Образ странного города Петербурга в русской литературе

МБОУ Барандатская средняя общеобразовательная школа

  Тисульского района Кемеровской области

Образ «странного» города Петербурга в русской литературе

    Номинация «Литературоведение»

                                                        Автор:  Евтушенко Дарья Дмитриевна,

                                                        11 класс МБОУ Барандатской средней

                                                        общеобразовательной школы  

                                                        652216, Россия, Кемеровская область,

                                                        Тисульский район, с. Б-Барандат,

                                                        ул. Школьная, 1а, 8-384-47-5-28-26.

                                                        Домашний адрес: с. Б-Барандат, ул. Молодёжная, д.29,

                                                                                          телефон 8-384-47-5-28-47

                                                        Руководитель: Клюева Наталья Витальевна, 

                                                                                  учитель русского языка и литературы,

                                                                                  директор школы.

                                                        Домашний адрес:  с.Большой Барандат, ул. Молодёжная,

                                                                                        дом 2, кв.1.  телефон  8-384-47-5-28-65.                      

Б.Барандат

Содержание

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ…………………………………………………….2

Век XIX……………………………………………………………….2

Вступление……………………………………………………………2

«Самый умышленный город  в мире»………………………………2

«Под морем город основался...»……………………………………. 5

Город снега, холода, ветра …………………………………………..8

Петербургские углы………………………………………………… 11

Заключение …………………………………………………………...12

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ……………………………………………………..13

Век XX  Образ города в зеркале «серебряного века» ……………...13

Петербург Блока …………………………………………………… ..13

«Петербург» Андрея Белого………………………………………… 16

Петербург в стихах и жизни Осипа Мандельштама ……………….. 18

Противоречивый и неожиданный, но всегда в сердце………………22

Заключение …………………………………………………………….23

Список использованной литературы………………………………... 24

Образ  «странного» города Петербурга в   русской литературе  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Век XIX

Вступление

     Петербург – «Северная Пальмира» - великолепный,  пышный и вместе c тем бедный город, созданный «волей роковой» и гениальной мыслью одного человека, возникший в сказочно быстрое время «из тьмы лесов, и топи блат». Этот город едва ли не с первых дней его необыкновенной жизни связан в сознании человеческом с представлением о чём-то сверхъестественном, находящемся на грани между миром реальным и миром фантастическим. Петербург с самого начала вызвал к себе двойственное отношение. Приверженцы царя-реформатора видели в «юном граде» воплощение новой России, преображенной, по выражению Н.М Языкова, «железной волею Петра», и в этом находили оправдание тем огромным жертвам, которые принёс русский народ ради его создания. Сторонники сохранения московской старины, старообрядцы, крестьяне, согласные на постройку города и своими костями устилавшие болота, на которых он возводился, видели в новом городе создание дьявола, а в его основателе – воплощение антихриста, врага и губителя человеческого рода. Подобное двойственное отношение к Петру и его творению оставалось жить и позднее, меняя свои формы, но сохраняя свои главные черты.

     Так, Петербург  в «Евгении Онегине» Пушкина – прежде всего «неугомонный», суетный, светский. Но в то же время это город, которым можно любоваться, вместилище высокой дворянской культуры, прежде всего духовной. В «Медном всаднике» Петербург олицетворяет власть, враждебную человеку и самой природе.  Для Гоголя Петербург, во-первых, город чиновничества, во-вторых, некое почти мистическое место, в котором могут происходить самые невероятные вещи, выворачивающие действительность наизнанку («Нос», «Портрет»). Для Достоевского Петербург – враждебный исконной человеческой природе город. Он показывает его не со стороны его парадного великолепия, но прежде всего со стороны трущоб, углов, дворов-колодцев, переулков и т.п. Это город, давящий человека, угнетающий его психику. Образу Петербурга почти всегда сопутствуют такие черты, как вонь, грязь, жара, духота, раздражающий жёлтый цвет. Городом контрастов и уродливых преступлений показан Петербург в романе мало известного сегодня писателя XIX века В.Крестовского «Петербургские трущобы». В произведениях Некрасова Петербург – равнодушный к человеку и в то же время наполненный страданиями город. Для Толстого Петербург – город официальный, где господствуют неестественность и бездушие, где царит культ формы, где  сосредоточен высший свет со всеми его пороками. Петербург в романе Толстого противопоставлен Москве как городу исконно русскому, где люди мягче, добрее, естественнее. У каждого писателя, а иногда и в каждом произведении свой образ Петербурга.

«Самый умышленный город  в мире»

     Город Петра в сознании русских писателей и поэтов всегда обладал особой значимостью. Цельное и многообразное отражение получил образ северной столицы в творчестве Достоевского. Выдающийся исследователь петербургской темы в русской литературе Николай Павлович Анциферов отмечал, что из тридцати романов, повестей, рассказов, составляющих литературное наследие Достоевского, можно выделить двадцать, где Петербург является главным местом действия.

     История преступления и наказания Раскольникова происходит в Петербурге. И это не случайно. Достоевский относился к Петербургу как к «самому умышленному городу в мире», как к «сочинённому», «самому фантастическому в мире». Самый фантастический город рождает самого  фантастического героя. В романе «Подросток» Аркадий Долгорукий размышляет: «В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное, дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна  из “Пиковой Дамы” (колоссальное лицо, совершенно петербургский тип), мне кажется, должна ещё более укрепиться. Мне сто раз среди этого тумана задавалась странная, но навязчивая грёза: “А что как разлетится  этот туман и уйдёт кверху, не уйдёт ли с ним вместе  и весь этот гнилой, склизлый город,  подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы бронзовый всадник на жаркодышащем загнанном коне?”»

     Петербург у Достоевского не просто место действия – это главный герой многих его романов, это то, что формирует сознание, мировоззрение, эмоционально-чувственную сферу и манеру поведения людей; это то, что рождает в головах те или иные мысли, идеи, подталкивает на те или иные поступки. Загнанность в углы (в прямом и в переносном смысле), нахождение в этих удушливых, зловонных колодцах, серых каменных мешках («гробах», «шкафах») заставляет героев действовать так, а не иначе. Именно в такой атмосфере живут персонажи романов «Бедные люди», «Белые ночи», «Униженные и оскорблённые», «Подросток», «Идиот», «Преступление и наказание».   Д.С.Лихачёв утверждает, например, что в романах Достоевского «иллюзия реальности поразительна», что читатель «многое теряет, если он не знает тех мест, где происходит действие произведений Достоевского, ибо Достоевскому важна обстановка действий».  Более того, его романы прямо рассчитаны на «ощущение доподлинности» и поэтому переполнены воздухом города, атмосферой его и «реквизитом». «Это, – настаивает Лихачёв, –   составляет существенную черту поэтики произведений Достоевского».

     В  романе «Преступление и наказание» с первых страниц  автор вводит нас в этот воздух, в эту  атмосферу, в этот «реквизит». «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время...» О жаре до убийства говорится пять раз, и после убийства – два раза. Невыносимая жара. Через весь роман пройдёт эта атмосфера невыносимой жары,  духоты, почти физически ощущается городская мерзкая вонь от разложения нечистот, сырость и липкая потная грязь на теле. И это ощущение доводит героя до обморока. Это не просто атмосфера июльского города, но атмосфера ужаса, безысходного, жёлтого. «Переберем одну за другой все подробности обстановки, при которой Раскольникову приходилось обдумывать свое положение и искать выхода из той ловушки, которую расставила ему жизнь; перечислим одно за другим впечатления, которые ложились на его измученную нервную систему; взвесим и оценим все мелкие и мучительные столкновения, которые направляли в известную сторону течение его мыслей, и потом спросим себя, оставалась ли за Раскольниковым свобода выбора и в его ли власти было не прийти к такому дикому абсурду, которым закончилась его глухая и одинокая борьба». (Писарев Д.Н.).

     Что мы узнаем о герое из 1 главы?  «Он был задавлен бедностью». «Вышел из своей каморки» («шкафа», «гроба»). «Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу». «…Он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию». Бормочет что-то про себя, привык к монологам.  

     Как нарисована Алена Ивановна? «Это была крошечная, сухая старушонка, лет 60, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом и простоволосая. Белобрысые, мало поседевшие волосы ее были жирно смазаны маслом. На ее тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое  тряпье, а на плечах – кацавейка». Очень неприятная и в то же время жалкая «старушонка». Какой вывод делает Раскольников после посещения Алены Ивановны? «Боже! Как это все отвратительно! На какую грязь способно, однако, мое сердце! Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко!» «Чувство бесконечного отвращения достигло теперь такого размера и так ясно выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей». Однако дальнейшие события всё же укрепят его в решимости «покуситься» на это жуткое преступление.

     Преобладающим цветом в романе является жёлтый, символизирующий болезнь, раздражение, увядание. Всё это накаляет « безвыходную» атмосферу романа. Желтый цвет усиливает атмосферу нездоровья, расстройства, надрыва, болезненности. Причём душа и мировосприятие человека настолько изуродованы, что даже естественные, благоприятные  проявления жизни оказывают противоположное воздействие. При каких обстоятельствах возникает сновидение в воспаленном мозгу Раскольникова? На островах. Героя охватила нервная дрожь, бьёт озноб. Он прошел весь Васильевский остров, вышел на Малую Неву, перешел мост и поворотил на Острова. «Зелень и свежесть сначала понравилась его усталым глазам, привыкшим к городской пыли, к известке и к громадным, теснящим и давящим домам. Тут не было ни духоты, ни вони, ни распивочных. Но скоро и эти новые ощущения перешли в болезненные и раздражающие.

Особенно его занимали цветы; он на них всего дольше смотрел. В полном изнеможении пал на траву и в ту же минуту заснул».  

     Писатель рисует петербургские углы, грязные  подворотни, уродливые дворы – колодцы, вонючие трактиры, тесные каморки, тёмные и узкие лестницы. В романе Достоевский не описывает архитектурных достоинств или недостатков Петербурга – он  заглядывает внутрь домов.

     «Крошечная комнатушка, шагов шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими обоями, и до того низенькая, что чуть – чуть высокому человеку становилось в ней жутко» - вот жилище Раскольникова. Каждая деталь важна у Достоевского, и  желтый цвет не случайно так настойчиво встречается в описаниях – в то время он у многих людей ассоциировался с «желтым домом», жёлтый цвет тоже создаёт ощущение «неправильности» происходящего. Как справедливо писал Л.П. Гроссман, «”Преступление и наказание” прежде всего – роман большого города XIX века. Широко развёрнутый фон капиталистической столицы предопределяет здесь характер конфликтов и драм. Распивочные, трактиры, дома терпимости, трущобные гостиницы, полицейские конторы, мансарды студентов и квартиры ростовщиц, улицы и закоулки, дворы и задворки, Сенная и “канава” - всё это как бы порождает собой преступный замысел Раскольникова и намечает этапы его сложной внутренней борьбы. Только в мрачном и таинственном Петербурге могла зародиться “безобразная мечта” нищего студента, и Петербург здесь не просто место действия, не просто герой романа,  не просто образ – Петербург – участник преступления Раскольникова». На протяжении всего романа лишь несколько кратких описаний города, напоминающих театральные ремарки, но их вполне достаточно, чтобы проникнуть в «духовный» пейзаж, чтобы почувствовать «Петербург Достоевского». «Раскольников так же двойствен, как и породивший его Петербург (с одной стороны Сенная площадь – “отвратительный и грустный колорит картины”; с другой – Нева – “великолепная  панорама”), и весь роман посвящён разгадке этой двойственности Раскольникова – Петербурга» (Л.П. Гроссман). Мир, окружающий человека, всегда даётся как часть души этого человека, становится как бы внутренним пейзажем человеческой души, в немалой степени определяет человеческие поступки. В  душе Раскольникова – убийцы так же «холодно, темно и сыро», как в Петербурге, и «дух немой и глухой» города звучит в Раскольникове как тоскливая песня одинокой шарманки.

     Достоевский так писал о Петербурге: « Петербург, не знаю почему, для меня всегда казался какой-то тайной. Ещё с детства, почти затерянный, заброшенный в Петербурге, я как-то всё боялся его… “Люблю тебя, Петра творенье…” Нет, не люблю, окна, дырья и монумент». Весь надрыв сердца своего и своих героев писатель как бы выплеснул на  улицы и площади этого страшного и холодного города, в мерзкие распивочные и на грязные лестницы: на Петровском острове видит свой жуткий сон Раскольников, вещий сон, про маленького мальчика, поднявшего кулачки на здоровенного детину; посреди улицы раздавлен коляской  Мармеладов, на площади истекает кровью тоже раздавленная, только жизнью, Катерина Ивановна, «кается» Раскольников. А вокруг всегда толпа,  смеющаяся, жадная до чужого горя: издевается в распивочной над Мармеладовым, смеётся над «кающимся» Раскольниковым. И над всем этим  как крик, как вопль, как стон вопрос Мармеладова: «Что человеку делать, когда некуда больше идти?» Как сказал эти слова Мармеладов ещё в первой  части романа, так и слышатся они до самого конца.

     «А дети? – спрашивает Раскольников Соню. – С Полечкой, наверно, то же самое будет.

- Нет! нет! Не может быть, нет! Бог, бог такого ужаса не допустит!..

- Других допускает же.

- Нет, нет! Её бог защитит, бог!..- повторяла она, не помня себя.

- Да, может, и бога-то совсем нет».

Это тоже крик, вопль, стон. Где же бог? Почему допускает?

     Но крик этот теряется в петербургских тупиках. Нет ответа.

     По словам В.Ф. Переверзева, исследователя творчества Достоевского, изображённая Достоевским действительность – это  «жизнь городских углов». Угол как знак стиснутости, загнанности героев. С этим согласен и другой исследователь Б.Бурсов: «Достоевский пишет о своём герое как о человеке, загнанном в угол». Подобное видение, мне кажется, нашло выражение и в одноимённом фильме режиссёра Л.Кулиджанова по роману Ф.М.Достоевского.

     Петербург- город контрастов. Пышность и серость, богатство и нищета сочетаются в этом городе. Петербург- главный герой произведения, символ страшного мира, где обездоленному, слабому нет спасения. Петербург – город многих преступлений: и уголовных, и моральных; преступлений сильных над слабыми, но и слабых над собой. Раскольников, человек не способный и не склонный к преступлению, создает жуткую, бесчеловечную, преступную теорию.

     Нищета, бесперспективность, безвыходность, загнанность и ...гордость!

     Гордость эта не такая, как у героев Гоголя, например. У Достоевского она заставляет искать выход!

«Под морем город основался...»

     Иной образ Петербурга складывается в поэме А.С Пушкина «Медный всадник».  «Медный всадник» представляет собою произведение, не имеющее себе равных не только в  творчестве  Пушкина, но и во всей русской поэзии за полтора века её истории  по художественному совершенству, по своеобразию замысла и построения, по своей неразгаданности, наконец. Своеобразие замысла поэмы проявилось в сочетании  внешней простоты сюжета с глубиной её историко-философской проблематики. Сюжет основан на судьбе одного из петербургских мелких чиновников, «ничтожного героя», жизнь которого разрушена драматическим событием в истории города – наводнением 1824 года. Отсюда  подзаголовок поэмы -  «петербургская повесть» - «с одной стороны, означает – повесть об основании Петербурга, о событиях происходящих в нём, а с другой – то, что повесть принадлежит Петербургу, является его преданием, его мифом, если не полностью запечатлевшей народные верования  и воззрения, то во всяком случае основанной на них, считающейся с ними, с законами, по которым они существуют в мифе» (Г. Красухин). Что касается историко-философской проблематики, то она определяется образом Петра I. Образ Петра Великого с его сподвижниками и его эпохою вошел с ранних лет в жизнь Пушкина, в круг его родовых и даже семейных воспоминаний. Пётр – «сильный человек», «северный исполин», человек «необыкновенной души»,  «искренне любивший просвещение»,  гений  которого «вырывался за пределы своего века». Но вместе с тем – он «самовластный государь», вокруг которого «история представляет всеобщее рабство», все были равны перед его дубинкою. Пётр I не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более  чем Наполеон. К новому городу, возникшему за какие-нибудь сто лет из «тьмы лесов» и «топи блат», поэт обращается со словами, полными любви и восхищения, несмотря на то, что в других случаях его отношение к Петербургу двойственно и скептично, и он видит в нём порою

                                   Город пышный, город бедный,

характерными чертами   которого являются

                                   Дух неволи, стройный вид,

                                   Свод небес зелёно – бледный,

                                   Скука, холод и гранит…

     Лирическое обращение к городу, «Петра творенью», где повторяется пять раз слово «люблю», заканчивается своего рода заклинанием, в котором «град Петров» как символ всего созданного призывается  красоваться и стоять «неколебимо, как Россия». Однако город этот двойствен и равнодушен к людям, обыкновенному человеку жить в нём неуютно, холодно и страшно. Пушкин говорит нам о трагедии «маленького человека», раздавленного мощью официального города, города, ставшего подтверждением величия одного человека,  «народного кумира», «вздёрнувшего» (Д.Мережковский) «Россию на дыбы».  Величие дел гения должно подтверждаться и проверяться жизнью и судьбой отдельного, «обычного» человека. Исходя из прочтения и анализа пушкинской поэмы, можно сделать вывод о том, что поэт не может однозначно прославлять дело Петра. «Его» (Петра) высокая мечта о пире для всех не осуществилась; здесь благоденствуют и пируют  только немногие избранные, «праздные счастливцы, ума недальнего ленивцы». «Он» считал, что самой природой было суждено

                                       Ногою твердой стать при море...

     «Но город-то основан под морем. Природа мстила за невнимательность к себе, но страдали при этом те, о чьей жизни Петру вспоминать было некогда. Поэтому так и беспощадна ирония поэта, знающего, каковы реальные плоды этого Петрова предначертания:

                                        О мощный властелин судьбы!

                                        Не так ли ты над самой бездной

                                        На высоте уздой железной

                                        Россию поднял на дыбы?» (М.П.Ерёмин).

     «Народ почитал Петра антихристом», - записывает Пушкин в подготовительных текстах «Истории Петра». Такая – народная – оценка Петра нашла   своё выражение в «Медном всаднике», где уже во Вступлении мы  обращаем внимание на две стороны повествования: с одной стороны – «Он»  стоит «на берегу пустынных волн», определив место, где «будет город заложён // На зло надменному соседу», и размышляет: «Природой здесь нам суждено// В Европу прорубить окно, // Ногою твёрдой стать при море»; с другой – речь идёт о «пересотворении» (Г.Красухин) мира, потому что «Он» «имеет дело с миром, уже сотворённым:

                                                    Пред ним широко

                                           Река неслася; бедный чёлн

                                           По ней стремился одиноко.

                                           По мшистым топким берегам

                                           Чернели избы здесь и там,

                                           Приют убогого чухонца;

                                           И лес, неведомый лучам

                                           В тумане спрятанного солнца,

                                           Кругом шумел.

Мир есть, он существует, нравится или не нравится это «Ему», и воля Петра в этом контексте выглядит совсем не созидательной, а разрушительной. Это подчёркнуто красноречивым глаголом «прорубить». Действия Петра направлены против натуры народа, национальной натуры, а значит, против природы. И потому «”пышный, горделивый” город  “Медного Всадника” заклят ещё до его возникновения: он “будет ... заложён на зло...”, что обнаружит себя в повести той злобной исступлённостью, с какой отнесётся к нему река, когда она “котлом клокоча и клубясь // И, наконец, остервенясь, // На город кинулась”». (Г.Красухин).

     Петербург, «полнощных стран краса и диво», державное теченье Невы, закованной в гранит, – всё, чем восхищался поэт в начале поэмы, теперь уступает место картинам «злого бедствия».  И это естественно: «...волей роковой // Под морем город основался». Город Петра являет свой другой, совсем не парадный лик. Оказывается, рядом с роскошными дворцами, мраморными львами в Петербурге   множество «домиков ветхих», пристанищ «бледной нищеты»; немало несчастных людей, для которых разгул стихии почти равносилен гибели:

                                                                                     Народ

                                            Зрит Божий гнев и казни ждёт.

                                            Увы! всё  гибнет: кров и пища!

                                            Где будет взять?

Наводнение только обнажило трагедии, в обычные дни прикрытые житейскими заботами и маленькими радостями.

     Поначалу кажется, что кинувшаяся на город Нева  поступает в соответствии  с верованиями народа, запечатлевшего их в своих преданиях, например, в предании об Ильмень-озере, которое помогло Чёрному ручью избавиться от мельницы, посягнувшей на природное естество, ибо, как свидетельствуют живущие в ручье рыбы: «Было де нам и просторно и привольно, а теперь лихой человек отнимает у нас воду».

     Вроде бы здесь уместна аналогия, что и Неве было «и просторно и привольно», –     «широко // Река неслася», прежде чем «в гранит оделася Нева». Конечно же, это справедливое возмездие, праведная кара тем, кто посягнул на простор реки, на её приволье, – так должны воспринять городские жители постигшую их страшную беду:

                                                Мосты, снесённые грозой,

                                                Обломки хижин, брёвны, кровли,  

                                                Товар запасливой торговли,

                                                Пожитки бедных, рухлядь их,

                                                Колёса дрожек городских,

                                                Гроба с размытого кладбища

                                                Плывут по городу.

Они так и воспринимают это: и «народ // Зрит Божий гнев и казни ждёт», и сам царь Александр I «молвил: “С Божией стихией // Царям не совладать”». Однако вряд ли речь идёт о «Божьем гневе», стихия не предстаёт «Божьей». Обратим внимание на сравнение стихии с  грабителем и разбойником; она, как «злодей // С свирепой шайкою своей». «Нева обратно повлеклась», подобно тому, как

                                                           грабежом отягощённы,

                                                   Боясь погони, утомлённы,

                                                   Спешат разбойники домой,

                                                   Добычу на пути роняя.

     «Вообще между Медным Всадником и бушующей рекой обнаруживается какая-то общность намерений – не только в том, что оба преследуют Евгения и сводят его с ума, но и непосредственной обращённости друг к другу. Разъярённая Нева не трогает Всадника, как бы усмиряется подле него, – сам же Всадник “над возмущённою Невою стоит с простёртою рукою”. Ведь бунт Невы против Петербурга заведомо предопределён бунтом самого Петра против природы – в этом смысле они союзники», – очень точно заметил М.Н.Эпштейн.

     Нева повлеклась «обратно» – «домой» – в «береговой её гранит», ставший ей домом, определённым ей тем, кто имеет над ней безусловную власть.

     А про город, на который она кинулась, сказано в повести:

                                                           всплыл Петрополь, как Тритон,

                                                       По пояс в воду погружён.

«Всплыл» –  потопить его Нева не сможет. К тому же – «как  Тритон» –  морское  божество, как водяной владыка, которому она всего лишь «по пояс».

     Но с обычным человеком река может справиться, «Плеская шумною волной // В края своей ограды стройной, // Нева металась, как больной // В своей постеле беспокой ной», и на этом пути  Нева вовлекает в своё движение Евгения, у которого стихия отобрала  «его Парашу, его мечту, лишив его тем самым разума и заполнив своим «мятежным шумом».

                                                          Но бедный, бедный мой Евгений...

                                                          Увы! его смятенный ум

                                                          Против ужасных потрясений

                                                          Не устоял. Мятежный шум

                                                          Невы и ветров раздавался

                                                          В его ушах. Ужасных  дум

                                                          Безмолвно полон, он скитался.

                                                          Его терзал какой-то сон.

     Так что же это за город? Это безумный город, пытающийся растоптать человека копытами бронзового коня, которым правит Медный Всадник,  «горделивый истукан». Этот город лишает человека мечты, надежды на счастье и самое главное – разума. «Не дай мне Бог сойти с ума. // Нет, легче посох и сума;// Нет, легче труд и глад». О том, когда написано это стихотворение, исследователи спорят и сейчас, но оно очень близко по проблематике поэме «Медный Всадник».          

                                                          Да вот беда: сойди с ума,

                                                          И страшен будешь, как чума,

                                                                      Как раз тебя запрут.

                                                          Посадят на цепь дурака

                                                          И сквозь решётку, как зверка,

                                                                       Дразнить тебя придут.

Это город сводит Евгения с ума и подталкивает его к бунту. Интересна трактовка Ю.Борева слов Евгения, обращённых к «горделивому истукану»: «Ужо тебе!» Здесь исследователь видит и угрозу, и упование на будущее, на торжество справедливости. Критик приводит слова Герцена о том, что Пушкин «обладал верой в будущее, которой человек Запада уже лишился». То есть в угрозе Евгения – вера в грядущую справедливость.

                                                            Как обуянный силой черной

                                                            «Добро, строитель чудотворный!

                                                            Шепнул он, злобно задрожав,

                                                            Ужо тебе!»

     Пушкин не с Петром, а с Евгением. Он как бы напоминает нам, что каждый человек имеет право на жизнь, на счастье. В. Непомнящий в своих «Заметках о духовной биографии Пушкина» пишет: «Любовь может быть величайшим двигателем жизни и человеческой истории. Трагизм истории, воплощённой Пушкиным, в том, что человеческая история совершается помимо любви, вне любви, что делается людьми на зло и наперекор собственной их потребности и жажде любви. Но так нельзя больше делать историю…»

Город снега, холода, ветра

     И у Пушкина, и у Достоевского картина Петербурга достоверна и объективна. У Гоголя изображение столицы расширяется, обрастает подробностями, образ города становится метафоричным: Невский проспект, например, олицетворяет собою двуличное существо, он живет двойной жизнью.

     В петербургских повестях Н.В Гоголя нашли отражение как высокие, так и отнюдь не лучшие свойства русского характера, быт и нравы разных слоёв петербургского общества –  чиновников, военных, ремесленников, художественной интеллигенции. Тема утраченных иллюзий – одна из главных в повести Н.В Гоголя «Невский проспект». В центре внимания – история художника Пискарёва. Он не смог пережить крушение своей мечты, не мог принять прозу жизни. Изображение трагической коллизии, её развитие и завершение – один из аспектов повести. Возникновение этой коллизии связано с Невским проспектом, где происходит завязка конфликта.   Различны герои повести,  по-разному, о каждом в своём ключе,  ведётся о них рассказ. Трагедия и комедия в одном произведении – это придаёт повествованию особую тональность. В «Невском проспекте»  показан аналитический разрез Петербурга, столицы самодержавно-крепостнической империи. Облик города и оттеняет разыгрывающиеся в нем события, и в то же время  раскрыт в своём социальном качестве, показан в резких непримиримых контрастах. В повести создаётся образ города, противоречия и особенности которого выплёскиваются на Невский проспект, главную магистраль столицы. Поэтому Невский проспект не только фон и место развернувшейся трагикомедии, но и своеобразный её участник. Писатель обращается к Невскому проспекту как к живому существу, влияющему  на происходящие события, Невский проспект – это символ петербургской жизни и сосредоточение всех социальных и нравственных противоречий России времени Н.В Гоголя, это и место праха иллюзий писателя и его героев. В «Невском проспекте»  раскрываются те или иные стороны быта столицы, проходит вереница её обитателей, завершает  которую Акакий Акакиевич Башмачкин из повести «Шинель». Сопоставление описаний Невского проспекта в разное время суток обнажает не только социальные противоречия петербургского общества, в недрах которого разыгрывается трагикомическая история художника Пискарёва и поручика Пирогова, но и  даёт представление об авторском отношении к этому обществу. Ирония и сатирическое обличение «света» - эти черты присущи «Петербургским повестям»  Н.В Гоголя. В творческом пути писателя вершиной петербургского цикла является «Шинель» - самая зрелая из петербургских повестей Н.В Гоголя. Лучше понять замысел «Шинели» помогает сравнение повести с «Медным всадником» А.С Пушкина. Оба художника изобразили бедных петербургских чиновников. Подзаголовок пушкинской поэмы – «Петербургская повесть», Гоголь включил «Шинель» в цикл других своих произведений о Петербурге. И Пушкин, и Гоголь рисуют своих героев с огромным сочувствием и сожалением. Оба героя погибают вследствие неблагоприятных обстоятельств. Трагедия Евгения обусловлена взрывом стихийных сил, который невозможно обуздать и последствия которого тяжелее всего сказались на бедных людях. У Башмачкина же трагедия постоянная, он несчастен от рождения, лишен самого необходимого, обезличен. Башмачкин принижен больше, чем Евгений. У того есть мечта о любимой девушке, о женитьбе  - Башмачкин одинок, радость у него – только шинель. О будущем он не думает, шинель «забрала» всё. Евгений способен на самопожертвование. Акакию Акакиевичу не для кого чем-то жертвовать, да и к числу смелых людей он не принадлежит. В поэме Пушкина два Петербурга. Один – «полнощных стран краса и диво». Другой – город бедных окраин, таких, где живёт Параша. Для Акакия Акакиевича существует один Петербург – город снега, холода, ветра, пронизывающего до костей, пустынных площадей, на которых орудуют грабители. «Медный всадник», безусловно, был знаком Гоголю, который вслед за Пушкиным, обратился к теме «маленького человека». Гоголь как бы изнутри (находясь в среде таких же людей, как его герой) видит жизнь Акакия Акакиевича. В поэме Пушкина взгляд автора другой: дружелюбный, внимательный, понимающий, но всё же взгляд человека, принадлежащего к другому кругу общества.

     Основная задача, которую ставил Гоголь в Петербургских повестях, – создать психологический портрет времени и человека, «с его маленькими радостями, маленькими горестями, словом, всей поэзией его жизни» (В.Г. Белинский). Более глубокому пониманию текста способствуют реалии гоголевской эпохи, на фоне их и разворачиваются события в жизни героев. Несмотря на метафоричность, описание Петербурга у Гоголя наполнено массой деталей, которые делают образ города реальным и узнаваемым. Вымышленные  события у Гоголя связываются с настоящими фактами, географическими названиями и историческими лицами, а сама столица государства является отдельным, очень широко представленным, достоверным образом. В описании Петербурга звучит наравне с объективной оценкой жизни XIX века личностное восприятие автором северной столицы, выражены чувства и ощущения Гоголя, связывавшего свои надежды с этим городом.

     Подробно описана столичная публика во всём её многообразии: здесь и прислуга, и лакеи, и темные чухонцы, и чиновники самого разного ранга, и люди высшего света. Среди персонажей есть и реальные исторические лица (Екатерина II), литераторы и журналисты (Булгарин Ф.В., Греч Н.И.). Гоголь перечисляет   чиновничьи  ранги и офицерские чины. В «Невском проспекте» мы читаем: «… титулярные, надворные и прочие советники… коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари…». А дальше:    повытчики;   камер-юнкеры и камергеры; квартальные  надзиратели, или капитан-исправники – так эта должность называется в «Шинели»; столоначальники,  Главный штаб  и Государственный совет  – высшие органы  Российской империи, располагавшиеся в Зимнем дворце. Чиновничий город. Не город, а сплошное учреждение.

     В повести «Нос» наши познания чинов и столичных государственных учреждений углубляются, и мы узнаем о должности обер-полицмейстера, начальника полиции Петербурга, об экзекуторе, столоначальнике, Сенате и Управе благочиния.

Многие факты из жизни Петербурга нашли отражение в произведениях петербургского цикла и несут в себе авторскую оценку, например, Екатерининский канал, «известный своею чистотою» (речь идет о Екатерининском канале, куда спускались сточные воды, о чистоте его Гоголь говорит иронически).

     Тело бедного Пискарева свезли на Охту – предместье Петербурга, где находилось старое кладбище. Кладбище, видимо, не для знатного и богатого люда, потому что гроб Пискарева сопровождал лишь солдат-сторож.

     Художник Чартков тащится домой в Пятнадцатую линию на Васильевском острове. Это было излюбленное место жительства художников благодаря соседству с академией художеств. Бедные кварталы Петербурга особенно хорошо известны писателю, потому что в своих повестях он с многочисленными подробностями останавливается на их описании. Одно из таких описаний мы встречаем в повести «Портрет». Речь идет о Коломне, районе на правом берегу Фонтанки на окраине Петербурга: «Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка, все, что осело от столичного движенья. Сюда переезжают на житье отставные чиновники, вдовы, небогатые люди…, выслужившиеся кухарки… и, наконец, весь тот разряд людей, который можно назвать одним словом: пепельный…».

     Введение в текст повестей примет архитектуры Петербурга делает произведения живыми, яркими, достоверными. Строящаяся церковь, перед которой останавливаются два толстяка, не что иное, как заложенная в 1883 году по проекту А.П. Брюллова лютеранская церковь, отличавшаяся необычной по тем временам архитектурой. Сравнивая рот иного едока с величиною арки Главного штаба, Гоголь имеет в виду здание на Дворцовой площади, построенное по проекту архитектора Росси и поражающее своими размерами.

Бедный Ковалев, узнав в господине в мундире собственный нос, бежит за его каретою до Казанского собора.  А в эпизоде, где автор рассказывает о покупке майором «какой-то орденской ленточки, неизвестно для каких причин, потому что он сам не был кавалером никакого ордена», мы читаем о Гостином дворе, популярнейшем рынке Петербурга.

Печать времени лежит и на рассказанных Гоголем слухах и сплетнях, в частности «вечном анекдоте о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента» («Шинель»).  

     Разнородная столичная публика также несет на себе приметы своего времени. Из повестей Гоголя мы узнаем названия лавок и модных магазинов, читаем об особенностях одежды петербуржцев. Перечень торговых заведений и всевозможных лавок был хорошо известен современникам Гоголя, а ныне составляет увековеченную гениальным писателем историю Петербурга начала XIX века. Так во что же были одеты современники молодого Гоголя? Это и салопы (верхняя женская одежда в виде широкой длинной накидки с прорезями для рук), и пестрядевые халаты из грубой домашней материи пестрого цвета, и рединготы (длинное пальто широкого покроя), и фризовые шинели, сшитые из грубой ворсистой ткани типа байки, именуемой фризом, и демикотоновые сюртуки из плотной хлопчатобумажной ткани. На головных уборах иных дам нередки были плюмажи, то есть украшения из перьев. А в одеянии мужчин были стремешки, род штрипок, иначе говоря, тесьмы, пришитой к штанинам брюк снизу и продеваемой под подошву обуви.

     Не остались в стороне и события общественно-политической жизни столицы. В 30-е годы в петербургских театрах изменился театральный репертуар, и на сцене появляется бытовой водевиль с героями чиновниками, актерами, купцами. В «Невском проспекте» мы читаем: «Русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, какие они, верно, не услышат даже в театре». Иронично выставляет писатель помещаемые в газетах «важные статьи» о приезжающих и отъезжающих как постоянный отдел, в котором печатался список лиц, как правило, значительных, чиновных, приехавших или выбывших из столицы. Не оставил автор без внимания пользовавшиеся у широкого читателя успехом псевдоисторические произведения Булгарина и Греча, а также лубочные повести Орлова, которые служили мишенью для насмешек литературных критиков. Когда Гоголь говорит о том обществе, к которому принадлежал Пирогов, называя его «каким-то средним классом общества», писатель прибавляет: «В высшем классе они попадаются очень редко или, можно сказать, никогда. Они любят потолковать об литературе; хвалят Булгарина, Пушкина и Греча и говорят с презрением и остроумными колкостями об Орлове». Не менее яркие приметы столичной жизни того времени – популярные водевили из простонародной жизни, так называемые «Филатки», продержавшиеся на сцене Александринского театра до 50-х годов XIX века, а также первая крупная частная газета в России «Северная пчела», тираж которой доходил до 10 000 экземпляров.

     Еще одна примета гоголевского времени – введение запрета писать о продаже крепостных в газетах – отражена в повести «Нос». Действительно, правительство запретило объявлять о продаже людей. В газетах скромно печатали: «Отпускается в услужение кучер трезвого поведения… дворовая девка 19 лет, упражнявшаяся в прачечном деле, годная и для других работ».   Там же мы читаем: «… прочные дрожки без одной рессоры; молодая горячая лошадь в серых яблоках, семнадцати лет от роду; новые, полученные из Лондона, семена репы и редиса; продаются старые подошвы…». Все это похоже на правду и очень смешно. И так во всем: в описании черт времени, событий общественно-политической и культурной жизни столицы, реальных исторических лиц – мы видим не только объективную реальность, но и гоголевскую иронию.

Петербургские углы

     Хотелось бы остановиться ещё на некрасовском Петербурге.  Обратимся к некоторым его стихотворениям: «Вор», «До сумерек», «Сумерки», «Еду ли ночью по улице  тёмной…», «Ванька», «Вчерашний день, часу в шестом…», «Петербургское утро», «Плач детей» и др. Особенно значительно стихотворение «До сумерек» с незабываемой страшной картиной истязания лошади. Об этой картине Н.Н. Скатов пишет: «Кнут входил в русскую жизнь во всём разнообразии изготовления и применения. Закрепило ли кнут чьё-нибудь, кроме русского, народное сознание столь многими пословицами и поговорками, превращая в почти  бытовой образ – символ  жестокости?

     Его собственный опыт  встречи с социальными противоречиями действительности разбудил в нём желание понять существующие отношения и заговорить от лица тех, кто страдает.  В 1845 году Некрасов становится  редактором  двух альманахов, сначала небольших, а потом – ставших знаменитыми. Название их – «ФИЗИОЛОГИЯ ПЕТЕРБУРГА, составленная из трудов русских литераторов под редакциею Н.Некрасова». В альманах вошли статьи В.Г.Белинского, Д.В.Григоровича, И.И.Панаева, Е.П.Гребёнки, самого Н.А.Некрасова и др. Обратимся к заглавиям произведений. О чём они говорят: «Петербург и Москва», «Петербургский дворик», «Петербургские шарманщики», «Петербургские углы»,  «Александринский театр, соч. театрала», «Омнибус»,  «Петербургская литература», «Петербургский фельетонист»? Произведения написаны разными авторами, но они тесно связаны темой: это образы петербургских жителей (дворник, шарманщик, чиновник, фельетонист), это специфический быт отдельных домов и улиц  (Петербургская сторона, Петербургские углы), культурная жизнь Петербурга (Петербургская литература, Лотерейный бал). Отметим, что статья Николая Алексеевича Некрасова носит название «Петербургские углы». Опять углы. Так же, как и у Достоевского.

     Открываем стихотворение «Еду ли ночью по улице  тёмной…». Какое точное и подробное описание физического пространства: на улице темно, буря, пасмурно;  комната пустая, холодная, пар от дыханья, заунывные звуки, полусвет, полутьма. Герой Некрасова, оценивая пространство своего физического бытия как «тёмное», «холодное», независимо от того, открытое оно или замкнутое, воспринимает его не просто как неприспособленное для жизни, но как прямо враждебное человеку, калечащее его жизнь; именно поэтому любой предмет, находящийся в этом пространстве, воспринимается  им как знак постоянно существующей беды. Конечно, наиболее  близки картины жизни в некрасовских петербургских стихотворениях картинам жизни в произведениях Ф.М.Достоевского, часто они прямо перекликаются.

Заключение

     К образу Петербурга обращались многие писатели. У Пушкина звучит и торжественный гимн Петербургу («Полнощных стран краса и диво»), и утверждение его бессердечного, равнодушного отношения к трагедии отдельно взятого человека (поэма «Медный всадник»). Петербург как персонаж живет и действует на страницах романов Достоевского. Он, по сути, становится соучастником многих событий в жизни героев, оказывает на них тяжкое давление и психологическое воздействие. На фоне пыльного и душного города герои задыхаются, ищут выхода, развивают бредовые идеи.

     В разных городах происходит действие произведений русской литературы, но ни один из городов не  вызывает к себе такого пристального внимания читателя, часто мы даже не очень хорошо помним, где происходит действие. А вот Петербург не только остаётся в памяти, но мы ищем причины событий и характеров в атмосфере, истории и укладе этого странного, этого особенного города. Нередко авторы с первых же строчек  информируют нас, что действие происходит, или герой живёт, или герой родился в Петербурге, как это делает, например, И.А.Гончаров. И эту деталь никак нельзя не заметить, возможно, что она вообще определяющая.

     В начале ХХ века подходил к своему трагическому итогу  Петербургский период русской истории, и тема Петербурга и Петра с новой силой зазвучала в отечественной литературе. Практически все крупные писатели  Серебряного века подхватили и продолжили «петербургские»  традиции  литературы XIX века, прежде всего Пушкина, Достоевского и Некрасова, – И.Анненский, А. Блок, А.Белый, В.Брюсов, Д.Мережковский, З.Гиппиус, а позже – А.Ахматова, О.Мандельштам, С.Есенин, А.Толстой.  Это ещё раз подтверждает особую роль   города Петербурга  не только в  русской истории, но и в русской литературе.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Век XX  Образ города в зеркале «серебряного века»

                                                                   Сердце бьется ровно, мерно,

                                                                      Что мне долгие года!

                                                                Ведь под аркой на Галерной

                                                                       Наши тени навсегда.

                                                                                   (Анна Ахматова)

В век ХХ Санкт-Петербург входил, сопровождаемый тревожными или мрачными предсказаниями. Казалось, что прочно забыто пушкинское благословение:

Красуйся, град Петров, и стой

                                                         Неколебимо, как Россия…

     В литературе начала века господствовали иные настроения. Александр Куприн называет свой рассказ о городе «Черный туман». Герой его – молодой провинциал – приехал, чтобы завоевать столицу. И по началу ему сопутствовал успех: трудолюбивый, добродушный, одаренный музыкант, он был неотразим, все удавалось ему «шутя, словно мимоходом». Но вскоре он затосковал. И город расправился с жизнерадостным и наивным провинциалом: черный туман одарил его чахоткой, «убил в нем что-то главное, дающее жизнь и дыхание жизни»

Этот мотив рассказа не нов: он встречается в гоголевском «Невском проспекте», в некрасовском цикле «о погоде», в «Преступлении и наказании» Достоевского. Но в начале ХХ в. ощущение обреченности города доходит до крайности, становится невыносимым.  Образ города в зеркале «серебряного века» мрачен и тревожен.

В ушах обрывки теплого бала,

                                          а с севера – снега седей –

                     туман, с кровожадным лицом каннибала,

                                          жевал невкусных людей.

                                                                                 (В. Маяковский)

Во всей лирике начала века, в особенности той ее части, что связана с образом Петербурга, сгущается ощущение неизбежной и даже необходимой катастрофы. Но действительность оказалась бесконечно страшней того, чего ждали и жаждали едва ли не все русские поэты на переломе веков. В годы революций и войн в городе царили разруха, голод. Были разграблены и проданы многие бесценные творения искусства, разрушены храмы, которые одухотворяли площади, осветляли перспективы улиц…Петербург (с 1914 года – Петроград, с 1924 по 1991гг. – Ленинград) при каждом новом историческом взрыве  оказывался объектом главного удара.

Петербург Блока

    Петербург Блока – это целый мир. Это не только  дворцы и парки, но и «окна фабрик», и « пыль переулочная», сам воздух города служит материей, из которой сотканы его стихи, поэмы, драмы. Неслучайно современники  называли его «петербургским гением». «Как памятник началу века, там этот человек стоит», – написала о нем младшая современница Анна Ахматова. Блок запечатлел в своих произведениях основные события революционной истории начала ХХ века, связанные с Петербургом: подвиг народовольцев (в поэме   «Возмездие»), стачки и баррикады 1905 года,  Октябрь 1917 года (поэма  «Двенадцать»).

   Всю лирику Блока можно назвать «трилогией вочеловечения» (по определению самого поэта). Здесь каждое стихотворение композиционно завершено. Поэт создал цикл стихотворений под названием «Пляски смерти». В этом «Страшном мире» Блок видел только опустошение, убивающее веру в гармонию, человечность.

   28 февраля  1912 года Блок  записал в дневнике: «Вечерние прогулки…по мрачным местам, где хулиганы бьют фонари, пристает щенок, тусклые окна с занавесочками. Девочка идет – издали слышно, точно лошадь тяжело дышит: очевидно, чахотка; она давится от глухого кашля, через несколько шагов наклоняется…Страшный мир».

   Первые строчки цикла, как удар молнии, неожиданны. Мертвецу тяжко среди людей.… Какими ужасными должны быть люди в этом мире, что  мертвецы себя чувствуют неуютно.

  Рушится  «старый  мир», как поток  вырываются  уродливые человеческие желания, и бюрократическая знать старого Петербурга предстает перед поэтом в виде бездушных, наглых чиновников, которые «спят», а не живут, в отличие от мертвецов:

Живые спят. Мертвец встает из гроба,

И в банк идет, и в суд идет, в сенат…

«Живые спят» и не хотят видеть, что их жизнь стала бессмысленной, обывательской, скучной. Даже мертвец «…изнемог от дня чиновной скуки…».

    Разрушение  мира  может привести к  хаосу и уничтожению своих носителей, если люди не сумеют обуздать свои страсти. «Люди мне отвратительны, вся жизнь – ужасна, – пишет  он матери в 1909 году во время  заграничной поездки по Германии и Италии. – Европейская жизнь так же мерзка, как и русская, вообще – вся жизнь людей во всем мире есть, по-моему, какая-то чудовищно грязная лужа»… Такой лужей видится Блоку обыденность Петербурга:

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью

Прохожих, и дома, и прочий вздор…              

    «Переделать уже ничего нельзя,  – заключает поэт,  – не переделает никакая революция».

     Весь цикл «Пляски смерти» Блок посвятил поиску ответа на вопрос: в чем смысл человеческой жизни и смерти.

     Первым стихотворением «Плясок смерти» Блок рисует зловещие черты Петербурга и дает сатирическую характеристику целой эпохе.

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Это конкретные штрихи картины, и, по словам Д.С.Лихачева, именно мимо этой аптеки, которая находилась перед деревянным мостом на  Крестовский остров, любил прогуливаться Блок.

    В работе «Из комментария к стихотворению А.Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Д.С.Лихачев писал, что мост на Крестовский остров был  по ночам особенно пустынен, не охранялся городовыми и, может быть, поэтому всегда притягивал к себе самоубийц, а первая помощь при несчастных случаях оказывалась обычно в аптеках.

   Смерть для Блока (естественная и насильственная) – все одно:

Умрешь – начнешь опять сначала,

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

    Анализ композиции лирического цикла показывает, что стихи в цикле, хотя и сохраняют полную автономность как самостоятельные художественные произведения,  вместе с тем являются частью целого. Цикл «Пляски смерти» можно назвать единой симфонической фантазией, где весь строй ее образов,  композиции подчинен символистскому замыслу, носящему призрачный характер «видений», а не «действий».

    Творчество Блока значительно многостороннее, богаче того, что связано с циклом, - оно неисчерпаемо. В его поэзии были и взлеты, и падения, и противоречия, и короткие периоды душевной гармонии. Он прошел сложный петь – «от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянию, проклятиям, «возмездию» - и … к рождению человека общественного, художника, мудро глядящего в лицо миру». Книги своих стихов он назвал «трилогией вочеловечения».  

    Казалось бы, поэма А.А Блока « Двенадцать» исследована до последней строки. Между тем и сегодня  некоторые вопросы, возникающие после ее прочтения, остаются спорными, и, кажется, что есть в ней какая-то тайна, о которой не захотел или не мог нам поведать автор. Внешняя простота поэмы, где Блок видится певцом Октябрьской революции, обманчива. Здесь нельзя не вспомнить В.Г Белинского, который считал, что «каждое поэтическое  произведение есть плод могучей мысли, овладевшей поэтом» и что «настоящего поэта движет на труд и подвиг творчества непобедимая страсть, и эта страсть – пафос».

    Поэма начинается с резкого, контрастного противопоставления черного и белого: «Черный вечер. Белый снег», а далее идет лаконичная, но зримая картина пошатнувшегося человеческого бытия в современном автору мире:  «Ветер, ветер! / На ногах не стоит человек. / Ветер, ветер – / На всем Божьем свете!»

    Трудно выстоять, не упасть человеку на этом жутком ветру, сохранить доброе, светлое начало, когда  «на всем  Божьем свете» идет решающая схватка «света» и «тьмы», добра и зла, когда над всем миром «черное, черное небо» и у многих людей «злоба, грустная злоба кипит в груди… Черная злоба, святая злоба...». В своей поэме Блок запечатлел грандиозную историческую картину загадочных, необъяснимых, но и естественных перемен, происходивших  в России после революции 1917 года.

    В «Двенадцати» можно найти множество примет этого смутного времени. В послереволюционном Петрограде улицы завалены сугробами.: некому счищать лед с тротуаров;  «всякий – раздет, разут»   - в стране бедность, разруха. Но это конкретное объяснение блоковской символики, а может быть и другое: «под снежком – ледок» - скользко, неясно, трудно определить свой путь, трудно не упасть. В конце ноября 1917 года в Петрограде начались массовые разгромы винных складов: «Запирайте етажи, /  Нынче будут грабежи! /  Отмыкайте погреба – /  Гуляет нынче голытьба!».

    На улицах плакаты «Вся власть Учредительному Собранию!». Поэт выражает свое отношение к этому лозунгу, показывая сожаления старушки о напрасно испорченном лоскуте материи: «Сколько бы вышло портянок для ребят…» Плакаты рвет, мнет и носит веселый, злой  и радостный ветер.

    Среди хаоса, разрухи идет по петровским улицам революционный патруль – двенадцать красногвардейцев: «В зубах – цигарка, примят картуз. /  На спину б надо бубновый туз!» Неприятен их разбойничий облик. Наглая уверенность в свободном «державном»  шаге, и как тяжкий вздох поэта вдруг вырываются слова: «Эх, эх, без креста!»

 …Много неясностей в поэме связано с образом того безымянного, кто машет красным флагом, кто «ходит беглым шагом, хоронясь за свои дома». Многие литературные критики считают, что это Иисус Христос. Но мог ли Блок, с детства воспитанный в православной  вере, изобразить Христа идущим с кровавым флагом впереди обманутых, озлобленных, потерявших веру людей, прячущимся «аки тать в нощи»  за все дома, за сугробы и заливающимся долгим смехом? Я думаю, мог. И только таким и должен быть финал поэмы: кто ещё, если не Христос, может понять и простить всё,  повести за собой грешников, даже если они сбились с пути, именно потому, что они сбились с пути и не знают, куда идти, «не ведают, что творят»!?  

… Так идут державным шагом –

Позади – голодный пёс,

Впереди – с кровавым флагом,

 И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз –

Впереди – Иисус Христос.

   Блок  верит, что так есть, так будет, даже, несмотря на то, что Двенадцать этого не осознают.  Блок верил, что его Родина, Святая Русь, найдет пусть в Царство Любви и Гармонии, и именно потому  терновый  венец  Христа, символ его страданий за грехи людей,  цветет  чудесными белыми розами, потому что роза всегда была символом любви и красоты.

   Сам поэт на вопросы о загадочном появлении Христа в конце поэмы отвечал весьма уклончиво, отказываясь объяснить, откуда и почему возник евангельский  образ. Но и три года спустя после написания  поэмы, несмотря  на многочисленную критику, Блок твердо говорил: «А все-таки Христа я никому не отдам»…

   Александр Блок рассматривал свое творчество в его единстве и нерасторжимой цельности. В предисловии к собранию своих стихотворений  (1911– 1912) поэт  утверждал, что каждое из них – хотя бы и слабое по форме – имеет значение не только по себе, но и как  часть целого: « …каждое стихотворение необходимо для образования  главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии: всю трилогию я могу назвать «романом в стихах». Она посвящена  одному кругу чувств и мыслей, которому я был предан в течение первых двенадцати лет сознательной   жизни».

«Петербург» Андрея Белого

    Поэт, прозаик, критик Андрей Белый (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева) был коренным москвичом, не любил Петербурга. Но в то же время притягательность города на Неве была для него совершенно магической и нашла свое высшее воплощение в романе «Петербург». Всестороннее изображение «переворотившегося» состояния, в какое пришла Россия вместе со своей столицей в бурные дни 1905 года, делает роман Белого одним из наиболее важных явлений в русской литературе начала ХХ  века.

     Роман «Петербург» совпал по замыслу и содержанию с «Бесами» Достоевского, хотя в  1906 г. (т.е до появления собственной прозы) А.Белый заявил: «Перед моим взором теперь созревает план будущих работ, которые создадут совсем новую форму литературы». На этапе формирования замысла «Петербурга» полемика белого с Достоевским  должна была определять идеологический облик романа и его суть. Социал-демократ и меньшевик  Н.Валентинов, встречавшийся с А.Белым в эти годы, вспоминает: «Символике лжепророка Достоевского, изгнанию «бесов» из тела России, ее исцелению духом «синодального православия», торжеству в ней людей, подобных Шатову, Белый намеривался противопоставить другую «символику»:  грядущий революционный взрыв, победу не «лимонадной», а «настоящей» революции, торжество в ней не «клопов», вроде Шатова, а людей типа Верховенского – Нечаева, людей «кремниевых», пахнущих «огнем  и серою».  В отличие от Достоевского, проблема вселения «бесов» в людей решается А.Белым в «Петербурге» в параметрах уже иной реальности, иной  пространственности.

    Безумие – один из кардинальных лейтмотивов всего творчества Белого. В сознании Белого «созревает план будущих литературных работ, которые создадут совсем новую форму литературы». В конечном счете, этот замысел оформляется  стремлением  создать  «Трилогию», посвященную исторической загадке, исторической судьбе России.

   Повесть «Серебряный голубь» была первой книгой этой трилогии,  второй частью которой должен был стать роман «Петербург». Как нечто иное, синтезирующее  воплощенные в первых книгах  идеи, вернее, как противовес отраженным  в них негативным тенденциям замысливалась третья книга – «Невидимый град», в который поэт хотел коснуться положительных устремлений душевной жизни.

    Роман  «Петербург»  был задуман вначале как сюжетное продолжение «Серебряного голубя» под названием «Путники», где должны были описываться события, связанные с поисками неожиданно исчезнувшего Дарьяльского. Но вот весьма характерная для А.Белого  художественная черта:  «внешняя» сюжетная связь романов оказывается для него несущественной, и в процессе обдумывания замысла у него складывается концепция романа, построенного уже на «иной фабуле» и связанного с единством его отношений к общей проблеме трилогии – проблеме исторических судеб России.

    Пытаясь объяснить наличие в произведении всякого рода погрешностей в описании быта, революционных событий 1905 года, общественной среды того времени, писатель в письме к Иванову-Разумнику замечает: «Весь роман мой изображает в символах места и времени подозрительную жизнь искалеченных мысленных форм… Мой «Петербург» есть в сущности зафиксированная  мгновенно жизнь людей, сознанием оторванных от своей стихийности… подлинное место действия романа – душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговой работой; а действующие лица – мысленные формы.… А быт, «Петербург», провокация с проходящей где-то на фоне романа революцией – только условное одеяние этих мысленных форм». В  романе А.Белый объективно воссоздал социальные конфликты своего времени, сумел передать ощущение грозовой атмосферы революционной эпохи, смятение, охватившее все слои российского общества. В романе дана резко сатирическая характеристика бюрократической элиты империи, развенчиваются претензии на роль ведущей культурной, духовной силы общества либеральной интеллигенции Петербурга. Но это лишь внешний фон духовной драмы, разворачивающейся в романе. Тема Петербурга, тема петровской империи,  намеченная в изображении реальных событий современной писателю общественной жизни, постепенно раскрывается в романе в историко-философском аспекте.

    Используя художественные образы Петербурга, созданные его предшественниками, с помощью прямых литературных ассоциаций, А.Белый на небольшом временном романном пространстве как бы концентрирует  всю историю послепетровской России, приведшей ее народ к искусственной, омертвленной бессмысленным порядком жизни. Отсюда – особая насыщенность в  художественной ткани романа образов и мотивов произведений Пушкина («Медный всадник»), Гоголя («Петербургские повести»), романов и публицистики Достоевского, каждый из которых прямо спроецирован на изображенный писателем современный ему мир.

    (В «Петербургских повестях» Гоголя город также не только историческая реальность, но – призрак, фантом, рожденный воображением героя. У А.Блока Петербург также город двухбытийный. Это и столица России, реальный город с туманами, дождями, памятниками, театрами. И над этим – внебытовая, ирреальная душа города, определяющая течение истории, судьбы героев).

     Двухбытен Петербург и в одноименном романе  Андрея Белого. «Это только кажется, что он (Петербург) – существует. Как бы то ни было, Петербург не только нам кажется…». Петербург – город европейский, западный. Центральный проспект – Невский – «обладает   разительным свойством»: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов – и поиски нужного дома весьма облегчаются…Невский Проспект прямолинеен… потому что он – европейский проспект… Прочие  русские города представляют собой деревянную кучу домишек. И разительно от них отличается Петербург».

      В романе весь петербургский период истории империи раскрывается как гигантская провокация, осуществленная в отношении России Петром, расколовшим ее надвое, ввергнувшим ее в темноту бреда капиталистической культуры, в бессмысленность чуждого ей и губительного для нее западного бездушного рационализма, прервавшим ее естественное, органическое развитие.

      А.Белый с особой силой выразил в своем творчестве тот духовный порыв, который был присущ русской литературе Х1Х века в целом, и в котором отразилось общее для всего человечества стремление – преодолеть существующие и принижающие человека рамки буржуазной рационализированной культуры, утвердить идеалы красоты, добра, высокой духовности. Но не только в этом заключается заслуга А.Белого как художника, и не только это определяет его место и значение в русской литературе.

      Главный и до сих пор еще не оцененный его вклад в русскую и мировую  литературу в том, что он в формах художественного творчества воплотил духовную сторону того учения о космичности жизни человека, которое в это же время создавалось трудами  И.Ф. Федорова, физика Н.А. Умова,  известного драматурга А.В. Сухово-Кобылина, К.Э Циолковского и, наконец, В.И. Вернадского и которое выводило человечество на путь нового, планетарного мышления, осознания себя как органической части Вселенной, как носителя космического сознания, сознательной творческой мощи, способной к обновлению и преображению мира.

Петербург в стихах и жизни Осипа Мандельштама

   В 1913 году выходит первая книга Мандельштама «Камень». Этой книгой двадцатидвухлетний Мандельштам заявил себя зрелым поэтом: в ней нет вещей, нуждающихся в скидке на возраст автора. Давно уже стали классикой стихи из «Камня»: «Дано мне тело – что мне делать с ним», Sileritilim, «Сегодня дурной день», «Я ненавижу свет однообразных звезд». Почти одновременно с выходом «Камня» в журнале акмеистов «Гиперборей» были напечатаны «Петербургские строфы». Петербургская тема в русской поэзии неотделима от имени Пушкина, и здесь необходимо сказать о пушкинском влиянии на Мандельштама. Ахматова пишет, что «к Пушкину у Мандельштама было какое-то небывалое, почти грозное отношение». Как русский поэт, тем более, как поэт петербургский, Мандельштам не мог не испытывать мощного силового поля пушкинской поэзии. Однако «грозное отношение» и особое целомудрие, запрещавшее ему упоминать имя Пушкина «всуе» (оно лишь дважды упомянуто в стихах Мандельштама), связаны также и с биографическими причинами. Детство Мандельштама прошло в Коломне, где была первая петербургская квартира Пушкина после Лицея.   В стихах и прозе Мандельштама встречается множество свидетельств глубокого постижения поэзии Пушкина и его судьбы. Лишь учитывая все это, можно представить, что значила для него петербургская тема.

   Необходимо также принять во внимание, что искусство десятых годов заново открывало Петербург. Достаточно вспомнить графику Добужинского и Бенуа, стихи Блока, роман Белого.

    Эти художники, каждый по-своему, творили миф о Петербурге. И вот, рядом со «страшным миром» Блока («Ночь, улица, фонарь, аптека»)), «Петербургом» Белого, с трагическими видениями Добужинского, возникают неторопливые строфы Мандельштама:

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припеке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна – как броненосец в доке –

Россия отдыхает тяжело.

А над Невой – посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства крепкая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

Тяжка обуза северного сноба –

Онегина старинная тоска;

На площади Сената – вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка...

Черпали воду ялики, и чайки

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики.

Летит в туман моторов вереница;

Самолюбивый, скромный пешеход –

Чудак Евгений – бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

    Спокойный стих «Петербургских строф» как будто порожден самой архитектурой классицизма. В тягучих строках предстает простор невской дельты, протяженность парадных ансамблей. Современный язык, насыщенность деталями создают ощущение свежести классического стиха.

   Здесь изображен реальный пейзаж: Сенатская площадь, Дворцовая набережная, Пеньковый буян. Однако это не просто рисунок с натуры. Пейзаж заряжен историей. Связывая прошлое с настоящим, он несет ясное ощущение конца эпохи.

   Тема дряхлеющего государства, доживающего век на покое, возникает в «Петербургских строфах» не впервые. Годом раньше в стихотворении «Царское Село» Мандельштам писал:

...однодумы-генералы

Свой коротают век усталый,

Читая «Ниву» и Дюма...

.  .  .  .  .  .  .  .

И возвращается домой –

Конечно, в царство этикета,

Внушая тайный страх, карета

С мощами фрейлины седой –

Что возвращается домой...

    Но в «Петербургских строфах» покой неустойчив; «площадь Сената» и «броненосец в доке» несут предчувствие социальных потрясений и мировой войны. Это небольшое стихотворение обладает поразительно смысловой емкостью. Здесь и историческая роль Петербурга – окна в Европу («Над Невой посольства полумира»), и запоздалое промышленное развитие: единственной примете нового времени, «моторам», противостоят сани, склад пеньки, мужики, торгующие сайками и сбитнем, и coнный покой правительственных зданий в снежной мути. Здесь и отзвук восстания на Сенатской площади, неудача которого откликается в тоске Онегина, и драма маленького человека («чудак Евгений»). Перед нами огромная сцена, медленно вращающаяся вокруг неназванного Медного всадника.

    В том же 1913 году Мандельштам пишет еще одно стихотворение о Петербурге – «Адмиралтейство».

Ладья воздушная и мачта-недотрога,

Служа линейкою преемникам Петра,

Он учит: красота – не прихоть полубога,

А хищный глазомер простого столяра.

    Прославляя ремесло строителя, Мандельштам дает здесь ставшую хрестоматийной формулу красоты. Афористический стих воссоздает воздушные пропорции классической постройки, подобной кораблю, и ее особое положение в планировке левобережной части города, разбегающейся тремя лучами от «мачты-недотроги». В последней строфе явственен запах моря:

Сердито лепятся капризные Медузы,

Как плуги брошены, ржавеют якоря –

И вот разорваны трех измерений узы

И открываются всемирные моря!

     Российский корабль неумолимо двигался к октябрю семнадцатого года. С начала века страна жила ожиданием больших перемен. Реальность оказалась суровее всех предположений. Немногие сохранили тогда трезвость взгляда перед лицом грандиозных событий, и только Мандельштам ответил на вызов истории стихами ветхозаветной мощи:

                            Прославим, братья, сумерки свободы,

Великий сумеречный год!

В кипящие ночные воды

Опущен грузный лес тенет.

Восходишь ты в глухие годы, –

О, солнце, судия, народ!

Прославим роковое бремя,

Которое в слезах народный вождь берет.

Прославим власти сумрачное бремя,

Ее невыносимый гнет.

В ком сердце есть, тот должен слышать, время,

Как твой корабль ко дну идет.

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,

Скрипучий поворот руля.

Земля плывет. Мужайтесь, мужи.

Как плугом океан деля,

Мы будем помнить и в летейской стуже,

Что десяти небес нам стоила земля.

     Сведения о Мандельштаме в первые месяцы после октября 1917 г. мы находим у Ахматовой: «Особенно часто я встречалась с Мандельштамом в 1917–18 годах, когда жила на Выборгской у Срезневских (Боткинская, 9)... в квартире старшего врача Вячеслава Срезневского, мужа моей подруги Валерии Сергеевны. Мандельштам часто заходил за мной, и мы ехали на извозчике по невероятным ухабам революционной зимы, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню. Так мы ездили на выступления в Академию художеств, где происходили вечера в пользу раненых и где мы оба несколько раз выступали. Был со мной О. Э. на концерте Вутомо-Названовой в консерватории, где она пела Шуберта. (см. «Нам пели Шуберта...»). К этому времени относятся все обращенные ко мне стихи: «Я не искал в цветущие мгновенья» (декабрь 1917 года). «Твое чудесное произношенье»; ко мне относится странное, отчасти сбывшееся предсказание:

                                      Когда-нибудь в столице шалой

На диком празднике у берега Невы

Под звуки омерзительного бала

Сорвут платок с прекрасной головы...»

     В начале весны 1918 года Мандельштам уезжает в Москву. По-видимому, последнее из написанных перед отъездом стихотворение «На страшной высоте блуждающий огонь»:

                                 Прозрачная весна над черною Невой

Сломалась, воск бессмертья тает...

О, если ты звезда, – Петрополь, город твой,

Твой брат, Петрополь, умирает!

     Начинаются скитания Мандельштама по России: Москва, Киев, Феодосия...

     После целого ряда приключений, побывав во врангелевской тюрьме, Мандельштам осенью 1920 г. возвращается в Петроград. Вот как выглядел город в то время, по воспоминаниям Ахматовой: «Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты, ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди... Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположность».

    Мандельштам поселился в «Доме искусств» – елисеевском особняке на Мойке, 59, превращенном в общежитие для писателей и художников.

    В «Доме искусств» жили Гумилев, Шкловский, Ходасевич, Лозинский, Лунц, Зощенко, художник Добужинский, у которого собирались ветераны «Мира искусства».

«Жили мы в убогой роскоши Дома искусств, – пишет Мандельштам, – в Елисеевском доме, что выходит на Морскую, Невский и на Мойку, поэты, художники, ученые, странной семьей, полупомешанные на пайках, одичалые и сонные... Это была суровая и прекрасная зима 20–21 года... Я любил этот Невский, пустой и черный, как бочка, оживляемый только глазастыми автомобилями и редкими, редкими прохожими, взятыми на учет ночной пустыней».

     21 октября 1920 года Мандельштам впервые выступал в Клубе поэтов в доме Мурузи (Литейный, 24) . Присутствовавший на вечере Блок отметил это выступление в своем дневнике, особо выделив «Венецию» («Венецийской жизни, мрачной и бесплодной»).

Недолгие месяцы пребывания Мандельштама в Петрограде в 1920–21 гг. оказались на редкость плодотворными. В эту пору им созданы такие жемчужины, как стихи, обращенные к актрисе Александрийского театра Ольге Арбениной «Чуть мерцает призрачная сцена», «Возьми на радость из моих ладоней», «За то, что я руки твои не сумел удержать», летейские стихи «Когда Психея-жизнь спускается к теням» и «Я слово позабыл ».

Вот Петроград зимы 20–21 года:

                                      Дикой кошкой горбится столица,

На мосту патруль стоит,

Только злой мотор во мгле промчится

И кукушкой прокричит.

                   («В Петербурге мы сойдемся снова»)

      В пустом, промерзшем и голодном городе Мандельштам создает одно из лучших любовных стихотворений. Оно как будто напечатлено горячим дыханием на заледеневшем стекле:

                                 Возьми на радость из моих ладоней

Немного солнца и немного меда,

Как нам велели пчелы Персефоны.

Не отвязать неприкрепленной лодки,

Не услыхать в меха обутой тени,

Не превозмочь в дремучей жизни страха.

Нам остаются только поцелуи, -

Мохнатые, как маленькие пчелы,

Что умирают, вылетев из улья.

Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,

Их родина – дремучий лес Тайгета,

Их пища – время, медуница, мята.

Возьми ж на радость дикий мой подарок –

Невзрачное сухое ожерелье

Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.

     С 1921 по 1930 год Мандельштам живёт в Москве, в Армении, в Грузии, а,  возвратившись, застаёт другой город.  Остановились у брата Мандельштама, Евгения Эмильевича, на Васильевском острове. Хлопотали о квартире, но в писательской организации было сказано, что в Ленинграде им жить не разрешат. Причин не объясняли, но перемена атмосферы уже чувствовалась во всем. Именно тогда были написаны стихи «Куда как страшно нам с тобой», «Я вернулся в мой город»,  «Помоги, Господь, эту ночь прожить», «Мы с тобой на кухне посидим». Впервые он оказался чужим в своем городе.

                                     Петербург! я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! у меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

     В январе 1931 года Мандельштамы уехали в Москву. Первая же вещь, написанная после отъезда, посвящена родному городу, который еще не раз будет появляться в стихах:

                                Так отчего ж до сих пор этот город довлеет

Мыслям и чувствам моим по старинному праву?

Противоречивый и неожиданный, но всегда в сердце

Петербург в поэме С. Есенина «Песнь о великом походе»

Неожиданна и  интересна трактовка образа Петра I и Петербурга в поэме  С. Есенина «Песнь о великом походе». Мистически страшным предупреждением, а точнее – угрозой – звучат эти строки:

Но с того вот дня

Да на двести лет

Дуракам-царям

Прямо счёту нет.

И все двести лет

Шёл подземный гуд:

«Мы придём, придём!

Мы возьмём свой труд.

Мы сгребём дворян

Да по плеши им,

На фонарных столбах

Перевешаем!»

И  это предсказание сбывается.

Через двести лет,

В снеговой октябрь,

Затряслась Нева,

Подымая рябь.

Утром встал народ

И на бурю глядь:

На столбах висит

Сволочная знать.

Ай да славный люд!

Ай да Питер-град!

Но с чего же там

Пушки бьют-палят?

Петербург в рассказе Е.Замятина «Дракон»

      Интересен образ Петербурга в рассказе Евгения Замятина «Дракон», к которому  редко обращаются в школьной программе. Е.Замятин в своём рассказе рационально использует художественное пространство. Стремительно, в самом первом слове («люто») задается общая  тональность, создается настроение повествования. Местом  действия героев  стал город Петербург, причем его образ дан как реальный. Можно сказать, что Петербург здесь узнаваемый, традиционный, даже  бытовой (решетки, шпили, колонны, трамваи). Главным героем рассказа является «дракон»,  причем не сказочный, а вполне реальный человек. Он какой-то нестрашный – нелепый, маленький, даже жалкий. Через весь рассказ проходит образ двух миров: мир «бредовый», жестокий, где обитают «драконо-люди», и мир земной, человечески незащищенный. Они существуют рядом, и постоянно происходит взаимопроникновение этих миров. Поэтому весь рассказ проникнут мотивом  движения. Направление этого движения – «вон из человеческого мира». Оно может происходить подчеркнуто стремительно, а может быть незаметным, медленным, но неуклонным и все равно направленным туда же – «вон». В рассказе имеет место и христианский мотив, данный, при малом объеме замятинского текста и важности деталей. Это «голубь над загоревшимся  домом» и обмолвка «дракона»: «Ей-бо…» Слово не договорено, брошено, но знаменательно, и в сознании оно все еще существует. И  на этот раз слова «дракона» подают в пустоту. Не отзывается этот мир ни на трагедию, ни на радость. Он пустой. Даже драконы в нем – одиноки. Так дан мотив пустоты – пустоты души и пустоты этого нового, жестокого мира.    

Ахматовский Петербург

Совершенно другой, непохожий  образ города на Неве предстаёт перед нами в творчестве А.А.Ахматовой. С 1890 года по 1916 Анна Ахматова жила в Царском селе. Почти вся её связана с   Петербургом.

Уже первая встреча с образом Петербурга в лирике Ахматовой создает впечатление о городе, который живет, заблуждается, страдает, меняется, подобно человеку; он бывает беспутен, несправедлив, жесток, но он прекрасен, душа его божественна.

Заключение

   Итак, Петербург всегда играл важную роль в развитии литературы, искусства, науки: он являлся центром живого  взаимодействия России с Европой и всем миром, своего рода лабораторией, где русская национальная культура разрабатывала   связи и взаимодействия с иноязычными  культурами, как российскими, так и  зарубежными. И это действительно город странный: «умышленный» или нет, но всё равно странный,  необычна,  трагична, возвышенна, даже загадочна его судьба,   символично его  участие в судьбах человеческих.

   Даже в самом  имени города соединились три языка: Санкт (santa – святой) – слово латинское; Петр (Peter, в голландской или немецкой  огласовке – слово по происхождению греческое: petros – камень, скала); бург (Burg – замок, крепость) – слово немецкое, близкие формы имеются и во всех романо-германских языках.

    Санкт-Петербург от самого рождения и доныне остается крупнейшим городом Русского Севера – региона, представляющего собою, по мнению современной науки, целостный памятник русской культуры.

    Образ Петербурга, Ленинграда  в русской литературе сложен, многопланов, изменчив. В нашем сознании сложились  достаточно устойчивые представления о «ликах» города: о Петербурге первого столетия его жизни, отразившемся в творчестве  Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова, Радищева; о пушкинском, гоголевском, некрасовском Петербурге; о городе Достоевского, Блока, Маяковского, Ахматовой, Набокова, Мандельштама; о блокадном городе, чью трагедию запечатлели стихи Берггольц, проза Шефнера, Гранина, Адамовича   и других писателей. В  этих представлениях соединяется образ города и образы писателей, судьба города и судьбы поколений, народа, страны.

Список использованной литературы:

1. Адамович Г.  Несколько слов о Мандельштаме. Воздушные пути, 1961
2. Басина М. Жизнь Пушкина. – Санкт-Петербург: «Азбука» - Пушкинский фонд, 1999
3. Басина М. Сквозь сумрак белых  ночей. – Ленинград: «Детская Литература», 1979
4. Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу(«О русских повестях и повестях г.  

                  Гоголя», «Сочинения Александра Пушкина»). – Москва: «Современник», 1982

             5.   Белов С.В. Роман Ф.М.Достоевского«Преступление и наказание». Комментарий. – М.:

                   «Просвещение», 1979г.

             6.   Белые ночи/Сост. Л.Б. Добринская. – СПб., Лениздат, 1989

            7.   Блок А. Избранное. – М.: АСТ Олимп, 1996

            8.   Борев Ю. Искусство интерпретации и оценки: Опыт прочтения«Медного Всадника». –

            9.   Василий Каменский/Сост. М.Я. Полякова. – Книга, 1990.М., 1981

           10.  Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 9 т. (т. 3). – М.: «Русская книга», 1994

           11.  Гранитный город. Петербург. Петроград. Ленинград. – Ленинград:

      «Детская литература», 1988

            12. Достоевский Ф.М. Униженные и оскорблённые. – М.: «Художественная

      литература», 1964

            13. Достоевский Ф.М. Подросток. – М.: «Современник», 1987

14. Достоевский Ф.М. Идиот. – Лениздат, 1987

15. Достоевский Ф.М. Бедные люди.

16. Достоевский Ф.М. Белые ночи.

17. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание.

18. Ерёмин М. Пушкин-публицист. – 2-е издание. – М., 1976

19. Ермилов В. Гений  Гоголя. – М.: «Советская Россия», 1959г.

20. Есенин С. Сочинения. М.: «Художественная литература», 1988

21. Есин А.Б. Принципы и приёмы анализа литературного произведения. – М.: «Флинта»,

                  «Наука», 1999г.

             22. Золотусский И. Исповедь Зоила. Статьи, исследования, памфлеты. – М.: «Советская

                   Россия»,     1989г.

             23. Зуев Н. «Медный Всадник» в русской критике. История истолкований // Литература в

                   школе, №12 / 2005

             24. Конспекты уроков для учителя литературы. 10 класс.  Н.А.Некрасов. – М.:

                   «Владос», 2000

             25. Красухин Г.Г. Пушкин. Болдино. 1833. Новое прочтение: Медный Всадник. Пиковая

                   Дама. Анджело. Осень. – М.: «Флинта», «Наука», 1999г.

            26. Литературные музеи Ленинграда. Проспект. – Лениздат, 1987

            27. Литературные памятные места Ленинграда/ред. А.М. Докусова. –

                 Лениздат, 1976.

           28. Лихачёв Д.С.

           29. Мандельштам О.  Собрание сочинений в 3 томах, т. 2. – Москва, 1996

           30. Мандельштам О.  Слово и культура. – Москва, 1987 г.

                31. Мандельштам О.Э. Об искусстве. Вступительная статья/Авт. Б.В. Соколов.

                 – М., Искусство, 1995.

32. Мейлах Б.С. «…сквозь магический кристалл…»: Пути в мир Пушкина – М.: «Высшая

        школа», 1990

            33. Методические советы к учебнику-практикуму для 9 класса под ред.

                 Г.И.Беленького.– М.: «Мнемозина», 1999

            34. Некрасов Н.А. Избранное. М.: «Художественная литература», 1988

            35. Непомнящий В. Поэзия и судьба. –  М.: «Советский писатель», 1983

            36. Образ «маленького человека» в литературе. – М.: «Наука», МАИК «Наука», 1995

            37. Писарев Д.Н. Борьба за жизнь – в кн.: Ф.М.Достоевский в русской критике М.:

                  «Советская Россия», 1956

            38. Прогулки по Петербургу/П.Я. Канн. – СПб., Палитра, 1994.

            39. Путеводитель по С.-Петербургу. – Репринтное воспроизведение издания 1903 года.

                  – СП Икар, 1991.

            40. Пушкин А.С. Избранное в 2-х т. – М.: «ТЕРРА» – «TERRA», 1996

            41. Русская литература. Ч.1 и 2. Энциклопедия для детей. Т.9. – М.: Аванта+, 2002

            42. Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания/Сост. В.Н. Терехина,

                  А.П. Зименков. – М., Наследие, 1999.

           43. Санкт-Петербург в русской литературе: учебник-хрестоматия для 9-11 классов

                 гимназий, лицеев. Т-2 – СПб., Свет, 1996.

           44. Скатов Н.Н. «Я лиру посвятил народу своему». – М.: «Просвещение»,  1983г.

            45. Цветаева  А.  Осип Мандельштам и его брат Александр. –  Даугава, 1980 г.

           46. Харитонова О. Вечность как идея // Я иду на урок литературы. – М.: «Первое

                 сентября», 2000

           47. Асейкина Л. Исследование эволюции темы «маленького человека» в произведениях

                  А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского //Литература,  №5 / 2000

           48. Саларева Г.А. «Медный Всадник» А.С.Пушкина //Литература в школе,  №8 / 1999 А.

           49. Эпштейн М.П. Фауст на берегу моря // Вопросы литературы,  №6 / 1981

           50. Якушева Г. В Петербурге Достоевского // Литература,  №34 / 2002