Реферат по литературе "Герой нашего времени" в романе Е.Гришковца "Рубашка"

РЕФЕРАТ

по литературе

«Герой нашего времени»

в романе Е. Гришковца

«РУБАШКА»

Выполнила ученица 11 «В» класса

НАСЫРОВА ДАРЬЯ

Научный руководитель

СТРАШНОВА И. В.

Гимназия №2

г. Мурманск

2006г.

ВВЕДЕНИЕ

   Для реферативной работы я выбрала роман современного московского писателя Евгения Гришковца  «Рубашка», вышедший в 2005 году в издательстве «Время». Роман представляет собой образец «новой» отечественной прозы, популярной, востребованной обществом, о чем свидетельствуют    неоднозначные отклики среди читателей и критиков.

        Евгений Гришковец известен драматургическими работами :  «Как я съел собаку», «Одновременно», «Дредноуты», «Планета» и  другими.  «Рубашка» -  первый его роман, первый опыт создания эпического многохарактерного полотна современной жизни,  написанный в форме «одного дня из…» Единство времени, места и действия сближает прозу Гришковца с пьесами и становится концептуально значимым, придает произведению символическое звучание, делает роман похожим на притчу.  Герой «Рубашки» неоднозначен: это и «герой нашего времени», наш современник, и классический рефлексирующий интеллигент,  унаследовавший  характерные черты излюбленных персонажей  золотого века русской литературы.

Проблематика романа охватывает социальные, личностные, философские аспекты жизни: личность и общество, смысл жизни, поиск вневременных абсолютных ценностей, выбор жизненных приоритетов.         Выбор темы обусловлен актуальностью тех проблем, которые поднимает автор, и несомненными художественными достоинствами романа.

         Целью моей работы было проанализировать произведение, выявить его особенности, которые, с одной стороны, сближают роман с классической литературой и, в то же время, демонстрируют авторские находки в области романного жанра.

           Я поставила задачу обозначить образ главного героя, выяснить и сравнить отношение к нему критиков, и сделать вывод: каким  видит «героя нашего времени» лауреат «Антибукера», «Триумфа», «Золотой маски» Евгений Гришковец, которого многие уже называют культовым московским писателем.

«ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ?»

Критика    неоднозначно трактует роман. Ян Шенкмен считает, что «…идейный замысел реализуется в особенности повествования. Это образец прогулочного жанра».   Лев Рубинштейн («Еженедельный журнал») утверждает: «Рубашка», в общем-то, роман как роман. Вполне по структуре традиционный, я бы даже добавил, подкупающе традиционный. Действие происходит в течение одного дня. Перемещающиеся по городу герои. Разные разговоры, кое-какие приключения, кое-какие воспоминания, кое-какие вставные истории, перетекание героев из бара в ресторан и обратно, таксисты, девушки, автомобильные аварии, тоска, тревога, усталость, счастье, слезы, любовь - жизнь, короче. Жизнь, постигаемая автором с помощью того, что удается ему лучше всего - с помощью поразительно достоверной авторской интонации».  Таким образом, интонация становится одним из способов вживания в мысли героя и проживания ситуации вместе с ним. Это просто кусок жизни, фрагмент биографии, ни к чему не обязывающий, ни к чему не ведущий, состоявшийся как данность.                                                                                                                                                                                                  

Вроде бы ничего не происходит. Да и как что-то может случиться, если свалилась на человека любовь. Если надо позвонить Ей - у Прекрасной Дамы нет и не может быть имени. Услышать голос, добиться встречи, сказать (не сказать) самое главное. А тут дела. Друг из Родного города приезжает  (у друга есть имя -  Максим, Макс, но лучше, наверно, звать его просто Другом). На объекте какие-то дурацкие накладки. Постричься среди бела дня приспичило. Да к тому же за героем (помните: это не артист-писатель Гришковец, а архитектор Саша) неуклонно движется таинственный «Мерседес». Даже когда герой бросает машину (колесо проколол) и ныряет в метро, преследователь не отстает. Детектив. А вы говорите, что ничего не происходит. А рестораны, бары, кафе? А телефонные перепалки и взаимоспасительные беседы с другом? А достойная Голливуда авария, едва не оборвавшая все сюжетные нити? А новые и новые звонки Ей, сорвавшееся свидание и - кто бы мог подумать -свидание, отложенное самим архитектором? Пожалуй, что многовато событий для одного дня, хотя ничего так и не произошло. Или произошло?»
«Неправильно было бы упрекать Сашу и за то, что другие герои, вроде солженицынского Ивана Денисовича или гоголевского Акакия Акакиевича, за один день успевали гораздо больше. А он все больше на такси катался и по мобиле названивал. Но ведь главный герой этого "Одного дня" – не столько скромный московский архитектор и даже не столько его любимая белая рубашка. Герой этого романа – тот удивительный баланс, что установлен между невсепоглощающей работой, неутомительной конкуренцией, нетупиковыми разборками с партнерами и с женщинами, частыми посиделками с друзьями и редкими мечтаниями о чем-то большем. Этот баланс зафиксирован. Если и есть какие-то неразрешимые противоречия, то они лишь витают где-то далеко. Мгновенье остановилось, оно прекрасно? Это уже Евгений Гришковец нас так ехидно спрашивает. А может, и не спрашивает вовсе, а просто мимо проходил». (Лиза Новикова, «Коммерсантъ»)

  «Это фирменный стиль Гришковца: честно и внимательно присматриваться к своим сиюминутным ощущениям. И оказывается, что в этой честности или в этом внимании - универсальность. Оказывается, что и придумывать почти ничего не нужно, а достаточно просто фиксировать процесс думания и чувствования. Обращать внимание на то, на что, в общем, все обращают внимание, но почему-то об этом не говорят. Или говорят вскользь.

Вот несвежая рубашка мешает. И мешает все время. Пятна на ней появляются, манжеты пачкаются, воротник трет. И обо всем этом Гришковец пишет. Полная открытость Я. Или иллюзия открытости. И так же, как с рубашкой, поступает автор с переживанием любви. Ведь любовь переживается все время, каждую минуту, на протяжении всего действия романа (то есть одного дня). И каждый момент переживания фиксируется, каждое мельчайшее изменение в настроении, в мыслях, в чувствах отмечается, каждое движение в любовном мороке или обмороке подвергается  рефлексии. (Николай Александров, «Известия. ру».)
   «Значимый и знаковый текст, эдакая современная "Капитанская дочка". (Борис Кузьминский, «Русский журнал»)

      Неоднозначность критических отзывов заставляет взглянуть на роман еще раз.  В чем кроется  ноу-хау Евгения Гришковца и действительно ли это его открытие?      

  Действие романа происходит в Москве в течение одного дня. С самого утра герой, известный архитектор Саня, надевает белую рубашку, а в конце дня снимает ее. Таким образом, все происходящее так или иначе обусловлено конкретикой времени: все события,  поступки  и даже мысли героя имеют четко заданный хронологический масштаб. Все это должно случиться (или не случиться) в один день. Один день из жизни Сани – это день из жизни города, где герой встречает друга в аэропорту, ездит по работе на объекты, перекусывает в кафе, ходит в парикмахерскую, перемещается на метро и такси. Все в романе предельно узнаваемо и носит черты конкретного реального пространства и времени.   Множество деталей позволяет читателю почувствовать и ощутить, как предметен этот мир. На титульном листе «Рубашки» Гришковец помещает слова благодарности людям, разговоры и истории которых вошли в содержание книги, что еще раз подчеркивает  документальную точность романа. «Тетка, которой я не уступил место, сидела прямо напротив меня. На носу у нее были очки, и она читала книжку в мягком переплете. В тот момент, когда я посмотрел на нее, она послюнила палец и перелистнула страницу», «Без восемнадцати минут шесть мы подъехали к ресторану», «Серый пол, бежевые стены, барная стойка, круглые столики, фотографии старых паровозов и аэропланов по стенам…»

Таким образом, ключевым для поэтики Гришковца становится фотографическая точность, журналистская наблюдательность, БЫТИЕ мелочи. «Увидел край подушки, ткань наволочки, близко-близко к открытому глазу. …подумал о грязной машине со спущенным колесом…» Создается иллюзия присутствия, эффект узнавания окружающего через впечатления рассказчика.

               Узнаваем в романе и сам главный герой.  Архитектор Саня – «среднестатический москвич», один из многих, ничем, в общем-то, не выделяющийся из общей массы («типичный»). Он не романтический герой в буквальном значении этого слова, однако Гришковец делает его центром всех происходящих событий. Не вызывает сомнений его автобиографичность Он так же, как и некогда сам автор, приезжает в Москву из провинции (образ Родного города), пытается «пробиться наверх», «тусуется» в модных клубах, имеет некий набор интеллектуальных и мировоззренческих аксиом, свойственный большинству приезжих. В значительной мере он сформирован своей средой, средой крепких советских интеллигентов-шестидесятников, для которых  Москва стала своеобразной Меккой («Как это было удивительно – я еду по Москве!»)

Парадокс заключается в том, что основные события романа – это отсутствие событий, событийный вакуум, который герой создает вокруг себя и создает в себе. ОЖИДАЯ значительных событий, он неуклонно погружается в рефлексию. Можно сказать, что Саня  наследует черты Печорина, Онегина, Базарова, Обломова, Рудина, а именно - их внешнюю бездеятельность. Он так же оказывается не способен ответить на сильные чувства или совершить опрометчивый поступок, как и перечисленные выше герои русской классики. К этому его не располагает размеренная московская жизнь. ЖИЗНЬ, КАКОВОЙ ИЗОБРАЖАЕТ  ЕЕ ГРИШКОВЕЦ,  НЕ ПРЕДПОЛАГАЕТ ПОДВИГА.

               В единство времени, места и действия нарочито контрастно включаются сны героя, в которых он предстает воином или отважным капитаном. В этих снах Саня уходит из реальной жизни и проживает жизнь «за…» Образ сна  традиционен в мировой литературе. Сон героя – это, как правило, явление ирреального, фантастического плана, в котором часто присутствует пророчество, знамение (сон Раскольникова, сон Татьяны Лариной, сон Алеко). В «Рубашке» «…временами героя одолевает дремота, и он проваливается в иные реальности. Ведет кораблик сквозь арктические льды - идет выручать затерявшееся судно, где капитаном - лучший друг из Родного города, Макс. Он будет спасен. А на неизвестной войне Саша и Макс, дав команду солдатам отступать, остаются у флага. «Наступающие стали стрелять. Пули засвистели. Какие-то впивались в мешки с песком, какие-то пролетали совсем близко...» (Лев Рубинштейн)

 У Гришковца сон – это часть некой идеальной жизни, так и не прожитой героем. В ней он и верный друг, и отважный командир, и пылкий влюбленный. То есть проявляются в этих снах те качества, которые невозможно реализовать в  жизни. ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС Герой (с заглавной буквы!) не нужен.

               Повседневная жизнь разоблачает абсолюты.  Дружба в ее идеальном понимании снижается до уровня бесконечных застолий в ресторанах. Способность к подвигу - до ничтожной автомобильной аварии. А любовь – до «игры в Эрнестов».                

             Новаторскими в романе являются находки Гришковца в символике образа. Знаковой становится хемингуэевская игра как метафора жизни героев, подмена истинного смысла ложной формой:  «играя» в любовь,  «играя» в элиту, герой в конце концов становится неспособным на проявление подлинного чувства. Маска, ставшая вторым «Я», вытесняет из жизни все настоящее и искреннее. «Нужно создать атмосферу подлинной правды!»

            Рубашка – самый глубокий символ, сюжетно организующий всю канву романа. «Белая рубашка – это самое лучшее, что можно выбрать». Ранним утром перед выходом в город Саня надевает рубашку, в течение дня она пачкается и в конце дня безжалостно бросается, как и рубашки ПРЕЖНИХ ДНЕЙ, висящие в комнате на велотренажере. «По одежке встречают» в Москве буквально, и приезжий архитектор это прекрасно понимает. В гигантском мегаполисе рубашка становится для героя не просто одеждой, но образом жизни, способом незаметной  подмены понятий. Содержание заменяется универсальной формой: «она размывает признаки возраста и поколения. Она ставит в тупик по поводу образования, доходов, социального статуса…» Рубашка превращается в надежную защиту от реалий жизни. (Снимает рубашку герой только НАЕДИНЕ С СОБОЙ!) Это своего рода мимикрия, способность делаться незаметным, МАССОВЫМ. Но ценой за благоприобретенную  способность к мимикрии становится постепенное изменение личности, духовный разлад с собой и как следствие деградация. «…усталую, замызганную белую рубашку я даже не повесил, а бросил ее…»

Символика рубашки в романе очень многопланова. Это и образ богемного «золотого мальчика», который таит в себе «намек на какой-то серьезный, неведомый жизненный опыт». Это и белизна чистоты, новизны, открытие мира (утро) и разочарование (вечер). Рубашка – от «рубище», одеяние, символизирующее духовность и отстраненность от дел земных. Это и охраняющий талисман («в рубашке родился!»), и традиционный образ героя, воюющего со стихией, революционера, ниспровергателя основ. Это знак мужчины, влюбленного, отчаянного бретера и удалого гусара. Это и  символ жертвенности,  готовности к подвигу. Но главное, пожалуй, для Гришковца – это вывод об одномоментности БЫТИЯ ВЕЩИ, которую он практически идентифицирует с героем. «Рубашку дольше одного дня не проносить…» Новаторским является  то, что Гришковец создает некий универсальный символ урбанистической эпохи –  рубашка как формула защиты, в первую очередь ОТ СЕБЯ САМОГО. Акценты заведомо смещены, и одежда - рубашка – становится обезличенным суррогатом настоящей жизни и настоящих чувств. Снижение, почти полное уничтожение привычных категорий. Событий нет – есть ПЕРЕТЕКАНИЕ из кафе в метро. ГЕРОЯ  НЕТ – есть его рубашка.

«Купить рубашку – это же целое дело. Это же вещь, которая будет очень близко к телу!» Время дня, отведенное на работу, любовь, друзей, мечты, оборачивается ВРЕМЕНЕМ ЖИЗНИ РУБАШКИ.

 День Сани, вырванный из череды таких же дней, становится значимым во всех ничтожных мелочах, ибо это – вехи его жизни. Каждый день – новая рубашка. Невозможно вернуть. Невозможно остановиться. И свежее (во многих смыслах!) восприятие затирается, блекнет, переходит в иное качество. Рубашка пачкается,  это неизбежно. Автору интересен сам ПРОЦЕСС преображения как процесс УТРАТЫ, философское осмысление жизненного пути как потери первичной цельности, гармоничного ощущения мира.

           В московской хронике причудливо сплетаются аморфность героя и напряженная духовная жизнь, которой живет он и которой, как мы подозреваем, живут  многие. Герой Гришковца погружен в человеческий водоворот, но ни бармен, ни таксист, ни парикмахер – никто из них не искренен с Саней, ни с кем он не может поговорить по душам. Общение тоже заменяется условными формулами, узнаваемыми издалека: «Как будем стричься?» - «Ну, так… покороче. Сверху уберите чуть – чуть, уши откройте…»  «Добрый вечер. На Остоженку?» - «Извольте», «может быть, колы еще?»   Напрасно искать искренности в остальных. «Чем больше город, тем сильнее одиночество», считает Гришковец.

Если римлян называли «народом, одетым в тоги», Америка – джинсовая страна, то Москва, по Гришковцу, - это люди, одетые в рубашки. «Белые воротнички» в данном случае – не класс, а modus ivendi столицы в целом. Быть москвичом – это значит включиться в игру со всеобщим переодеванием, наподобие «игры в Эрнестов». «…московскость – это лучший товарный знак». Твидовые пиджаки, рабочие комбинезоны, шейные платки и прочая ОДЕЖДА приобретают маскарадно-карнавальный, ролевой характер. Роль может быть исполнена плохо или хорошо, но ИСПОЛНЕНА, и герой это прекрасно понимает: «Если вы находитесь здесь и в рабочей одежде, значит, ВЫ ДОЛЖНЫ ТУТ РАБОТАТЬ».

Герой ценит свою с трудом завоеванную московскость, он вполне мимикрировал и приспособился к жизненным условиям. Но если бы это полностью было так, то, скорее всего, Саня не стал бы героем книги, даже героем с маленькой буквы. Его личностное, индивидуальное начало не вписывается в размеренный ритм столичной жизни. Он единственный в романе, кто с отчаянием спрашивает себя: «Кто я такой?» Читатель начинает понимать, что у «золотого богемного мальчика» не все так гладко, как ему хотелось бы. С самого начала мы становимся свидетелями душевных мук героя. Он ФИЗИЧЕСКИ ощущает свое несоответствие заданным стандартам.

«Я полагал, что у меня должна быть особенная судьба. Я понимал, что моя фамилия должна прозвучать. Я не могу… раствориться. И мне казалось, что я не растворился. Я работаю в Москве. В Москве!!! Это предел!  Я молодец! Я пишу свою фамилию на моих проектах… И что?!»

Конфликт личностного, индивидуального и неповторимого с общепринятым и НОРМАЛЬНЫМ трактуется автором как неизбежность. Проходит очарование Москвой, и теперь «…стало ясно, что ничего интересного, а  точнее значительного в мире не происходит. Нигде! Ясно же, что все происходит только со мной. Мир может отдохнуть… Сейчас я в эпицентре… точнее, эпицентр – это я и есть».

Кроме этих крамольных мыслей, еще одно свидетельство несоответствия, «выпадения» Сани из всеобщего карнавально-площадного действа – его любовь к Ней. Это самый сильный «нестандарт», который можно себе представить. Это дает ему право чувствовать свою особость, тем более что загадочная «Она», напоминающая блоковскую Незнакомку, - не более чем призрачный образ, развоплощенный во времени. Она появляется в виде воспоминаний, телефонных звонков, мучительного чувства одиночества: «Вот среди голов мотается моя голова. А в этой голове творится такое! Мне, наверное, сейчас больнее всех. Не может быть много таких больных голов одновременно в одном месте. Иначе провода погорят».

Любовь становится самым серьезным испытанием в жизни героя. Это первое, о чем вспоминает Саня, проснувшись утром. Об этом он думает, ложась спать. Между этими точками – жизненное пространство, заполненное мыслью: «ну зачем же я так влюбился?!!!» Периодически мысль о Ней становится невыносимой: «Это был крик… в самом конце выдоха. Потом я застонал, наклонился вперед и… заплакал». Время, проживаемое Саней, растягивается до бесконечности:  «…целый месяц я жил как бы один бесконечный день. День не заканчивался». День, намеренно ограниченный ЖИЗНЬЮ РУБАШКИ, оказывается бесконечным в сознании героя. Следовательно, по мнению автора,  любовь – это та сила, которая способна разрушить заданный стандарт, заданный темп жизни. Разрушает ли?..

«Я еще раз взглянул на свою рубашку… Не знаю, как у меня повернулся язык сказать то, что я сказал в следующий момент. Вот так!!! Ничего ужаснее и вероломнее в своей жизни я не совершал».

         Рубашка, ставшая вторым «Я», к концу дня оказывается мятой и несвежей. На ней остались отпечатки,  следы множества игр, в которые переиграл Саня за этот бесконечный день. Значит ли это, что герой В ПРИНЦИПЕ не способен на поступок? Однозначного ответа Гришковец не дает. «Рубашка» - это не рецепт хорошей правильной жизни. Это ее фрагмент, не хороший и не плохой.

ОБЫКНОВЕННЫЙ.

В этой будничной обыкновенности раскрывается личность современника, «героя нашего времени»: внутренне протестуя против норм, он сам создает их, следует им и – более того – ощущает их спасительную надежность. Мораль? Как у всех. Законопослушность? Пожалуй. В рамках, определенных «голливудским стандартом» столицы.  

Следствием становится то, что рубашка (весь комплекс понятий, связанный с нею в романе) так и не  позволяет подлинному «Я» (истинному «Я» персонажа? Рассказчика? Автора?) проявиться. Герой остается героем только во снах, а на деле - БЕЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, возведенная в ранг БЫТИЯ.    

       В столкновении с реальностью внутреннее абсолютное «Я» так и остается нераскрытым. Нарушение нормы невозможно.

Я считаю, что этот роман можно отнести к жанру антиутопий.  Конечно, это не замятинское «Мы», где порядок в государстве подменяется РАСПОРЯДКОМ. Антиутопия Гришковца тоньше, она развивается только на уровне сознания, но развивается с характерной для антиутопий категоричностью. Герой САМ создает нормы. Сам следует им. Сам страдает и мучается от этого.  Разрушить норму – это значит СНЯТЬ РУБАШКУ. Измнеить что-то в себе и вне себя. Но… «Я архитектор. Я не влияю на изменение лица города».

В этом – ключ к пониманию концепции личности у Гришковца. В бесконечном внутреннем диалоге человека и столицы последнее слово остается за мегаполисом.  Это – Москва, «невозможный, ужасный город». Где ничего так и не случится. Где самый грустный вид спорта – это женское одиночное фигурное катание, потому что женщина «так и останется одна на льду»…  Это – «Рубашка».

Но кроме «социально-психологического» (как когда-то определяли «Войну и мир»), в романе есть еще один пласт,  пожалуй, даже более значимый. Речь идет о литературном открытии века двадцатого, о художественном  пересоздании мира на новой мифологической основе (Блок, Кафка, Платонов, Маркес, Петрушевская, Пелевин…) По мнению Д. Максимова, современному искусству  свойственны «сверхобобщения», проекции на некий «сверхсюжет» для создания «второй поэтической реальности». Современный миф, или «мечта о странном» (В. Иванов)  отправной точкой делает не ЛИЧНОСТЬ, не объяснение мира с позиций индивидуума, а БЕСКОНЕЧНОСТЬ .

Вот почему у большинства современных писателей нет и намека на ОБЪЯСНЕНИЕ. Мир не умопостигаем у Кафки или Пелевина. Его не нужно и невозможно объяснять, можно только констатировать. Отменить языковые нормы и представления о морали (Ерофеев, Сорокин), сузить до пределов одного сознания (Улицкая), циклизировать (Пелевин). Реальность изображается подкупающе похожей, но насколько она реальна, конкретна на самом деле? Принцип циклизации замещает собой реалистическую саговую основу искусства прошлого, и развитие характера героя происходит не поступательно, а неожиданно, в отправной точке сюжета. Образ бесконечно повторяющегося «дня сурка» - бесконечность в ее абсолюте, МИФ о КОНЕЧНОСТИ, разумности, тяга к ОЧЕЛОВЕЧИВАНИЮ мира –  бесстрастная констатация его БЕСЧЕЛОВЕЧНОЙ урбанистической сути.

Можно свидетельствовать, что Гришковец  своей «Рубашкой» продолжает современное литературное мифотворчество. Это уже не ОБРАЗ МИРА в его целостности, и даже не фрагмент. Это просто кусок. И «один день из…» - уже не форма, это уровень  нового, искаженного мировосприятия. Массового «среднестатистического» сознания, которое не выходит из привычных норм бытия. В заведомой конечности рубашки заключена бесконечность дней, похожих один на другой. Цикл бесконечного повтора, как заданная компьютером программа, создает иллюзию движения вперед. Движения, которого нет.

   «Рубашка» - это миф о ЧЕЛОВЕКЕ, человеке, который остается мифом. Как считает Андрей Немзер, герой «…пытается думать и додумывается неожиданно до самого главного. До мандельштамовского «неужели я настоящий и действительно смерть придет?» Хочется верить, что настоящий. Что это он вмещает в себя целый мир. Или хотя бы может вместить.

Но роман называется не «Архитектор Саня».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В русле современного литературного потока «Рубашка» представляет собой законченный образец романа постмодернистского толка, мифологический по сути и антиутопический по форме. Гришковец не порывает с традицией мировой и русской классики, изображая героя рефлексирующим, неспособным на действие, на проявление своего подлинного «Я». Но причины для этого в романе 2005 года иные: вместо традиционного исследования конфликта «мир и человек» Гришковец исходит из модернистского утверждения об изначальной непостижимости мира, и, следовательно, его герою бессмысленно устанавливать какие-то социальные, духовные, человеческие взаимосвязи, определять для себя иерархию понятий и ценностей. Искаженность как свидетельство предельной относительности бытия, и, как следствие -  мимикрия на всех уровнях.

 Все взаимозаменяемо, нет ничего абсолютного. Истинного «Я», ради которого  стоило бы порвать на груди рубашку («Рубашку!») и встать на баррикады, тоже нет. Нет ничего под рубашкой. Да и баррикад тоже нет.

А если бы были?..