Русские суеверия в художественной литературе.

Русские суеверия в художественной литературе.

Выполнила

Шашкина Анастасия

ученица 8 «В»  класса

МОУ Школы №90

Советского района

               Руководитель

               Стеклянникова  Г.О.,

                                             учитель

                          русского языка и литературы

Самара, 2009.

Содержание.

I.  Вступление.                                                                                        2-3

II. Русские суеверия в художественной литературе.

Суеверия как основа крестьянского мировоззрения.                   4-8

Взаимосвязь славянской мифологии и литературы.                     9-16

III. Заключение.                                                                                     17

IV. Библиография.                                                                                 18

I. Вступление

Что такое "русские суеверия"? В сущности, они до сих пор окружают нас в

обыденной жизни. Суеверия отражены в привычных нам поговорках, пословицах, приметах, действиях. Так, столкнувшись с неприятной неожиданностью, мы говорим - "Не было печали, да черти накачали", а совершив необдуманный поступок - "Черт попутал". Потерявший нужную вещь нередко призывает: "Черт, черт, поиграй да отдай!" - почти не вдумываясь в то, что стоит за этими словами, и уж тем более

не всегда веря в существование черта, играющего похищенными вещами.

В одной из книг, посвященных жизни русской провинции середины XIX века, упоминается множество примет, которые издавна "в ходу по всей земле русской". "Приметы общи не только низшим слоям нашего общества, но и среднему его кругу", - констатирует автор, приводя как вполне актуальные для XIX века наблюдения летописца Нестора: "Мы только словом нарицаемся христиане, а живем по-погански. Верим встрече: если кто черноризца встретит или попа, или коня лысого, или свинью (выйдя из дому), то возвращается. Не поганский ли то обычай? Другие верят чиханью, что бывает будто бы на здоровье голове...".[9]

Приметы, обычаи, присловья, иногда по видимости необъяснимые, связаны с областью народных верований. Смысл многих из них можно понять, зная, как воспринимали мир наши предки. Верования, суеверия составляют одну из основ крестьянского мировоззрения, которое складывалось на протяжении столетий.

Под суевериями нередко понимаются и небольшие рассказы о покойниках, домовом, лешем, о разных сверхъестественных существах и необъяснимых явлениях. Некоторые из таких повествований (быличек) мы считаем фантазиями, "бабушкиными сказками" (и действительно, часть из них унаследована из прежнего, нередко крестьянского быта); в другие - верим, пытаемся объяснить. 

Тема работы представляет неподдельный интерес, потому, что основные мотивы славянской мифологии до сих пор составляют значительную часть многих бытующих и по сегодняшний день в славянской среде обрядов и обычаев.

Языческая культура оказала большое влияние на становление и развитие христианства на Руси. Вполне возможно, что православие прижилось на славянской почве во многом благодаря слиянию язычества и религии в первые века существования последней.[4]

Более того, языческие мотивы оказали заметное влияние на развитие языка художественной литературы, а значит, в какой-то степени и на развитие русского литературного языка в целом. Персонажи языческих мифов, а также языческие обряды и обычаи часто использовались многими русскими авторами в качестве ярких стилистических элементов, входивших в структуру произведения, в частности А. С. Пушкиным, Н. В. Гоголем, А. Н. и мн. др.

Цель этой  работы – исследовать  особенности славянской мифологии, а так же определить, как  русские суеверия  отразились в художественной литературе.

При исследовании данной темы, были использованы труды  Астафьева, А. Н., Даля В. И., Капицы Ф. С., Шепинга Д. О., и др., а так же произведения Пушкина А.С., Гоголя Н.В., Тургенева И. С., и др.

II. Русские суеверия в художественной литературе.

1.Суеверия как основа крестьянского мировоззрения.

В основном суеверия  относятся к области так называемой "низшей мифологии"; то  есть, с обычаями, связанными с нечистой силой, разнообразными духами, демонами, которые, по поверьям, могут окружать человека в повседневной жизни - дома, в лесу, в поле, в дороге. Они - "свои" в каждой деревне, в каждом ручье, болоте,  лесу и, соответственно, отличаются от высших божеств, от Бога, подчинены им,  являя собой как бы низший уровень верований.[2]

Охарактеризовать "низший уровень" верований можно, лишь определив его место в комплексе народных воззрений, в крестьянском миросозерцании. Ограничимся здесь самыми общими соображениями.

Кроме поклонения высшим божествам восточнославянского пантеона (Перуну, Велесу, Дажьбогу, Макоши, и т.д. - здесь мы пока ограничимся перечислением лишь тех, названия и суть которых не вызывают противоречивых научных толкований), в историко-литературных памятниках Древней Руси упоминается о почитании славянами  стихий - прежде всего воды (источников, озер, рек), огня, а также  растительности, камней; часто говорится и о почитании умерших - духов предков.[6]

Известно, что славяне почитали реки, речных нимф и некоторых других духов.

Кроме высших божеств и "живых стихий", в древнерусских памятниках есть

упоминания о существах, по-видимому, наиболее близких к теме "низшей  мифологии", - об упырях и берегинях, вилах, роде и роженицах, а также о волхвах, кудесниках, чародеях.

Самые значительные весенние праздники (Пасха, Троица), как и другие большие праздники крестьянского календаря, связаны с поминовением усопших - родителей, предков. "Родители из могил теплом дохнули", - говорили крестьяне о первой  весенней оттепели, словно вместе с пробуждающейся землей просыпались, начинали  свободнее дышать усопшие (аналогично: "Зима установится - мертвецы спать уложатся").

Особое внимание в крестьянских поверьях уделяется необычным и опасным

покойникам, знавшимся с нечистой силой, колдунам и ведьмам, а также умершим  неестественной скоропостижной смертью (убитым, самоубийцам, пропавшим без вести и т.п.). С одной стороны, таких мертвецов "не принимает земля"; они "доживают свой век",

прерванный нежданной кончиной, скитаясь по земле в своем же, лишь несколько измененном облике (иногда в облике такого мертвеца "ходит нечистый").

Люди, погибшие в пределах владений лесных и водяных духов, попадают в их распоряжение и сами становятся лесными и водяными "хозяевами"; убитый может "прорасти травой, деревом".[17]

Почти все существа т.н. "низшей мифологии" в воззрениях крестьян - не просто духи природы или персонификации ее сил; представления о них сложны, неоднозначны, складывались на протяжении столетий.

Представим краткое описание некоторых характерных существ из славянской мифологии.

Человеку леший редко вредит. Правда "шутки лешего" бывают злые и пугают людей. Он может завести человека, собирающего грибы и ягоды, в такие лесные дебри, из которых тот не может долго выбраться, кружа по лесу, постоянно возвращаясь к одному и тому же месту. Однако леший не доводит человека до гибели. Существуют

различные проблемы избавления от проказ лешего. Так, заблудившийся человек должен раздеться, вывернуть наизнанку всю одежду и в таком виде снова одеть, не забыв при этом поменять обувь с одной ноги на другую. Если заблудились несколько человек, то все они должны поменяться одеждой. Но не всегда с лешим можно сладить. Сохраняется поверие, что в день, когда "леший бесится" (4 октября) в лес лучше не ходить. Легенды и мифы о леших сохраняются у всех народов на протяжении многих веков.    

Водяной считается покровителем рыбаков, которые и приносят ему в жертву часть пойманной ими рыбы. В сказках и

былинах водяного часто отождествляют с "морским царем", который живет на дне морском в хрустальном дворце.

Образ домового при внешней простоте может быть очень сложен, наделен всевозможными свойствами, обликами, способностями. Основные задачи домового - забота о скотине, предсказывание будущего обитателей дома*. Является низшим духом славянской  мифологии; легенды о домовом сохранились у русских, белорусских и украинских народов. Домовой считается покровителем дома, кормильцем. У восточных и южных  славян считается, что по ночам домовой "стучит и совершает разные проказы". В одном доме может завестись два домовых, тогда они начинают ссориться. Домовой  помогает трудолюбивому хозяину, ленивому вредит. Домового лучше умилостивить, оставив пищу - хлеб, соль, кашу. При переселении в новый дом славяне совершали определенный ритуал, с той целью, чтобы домовой переселился вместе с хозяевами и помогал им на новом месте.

Баннику следовало оставлять воду, мыло и веник, так как он моется последним.

Их отождествляли с мертвецами, выходящими по ночам из  могил, подкарауливающими и убивающими людей и домашний скот. По народным поверьям, упырями становились люди, "умершие неестественной смертью" - насильственное убиение, спившийся пьяницы, самоубийцы и т.п., а также колдуны. Считалось, что земля не принимает таких мертвецов, поэтому их хоронили вне кладбища. Для того, чтобы упырь не выходил из могилы, его следовало "успокоить" - выкопать труп из могилы и проткнуть осиновым колом. Сказание об упырях, вампирах от славян распространилось среди всех народов Европы.

Существовали различные заговоры для избавления дома от кикиморы.

 Вместе с тем верили и в то, что умелым хозяйкам кикимора помогает, а ленивым и нерадивым вредит.

В дни этого праздника нельзя работать. Нарушителей запрета русалки наказывают, вытаптывая их посевы. Русалок можно встретить по многих местах - в поле, у воды, на деревьях. В хороводных песнях люди призывают русалок помогать росту хлеба. В ходе проникновения христианства в народную жизнь русалки стали рассматриваться как нечистая сила. Представление о русалках стало схоже с представлением об упырях. "Русалья неделя" стала совпадать с Троицей

 Четверг на троицкой неделе превратился в "день русалок". В этот день нельзя было работать, так как русалки могли наслать порчу на скотину. В троицкий четверг ("Семик") девушки плели венки и оставляли из в лесу для русалок. В ряде мест в последний день "русальей недели" совершали обряд "проводов русалки". В этот день обряжали в зеленый наряд одну из девушек, надевали на нее венки и выводили в поле или к реке, где срывали с нее венки и бросали их в воду или костер, после чего убегали.[5]

Очевидно лишь одно - что истоки многих верований уходят в глубокую древность.

В XIX веке мир народных поверий был отнюдь не чем-то отстраненным и пережиточным даже для высокообразованных городских жителей. Связь между крестьянским и "городским" мироощущением еще не разорвана: народные поверья, суеверия - часть сказочного мира детства многих городских жителей России XIX века. Этот волшебный сказочный мир во многом определял и своеобразно окрашивал научные и художественные интересы выраставших обитателей помещичьих усадеб, деревень,

небольших городков. Отметим, что: хотя, по мнению некоторых исследователей, пространство дома полностью "закрыто", защищено от проникновения лесной, водяной и прочей "недомашней" нечисти, лешие (и даже водяные, русалки) могут посещать деревни, проникать в дома, черти и проклятые духи свободно забираются в избы и уносят то, что

"положено не благословясь", а домовые духи и покойники могут находиться в доме постоянно. Таким образом, крестьянский дом в поверьях, особенно

связанных с областью низшей мифологии, не обособлен от окружающего мира.

"С одной стороны, дом принадлежит человеку, олицетворяя вещный мир человека. С другой стороны, дом связывает человека с внешним миром, являясь в определенной степени репликой внешнего мира, уменьшенной до размеров человека. Дом может быть "развернут" в мир и "свернут" в человека. Очарованный быт не обыден, он светится магическим светом", - писал А.Блок, утверждая, что: - "заговоры, а с ними вся область народной магии и обрядность, оказались тою рудою, где блещет золото

неподдельной поэзии" и т.п.[9]

По поверьям, именно водной дорогой умершие отправляются в свои

расположенные за морем жилища, поэтому в некоторых областях России на Пасху кидали в реки яичную скорлупу, чтобы вода принесла покойным весть о празднике.

В размеченном праздниками и обрядами кругообороте участвуют не только "живые стихии", не только силы плодородия, но и разнообразные духи, обитающие в воде, земле, воздухе и порожденные ими; хозяева

стихий, хозяева крестьянского дома и подворья - лешие, водяные, домовые,

русалки, черти и т.п.

Поразительна живучесть таких рассказов и соответствующих им суеверных

представлений в современной (даже городской) среде, их приспособляемость к, казалось бы, стремительно меняющемуся миру. Особенно устойчивы представления, связанные с покойниками, домовыми, колдунами, колдуньями, знахарями, повествования о которых широким потоком хлынули сейчас на страницы газет.

Возможно, это свидетельствует в том числе и о подсознательном ощущении шаткости человека в мире, где он ощущает себя окруженным невидимыми, неведомыми и зачастую враждебными силами и существами.

2.Взаимосвязь славянской мифологии и литературы.

Есть в литературе тема, почти не тронутая критиками и, кажется, не

прочувствованная читателем. Это тема так называемой нечисти и прочей неведомой силы. Стоит чуть-чуть сосредоточиться, и вспоминаются многочисленные и удивительно разнообразные бесы, русалки, водяные,

упыри, домовые, лешие, черти и прочая "нежить", давно и прочно поселившаяся в строках поэтических, на страницах романов, повестей, рассказов и очерков - от М.В.Ломоносова до М.А.Булгакова.

Литература затронула, однако, лишь самую малость чрезвычайно богатого пласта народной культуры - мира нечеловеческого, но очеловеченного, одновременно неведомого и знакомого, страшного и полезного, чужого и своего. Здесь мы будем говорить о русской литературе и славянской мифологии, находящихся в тесной взаимосвязи.  Своеобразие русской литературы в немалой степени определялось ее связью с народной (фольклорной) культурой. Характер, тип связей, удельный вес

фольклорного начала менялись от эпохи к эпохе, зависели от творческой личности писателя, от событий общероссийского (войны, революции, отмена крепостного права, рост городов, научно-технический прогресс и т.п.) или местного значения.[11]

Но сам процесс взаимовлияния, взаимообогащения литературы и фольклора в России никогда не прерывался. Именно поэтому мы не будем подразделять данное повествование на части, где описывались бы особенности восприятия данной темы в разные века - так как это может внести путаницу или заставит повторять написанное.

Поскольку народные верования, обряды, предания, суеверия, заговоры, отчасти анекдоты и фантастические истории, составлявшие неотъемлемую часть традиционной культуры, базировались на представлении о существовании параллельного человеческому миру нечистых духов, одушевленных сил природы - низшая мифология проникла и на страницы литературных произведений.

Еще древнерусская литература широко использовала образы разного рода бесов, дьяволов, чертей, водяных, лесных, домашних духов, но она никогда не прибегала к ним в собственно художественных целях.

Открывателем и первым пропагандистом славянской мифологии по справедливости считают М.Д.Чулкова. Писатель, фольклорист и журналист, он еще в 1767 году издал "Краткий мифологический лексикон", где наряду с языческими Перуном, Волосом, Даждьбогом помещены были домовые, лешие и т.п. "Словарь" читали и изучали спустя столетие.[14]

Надо сказать, что русские писатели, поэты, публицисты не ограничивались чтением и изучением опубликованного материала. Многие из них сами занимались собирательской работой, что, безусловно, находило отражение в литературном творчестве. Нередко писательские записи пополняли собрания известных фольклористов, этнографов. Традиция эта сохранялась в течение

всего XIX века, когда создавались классические сборники В.Даля, П.Киреевского, П.Шейна и других исследователей фольклора.

В этой эпохе, можно остановиться на трудах В.И.Даля. Хотя к художественной литературе, в основном, его труды не относятся, все же он заслуживает упоминания как собиратель, издатель, известный исследователь и, все-таки, как и писатель в том числе. Основные его труды "Пословицы русского народа" и "Толковый словарь живого великорусского языка" включали немало сведений о народной мифологии, ей же посвящен и отдельный очерк "О поверьях, суевериях и предрассудках русского

народа" в котором поднят такой важный вопрос, как разделение массы суеверий на ложные, "от темноты", и истинные, представляющие собой способ познания мира, тайн природы. В названном очерке из пятнадцати главок семь повествуют о персонажах русской мифологии: это домовой, водяной, моряны, оборотень, русалка, ведьма и привидения.

В литературном творчестве Даль не очень часто прибегал к подобному материалу. Можно назвать рассказы "Колдунья", "Упырь (украинское предание)", "Медведи" и "Сказку о похождениях черта-послушника"[15].

Яркие, многогранные образы народной мифологии, таинственные истории, жутковатые архаические обряды - все это привлекало русских писателей, тем более что существовало рядом с ними - в собственных деревнях и поместьях, в разговорах извозчиков, ямщиков, конюхов, прачек, кухарок, нянек.

Такого рода художественного использования народной мифологии в русской

литературе не очень много, зато огромное количество описаний нечисти,

излагаемых, как правило, персонажами - представителями простонародья, потому и совершенно достоверных, почерпнутых "из первых рук". Отношение писателей, поэтов, критиков к этому пласту народной культуры было отнюдь не одинаковым. Кто-то откровенно умилялся детскости, наивности народного сознания, сохранившего цельный взгляд на мир и древние, языческие представления.

К примеру, И.А.Бунин, находясь уже в эмиграции и испытывая острое чувство ностальгии, с упоением вспоминал и воспроизводил в коротких рассказах-зарисовках когда-то слышанные им разговоры о трясовице ("Старуха"), дьявольских конях, у которых "глаза ярые, ноздри раскалились, насквозь светятся... а нога-то человечья, голая, белая!" ("Коренной"). Кто-то сожалел о том, что образованное общество утратило подобное мировоззрение и потому перестало понимать собственный народ.[15]

Через познание крестьянской России к ее просвещению - такую цель ставили перед собой лучшие русские интеллигенты, верившие в благородную миссию "хождения в народ".

Изучая жизнь и мировоззрение русского крестьянина, многие писатели приходили к выводу, что сама деревенская жизнь способствует сохранению мифологического сознания.

Русские писатели при этом не забывают и о прямом значении этого оборота. Именно на него намекает Н.В.Гоголь, совместивший и прямое, и переносное

значение в описании "чертовщины": "Тут черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ведьму под руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что

обыкновенно нашептывается всякому женскому роду" - ("Ночь перед Рождеством"). Как видим, черту, чтобы обольстить ведьму, пришлось прикинуться бесом помельче. Судя по летописным миниатюрам, это вполне логично: ведь чем мельче бес, тем он беззаботнее и беспечнее, тем более падок на "гудьбу" (музыку) и бесовские пляски, которые так

по сердцу ведьмам" [8].

Русская литература, как уже говорилось, обильно черпала материал из этой

сокровищницы, тем не менее, народной мифологии во всем объеме русской литературы отведена отнюдь не главная роль. Если не считать

общекультурных и "письменных" по происхождению образов (антихрист, вампир, бес, призрак, демон, сатана, люцифер и т.п.), то число выявленных в русской литературе сугубо народных, фольклорных персонажей-нелюдей будет не столь велико: ведьма, вихрь, водяной, домовой, духи, змея, кикимора, колдун, леший, мертвец, оборотень, овинник, перевертыш, покойник, проклятые, русалка, тень, некоторые персонажи детской литературы - бай (бабай), дрема, криксы-плаксы, угомон.

Действительно, достаточно скромный список. И вряд ли он значительно расширится при перечитывании всей русской "изящной словесности". Первое знакомство с таинственным миром "нелюдей" у многих писателей состоялось в детстве. В любой русской семье (от бедной крестьянской до богатой купеческой и дворянской) няни, кормилицы - крепостные, родственницы или женщины, специально нанимаемые для ухода за

младенцем - были представительницами той части населения, которая, как теперь принято говорить, обладала фольклорным мышлением.

Дрема, бабай, угомон, запечальная Мара, криксы, плаксы, полуночники проникали в детское сознание вместе с колыбельными песнями, обережными приговорами, с обращениями к малышу, нацеленными на то, чтобы успокоить, убаюкать, а то и растормошить его. Не случайно, колыбельная песня - жанр, мимо которого не прошел почти ни один из наших поэтов ХIX века. Тексты авторских колыбельных, наряду с ангелами, котиками, мышками, добрыми феями, любимыми детскими игрушками,

включают и персонифицированные образы сна, близкие мифическим существам: "Старый Дрема старичок - Острый, серый колпачок", Сон-Дрема, "Тихий старый Угомон, Сон Дремович", "дочка сна, колдунья Дрема", и другие. Гораздо реже чем в фольклорных колыбельных встречаются бука, букан, бабай.[5]

Едва ребенок "входил в разумок", няни начинали рассказывать сказки и истории, в которых волшебное перемежалось с таинственным и герои сказок соседствовали с домовыми, лешими, овинниками, кикиморами, злыднями и прочими персонажами быличек и верований.

Образы лубочной сказки, когда-то пленившие В.А.Жуковского, воскресли под пером зрелого поэта:

Не скачет витязь, а летит,

Громя Зиланов и Полканов,

И ведьм, и чуд, и великанов

<...>

То тяжкий филина полет,

То воронов раздается рокот;

То слышится русалки хохот;

То вдруг из-за седого пня

Выходит леший козлоногий.

("К Виейкову")

Шутливое стихотворение Е.Баратынского посвящено сказочному бесенку детства, который и в последующие годы охраняет поэта:

Узнайте: ласковый бесенок

Меня младенцем навещал

И колыбель мою качал

Под шепот легких побасенок.

("Слыхал я, добрые друзья...")

Для большинства русских писателей (особенно заметно это в поэзии) детские воспоминания связаны с няней, бабушкой и их песенками у кроватки малыша, с рассказами и разговорами перед сном о чудесном, волшебном, страшном. Например, рассказы о русалках…

Образ  русалки, войдя в литературу, остался в рамках поэтического образа поверья. В литературе обосновался некий стандартный, однотипный образ русалки, поддерживаемый и живописью, и декоративным искусством. Очевидно, писателей  привлекало сочетание в этом несколько неясном образе народной демонологии таинственности и красоты, поэтичности и трагизма, любви и смерти. Вспомним наиболее популярные произведения о русалках, получившие широкое распространение и несомненно оказавшие в свою очередь воздействие на народные рассказы о них.

Если мы приглядимся к образу русалки в русской литературе, то увидим, что он наделен теми же чертами, которые характерны, судя по наблюдениям собирателей и исследователей фольклора, дли народных, преимущественно южнорусских преданий, в которых русалки изображены как водяные красавицы, которые ночью при луне выходят на берега озер и рек, водят хороводы, расчесывают свои волосы и заманивают неосторожных путников. И в литературе прекрасная русалка обычно несет гибель, она чаще всего связана с водной стихией, таинственна, холодна, появляется в ночной темноте, при лунном свете. Образ этот берется из народной мифологии в одном и том же зрительном рисунке, в одном и том же внутреннем содержании, в одних и тех же функциях.

 Он настолько отработан, настолько привычен и бесспорен, что легко включается в композицию как хорошо пригнанная стандартная деталь. Так, у Пушкина русалка “чешет влажные волосы, манит, кивает, хохочет, плачет как дитя” . Русалки выплывают ночью с глубокого дна, они греются в лучах луны, они стряхивают и сушат “зеленый влажный волос”, пугают путников “плеском, хохотом и свистом”, щекочут пешеходов, отягчают травой и тиной невод рыбакам, заманивают детей . По глубокой реке, озаряемая луной, плывет русалка в стихотворении Лермонтова. Она полна непонятной тоски, в ее хрустальных чертогах спит витязь — “добыча ревнивой волны”.

Тот же образ холодной и роковой для человека русалки мы видим и у Гоголя в “Майской ночи”. Русалки выходят “греться на месяце”, они бледны, тело их “как будто сваяно из прозрачных облаков и будто светилось насквозь, при серебряном месяце”

А русалочка из сказки Андерсена на самом деле – морская дева, живёт в соленой воде и имеет хвост место ног. Русалки хоть и прекрасны, но очень опасны. Ночами они поют грустные песни, расчесывают свои длинные волосы, плетут венки...

 Веселой толпою
С глубокого дна
Мы ночью всплываем,
Нас греет луна.
Любо нам порой ночною
Дно речное покидать,
Любо вольною главою
Высь речную разрезать.
Подавать друг дружке голос,
Воздух звонкий раздражать,
И зеленый влажный волос
В нем сушить и отряхать.

Писатели не раз отмечали факт получения детьми самой разнообразной информации о нечисти друг от друга. Подобную ситуацию воспроизводит И.С.Тургенев в "Бежином луге". "Бежин луг" - живой художественный организм с динамичным, стремительно развивающимся сюжетом. Всё в нём движется от мрака к свету, от тьмы к солнцу, от загадок и тревожных

вопросов к их разрешению.
Рассказ открывается впечатляющей картиной одного из июльских дней

Действительно, жизнь на хуторе Панин в Орловской губернии позволила писателю узнать многое еще в детстве. В это многое поневоле входил и народный взгляд на нечисть. Народными легендами навеяно "странное чувство", испытанное охотником в глухой лощине, на дне которой "торчало стоймя несколько больших белых камней, - казалось, они сползлись туда для тайного совещания". Душевный мир охотника захвачен поэзией сказаний и поверий, излучаемых во мраке ночи древней дедовской землей. Есть в жутковатой тургеневской ночи далекие отголоски славянских представлений о божестве мрака. "С закатом дневного светила на западе, - писал А. Н. Афанасьев, - как бы приостанавливается вечная деятельность природы,

молчаливая ночь охватывает мир, облекая его в свои темные покровы".

И у славян "сложилось убежденье, что мрак и холод, враждебные божествам света и тепла, творятся другою могучею силою – нечистою, злою и разрушительною".[1]
Еще не прозвучали рассказы Кости о заблудившемся в лесу Гавриле, Илюши о лешем, который долго водил по лесу заплутавшего мужика, а потерявшийся охотник уже кружит и кружит по незнакомым местам, пока вдруг не оказывается "над страшной бездной". Всё, что совершается с ним, напоминает читателю обычные проделки лешего, который нарочно путает, или, по народному выражению, обходит странствующих по лесу, с умыслом переставляет дорожные приметы и, наконец, заводит человека в гиблое место - в овраг или в болото, а то и на край обрыва.
Возбуждая суеверные чувства сначала в душе охотника, а потом в сознании
крестьянских ребят, тургеневская ночь дает лишь намеки на возможность

реалистического объяснения её загадок и тайн. Она всесильна и всевластна,
окончательное слово разгадки она бережет от человека в темной своей глубине.
Звучит жутковатый рассказ о псаре Ермиле, о том, как встревожилась его
лошадь, почуя злую нечистую силу. И вдруг "обе собаки разом поднялись, с
судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке... Послышалась
беспокойная беготня встревоженного табуна". Чего испугался табун? Что
почуяли в ночном мраке собаки? Природа своей таинственной жизнью продолжаетфантастические рассказы ребят.

- Что там? Что там такое? - спросили мальчики.
- Ничего, - отвечал Павел, махнув рукой на лошадь, - так, что-то собаки
зачуяли. Я думал, волк, - прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша
всей грудью".[16]

Ответ как будто бы есть, но ответ неуверенный, предположительный.

Да и внешним спокойствием Павел не в силах сдержать неутоленную тревогу и дрожь.
Совершающейся во мраке ночной своей жизнью природа наталкивает

ребятишек у костра на красивые, фантастические сюжеты легенд, диктует их
смену, предлагает детям одну загадку за другой и сама же нередко

подсказывает возможность их разрешения. Рассказ о русалке, например,
предваряется шуршанием камышей и загадочными всплесками на реке, а также полетом падающей звезды - души человеческой по крестьянским поверьям. Образ мифической русалки удивительно чист и как бы соткан из самых разных природных стихий. Она светленькая и беленькая, как облачко, серебряная, как свет месяца или блеск рыбки в воде. И "голосок у ней такой тоненький и жалобный", как голос того загадочного зверка, который "слабо и жалобно пискнул среди камней". Фантазия ребят не бесплотна, не удалена от земли, в ней присутствует стихийный и здоровый материализм, столь свойственный народному миросозерцанию: домовой у них кашляет от сырости в старой рольне, тоненький голосок русалки сравнивается с писком

жабы, а волосы её с густой зеленью конопли. На смех и плач поэтичной крестьянской русалки незамедлительно откликается в рассказе ночная природа: "Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук (отзвук плача русалки и неизбывной грусти Гаврилы. - Ю. Л. ) Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке".[15]
И уже не русалка плачет, а мать утонувшего Васи, крестьянка Феклиста -
"плачет, плачет, горько богу жалится". И не русалка смеется, а обманутая
полюбовником, сошедшая с ума Акулина - "она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, только изредка судорожно хохочет". Мифические существа "Бежина луга" не обособлены от мира несчастий и бед реальной крепостной России, точно так же, как не обособлены они и от того возвышенного и поэтического, чем не менее щедро наполнена крестьянская жизнь.

Болезненный крик ночной птицы напоминает о стонах утопленного в омуте Акима-лесника: так душа его "жалобится", а может быть, это просто "лягушки махонькие" жалобно кричат.
Белый голубь, внезапно налетевший на трепетный свет костра, - то ли
праведная душа, улетающая на небо, то ли птица, случайно отбившаяся от дома. И даже Тришка, лукавый человек, сродни знакомому всем в околотке  бочару Вавиле.

Объясняя таинственные явления природы, сознание крестьянских ребят
питается живыми впечатлениями окружающего мира. Самые фантастические
существа тысячами нитей связаны с поэзией жизни земной: их драмы -
своеобразное продолжение людских драм, их красота - отражение земной
красоты. Да и сюжет "Бежина луга" движется от легендарного и фантастического к земному и реалистическому.
Это движение совершается не только внутри каждой из рассказанных
ребятишками историй, но и в последовательной связи их между собою: от

мифических существ, русалок, домовых, оборотней в начале рассказа
воображение ребят обращается к судьбам человеческим, к несчастной Акулине, к Акиму-леснику, к утонувшему мальчику Васе и матери его

Феклисте, к Ивашке Федосееву и бабке Ульяне и, наконец, к легендам о Тришке-избавителе и обетованной земле, - о теплых странах, где зимы не

бывает, где живет человек в довольстве и справедливости.
Поэзия народных легенд и верований, широко разлилась  в "Бежином луге"
среди таинственных звуков и шорохов летней ночи. Так вслед за кратковременными страхами летняя ночь приносит охотнику и
крестьянским ребятишкам проблески надежд, а затем мирный сон и успокоение. Всесильная и всевластная по отношению к человеку, ночь сама по себе лишь миг в живом дыхании космических сил природы, восстанавливающих в мире свет и гармонию. "Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро зачиналось <...> Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня <...> сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света <...> Все зашевелилось,

проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой, принеслись звуки колокола, и
вдруг мимо меня, погоняемый знакомыми мальчиками, промчался отдохнувший табун"[16]. Восходом могучего светила и открывается и закрывается "Бежин луг" - один из лучших рассказов о русской природе и детях ее.

                                                III. Заключение.

В качестве  заключения хотелось бы сказать, что, изучая данную тему, отыскивая интересные факты о веровании  славян,  об использовании славянской мифологии в художественной литературе, становилось понятно, что в этом и заключается подлинное отличие духовного мира русского человека, впитавшего в себя, пусть бессознательно, через старинные сказания и былины, то, что существовало очень давно, но было вытеснено христианством.

Как сказка - мир.

Сказания народа,

Их мудрость темная, но милая вдвойне,

Как эта древняя могучая природа,

С младенчества запали в душу мне.

Быть может, не столь уж парадоксальна мысль о том, что философско-нравственное  начало, "больная совесть" многих русских деятелей культуры объясняются в немалой  степени деревенским, усадебным детством, заронившим веру в существование  параллельного человеческому мира, где обитает "многоликая нечисть". Понимается она в литературе как силы, духи, хозяева природы, как связующее звено с миром  ушедших предков, как знак национальной самобытности, как своеобразный пантеизм и космизм, присущие русскому сознанию. Этот же опыт и память детства

способствовали развитию чувства ответственности перед духовным наследием предшествующих поколений, перед только вступающими в жизнь и еще не родившимися потомками, наконец, перед живой природой и братьями меньшими.

IV. Библиография.

1. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. В 3 т. М.,1865-69. В 3 т. М.,1994.
2. Баженова А. И. (ред.-сост.) Мифы древних славян. Саратов,Надежда.1993.
3. Белякова Г. С. Славянская мифология: книга для учащихся. М.,Просвещение.1995.238 с.
4. Власова М. Н. Русские суеверия. СПб,1998.
5. Даль В. И. Русский народ: поверья, суеверия и предрассудки. М.,Эксмо.2005.253 с.
6. Капица Ф. С. Славянские традиционные верования, праздники и ритуалы: Справочник. 2-е изд. М.,Флинта-Наука.2001.215 с.
7. Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб,1903.
8. Носова Г. А. Язычество в православии. М.,1975.
9. Русская мифология: Энциклопедия. / Сост. Е.Мадлевской. М.-СПб,2005.780 с.
10. Померанцева Э. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М.,1975.
11. Померанцева Э. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М.,1975.
12. Пушкин А. С.. Руслан и Людмила: Поэма; Сказки. – М.: Стрекоза, 2000 – с.
13. Семенова М. В. Быт и верования древних славян. СПб,Азбука-классика.2001.
14. Славянская мифология: Энциклопедический словарь. А-Я. М.,1995.414 с 2-е изд. / Отв.ред. С. М. Толстая. М.,2002.509 с.
15. Тарасов И.Н. Мифология в русской литературе. М.: Эксмо.2006.245.с.
16. Тургенев И. С. Записки охотника. М.: Стрекоза, 1998.
17. Фаминцын А. С. Божества древних славян. СПб,1884. СПб,Алетейя.1995.363 с.
18. Шеппинг Д. О. (1823-95) Мифы славянского язычества. М.,Терра.1997.239 с.