В. Набоков "Гроза".

Рецензия на рассказ В. Набокина «Гроза».

Весь рассказ Владимира Набокова «Гроза» построен на соединении реального и мистического. Само название его двусмысленно: с одной стороны, гроза – это реальное явление природы, но с другой – это грозная сила небес, грозная колесница пророка Ильи. Видение, представшее перед глазами автора, есть тоже гроза. Автор показывает «обыкновенную» грозу, как какое-то удивительное, из ряда вон выходящее событие. Читая рассказ, мы смотрим на мир глазами автора и даже начинаем верить в реальность видения.

Но что же нам помогает понять, что виденная автором колесница громовержца всего лишь иллюзия? Мелкие, казалось бы, незначительные детали возвращают нас в реальный мир, давая после минутного недоумения и заблуждения понять, что все виденное – это плоды воображения. Обратим, например, внимание на тот факт, что автор только что пробудился ото сна. Перед сном природа представлялась ему таинственной и загадочной, но после сна она стала мистической. Еще не совсем очнувшись от нереального мира сновидений, автор тут же углубляется в мир разбушевавшейся природы, и он ему кажется столь же нереальным. К тому же природа сама, по его словам, озарена «светом сумасшествия, ночных видений». И еще одна деталь, ярко врезающаяся своей обыденностью в странное и необычное видение: ищи колесо пророка, автор заметил «тонкое железное колесо, - видимо от детской коляски». Это предположение о принадлежности колеса детской коляске сразу же выводит нас из мистического забытья и заставляет относиться несерьезно к утверждению пророка о том, что это колесо от его колесницы, а, следовательно, воспринимать и самого пророка как видение. Эти детали, как бы невзначай введенные автором в описание, являются продуманным приемом. Итак, хорошенько все осмыслив, мы убеждаемся, что явление громовержца на колеснице не что иное, как видение.

Но почему же автор отвечает пророку, что он – Елисей? Да потому, что в тот момент он сам верил в это. Он так был охвачен своим видением, настолько слился, сжился с ним, что чувствовал  себя неотъемлемой частью своей же иллюзии, действующим лицом сцены, разыгранной его же воображением. И кто же он тогда, если не Елисей, в этой удивительной сказке природы? Он находился в таком состоянии даже после того, как видение исчезло: он несется по улице, прыгает в трамвай, забыв даже, что он в домашнем халате, не придавая этому значения. Он с таким воодушевлением собирается рассказать обо всем происшедшем, словно это на самом деле реально произошло. Он какое-то время верит в явление пророка.

Именно поэтому видение предстает перед этим человеком. Действительно, почему не видели ничего необычного ни старьевщики, ни «тучная белокурая женщина», ни горничные? Дело в том, что автор настроил себя на волну таинственности, его поэтическая душа желала слиться с природой: ведь когда все вокруг «крепко запирали окна», он, напротив, подошел к открытому окну и «стал у мокрого подоконника, вдыхая неземной воздух». Он видел вокруг не просто разбушевавшуюся стихию, он видел что-то неземное, удивительное.

Этим произведением автор учит нас видеть. Видеть не обычными глазами, замечающими только очевидное, а глазами поэта, романтика, для которого мир окружен волшебным таинственным ореолом. Ведь люди когда-то верили, что все волнения природы, все явления – это события, происходящие по воле богов. Они одухотворяли все вокруг, и их духовный мир был богат и интересен. Люди современные, практичные, разучились любоваться восходом, закатом. Автор хочет оживить эту струнку в душе читателей, представляя обычную грозу грозой неба, громовержца Илью пророка.

Но необычна и таинственная не только сама гроза. Все восприятие увиденных вещей, весь язык автора пронизан какой-то необычностью. С первых слов мы чувствуем это. Что-то странное, порой даже страшное слышится в описании природы перед грозой, в описании обычных бытовых сцен. Благоухание цветущей липы «буйное». В самом этом слове что-то неестественное, сильное. По небу плывут «громады». Нам уже становится страшно. Очень интересные метафоры:  ветер «слепой», пронесся, «закрыв лицо рукавами», а потом, уже во время грозы «прозрел, взмыл». Удивительное, таинственное впечатление создается сразу. Он «хлопнул оконной рамой», «отхлынул». Ветер – этой какой-то одухотворенный поток. Но еще интересней описаны простые бытовые предметы: полоса старьевщиков «взлетали… печальным лаем». Это так неестественно, так странно. Но всех удивительнее описание рубашки: «они сияли…распятые на светлых веревках». Распятые… Это самая необычная метафора во всем тексте. Она смутно навевает настроение ожидания, как бы предвещая появление чего-то необычного, неожиданного.

Чем ближе к описанию видения, тем природа становится страшнее, удивительнее. Душная мгла «набухала», гром отождествляется с «глухой грудой». И состояние всей природы сравнивается с замокшей нищей, прижавшей руки к полной груди. «Ночь рушилась», «дикое, бледное блистание летало по небу», «грохот ломал небо», «сердце звенело, как стекло» - обстановка, состояние природы нагнетается благодаря необычным, сильным метафорам и сравнениям. Здесь уже ясно, что должно произойти что-то столь же сильное, как сама природа. Громовержец является в «свете сумасшествия», озаряя «ночной мир»; сопровождаемый «бегущими кустами сирени», с бурной «закинутой ветром» бородой. Кони его «брызгали трескучей искристой пеной», их гривы «фиолетовый пожар». Все это для видения довольно естественно, перед глазами живо предстает красно-черное , страшное, бушующее небо и стремительная колесница. Интересно, что повторяются такие эпизоды как «сумасшествие», «обезумев». Ненормальность, безумие обстановки подчеркивается и создается такое впечатление, будто все это виделось как во сне.  Но как все меняется, когда пророк сброшен! Он предстает пред нами как простой человек, только что грозный. Он «удержался за трубу», чтобы не упасть, он, «прихрамывая, стал осторожно спускаться». Язык автора становится обыденным. Пророк – всего лишь «сутулый», тощий старик «в промокшей рясе». Пейзаж или представшее зрелище самое обычное. Все успокоилось, автор подбирает для описания мягкие, спокойные выражения. Этот прием, когда обыденность описывается необычно и странно, а необыкновенные вещи совсем просто, помогает писателю объединить реальное и нереальное в одну картину, тесно переплетая их.

Язык Набокова выразителен и своеобразен, он помогает ярко представить картины, написанные автором. В некоторое мгновение кажется, будто ты сам видел все происходящее. Может быть, потому, что мы довольно часто видим грозу? Однако, мы не всегда обращаем внимание на ее «душу».

Что ж, Набоков помогает нам в этом.