Рассказ о дедушке Тише

  Мои прадедушка Кравченко Тихон Петрович и прабабушка Кравченко Анастасия Антоновна  живут в тихом, маленьком  и очень красивом хуторке Фощеватово на Белгородчине. Каждое лето я бываю у них в гостях и знаю каждый овраг, каждую тропинку в лесу. Пожалуй, нет в саду дерева, на которое бы я  не залезала. Всё там родное. Наверное, потому я всегда с упоением слушаю дедушкины рассказы о прошлом этих мест, об истории наших прапрадедов.

Получив задание от детской организации «Радуга» написать репортаж о жизни солдата Великой Отечественной Войны, я не задумываясь отправилась к своим родным дедушке и бабушке. И вот я вхожу в хату, где меня всегда ждут и с радостью встречают, но сегодня я не просто гостья – я корреспондент.

Я  попросила  дедушку рассказать о войне. На столе сразу как-то быстро появился  обед и знаменитый дедушкин чай на травах. Дед горько вздохнул, выдержал небольшую паузу, а потом в его глазах появился какой-то мальчишеский запал, огонёк…Он начал свой рассказ:

 Был вечер. Мать пекла ржаной хлеб в печи. Мы же – трое детей, среди которых я был старшим , мне исполнилось 14 лет, сидели на печи, жевали свежеиспечённую краюху хлеба, запивая тёплым молоком. Вдруг что-то заревело, засвистело, страшно загрохотало.

  Так для меня началась война. Это был 41-й.

  Через несколько дней пришла повестка – отца призвали на фронт. Жили впроголодь, да, впрочем, все тогда так жили.

  Вокруг деревни, да ты сам видел, ” кольцом” растёт лес. Летом, бывало, какого зверья там только не увидишь.… Когда сообщили, что в хутор идут немцы, я погнал корову к лесу. Она – кормилица, её надо было спасти, надо было спрятать – в лесу. Но не успел я дойти до рощи, как за моей спиной послышалась автоматная очередь в воздух и слова: ” Хэндэ Хох» перевод которых знал даже семилетний Ванька – мой брат. Корова, испугавшись, убежала в лес. Это потом мама плакала от радости, когда нашла её там, спустя пару дней. Меня же приняли за партизана – вели на виселицу. Мне толкали в спину автоматом, а все мои доводы, документы, говорящие о том, что мне всего четырнадцать, никого не интересовали. Надо сказать, я был очень рослым и крепким парнем, глядя сейчас на своего внука Алёшку, узнаю в нём себя тогда, и, естественно верить в мою правоту никто не хотел. Я видел “свою” петлю, эшафот на котором меня, если бы не тот переводчик,  вздёрнули бы через пару минут. Умирать не хотелось, но и бежать было бесполезно – расстреляли бы в спину…

  Не все немцы были фашистами и человеконенавистниками. Подошёл человек лет тридцати – сорока. Заговорил со мной по-русски. Спросил, есть ли в деревне партизаны, и спросил, с кем живу. Я сказал, что партизан нет,  и живу я со стариками: восьмидесятилетними дедом и бабушкой, мамой и младшими братом и сестрой. Тот заключил: ”Опора семьи, помощник матери, стало быть,…М-да. На сына моего похож ты. Ступай домой. ” Моё состояние в тот момент нельзя передать. Повернувшись, на ватных ногах я пошел домой, все время ожидая автоматную очередь в спину. А дома истерически смеялся, меня трясло, и сами собой катились слёзы. Говорят же, что рождённый быть повешенным не утонет... Хм, наверное, это правда. Тогда я поверил в чудо.

  Дни бежали неумолимо, словно кузнечики по траве скакали из прошлого в како-то будущее, не замечая смертей и привыкая к потерям.

  Мне было шестнадцать, когда фрицы снова пришли к нам в деревню. Они отступали, забирая с собой всё, что только можно было забрать. Пришли и к нам в дом. Мне сказали, что я с ещё одним парнем погоню скот в Германию. На следующий день мы были уже километрах в пятидесяти от хутора. Со всех близлежащих сёл и деревень сгоняли скот и мы  гнали его в сопровождении немецких мотоциклистов. Прошло четыре дня. Надо было что-нибудь придумать, ведь чем дальше от дома, тем больше шансов на погибель.

  В ту ночь мы должны были спать в стойле какого-то колхоза вместе со стадом. В сарае было несколько окон, которые закрывались ставнями и замыкались, но было и ещё одно, о котором не знали немцы, очень маленькое.  Оно было заколочено кем-то на скорую руку. Вот он – наш шанс на спасение. Бежать решили в ту пору, когда сумерки переходят в ночь, когда луна ещё не светит, а бликов на горизонте не достаточно, чтобы видеть чётко. Да и к тому же, к вечеру фрицы устали.

  Во время ужина нашего конвоя, мы с Гришкой выложили окно. Бежали, не помню  сколько и не знаю куда. Помню, что, кажись,  туда, откуда шли. За  спиной были слышны автоматные очереди, крики фрицев и гул  мотоциклов. Оторвались. Неслись всю ночь, до беспамятства.

  Добежали до Никитовки, это село что в нескольких километрах от моего хутора. Постучали в старую школу. Дверь открыл мой учитель по математике. Впустил, выслушал, накормил, как сейчас помню, печёной картошкой. Постелил какие-то бурки на чердаке. Мы заснули. Спали долго. Проснулись от стука в дверь и немецких криков. Старика-математика спрашивали о чём-то или о ком-то, не знаю, но в тот момент мне казалось, что спрашивали о нас с Гришкой. Все обошлось. На чердаке мы просидели около пяти дней, уже не помню. После пошли ко мне в деревню. Мама плакала, увидев меня живым и невредимым.

  Гришка некоторое время жил у нас. От старосты деревни я сначала скрывался, потом сказал, что мне нашли замену – отстал, будь он неладен.

   Пришла зима. Очень серьёзно заболел дедушка. Весёлый, добрый старик... Был.…Всегда поддержит, поможет мудрым советом, пособит на пасеке. Он был и другом и учителем. Щуплый, маленького роста, но его все слушались, даже мой отец (внешне вылитый русский богатырь) повиновался ему. Дорогу до кладбища замело так, что нельзя было пройти, не то, что гроб вынести. Похоронили мы его в саду. Боль, горечь, слёзы мамы, бабушки, Шуры – сестрёнки…Деда или друга…Его просто не стало. Ком в горле до сих пор стоит, но тогда я  просто обязан был не плакать, я был старшим, а, значит, должен был быть сильным.

     В 43-м меня мобилизовали на войну. Попал на 2-ой фронт. Воевал с японцами на Дальнем Востоке – в Манчжурии. Я был лучшим стрелком в полку - сперва ружья пристреливал, был пулеметчиком - первым номером, потом командовал ротой. Помню первый бой: ночью наш полк марш броском двигался в сторону противника, вдруг ветром донесло странный запах (после мне объяснили, что это был запах японцев), по рядам пронеслась тихая команда «ложись!», мы залегли. Командир роты скомандовал находящемуся рядом со мной бойцу передвинуться метра  на три вперед к смутно виднеющемуся в ночи кусту. Боец чуть-чуть прополз и только приподнялся пробежать, как был тут же наколот тремя японскими штыками сразу, раздался крик... Стрельба началась неописуемая, кто в кого стрелял трудно было понять. И только утром мы увидели следы этого побоища...

   Жили в казармах с китайцами, потом  меня с Мишей – его приставили ко мне переводчиком, переселили в отдельный корпус. Мишка был «русским» китайцем  (его родители родились в Полтаве) и, благодаря этому, он знал и русский и китайский в совершенстве. Эх, сколько же работают эти китайцы, а какой мастеровой народ в  Японии, диву даешься.

  После войны я конвоировал военнопленных японцев в Россию.

  Служил я восемь лет.

   Да... Война просвечивает человека до донышка. Кто-то сбежал – «не судите, да не судимы будете», кто-то бился не на жизнь, а на смерть – низкий поклон ему. Одних война искалечила физически, других морально. Но не хочу об этом…

Возвратился со службы. Женился. Два года назад праздновали с Настей золотую свадьбу. Трое детей, семеро внуков, два правнука и  все были на нашем юбилее.

  Занимаюсь пасекой. Люблю пчёл, только не могу много времени проводить на пасеке – почти ослеп, вижу одним глазом и то – слабо. Думаю, внуки – Володя, Алёша продолжат заниматься пчеловодством, ведь, испокон веков моя семья любила и ухаживала за пчёлами. Занимаюсь травами, маслами – людей лечу. Сейчас принято говорить: «народный лекарь» – да-к вот им-то я и являюсь.

 Люблю сад, наш лес хуторской…

 Видишь дом там, в лесу? Крепкий, красивый.…А  хозяина уж нет. Умер Мишка – друг мой, а меня в то время в хуторе не было – у дочки в Белгороде гостил... Хороший человек был,  отзывчивый, царство ему небесное...

  Дед отпил уже холодного чая, и некоторое время, молча смотрел в окно. Он думал о чём-то, и, казалось, будто забыл о нас. Но вдруг он резко повернулся. В его глазах вспыхнул огонёк, такой же - мальчишеский, как и в тот момент, когда он только начинал свой рассказ. Его почти высохшие губы растянулись в доброй улыбке, и он продолжил:    

 Да, проходят годы, тихо уходят друзья и теперь моя жизнь это даже не мои дети, а мои внуки и правнуки, и ради  них хочется пожить ещё!

 Ещё некоторое время в комнате царила  тишина.

Я встала из-за стола, обняла сухие дедовы плечи и сказала: «Дед, как хорошо, что ты у меня есть, мне хочется быть похожей на тебя…. Я буду стараться…»

Домой возвращалась не спеша, переживая рассказ деда вновь и вновь.