Реферат "Самый непрочитанный поэт"(Николай Гумилев: судьба, биография, творчество).

Р Е Ф Е Р А Т

«САМЫЙ  НЕПРОЧИТАННЫЙ  ПОЭТ»

(Николай Гумилев: судьба, биография, творчество).

Кучкина Ирина,

ученица 11 М класса.

         СОДЕРЖАНИЕ

Стр.

1. «Великое  предназначение…» (Род Гумилевых )                                

2. Детство поэта – путь конквистадора.                                                    

3. « Романтические стихи» - эта зеленая книжка –

     отражение не только исканий красоты , но и

     красоты исканий» (И. Анненский )

4. Н. Гумилев и Анна Ахматова. (Тайное единоборство).

5. «Цех Поэтов». Создание нового литературного направления-

    акмеизма.

6. «Что делать нам с бессмертными стихами?» (Анализ стихов).

7. Дело Гумилева.

8. …Я должен рассказать, как сладко жить, как сладко побеждать

    моря и девушек, врагов и слово. (Гимн слову Н. Гумилева).                                                                                        

                                                                          Золотое сердце  России

                                                                                 Мерно бьется в груди моей.

                                                                                                     Николай Гумилев

В жизни и смерти Николай Степановича Гумилева (1886 – 1921), в его стихах, взглядах, поступках нет ничего случайного.

Он сам строил свою судьбу, как строят дом, сам ее складывал, как складывают книгу. Он  сам сделал себя таким, каким остался в истории русской литературы.

Николай Степанович был роду не знатного, хотя и дворянского, - но попробуйте припомнить в русской поэзии 20 века большего аристократа, большего « рыцаря», чем этот сын корабельного врача из Кронштадта.

Теперь, когда запрет на издания снят, испытание угрожает и самому поэту. Читать его стали бегло, без внимания; его книги есть во многих домах; и снова отходит в сторону СУДЬБА, без попытки понять которую мы не только Гумилева и Серебряный век русской поэзии не сможем воспринимать объективно, но и не поймем главного – осознания трагической судьбы, трудного пути русской интеллигенции.

Я попробую, говоря о жизни и творчестве Николая Гумилева, приблизиться к такому пониманию, помня как  о том, что поэт в России – больше чем поэт, так и о том, что судьба всегда больше и значительней биографии.

Николай Гумилев  родился ночью, в Кронштадте, когда был на море шторм. Старая нянька, глядя на разыгравшуюся 3 апреля 1886 года бурю, увидела в   этом   своеобразный  знак, сказав, что  у  родившегося  «будет бурная жизнь». В сущности, она оказалась права.

Было предопределено и место рождения будущего поэта – морская крепость; это связано с родом деятельности его отца, корабельного врача Степана Яковлевича Гумилева. Основная  черта его характера – упорство и трудолюбие – перешла к сыну. Не каждый в юном возрасте решается стать причиной семейного конфликта, выказав непослушание. Степан Яковлевич осмелился. Будучи младшим сыном в большой семье дьякона в Рязанской губернии и зная, что ему уготовано место в отцовском приходе, он в 18 лет после  обучения  в духовной семинарии твердо знал, что духовная будущность – не для него. И поступил на медицинский факультет Московского университета. В 1861 году уже дипломированный медик, бывший государственный стипендиат ( т.е. обязанный отработать в назначенном месте ) едет в Кронштадт. Там он познакомился с сестрой адмирала Л.И. Львова Анной Ивановной, которая в 1876 году стала его женой. Спустя 10 лет, когда до выхода Степана  Яковлевича в отставку осталось меньше года, родился второй ребенок – Николай. Так слились воедино кровь князя Милюка (Род Львовых ) и гены сельского дьякона.

К пяти годам Николай умел читать и писать, чему его обучали в семье, которая переехала из Кронштадта в Царское Село . Любил рисовать. Сочинять, мечтал о путешествиях, любил географию.

Он увлекался Купером, игрой в индейцев, много  мечтал.

Именно в эти годы совершался  нелегкий труд в формировании себя, труд души, плоды которого спустя  десятилетия заметят все. Это как история о гадком утенке, но с той разницей, что Гумилев не ждал, а – преодолевал.

            Вопреки застенчивости  старался быть раскрепощенным.  Вопреки слабостям и болезням верховодил, завоевывал право на первенство в мальчишечьих играх. Вопреки неуверенности в себе… Вопреки неуклюжести и некрасивости… Вопреки, вопреки, вопреки…

Смолоду, как рассказывают мемуаристы и как признавался сам Гумилев, он был очень некрасив, неуклюж, болезненно застенчив и скован -  в это трудно  поверить: настолько значительным, светящимся красотою и  благородством стало лицо, глядящее на нас с поздних фотографий, настолько единодушно изумление, с каким современники вспоминают безупречную « гвардейскую» выправку поэта и его подчеркнутое « джентльменство» - весьма выразительное.

То, над чем так упорно работал подросток Гумилев, сейчас называют словом « имидж». Но тут больше подходит определение – маска. И он этого не скрывал. В гимназиях – в том числе и в знаменитой Николаевской Царскосельской, директором которой был поэт Иннокентий Фёдорович Анненский,- Гумилев учился, как говорят плоховато, не закончил он курса ни Сорбонны, ни Петербургского университета – в это трудно поверить, настолько не похож на недоучку автор классических « Писем о русской поэзии», блистательный переводчик, историк и теоретик искусства, знаток не только европейской, но и африканской, и восточной культур.

Для него словно бы не существовало несбыточное. Ему – так , во всяком случае, кажется – в принципе  была неведома грань между мечтой и ее претворением в жизнь, намерением и поступком, романтическими грезами и явью.

Назвав первую книгу « Путь конквистадоров», он создал образ, к которому стремился, - образ сильного, гордого, мужественного покорителя. Образ, корнями уходящий в отроческие годы.                                                          

            Так что к 1901 году, ко времени переезда семьи в Тифлис, Гумилев уже наполнил сосуд души размышлениями в достаточной мере для того, чтобы внутренняя творческая энергия могла реализоваться.

Сам Кавказ, новые друзья, самостоятельность, первая влюбленность – все это требовало выхода. Так 8 сентября 1902 года в « Тифлисском листке» появилась первая публикация Н. Гумилева – стихотворение « Я в лес бежал из городов» Само название позволяет многое понять: и состояние автора, и его сомнения, и мучительное раздумье над выбором пути, над тем, что есть идеал, что есть ответственность перед собою и перед Богом за талант, за насилие над душою.

Тифлисский период принято считать даже не ученическим – доученическим, а стихи, написанные за эти 2 года – подражательными. Но такие стихи, как:  «Много в жизни моей я трудов испытал…». «Во мраке безрадостном ночи…», «Я вечернею порою над заснувшею рекою..» взял бы любой столичный журнал.

Это – к вопросу об уровнях и о строгости отбора: сам Гумилев потом к этим стихам  не  возвращался.  Не   отличаясь   особым  пристрастием к наукам, Н. Гумилев несколько изменил свое  отношение к учебному  заведению. Связано это не столько с самой  гимназией, сколько с ее  директором, поэтом Иннокентием Анненским.

Встречи и беседы с ним во многом формировали эстетический  вкус молодого поэта. Не случайно, в 1905 году девятнадцатилетний поэт выпустил первый  свой сборник – « Путь конквистадоров».

Спустя годы, отдавая  дань памяти наставнику, он напишет:

                            Был Иннокентий Анненский последним

                            Из царскосельских лебедей.                                                

Кстати, в этой книге уже есть стихи, посвященные Анне Горенко, с которой он к этому времени уже дружил два года. О « Пути конквистадоров» сложилось мнение, что это – ученический опыт. Да и сам поэт оценил сборник строже всех  рецензентов, а выпуская четвертую по счету книгу « Чужое небо» , умышленно назвал ее третьей, тем самым как бы вычеркнув « Путь Конквистадоров» из своего творчества.

Конечно, не надо завышать первые успехи молодого поэта, но и умалять их не стоит. Были бы они подражанием, едва ли  на них откликнулся  Брюсов, написавший о «нескольких прекрасных стихах, действительно удачных образах.». « Путь конквистадоров» интересен и тем, что в нем явно запечатлен образ, к которому стремился тогда Гумилев.

Я конквистадор в панцире железном,

                        Я весело преследую звезду…    

«Конквистадор» - это сам Гумилев, а звездою, звездою, которую он весело преследовал, - поэзия.

Этого ему не могли простить домоседовские царскоселы – их насмешки он слышал часто. Но не в характере молодого поэта было принимать подобное близко к сердцу. Вернее – показывать, что принимает. Не зря же с детства он сам делал себя, создавая маску и приучая к ней окружающих. И о поэзии  он думал точно так же: что поэтом можно стать хорошо изучив технику стиха, стиль, приемы. Поэтому он прилежно изучал и старательно копировал, доказывая прежде всего самому себе: мол, у меня не хуже получается. Но уже вошла в голову мысль о «границе, где кончаются опыты и начинается творчество», мысль, подогреваемая самостоятельным изучением французской литературы. В 1906 году Гумилев едет в Париж и учится в Сорбонне.

Как творческая, так и личная жизнь Н. Гумилева в Париже была довольно насыщенной: клуб русских художников, издание собственного журнала «Сириус», подготовка первой книги – «Романтические цветы», и одновременно – очередной отказ Анны Андреевны стать его женой (он дважды пытается покончить с собой из – за этих отказов).              

       Как и следовало ожидать, издание «Сириуса» пришлось вскоре прекратить – не было ни денег, ни русских авторов. Средств было меньше, чем того требовала жизнь, мечты оказались величественнее жизни. Но он сделал верные выводы. Блажен, кто родился потом, кто, как Лермонтов, способен в 15 лет написать «Молитву». Но трижды, хочется верить, блажен тот, кто нашел в себе волю стать поэтом, кто научился «располагать лучшие слова в лучшем порядке». И Гумилев учится. Его письма Брюсову, датированные 1907 и 1908 годами, кажутся отчетами самолюбивого, гордого, работоспособного ученика. Вот, например, одно из самых первых писем мастеру:» Не забывайте, что мне теперь только двадцать лет и у меня отсутствует чисто техническое умение писать прозаические вещи. Идей и сюжетов у меня много. Но когда я подхожу к столу, чтобы записать все те чудные вещи, которые только что были в моей голове, на бумаге получаются только бессвязные отрывочные фразы».

Или вот еще: «Благодаря моим работам по прозе, я пришел к заключению о необходимости переменить и стихотворный стиль по тем приемам, которые вы мне советовали. И поэтому все мои теперешние стихи не более чем ученические работы».

И еще одно:

«Одно меня мучает и сильно – это мое несовершенство в технике стиха. Стараюсь  по Вашему совету отыскивать новые размеры, пользоваться аллитерацией и внутренними рифмами».

Невозможно – правда ведь? – вообразить себе Блока или Пастернака, сочиняющих такие письма. Но Гумилев работал так и цели своей,  безусловно,  достиг.  В сборнике «Романтические стихи» (1908г.) по оценке того же Брюсова,  «не осталось и следов прежней небрежности размеров, неряшливости рифм, неточности образов. Стихи Гумилева теперь красивы, изящны и большей частью интересны по форме; теперь он резко и определенно очерчивает свои образы и с большей  придуманностью и изысканностью выбирает эпитеты… Конечно, несмотря на отдельные удачные пьесы… Романтические цветы – только ученическая книга. Но хочется верить, что Н. Гумилев принадлежит к числу писателей, развивающихся медленно и по тому самому встающих высоко.

А вот как  отозвался об этом сборника И. Анненский:

«Зеленая книжка оставила во мне сразу же впечатление чего – то пряного, сладкого, пожалуй, даже экзотического, но вместе с тем и такого, что жаль было долго и пристально смаковать и разглядывать на свет: дал скользнуть по желобку языка – и как – то невольно тянешься повторить этот сладкий глоток. Лучшим комментарием к книжке служит слово Париж на ее этикетке. Русская книжка, написанная в Париже, навеянная Парижем. Зеленая книжка отразила не только «искание красоты, но и красоту исканий».

         Париж в жизни Гумилева, как впрочем и в жизни русской интеллигенции вообще, тогда много значил. Изучение литературы и живописи, расширение круга знакомств, издание журнала и книги. И все же все сильней и сильней влечет его  домой. И он едет в Севастополь, в Царское Село, в Березки, в Слепнево, В Петербург,  в Москву – к Брюсову, в Киев – к Анне Андреевне. С Анной Андреевной ( тогда еще Аней ) он познакомился в 1904 году. Часто, возвращаясь домой из гимназии он ожидал ее. Он специально познакомился с Аниным младшим братом Андреем, чтобы приникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане Гумилев не нравился, вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся молодые  люди старше себя. Но Коля не привык отступать перед неудачами. Он не был красив – в этот период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным внутри. Он много читал, любил французских живописцев, символистов. Роста он был высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом. Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу, он сделался лихим наездником

В 1905 году Горенко уехали из Царского Села по семейным обстоятельствам. Анна не говорила о любви к Гумилеву, но часто упоминала о его настойчивой привязанности, о неоднократных предложениях брака. Гумилев приезжал в Киев. И вскоре состоялась свадьба. Из воспоминаний Валерии Срезневской:

«Вдруг, в одно прекрасное утро я получаю извещение об их свадьбе. Меня это удивило. Вскоре приехала Аня и пришла ко мне. Как – то мельком сказала о своем браке. И мне показалось, что ничто в ней не изменилось; как будто это событие не может иметь значения ни для нее, ни для меня. Она читала стихи. В них я не нашла образа Коли. Как и в последующей лирике, где скупо и мимолетно можно найти намеки о муже. Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих «сизых голубков». Их отношения были скорее тайным единоборством.

С ее стороны – для утверждения как свободной от оков женщины; с его – желание не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собой, независимым и властным  над этой  вечно, увы, ускользающей от него женщиной.

Если у Николая Степановича была любовь – то это была Анна Ахматова.

У Анны Ахматовой была большая и сложная жизнь сердца. Но Гумилев, отец ее единственного ребенка, занимал в ее жизни скромное место.

Великий Толстой отметил эту черту в Анне Карениной.

Гумилев был нежным и любящим сыном и отцом. Ни у Ахматовой, ни у Гумилева каких – либо поводов внешних к разрыву отношений не было. Но как – то вечером, сидя на большом диване, Анна Андреевна сказала, что хочет расстаться. Гумилев страшно побледнел, помолчал и сказал: «Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать все, что хочешь», Встал и вышел. Многого ему стоило промолвить это… ему, властно желавшему распоряжаться женщиной. Но все же он сказал это!

Во втором браке, меньше чем через год, он отправил юную жену к своей маме, в глушь, в одинокую и безрадостную жизнь. Она была ему не нужна. Это тот Гумилев, который был только раз сражен в поединке с женщиной. И это – то и есть настоящий, подлинный Гумилев. У Гумилева была холодная душа и горячее воображение. Во всяком случае, брак Гумилева был браком по своей воле и по своей любви. А что его нельзя  назвать счастливым браком… Пушкин не  без горечи сказал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля» У Гумилева покоя было мало, но воли много. А у Ахматовой женщины с таким содержанием, с таим свободолюбием счастливы только тогда, когда ни от чего и ни от кого не зависят. Она не зависела от мужа, рано стала печататься, имела деньги. Но счастливою не была никогда. Покой в ней был. Покой светлый.

       К весне 1910 года вышла третья поэтическая книга «Жемчуга». Она была расценена как принципиальная удача не только Брюсовым, но и Вячеславом Ивановым. Предсказания Иванова сбылись: звезда Брюсова становилась все тусклее, а звезда Гумилева все ярче.

В «Жемчугах» исследуется мир души, а не внешних проявлений; философская струя здесь чище и мощней: от «Волшебной скрипки», до «Христоса», от «Завещания» до «Ворот рая». Пока книга готовилась, окончательно наметился кризис символизма. Но и от модернизма Брюсова Гумилев к тому времени отошел, он предпочел подводить собственные итоги и начал думать о направлении, которое могло бы подхватить из рук символизма поэтическое знамя.

Так в 1911 году появился «Цех поэтов». К тому времени уже отшумели дискуссии о судьбе символизма. Уверенный в том, что поэтический дар – не от Бога, что писать стихи может каждый, если его этому обучить, Гумилев создает цех. Взяв бразды правления в свои руки, он сразу разделил членов сообщества на «мастеров», «синдиков» ( он сам и Городецкий ) и подмастерьев, которые должны были работать по заданию «мастера».

Далеко не всем нравились такие порядки, поэтому многие предпочли покинуть «Цех». Сюда входили Лозинский, Ахматова, Мандельштам и другие. Вряд ли такую структуру можно считать великим достижением. Но создание «Цеха», разработку нового течения «акмеизма» можно поставить в заслугу Гумилеву.

От греческого «акме» - произведение, вершина, «синдики» сообщили в 1892 году о нем на собрании «Академии стиха», а затем опубликовали манифест «Наследие символизма и акмеизма».В учителя были выбраны Шекспир, Рабле. Не исключено, что каноны акмеизма были для Гумилева лишь условностью, причина же – в увлечении поэзией Готье. («Жизнь- вот наиглавнейшее качество в  искусстве, за него можно все простить» ).

Свое глубокое увлечение поэзией Готье Н. Гумилев  решил возвысить до уровня самостоятельного направления. И надо признать, это ему удалось.         Следующая книга «Чужое небо» наиболее значительна: он предстает здесь как лирик, переводчик, драматург. Пора ученичества прошла. До второй войны Гумилев не дожил. Но и первая война ему виделась не как «Страшный путь», а как правое дело. Он был освобожден от воинской повинности  ( болезнь глаз ). Но добился разрешения стрелять с левого плеча., был записан добровольцем в кавалерию. Да, это поэт, путешественник, воин. Да, поэт – это несомненно, даже теоретик стиха, хотя Ахматова верно подметила, что «акмеизм – это личные черты Николая Степановича». Да, путешественник. Коллекции, привезенные им из Африки, по мнению специалистов, стоят на втором месте после коллекции Миклухо – Маклая. Да, воин. Он за короткое время продвинулся до прапорщика, был награжден двумя Георгиевскими крестами – так  оценили его бесстрашие.

Без Гумилева «Цех поэтов» распался в 1914 году. Из – за болезни он редко был в столице, однако его влияние  на литературную жизнь ослабло.

    Общепринятый (после работ Ю. Тынянова о Блоке, В. Жирмунского об Ахматовой) подход к стихам как к личному дневнику поэта. Как к духовной автобиографии его лирического героя мало что дает для представления о творчестве  Гумилева.

Лишь однажды (в стихотворении «Память») - своего рода очерк своего духовного развития - он никак не может быть назван и летописцем эпохи. Стихов о России, о времени, в какое выпало жить, у Гумилева действительно мало. Да  и те, что есть («Старые усадьбы», «Старая дева», «Городок» ) видятся скорее легендами, «снами» о России и русских людях, русской истории. Реальность словно бы не заботила поэта. Почему? Гумилев ответил на этот вопрос своими стихами:

                                         Я вежлив с жизнью современною

                                           Но между нами есть преграда,

                                            Все, что смешит ее, надменную,

                                            Моя единая отрад

                                             Победа, слава, подвиг – бледные

                                            Слова, затерянные ныне,

                                            Гремят в душе, как громы медные,

                                            Как голос Господа в пустыне.

И корень, видимо, в этом. В несоотносимости личных  понятий поэта о правах, обязанностях, призвании человека и навязываемых современностью условий. В том, что в душе Гумилева – и путешественника, и воина, и литератора- громче всех прочих, заглушая шум бытия, гремели «Слова, затерянные ныне».                

Он был чужим в этом мире. Но он еще и культивировал, пестовал свою несовместимость с толпой, с ее интересами. Эта несовместимость исключала не только похвалу реальности, но и порицания ее. Вот почему стихи с самого начала были не способом погружения в жизнь, а способом зашиты, ухода от нее. Совершенство стиха – это единственная альтернатива жизненного несовершенства.

Гумилев не был бы Гумилевым, если бы и жизнь свою не  пытался построить на контрасте. Его путешествия в Африку, интерес к китайской культуре, его «Цех поэтов», даже участие в войне можно оценить как  бегство от томящей скуки.

Стихи, написанные на войне («Записки Кавалериста») дают представление о патриотическом чувстве, но почти ничего не говорят о страшном быте войны, ее крови, грязи.

                               Как собака на цепи тяжелой,

                               Тявкает за лесом пулемет,

                               И жужжат шрапнели, словно пчелы,

                               Собирая ярко – алый мед.

Не обязательно, право, было гнить в окопах, так красиво о войне можно было написать и в кабинете. И не обязательно было участвовать в научных экспедициях, чтобы рассказать о них в стихах, лишенных эффекта личного присутствия:

                                Я на карте моей под ненужною четкой

                                Сочиненных для скуки долгот и широт

                                Замечаю, как что – то чернеющей веткой,

                                Виноградной оброненной веткой ползет.

                                А вокруг города, точно горсть виноградин,

                                Это – Бусса, и Гомба, и  царь Тимбукту,

                                Самый звук Этих слов мне, как солнце отраден,

                                Точно бой барабанов, он будит мечту.

Похоже, что Гумилев грезил наяву – совсем так, как грезил наяву «Колдовской ребенок», словом останавливающий дождь, как пассажир «Заблудившегося трамвая», что мчится «через Неву, через Нил и Сену». Он, пожалуй, единственный в своем роде «сновидец» и «снотворец» в русской поэзии 20 века. Недаром реальная жизнь часто представлялась ему дурным сном, а огонь поэзии высекается при столкновении «дневного» и «ночного» ликов бытия. И самый обычный жест для Гумилева – жест перенесения себя и читателей в забытье, перемещения в пространстве и во времени.

                                 И кажется – в мире, как прежде, есть страны,

                                 Куда не ступала людская нога,

                                 Где в солнечных рощах живут великаны

                                 И светят в прозрачной воде жемчуга.

                                 И карлики с птицами спорят за гнезда,

                                 И нежен у девушки профиль лица…

                                 Как будто не все пересчитаны звезды,

                                 Как будто наш мир не открыт до конца.

То, что в юности виделось да и было для Гумилева игрой, в зрелости стало основой истинно трагического мироощушения. И этот трагизм вызван не только внутренней эволюцией поэта, но и лавинным ходом событий. Здесь уже угадывалась революция.

Гумилев- и в этом его исключительность -  ни словом не откликнулся на революцию, ни полусловом не поддержал новой власти. У него нет стихов, ни озвученной «музыкой революции», ни навеянных романтикой  Белого движения. И Гумилева вообще нет политических стихов, он уклонился от прямого диалога с современностью. Действительность была такова, что и молчание осознавалось и истолковывалось (учениками, читателями и, конечно же, властью) как акт гражданского выбора, как  недвусмысленная политическая позиция.                                                                        

В августе 1921 года по постановлению Петроградской  губернской чрезвычайной комиссии был расстрелян Н. Гумилев. Сам факт его участия в контрреволюционном заговоре оказался неожиданностью для многих современников, да и не только современников. Поверили не все. Но тем не менее  Гумилев 66 лет официально считался контрреволюционером. Публикация стихов была практически невозможна.

Если бы Гумилева казнили в 30 –е- годы, то  его бы и  реабилитировали давным – давно в числе  других  жертв беззакония. Но в данном случае  задача осложнялась, т. к. любая попытка оправдать поэта  воспринималась как попытка дискредитировать Ч.К. Действительно, если Гумилев не был заговорщиком, то и  заговора не было, значит – расстреляли невиновных. И произошло это не в печально известные времена Берии или Ягоды, а раньше. И не где – нибудь в провинции , а в Петрограде. Признать такое трудно даже после 20 съезда. Во главе заговора стоял комитет, в который, кроме руководителя В. И. Таганцева, входили бывшие офицеры. Начальнику военной части ПБО подполковнику Иванову удалось привлечь к работе лиц комсостава Красной Армии.

Согласно замыслам заговорщиков город был разбит на районы, во главе которых были поставлены руководители  соответствующих групп, и в установленный срок «одномоментно с активным выступлением в Петрограде должны были произойти восстания в Рыбинске, Бологое, ст, Руссе с целью отрезать Петроград от  Москвы». Вот в какую организацию вступил или отказался вступить Гумилев. Есть ли основания предполагать, что Петроградская боевая организация не существовала? Да, есть. Анализируя сообщение В Ч К и другие статьи, легко заметить, что данные о социальном составе и численности ПБО явно не соответствует ее структуре и планам. Если верить официальному сообщению, то заговорщиков было более 200, причем рабочие, крестьяне, матросы составляли около 10% от общей численности. Гумилев и еще 60 арестованных были казнены. По сообщению «Петроградской правды» , конечной целью заговора была реставрация буржуазно- помещичьей власти. Случайна ли гибель поэта?                                        Закономерна ли? Необходим тщательный анализ документальных свидетельств.                    

А пока есть только домыслы, вымыслы. И речь даже не о тайне «дела» Гумилева – речь о трагедии народа, о судьбе русской  интеллигенции, неотъемлемой частью которой был Гумилев, о насилии. Судьба поэта у нас никогда не была  частным делом – поэт в России больше чем «поэт».

Есть художники, счастливо одаренные природой, что уже самые первые их создания дышат гением, пленяют «моцартианской» легкостью и утренней свежестью. И есть другие. Они и начинают трудно, и растут медленно, словно бы набирая очко к очку, обретая магическую энергию и духовную зрелость  вместе с опытом – человеческим и профессиональным. Гумилев, в творческом сознании которого и тенью не присутствовал какой бы то ни было «сальеризм», боготворил поэтов первого – моцартовского – пушкинского, блоковского – типа. Но сам был из других, и волнение охватывает, когда, ступая по живому следу, подряд читаешь его стихи – от  самых первых, ученических, блеклых, до поздних, словно бы выкованных из гулкой меди или высеченных из  благородного камня. И восхищение вызывает крепость характера, сила воли.

По – разному заклинает себя автор от жизни. В том – то тайна поэтической силы Гумилева, что его фантастика воспринимается на фоне «хмурой смерти», которой можно бросить вызов, но уйти от которой никто не в силах. И поэтому особо можно выделить эту черту раздумья автора о смерти. Мы обращаем внимание на наличие в творчестве в творчестве Гумилева того особого  чувства  жизни, которое производит сильное впечатление на фоне исключительного бесстрашия и сознательного пренебрежения «рокового конца». В 1920 году поэт написал такие простые, но такие сильные слова:

                                      Петербургская злая ночь;      

                                      Я один, и перо в руке.

                                      И никто не может помочь

                                      Безысходной моей тоске…

Сказать просто, что у Гумилева было «мужественное отношение к смерти», даже «Вызов, смерти брошенной», - это еще ничего не значит, если за этим нет  мистического или религиозного отношения к ней.

Поэт, настоящий поэт, рано или поздно подходит к последним тайнам бытия, ему никогда не уйти от последнего вопроса: «А что потом и там? Зачем томится душа в плену жизни?». Вот именно это соприкосновение поэзии с религией было ясно Гумилеву, написавшему «Поэзия  и религия – две стороны одной монеты». И если раннее творчество носит черты нарочитого бравирования, подчеркнутого  пренебрежения к наступлению конца, то как это далеко в стихотворении «Камень»:

                                  Но где бы ты ни скрылся, спящий,

                                  Тебе его не обмануть,

                                  Тебя отыщет он, летящий,

                                  И дико ринется на грудь,

                                  И ты застонешь в изумленье,

                                  Завидя блеск его огней,

                                 Заслыша шум его паденья

                                 И жалкий треск твоих костей.

Или:

                                 И умру я не на постели,

                                 При нотариусе и враче,

                                 А в какой–нибудь дикой щели,

                                 Утонувшей в густом плюще.

По – другому и не мог покинуть земную юдоль поэт, вознесши над нею»огненный столп», всем своим творчеством, всей жизнью доказавший несовместимость с тем, что стало в его стране. «Взлет поэзии Гумилева в последние три года его жизни нисколько не случаен: споря со своим временем и противопоставляя себя ему, он оставался его сыном – «верным сыном, как всякий большой художник».

То, что выделяло Гумилева из круга современников, стало паролем незримого братства, стало словом, вокруг которого можно объединяться. Ребяческая бравада сошла на нет, «маски» слились в единый образ поэта, который знает, зачем и к кому он обращается.

                                Много их, сильных и веселых,

                                Убивавших слонов и людей,

                                Умиравших от жажды в пустыне,

                                Замерзавших на кромке вечного льда,

                                Верных нашей планете,

                                Сильной, веселой и злой.

                                А когда придет их последний час,

                                Ровный, красный туман застелет взоры,

                                Я научу их сразу припомнить

                                Всю жестокую, гнилую жизнь,    

                                     Всю родную, страшную землю

                                     И, представ перед ликом Бога

                                     С простыми и мудрыми словами,

                                      Ждать спокойно его суда.

Прощаясь с жизнью, написал Гумилев свои самые светлые, самые пронзительные стихи о любви. Именно «у гробового схода» он с ласковой улыбкой оглянулся на собственное детство.

И Гумилев сложил едва ли не самый величественный гимн Слову, его таинству и чудотворству из всех, какие только знает русская поэзия. Он напомнил времена, когда « Солнце останавливали словом,  Словом разрушали города».

Он возвысил Слово над «низкой жизнью». Он преклонил пред ним колени – как мастер, готовый к продолжению ученичества, к послушанию и подвигу. Он всего себя подчинил Слову. И дальний отсвет этого слова лег на стихи самого Гумилева, на его счастливую, страдальческую, легендарную судьбу.              

                               С ПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Сергей Чупринин. Из твердого камня. «Новый мир» 1989г., №3, Стр.197-200.
2. Иван Панкеев. «Высокое косноязычие». «Лит. в школе» 1990г., №5 .

Стр. 12 – 18.

1. Д.Фельдман. «Дело Гумилева». «Новый мир» 1989 г., №4, стр. 265.
2. А. Бем. Еще о Гумилеве. Литература, Приложение к газете «1 сентября»

Октябрь 2000 год, стр. 11.