Исследовательская работа по биографии и творчеству Марины Цветаевой.

После приезда из Германии Марина Цветаева начала свой последний учебный год в седьмом классе гимназии М. Г. Брюхоненко.

«Это была ученица совсем особого склада, — вспоминает ее одноклассница Т. Н. Астапова. — Не шла к ней ни гимназическая форма, ни тесная школьная парта... Из ее внешнего облика мне особенно запечатлелся нежный, «жемчужный», цвет лица, взгляд близоруких глаз с золотистым отблеском сквозь прищуренные ресницы. Короткие русые волосы мягко ложатся вокруг головы и округлых щек. Но, пожалуй, самым характерным для нее были движения, походка — легкая, неслышная. Она как-то внезапно, вдруг, появится перед вами, скажет несколько слов и снова исчезнет. И гимназию Цветаева посещала с перерывами: походит несколько дней, и опять ее нет. А потом смотришь, вот она снова сидит на самой последней парте (7-й в ряду) и, склонив голову, читает книгу. Она неизменно читала или что-то писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе; только изредка вдруг приподнимет голову, заслышав что-то стоящее внимания, иногда сделает какое-нибудь замечание и снова погрузится в чтение».

Марина Цветаева готовила в это время свою первую книгу. Отобрала сто одиннадцать стихотворений, в большинстве случаев — без дат написания, и разделила на три части: «Детство», «Любовь», «Только тени». Заголовки, вероятно, отражали этапы развития души автора.

Книга называлась «Вечерний альбом». Это было скрытое посвящение. Так назвали сестры Цветаевы темно-синий кожаный альбом, который они подарили В. О. Нилендеру на новый 1910 год, записав туда свои беседы с ним.

«Посвящаю эту книгу блестящей памяти Марии Башкирцевой», — читаем на первой странице. Следом — сонет под названием «Встреча». Промелькнувший в вагоне уходящего поезда — не ее ли «полудетский лик»?

Перед каждым разделом — эпиграфы, а то и по два: из Ростана, Библии, Наполеона. Таковы столпы первого возведенного Мариной Цветаевой здания поэзии.

Какое оно пока что ненадежное, это здание; сколь еще зыбки некоторые его части, возведенные полудетской рукой. «Эльфочка в зале»; «Дама в голубом»; «Маленький паж»; «Инцидент за супом»; «Баловство»; «У кроватки» (последнее стихотворение посвящено Вале Генерозовой, подруге детства Цветаевой).

Но некоторые стихи уже предвещали будущего поэта. В первую очередь — «Молитва», написанная Цветаевой в день семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:

За год до этого стихотворения Цветаева в письме к Петру Юркевичу признавалась, что ей страшно хочется умереть рано, пока еще нет устремления на покой, на отдых. Но, с другой стороны, «Молитва» — это как бы расправление крыльев. Скрытое обещание жить и творить. «Я жажду сразу — всех дорог!» Они появятся во множестве — разнообразные дороги цветаевского творчества, одним из первых свойств которого будет — романтическое преображение в легенду дня вчерашнего, и не только вчерашнего, а и сегодняшнего; и не только «дня», события, а и человека, привлекшего ее внимание, и самое себя... «Молитва» была, в каком-то смысле, ее первым литературным манифестом.

В стихах «Вечернего альбома» рядом с поистине младенческими попытками выразить детские впечатления и воспоминания соседствовала недетская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудрящую оболочку зарифмованного дневника московской гимназистки. Много стихотворений посвящено умершей матери. Тоска по ней перерастает в осмысление самой себя; уже тогда юная Цветаева многое понимала: «Видно, грусть оставила в наследство Ты, о мама, девочкам своим!» («Маме»). Она воспевала «золотые времена» детства и его радости («Книги в красном переплете», «На скалах») — общение с дорогими «тенями», — с вымышленной Ниной Джаваха, героиней романа Чарской («Памяти Нины Джаваха»); с историческим «Орленком» — несчастным герцогом Рейхштадтским, сыном Наполеона.

Последняя строфа простенького стихотворения пятнадцатилетней Цветаевой, обращенного к младшей сестре заключает в себе зерна будущих характерных и излюбленных цветаевских образов: огня, полета ввысь:

Но в то же время в стихотворении выражены также реальные переживания шестнадцатилетней Марины Цветаевой, мечта сгореть за революцию, за прекрасный порыв, за мгновенный сверкающий огненный призрак, за красивое слово...

В стихотворении «Мука' и му'ка» звучат драматические ноты; из них впоследствии вырастет трагический голос Марины Цветаевой. В заглавии она демонстрирует смысловое созвучие и через несколько лет выведет свою формулу-афоризм: «Стихи: созвучие смыслов».

Лирическая героиня стихотворения «В Люксембургском саду», наблюдая с грустью играющих детей («О детки в траве, почему не мои?») и их счастливых матерей, завидует им: «Весь мир у тебя», — а в конце заявляет:

В «Вечернем альбоме» Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу людям; в первую очередь — к матери и младшей сестре Асе. (К сожалению, ни единой строки стихов ни тогда, ни позже Цветаева не посвятила своему отцу и лишь через двадцать лет после его кончины напишет о нем благодарные страницы автобиографической прозы.) Книгу «населяют» любимые гимназические подруги, литературные герои, исторические лица, друзья. Несколько стихотворений обращены к «Чародею» — Льву Львовичу Кобылинскому (Эллису), поэту-символисту, переводчику, «гениальному человеку», как много лет спустя напишет Цветаева.

О любви — мучительной и до конца не осознанной — написано несколько отнюдь не детских стихотворений 1910 года. Они обращены к В. О. Нилендеру. Впоследствии Цветаева признается, что «Вечерний альбом» она и издала «взамен письма к человеку, с которым была лишена возможности сноситься иначе».

Это уже настоящие любовные стихи, в которых выражены страдания впервые полюбившей «души». Любовь идеальна, чиста, самоотверженна. «Я сердцем пребуду — твоя». «О, лишь люби, люби его нежнее!..» «Люби без мер и до конца люби!» — обращается она к «следующей» подруге того, кого никогда не забудет. Порой ей кажется, что это не любовь, но не менее сильное и мучительное чувство: «Обожания нить нас сильнее связала, Чем влюбленность — других». А может, виною этого разминовения то, что в ее душе — «приливы и отливы» и он это понял? Как бы там ни было, она страдает, но не судит его: «Ты душу надолго пригнул мне к земле... Мой милый, был так беспощаден твой суд! Но все же я сердцем твоя — и во мгле За несколько светлых минут!» Она хочет остаться у него в памяти: «Пусть я лишь стих в твоем альбоме!»

«Вечерний альбом» завершается стихотворением «Еще молитва» («Москва, осень 1910 г.»), полудетским по форме, пророческим по смыслу. Цветаевская героиня молит Создателя, чтобы он послал ей простую земную любовь:

Однако уже в ближайших строфах звучит сомнение:

Тени умерших — надежнее, они не оскорбят любящую душу, их можно любить беспрепятственно, беззаветно, идеально. Земная любовь жестока и несовершенна; она «пригибает» душу к земле. Сколько потом будет писать об этом Цветаева — в стихах, в поэмах, в прозе, в письмах... А сейчас она выводит такие наивные и такие серьезные строки и как бы просит читателя помедлить над ними, вникнуть в то, что скрывается за этим косноязычием только начавшего говорить поэта:

В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между «землей» и «небом», между страстью и идеальной любовью; между сиюминутным и вечным, — и шире — конфликта всей цветаевской поэзии: быта и бытия. 

«Вечерний альбом» Цветаева отнесла в типографию А. И. Мамонтова в Леонтьевский переулок, дом пять, и заплатила за печатание пятисот экземпляров. Приблизительно через месяц, в конце октября 1910 года, сборник вышел в свет.

Цветаева хотела, чтобы ее стихи заметили, чтобы на них отозвались. Ибо в восемнадцать лет ощущала неодолимость своего призвания, а вместе с этим — чувство ранга, как она выразится позднее.

«Вечерний альбом» она послала 4 декабря на отзыв Валерию Брюсову, с просьбой просмотреть.

Брюсов откликнулся на книгу в печати. Цветаевский «Вечерний альбом» вписался в хронику литературной жизни тех дней:

«Стихи Марины Цветаевой... всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого, — писал он в статье «Стихи 1911 года». — Не боясь вводить в поэзию повседневность, она берет непосредственно черты жизни, и это придает ее стихам жуткую интимность. Когда читаешь ее книгу, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторонние... эта непосредственность... переходит на многих страницах в какую-то «домашность». Получаются уже не поэтические создания... но просто страницы личного дневника, и притом страницы довольно пресные. Последнее объясняется молодостью автора…»

Достаточно пренебрежительный, хотя и справедливый, отзыв сыграл, однако, обратную роль: он утвердил в Цветаевой уверенность в том, что ее долг — невзирая ни на что, оставаться самою собой, быть предельно искренней. Как скажет она потом:

«Единственная обязанность на земле человека — правда всего существа».

Первого декабря Цветаева подарила свой «Вечерний альбом» М. А. Волошину с надписью:

«Максимилиану Александровичу Волошину с благодарностью за прекрасное чтение о Willier de Lille Adam».

Это положило начало горячей дружбе между Цветаевой и Волошиным. «Друг есть действие», по ее утверждению; таким действенным другом сразу же проявил себя Максимилиан Волошин. Уже через десять дней, 11 декабря, в московской газете «Утро России» появилась его статья «Женская поэзия», в которой подавляющая часть отводилась теплым и проницательным словам о книге Цветаевой.

«Это очень юная и неопытная книга, — писал Волошин. — ...Многие стихи, если их раскрыть случайно, посреди книги, могут вызвать улыбку. Ее нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности.…«Вечерний альбом» — это прекрасная и непосредственная книга, исполненная истинно женским обаянием».

Этот отзыв означал, что юную Цветаеву поняли. Что читать ее нужно не «случайно», а «подряд», и тогда можно разглядеть многое и подлинное за «непослушным» еще словом.