком.

***

Лёгкая дымка утреннего тумана сгущается, укрывая поле мягким покрывалом, словно гусиные перья ложатся мне под голову. Душа ноет от пережитого. Только сейчас я понимаю, как тяжко человеческое одиночество. Я вспоминаю старика с его благородной сединой и маленькую девочку с её голубыми глазами, да они были голубыми, прямо как небо над нашими головами, а ведь я и не замечал его. Мужики были мне братьями, не по крови ,конечно, но по общей беде. Она сближала нас, как не сближают родственные узы. И женщина. Мать. Да, именно мать, ради своего дитя готовая на любые лишения. На ней была красная ситцевая юбка, вымазанная в грязи,серая кофточка. Роскошная каштановая коса…

Солнце всходит в слое густого тумана, не давая полю загореться сочной зеленью. Природа как бы и не замечает тягот войны, смертей и выстрелов.

Я ползу к лагерю немцев. Я чувствую, что смерть близка ко мне. Её дыхание не было столь сильно даже в плавневых топях и полевых ночах, но теперь, на рассвете, она улыбается своей жуткой улыбкой, натачивая остриё косы.

Вот показались фургоны, за ними бараки и штаб. Где-то за ними железнодорожная колея делает крутую дугу, уходя в город. Осталось лишь проползти эти несколько десятков метров.

Я уже минул фургоны, притаившись от сонных часовых, пару секунд назад прошагавших мимо меня. Туман играет мне на руку, главное, чтобы он не столкнул меня с ними лицом к лицу. Дальше нужно миновать бараки. Там ,видимо, все ещё спят, так что шанс есть, но всё выше поднимающееся солнце угрожает мне своими жёлтыми стрелами.

Бараки оказались не такими тихими, как я думал. Тут уже стучат каблуки немецких сапог и слышен этот жуткий нерусский говор, заставляющий меня закусывать ладонь, чтобы не выдать присутствие чужого. Я ползу над стенкой, не смея встать на ноги, лишь иногда позволяя  присесть на корточки, оглядывая тёмные углы. Туман постепенно рассеивается.

Возле штаба стоят часовые. Их трое и мимо них не прошмыгнёт ни одна мышь, тем более человек. Они на стрёме, ведь вчера мои товарищи уже пытались проскочить пост. У меня есть лишь гранаты, но они поднимут шум, и живым мне отсюда не выбраться. Надежда испаряется из моего тела. Наступает отчаянье, безысходность. Мои недавние надежды кажутся пустой бравадой перед лицом конца.

Туман почти рассеялся ,и мою фигуру ничего не скрывает. Кажется, меня заметили, ну или просто немцам показался подозрительный скрюченный комок тряпья у стены барака. Их шаги подбираются ко мне. Видимо, это всё.

Автоматная очередь разрезает утреннюю тишину. Мои глаза широко раскрываются, рука самовольно тянется к заплечному мешку. Всё происходит, как в замедленной съёмке. Я достаю гранату, отрываю чеку и бросаю в обескураженных часовых. Гремит взрыв и крик: «Вперёд!» Русский крик. Я наконец могу спокойно разрыдаться.

Автор Гузенко Виктория Владимировна, ученица 11 «А» МБОУ СОШ №1 г.Приморско-Ахтарска