Образ чаши жизни в русской литературе (на основе лирических стихотворений М.Ю.Лермонтова и на основе рассказа И.Бунина «Чаша Жизни»)

Руководитель: Страшнова Ирина Викторовна

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Введение…………………………………………………………………………3 стр.

2. Образ чаши жизни в литературе.

    2.1. Образ чаши жизни в лирике  Лермонтова…………………………………6 стр.

    2.2. Концепция «чаши жизни» в рассказе Ивана Бунина……………………13 стр.

3. Заключение……………………………………………………………………..16 стр.

4. Приложение

   4.1 Образ чаши в литературе..………………………………………………….17 стр.

   4.2 Образ чаши в живописи…………………………………………………….20 стр.

5. Библиография…………………………………………………………………..21 стр.

1. Введение

Принцип чаши, ее значение как модели человеческой жизни, несущей определенную информацию, в русской литературе последних двух столетий могут быть рассмотрены с нескольких сторон. Основываясь на работе О. Г.Мельниковой, я выявила четыре основных культурологических значения чаши:  

-  вековечный образ чаши символизирует духовную наполненность бытия человека;

-  о чаше жизни можно говорить с позиции христианской заданности;

-  образ чаши является приобщением к тайнам жизни и смерти;

- символ единения людей

В древних мифологиях Востока и Запада существовали три основных значения вековечного символа чаши.

Первое – символ жизни: солнца, луны, плодородия, дождей. Он восходил к космологии древних, согласно которой мир принял форму двух половин сферы, где верхняя открыта для вмещения сил духа (чаша неба), а нижняя связана с силами тварного мира, их символизирует чаша земли.

Второе – символ домашних обрядов: возлияния, подаяния и вина.

Третье же значение – жертвоприношение…

И именно она, чаша евхаристическая, стала доминирующей для сознания человека христианской традиции и культуры. В христианской литургии чаша жертвоприношения – это чаша причастия Телу и Крови Христовой, разделение доли и судьбы Богом со всеми людьми в Боге. Это причастие всеобъемлющей Божественной Любви к миру и человеку, Любви, соединяющей в себе величайшую радость и величайшее страдание: «Любовь Христова есть блаженство ни с чем не сравнимое в мире сем, и в то же время она есть величайшее страдание – страдание до смерти. Этот последний порог, смерть, есть и последнее испытание нашей любви и свободы»^[1]. Именно этот «последний порог», заключенный в чаше, чувствовали писатели, художники, поэты всего мира с давних времен. Этот образ встречается в произведениях С.Есенина,  Б.Пастернака, А.Пушкина, в различных фольклорных сказках и сказаниях, так же к образу чаши нередко обращаются художники, иконописцы  (см подробнее в приложении).

Можно сделать вывод: «чаша» - это некий архетип, образ максимального обобщения, к которому довольно часто обращаются писатели, художники поэты. В русской литературе этот образ приобретает особую значимость в связи с изначально присущим русским писателям стремлением обосновать особые, уникальные черты народа как носителя православной идеи с ее комплексом жертвенности, искупления и воздаяния.

Тема настоящего исследования:

разноаспектное осмысление образа чаши жизни в русской литературе и его идейное наполнение в одноименном стихотворении М.Ю.Лермонтова и рассказе И.Бунина.

Цель:

 раскрыть образ чаши жизни и указать на его значимость как в русской  литературе, так и в мировой художественной культуре, в целом.

Задачи:

сопоставление образа чаши в нескольких лирических стихотворениях М.Ю.Лермонтова и в  рассказе «Чаша жизни»  И.Бунина.

2. Образ чаши жизни в русской литературе.

1.  Образ чаши жизни в лирике М.Ю.Лермонтова

Говоря о философских проблемах творчества любого поэта, невозможно не определить его отношения к религии. Здесь важно не только то, что наряду с научной философией религия является одной из составных частей мировоззрения, но и то, что в силу специфики творчества поэты наиболее часто обращаются к библейским мотивам и аллегориям. Не исключение и Ю.М.Лермонтов, который довольно часто обращается к библейским мотивам в своей лирике. Но нас интересует именно образ чаши, поэтому обратимся к некоторым работам поэта согласно хронологии его творчества.

Одним из первых упоминаний образа чаши является в стихотворении 1829г. «Монолог», где еще не наблюдается разделения «чаши жизни», внутри нее нет движения души, и всего лишь единая капля яда способна омрачить весь напиток жизни.

Средь бурь пустых томится юность наша,

И быстро злобы яд ее мрачит,

И нам горька остылой жизни чаша,

И уж ничто души не веселит.

(«Монолог» 1829)

Незаполненность жизни духовными ценностями при переизбытке «бурь пустых» сиюминутных увлечений приводит к горькому результату – преждевременной «остылой душе». Представление о жизни как о «чаше яда» не случайно для М.Ю.Лермонтова. Этот же мотив повторится в позднем периоде творчества.

Далее перед нами встает образ «чаши греха»:

С презрением на кубки я взглянул,

Где грех с вином кипел, воспоминанье

В меня впилось когтями, - я вздохнул

Так глубоко, как только может мертвый, -

И полетел к своей могиле.

(«Ночь 1» 1830)

Хотя здесь чаша имеет конкретное предметное значение (кубок), однако ее образ не перестает быть символичным. Ее содержание, как и наполнение «чаши блудницы»^[2], - нечистота, грех; у Лермонтова – греховное содержание жизни одного человека, лирического героя, в Писании –  грех всего языческого мира, персонифицированного в «вавилонской блуднице». Общее впечатление от стихотворения «Ночь 1» очень тяжело. Лермонтов, словно сам ощущает свою греховность и ничтожность, он страшится наказания за дела свои земные. Землю он рассматривает как олицетворение ада – место для страдания, мольбы и вечного ожидания. По возвращении «когти воспоминания»  впиваются не только в его душу, порождая внутренние мучения совести, но страдает и его тело, преданное распаду.

Следующим по хронологии стихотворением, в котором Лермонтов вновь обращается к образу «чаши», является «Чаша жизни», написанное в 1831 году. Оно заслуживает особого внимания, так как в нем сконцентрированы все основные идеи, связанные с этим образом и получившие развитие в последующем творчестве. «Чаша жизни» является итоговым произведением в настоящей части моей работы, поэтому более подробно мы его рассмотрим позже. А пока хотелось бы перейти к не менее яркому стихотворению, правда, в поздний период, творческой жизни М.Ю.Лермонтова, где так же присутствует образ чаши, который имеет немного иное значение, но суть остается прежней:

Едва касались мы до чаши наслажденья,

Но юных сил мы тем не сберегли;

Из каждой радости, бояся пресыщенья,

Мы лучший сок навеки изрекли.

(«Дума» 1838)

В этом отрывке появляется образ «чаши наслажденья», сочетания слов наводит на мысль о том, что «чашею показывается сладость лукавых деяний перед вкушением их»^[3]. Грех без наслаждения немыслим, непривлекателен, а, следовательно, и бессилен. Так что «всякое «наслаждение», «сладость» - грех. Потому что момент наслаждения есть момент усиления личного самочувствия, и чем острее наслаждение, тем глубже… разрыв со всеобщей гармонией. От наслаждения – к самолюбию, от самолюбия – к разложению гармонии, от разложения – к смерти»^[4]. Греховно не само наслаждение как таковое, греховно усиление эгоистического начала в человеке, к которому оно неизменно приводит. И в результате – горестное опустошение «юных сил», духовная смерть. Стихотворение не зря названо "Дума". Это не просто размышления по поводу какого-либо события, это именно дума - тяжелая, постоянная мысль, не дающая покоя человеку, являющаяся фоном, на котором проходит вся его жизнь. Лирический герой живет сразу в двух сферах: он находится в круге поколения и одновременно выходит за его пределы, осуждая своих современников. Двойной угол зрения автора проявляется в следующем: лирический герой оценивает ситуацию и извне («Я гляжу»), и изнутри («на наше»). Лирический конфликт состоит в контрастном сочетании порыва к борьбе и обреченности, чувства личной исключительности и переживания ее утраты. В финале оба конфликта уступают место историческому конфликту: потомок презрительно отвергает современное поколение. «Дума» становится «реквиемом» поколению и самому себе как его части. Так в стихотворении «Дума» выразилась важная тенденция творчества зрелого Лермонтова, когда потерянность поколения в исторической жизни сопровождается ослаблением индивидуальности, личного начала, желания раствориться в поколении («Толпой угрюмою и скоро позабытый / Над миром мы пройдем без шума и следа»).

В Священном Писании «чаше греха» противопоставлены «золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых»^[5]. Эти чаши благодарения и молитвенной просьбы за мир символизируют собой «помышления, из которых исходят благовония добрых дел и чистая молитва»^[6]. «Чаша молитвы» появляется в лермонтовском творчестве в последние годы его жизни. Это две «Молитвы» 1837 и 1839 гг. и практически весь свод стихотворений 1837-1841гг., проникнутых молитвенным настроем, размышлениями над путями человека к Богу. Порой «чаша молитвы» трансформируется в «чашу праведного поэта»:

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы;

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

(«Поэт» 1838)

Недаром здесь проскальзывает параллель «чаша» - «фимиам», ибо душа поэта становится неким посредником между Всевышним и людьми, взывающим к спасению, ибо для Лермонтова порыв к Свободе – это нечто Святое, непорочное, и поэтому зарождение свободного духа в людях он сравнивает с сотворением мира:

Твой стих, как божий дух,

Носился над толпой.

(«Поэт» 1838)

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водой» (Быт. 1:2)

Итак, подвести итог хотелось бы анализом стихотворения, упомянутым мной выше – «Чаша жизни». Как я говорила, оно является итоговым, ибо несет в себе сформировавшийся образ чаши у Лермонтова.

Мы пьем из чаши бытия

С закрытыми очами.

Златые омочив края

Своими же слезами.

Первый катрен содержит два образа, которые несут в себе большую философскую и психологическую нагрузку. Эпитет «золотой» употребляется как обозначение высшего превосходства, чистоты, святости («Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал»)^[7]. У читателя этот образ может вызвать ассоциацию с неким эталоном , особенно в сочетании со вторым образом «закрытых очей». Совершенно ясной становится параллель «золотая чаша» - «золотая мечта». Подчеркивается иллюзорность земной жизни, и подтверждение этому мы наблюдаем во втором четверостишии:

Когда же перед смертью с глаз

Завязка упадает,

И все, что обольщало нас,

С завязкой исчезает…

Смерть становится тем порогом, на котором происходит проверка бытия на истинность. Здесь О.Н.Шевченко обращается к труду Софрония:

«Покамест человек в этой плоти, он этой стороной жизни своей всегда стоит в условленности земного бытия, и поэтому всякое действие его так же носит условный характер и совершенства своего достигает не иначе как через великое таинство смерти, которое наложит печать вечной правды на весь пройденный жизненный путь, или, наоборот, обличит его ложь». 

Именно эта сторона – ложь прожитых лет – была так нестерпимо ясна М.Ю.Лермонтову.  Все мечты, желания – иллюзорны, так же как и само мироздание. Жизнь дается в подарок человеку, как шанс на накопление духовного, святого опыта. Люди живут мечтами, планами, именно поэтому у порога смерти они понимают, что, по сути, не прожили ни минуты по-настоящему. В последнем четверостишии предельно обнажается суть обольщающей «золотой чаши»: она «пуста».

Тогда мы видим, что пуста

Была златая чаша,

Что в ней напиток был – мечта,

И что она – не наша!

(«Чаша жизни», 1831)

Интересно отметить, что момент прозрения истины, «падения завязки» будет повторен через десять лет в стихотворении «Плененный рыцарь» 1841 года:

Мчись же быстрее, летучее время!

Душно под новой бронею мне стало!

Смерть, как приедем, подержит мне стремя;

Слезу и сдерну с лица я забрало.

(«Плененный рыцарь» 1841)

Только со временем легкая завязка обретает томительную тяжесть забрала и процесс перехода из одной ипостаси существования в другую становится мучительным вырыванием себя из плена материи. Мысль о пустоте жизни и о чуждости человека пиру земного бытия, заключенная в последних строчках «Чаши жизни», проходит рефреном через всю лирику М.Ю.Лермонтова. «Но для моих желаний мир был пуст», - скажет он в этом же 1831 году и повторит от лица своего поколения в 1838: «И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, как пир на празднике чужом».

Таким образом, лермонтовская «чаша» концентрирует в себе основные смыслы этого символа, присутствующие в христианском мировосприятии. В творчестве поэта раскрывается условность «чаши земного бытия», которое  остается трагически незаполненным, непричастным свету Жизни Истинной.

2.2  Концепция «чаши жизни»  в рассказе  Ивана Бунина.

Рассказ «Чаша жизни» был написан Иваном Буниным в 1913 году, последнем мирном году перед первой мировой войной. Работа протекала с мая по сентябрь, была интенсивной, менялись авторские акценты в обрисовке отдельных героев, их имена, не сразу определилось и название произведения. Первый опубликованный отрывок именовался «Отец», позже в рукописи появляется заголовок «Дом», измененный на «В Стрелецке», и позднее определяется окончательное название – «Чаша жизни».

Таким образом, назвав свой рассказ «Чаша жизни», Бунин акцентирует внимание не на одном герое, не на мечте как частности жизни, а на общем смысле произведения, придавая его повествованию некий символический смысл.

Если у Лермонтова «мы» - это все человечество в общем, то у Бунина «мы» - это Россия и ее заштатный город Стрелецк. Таким образом, Бунин стремился вывести некую формулу национальной жизни. Авторский замысел определил особенности поэтики рассказа. Перед нами реалистическое произведение, где наличествует пространство, герои, его населяющие, и время, наполненное жизнью этих героев.

Это произведение затрагивает проблемы человеческого бытия. Французский писатель, поэт и литературный критик Рене Гиль писал Бунину о переведенной на французский «Чаше жизни»: «Как все сложно психологически! А вместе с тем, -- в этом и есть ваш гений, все рождается из простоты и из самого точного наблюдения действительности: создается атмосфера, где дышишь чем-то странным и тревожным, исходящего из самого акта жизни! У вас есть излучение жизни, полной сил, и тревожит именно своими силами, силами первобытными, где под видимым единством таится сложность, нечто незбывное, нарушающее привычную ясную форму». Рассказ «Чаша жизни» всем содержанием раскрывает смысл своего заглавия. Просто физическое существование, сколь бы длительным оно ни было, не имеет цены, «чаша жизни» в ее одухотворенности, в любви, прежде всего. Чувство родины, языка, истории у него было огромно. Бунин говорил: «Все эти возвышенные слова, дивной красоты песни, соборы – все это не нужно, все это создавалось веками…».

Пространство в рассказе представляет собой уездный город, то есть русскую провинцию. Это некий эквивалент России, город с пыльными улицами, с наглухо закрытыми домами, кладбищенской рощей. Писатель стремится придать объективность изображаемому. Сам Бунин позже говорил: «А главное, отчего написалось все это, было впечатление от улицы в Ефремове. Представь себе песчаную широкую улицу на полугорье, мещанские дома, жара, томление безнадежности. От одного этого ощущения, мне кажется, и вышла «Чаша жизни».^[8]

Рисуя уездный город, автор подчеркивает зажатость пространства, кажется, что из Стрелецка вырваться некуда, да, впрочем, никто из героев не стремится покидать его. Не случайно повествование начинается с описания кладбищенской рощи и кончается упоминанием о ней. Замкнутость пространства подчеркивается и движением поезда, путь которого опоясывает то же кладбище.

В русской литературе изображение дороги всегда связано с поиском смысла жизни. Из странствия возвращается Чацкий, ищет истину в путешествии Онегин, гоняется за остротой ощущений в своих передвижениях Печорин, разъезжает по России в поисках богатства Чичиков. В «Чаше жизни» движение поезда по почти символическому замкнутому кругу передает обман движения, его иллюзорность.

Зажатое и опоясано рельсами пространство содержит в себе неосмысленную тишину, там «тихо и пусто», там сидит на лавочке Желудь, лежит, умирая, на кровати о.Кир, осторожно ходит вокруг кладбищенской рощи дворянин Хитрово, вечным сном на кладбище спят в своих могилах Селиховы, пристально смотрит на стенку и плюет на нее юродивый Яша…

Однако в пространстве, определенном писателем, живут и действуют русские уездные жители. Первоначально кажется, что в повествовании четыре главных героя: Александра Днесперова, Селихов, отец Кир и Горизонтов. Но по мере развития сюжета количество героев увеличивается, и перед читателем оказываются люди, связанные национально, это все русские, живущие в России тысяча девятьсот тринадцатого года. Они принадлежат разным социальным группам (чиновник, священнослужитель, учитель, дворянин, водовоз, есть даже юродивый), но все персонажи для писателя равноценны, потому что вместе они создают глухую, однообразную и неизменную жизнь отечественной провинции.

В начале рассказа герои молоды, влюблены, они полны надежд на счастье, на славу, на признание, на богатство. За тридцать лет жизни все герои получили желаемое: кто мечтал о доме, владеет им, кто хотел богатства, нажил его. Пугающе известным в Стрелецке стал протоирей о. Кир, до старости сохранил свое воловье здоровье Горизонтов.

Чаша жизни наполнена, но наполнение оказалось разрушительным. Чаша героев наполнена взаимным презрением, унижением друг другу, ревностью, тяжелой холодной злобой, утверждением своего первенства. Уступают они друг другу только дорогу к могиле. У героев нет любви к людям, но нет любви и к Богу. Соединенные бытом, они ничего не берут от жизни и ничего ей не отдают. Они не спасают и не спасаются, они бездуховны и бессмысленны.

Время героев «Чаши жизни» оказывается стабильным и неизменяемым, как то зло, которое наполняет это время.

Время, соединенное с зажатым и бесплодным пространством, воплощенное в духовно разъединенных людей, застывшее в бездумье и людской суетности, довершает трагическое восприятие рассказа. Бессмысленностью, оказывается, наполнена чаша русской национальной жизни.

3. Заключение

Символ «чаши жизни» един для отобранных произведений, но трактован по-разному в зависимости от понимания социально-исторического контекста произведений и художественной концепции каждого автора.

Лермонтовское стихотворение «Чаша жизни» по сути своей оказывается общечеловеческой формулой, которая дана вне времени и пространства. Богом наполнена Чаша человеческой жизни, Им даны мечты, страдания, самообман и его позднее осознание. Лермонтовский человек лишен воли. Жизнь оказывается «не нашей». И этот лермонтовский вывод бесспорен и жесток в своей категоричности.

У  И.А.Бунина же в основе рассказа оказывается своя, иная формула. Писатель не обращается к Вечности, но берет только одно ее мгновение – всего тридцать лет.

   Если в лермонтовском стихотворении человек проходит испытание смертью, то у Бунина герои проходят испытание жизнью. Если у Лермонтова жизнь человеческая роковым образом предопределена Богом, то у Бунина его герои имеют свободу поступка, они собственным волеизъявлением наполняют свою драгоценную чашу жизни.

 Тема чаши жизни освещена у М.Ю.Лермонтова с позиции Абсолюта, следовательно, она верна для многих наций и народов с точки зрения бытия человечества. Она передана в абстрактно-аллегорических тонах как некая формула осознания жизни с позиции мига перед уходом в вечность.

В начале ХХ века, в преддверии грядущих кровавых катаклизмов, И.Бунин избирает для внимательного изучения не сверхжизнь при приближении к Божественному Абсолюту, но сугубо человеческие проблемы, продиктованные временем. Отсутствие кругозора, духовная слепота и пассивность героев рассказа «Чаша жизни», их неспособность подняться над суетой тоже ведет к трагическому завершению конкретных судеб, к бессмыслице и опустошению жизни в целом, духовной смерти. Это то, что, по мнению Бунина, происходило тогда с Россией.

Приложение

Образ чаши в литературе:

1. Поэтический образ «чаши смертной» подразумевается в «Слове о полку Игореве», когда говорится о пире и вине;
2. в «Повести о разорении Рязани» он повторяется как рефрен: «вси равно умроша, едину чашу смертную пиша»;
3. С.Есенин, основываясь на этой вышеуказанной повести пишет «Песнь о Евпатии Коловрате»:

«Ой ли, черти-куролесники,

Отешите череп батыря

Что ль на чашу на сивушную» ;

4. О Куликовской битве говорится, правда, в «Синопсисе», как о «горьком и престрашном часе, в нем множество создания Божия смертную испи на брани чашу». 
5.  У Б.Пастернака в романе «Доктор Живаго» в цикле стихотворений Гамлета упоминается чаша, ассоциируемая с христианской идеей предначертанных человеческих мук:

«Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронести».

6. А.С.Пушкин несколько раз обращается к этому образу, где чаша символизирует любовь, единение. Мотивы вина и любви причудливо переплетаются едва ли не во всех стихотворениях Пушкина, в которых так или иначе отразились годы учёбы в Царскосельском Лицее. Здесь и непосредственные послания однокашникам — «Пирующие студенты», заряженные пафосом, унаследованным от средневековых вагантов, где в неистовых кутежах участвуют не только ровесники, но и старшие товарищи, не исключая наставников. Из послания к Пущину:

Дай Бог, чтоб я, с друзьями

Встречая сотый май,

Покрытый сединами,

Сказал тебе стихами:

Вот кубок; наливай!

Веселье! будь до гроба

Сопутник верный наш.

И пусть умрём мы оба

При стуке полных чаш!

(«К Пущину» (4 мая), 1815)

В сказке «Руслан и Людмила» Пушкин снова обращается к образу чаши:

Не скоро двигались кругом

Ковши, серебряные чаши

С кипящим пивом и вином.

Они веселье в сердце лили,

Шипела пена по краям,

Их важно чашники носили

И низко кланялись гостям.

(Руслан и Людмила, 1820)

Здесь образ чаши символизирует единение людей. Далее в «Послании Дельвигу» поэт снова обратиться к тому образу:

Прими ж сей череп, Дельвиг, он

Принадлежит тебе по праву.

Обделай ты его, барон,

В благоприятную оправу.

Изделье гроба преврати

В увеселительную чашу…

(1827)

7. М.Булгаков обращается к образу чаши в романе «Мастер и Маргарита», Воланд говорит Берлиозу на балу:

«Вы уходите в небытие, а мне будет радостно из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие»;

8. Некрасов также не исключение:

Душно! без счастья и воли

Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!

Грянь над пучиною моря,

В поле, в лесу засвищи,

Чашу вселенского горя

Всю расплещи!..

9. Часто фольклорные сказки заканчиваются фразой: «И я там был, мед-пиво пил…», где чаша является символом единения людей.

 Помимо основных значений, символ чаши вбирает в себя множество им сопутствующих, заключенных, по преимуществу, в ткани библейского повествования. Широко распространенным и укрепившимся в человеческом сознании стал образ «чаши судной, наказующей», «чаши Божьего гнева».

«И одно из четырех животных дало седми Ангелам седмь золотых чаш, наполненных гневом Бога, живущего во веки веков» (откр. 15: 7)

А с «чашею наказания», естественно, связана и «чаша греха» - еще один устойчивый образ Священного Писания:

«И держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ея» (откр 17: 4)

Образ чаши в живописи:

1. Святослав Рерих «Священный ларец». Здесь Огненная чаша – символ самоотвержения.
2. Образ чаши нередко встречается в иконописи. «Святая Троица» Рублев, «Неупиваемая чаша» .

     3. Фреска Леонардо Да Винчи - «Тайная вечеря» так же несет в себе тайну      Священного Грааля – чаши, из которой Иисус Христос вкушал свое вино.

Библиография:

1. О.Н.Шевченко «Образ чаши жизни в русской духовной литературе и лирике М.Ю.Лермонтова»
2. Г.А. Голотина  «Чаша Жизни». Рассказ Ивана Бунина»
3. О.Г.Мельникова «Современное понимание «Чаши жизни»
4. М.Ю.Лермонтов «Собрание сочинений»
5. Библия