Исследовательская работа "Своеобразие поэзии Кольцова".

                                        Своеобразие поэзии Кольцова.

План:

1. А.В.Кольцов – сын русского народа, гениальность его творчества.
2. Народность поэзии Кольцова:

а) сила духа и мощь русского характера в поэзии Кольцова;

б) оригинальность Кольцова;

в) поэзия земледельческого труда;

г) герои Кольцова – люди почвы;

д) «Хуторок» - русская баллада, «Хуторок» - драма.

       3)  Писатели о Кольцове. Кольцов и современность.

      Дар творчества дается немногим избранным любимцам природы, и дается им не в равной степени. Есть художники, произведениям которых обстоятельства их жизни могут сообщить тот или другой характер, на творческий талант которых они не имеют никакого влияния: это художники-гении.

      Они властвуют обстоятельствами и всегда сидят глубже и дальше черты, отчерченной им судьбой, и, под общими внешними формами, свойственными их веку и их народу, проявляют идеи, общие всем векам и всем народам. Творения гениев вечны, как природа, потому что основаны на законах творчества, которые вечны и незыблемы, как законы природы, и которых кодекс скрыт во глубине творческой души, потому что в них проявляется великая идея человека и человечества, всегда понятная, всегда доступная нашему человеческому чувству.

      Таким поэтом-гением почитаем мы А.В.Кольцова. С такой точки зрения смотрим на его талант; он владеет талантом небольшим, но истинным, даром творчества неглубоким и несильным, но неподдельным и ненатянутым, а это не совсем обыкновенно, не весьма часто случается. Кольцов А.В. принадлежит к числу поэтов-самоучек, с тою только разницею, что он владеет истинным талантом.

       Кольцов - воронежский мещанин, ремеслом прасол. Окончив своё образование приходским училищем, то есть выучив букварь и четыре правила арифметики, он начал помогать пожилому отцу своему в небольших торговых оборотах. Чтение Пушкина и Дельвига в первый раз открыло ему тот мир, о котором томилась его душа. Между тем домашние дела его шли своим чередом; проза жизни сменяла поэтические сны; он не мог вполне предаться ни чтению, ни фантазии. Одно удовлетворенное чувство долга награждало его и давало ему силы переносить труды, чуждые его призванию.

      Как тут было созреть таланту? Как мог выработаться свободный, энергический стих? И кочевая жизнь, и сельские картины, и любовь, и сомнения попеременно занимали, тревожили его; но не все разнообразные ощущения, которые поддерживают жизнь таланта, уже созревшего, уже воспитавшего свои силы, лежали бременем на этой неопытной душе; она не могла похоронить их в себе и не находила формы, чтобы дать им внешнее бытие. Эти немногие данные объясняют и достоинства, и недостатки, и характер стихотворений Кольцова. Немного напечатано их из большой тетради, не все из напечатанных равного достоинства; но все они любопытны, как факты его жизни.

      С наибольшей силой, во всей своей полноте выразился талант Кольцова в русской песне. Рано почувствовал он бессознательное стремление выражать свои чувства складом русской песни, которая так очаровала его в устах простого народа. Кроме песен, созданных самим народом и потому называющихся «народными», до Кольцова у нас не было художественных народных песен, хотя многие русские поэты и пробовали свои силы в этом роде. Русские песни мог создать только русский человек, сын народа… В песнях и содержание и форма чисто русские. Кольцов родился для поэзии, которую он создал. Он был сыном народа в полном значении этого слова. Быт, среди которого он воспитался и вырос, был тот же крестьянский быт, хотя несколько и выше его. Кольцов вырос среди степей и мужиков. Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его горестях, радостях и наслаждениях. Он знал его быт, его нужды, горе и радость, прозу и поэзию его жизни, - знал их не понаслышке, не из книг, не через изучение, а потому, что сам, и по своей натуре и по своему положению, был вполне русский человек.

      Нельзя было теснее слить свою жизнь с жизнью народа, как это само собой сделалось у Кольцова. Его радовала и умиляла рожь, шумящая спелым колосом, и на чуждую ниву смотрел он с любовью крестьянина, который смотрит на своё поле, орошенное его собственным потом. И потому в его песни смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклоченные бороды и старые онучи – и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии. Мотив многих его песен составляет то нужда и бедность, то борьба из копейки, то прожитое счастье, то жалобы на судьбу-мачеху. В одной песне крестьянин садится за стол, чтобы подумать, как ему жить одинокому; в другой выражало раздумье крестьянина, на что ему решиться – жить ли в чужих людях, или дома браниться со  стариком-отцом, рассказывать ребятишкам сказки, болеть, стариться. Так, говорит он, хоть оно и не того, но уж так бы и быть, да кто пойдет за нищего? «Где избыток мой зарыт лежит?» И это раздумье разрешается в саркастическую иронию.

                                    Куда глянешь – всюду наша степь,

                                    На горах – леса, сады, дома;

                                    На дне моря – груды золота,

                                    Облака идут – наряд несут!

      Но если где идет дело о горе и отчаянии русского человека – там поэзия Кольцова доходит до высокого, там обнаруживает она страшную силу выражения, поразительное могущество образов.

                                    Пала грусть – тоска тяжелая

                                    На кручинную головушку;

                                    Мучит душу мука смертная,

                                    Вон из тела душа просится…

      И какая вместе с тем сила духа и воли в самом отчаянии:

                                    В ночь под бурей я коня седлал,

                                    Без дороги в путь отправлялся –

                                    Горе мыкать, жизнью тешиться,

                                    С злою долей переведаться…

                                                                    («Измена суженой»).

      В песне «Ах, зачем меня» - буря отчаяния сильной мужской души, мощно опирающейся на самого себя. Здесь грустное воркование горлицы, глубокая, раздирающая душу жалоба нежной женской души, осужденной на безвыходное страдание…

      Поэт должен быть оригинален, сам не зная как, и если должен о чем-нибудь заботиться, так не об оригинальности, а об истине выражения: оригинальность придет сама собой, если в таланте поэта есть гениальность. Такою оригинальностью Кольцов обладает в высшей степени.

      Лучшие песни Кольцова представляют собою изумительное богатство самых роскошных, самых оригинальных образов в высшей степени поэзии. С этой стороны язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем. Где, у кого, кроме Кольцова, найдем такие обороты, выражения, образы, какими, например, усыпаны, так сказать, две песни Лихача Кудрявича?

                                  Грудь белая волнуется,

                                  Что реченька глубокая –

                                  Песку со дна не выкинет.

                                  В лице огонь, в глазах туман…

                                  Смеркает степь, горит заря…

      Если бы Кольцов написал только такие пьесы как «Совет старца», «Крестьянская пирушка», «Два прощания», «Размолвка», «Кольцо», «Не шимми, ты рожь», «Удалец» и др., - и тогда в его таланте нельзя было бы не признать чего-то обыкновенного. Но что же сказать о таких пьесах, как «Урожай», «Косарь», «Горькая доля», «Пора любви», «Последний поцелуй», «В поле ветер веет», «Разлука», «Грусть девушки», «Дума сокола»? – Такие пьесы громко говорят сами за себя, и кто бы не увидал в них громкого таланта, с тем нечего и слов тратить – со слепыми о цветах не рассуждают. Что же касается пьес: «Лес», «Ах, зачем меня», «Измена суженой», «Бегство», «Светит солнышко», «Хуторок», «Ночь» - эти пьесы принадлежат не только к лучшим пьесам Кольцова, но и к числу замечательных произведений русской поэзии.

      Вообще, скажем мы, по энергии лиризма с Кольцовым из наших поэтов равняется только Лермонтов; по совершенной самобытности Кольцов может быть сравнен только с Гоголем.

      В своё время Глеб Успенский писал о главном всеохватывающем и всепроникающем начале жизни – о власти земли. У Успенского понятие «власть земли» раскрывается и как особый характер отношений с природой, так что слово «земля» по сути оказывается синонимом слова «природа». Такие отношения зиждутся на особом характере труда – земледельческом. В качестве одного из главных аргументов Успенский привел поэзию Кольцова как поэта земледельческого труда: «Поэзия земледельческого труда – пустое слово. В русской литературе есть писатель, которого невозможно иначе назвать, как поэтом земледельческого труда – исключительно. Это – Кольцов».

      Именно идея такого труда стала главной идеей поэзии Кольцова. Есть у Кольцова стихотворение, которое, может быть, наиболее полно выражает такую «идею» земледельческого труда. Это многими поколениями заученная, прославленная «Песня пахаря». «В целой русской литературе едва ли найдется что-либо, даже издали походящее к этой песне, производящее на душу столь могучее впечатление», - писал Салтыков-Щедрин.

                                        Ну, тащися, сивка,

                                        Пашней, десятиной,

                                        Выбелим железо

                                        О сырую землю.

                                        Красавица зорька

                                        В небе загорелась,

                                        Из большого леса

                                        Солнышко выходит.

      Кольцовский герой представляет весь трудовой процесс в целом. Что такое сама эта картина труда в «Песне пахаря»? Вроде бы пахота? Вроде бы сев? И молотьба? Все сразу.

           Потому что пахарь есть и сеятель, и сборщик урожая.

                                         Весело я лажу

                                         Борону и соху,

                                         Телечу готовлю,

                                         Зерна насыпаю.

                                         Весело гляжу я

                                         На гумно, на скирды,

                                         Молочу и вею…

                                         Ну! Тащися, сивка!

      Пахарь пашет, но знает, как будет сеять. И знает не отвлеченным умом, как будет собирать посеянное, жать, молотить. Он идет по пашне, но видит гумно и скирды. Он трудится на пахоте, а думает об отдыхе. И не в конце пройденной борозды, а в конце всех работ:

                                         Заблестит наш серп здесь,

                                         Зазвенят здесь косы;

                                         Сладок будет отдых

                                         На снопах тяжелых!

      В «Песне пахаря» - не просто поэзия труда вообще, это поэзия труда одухотворенного, органичного, носящего всеобщий, но не отвлеченный характер, включенного в природу, чуть ли не в космос.

      Несущий духовное начало, сам труд радостен и весел: «Весело на пашне… Весело я лажу… Весело гляжу я…» Труд этот органично связан с природой, потому что природа одухотворенная ощущается тоже как организм. Образы здесь поражают почти детской непосредственностью – уже в двадцатом веке Бунин рассказывал о том, как Чехов восторгался определением: «Море было большое». Эпитет восхитил утонченных литераторов своей абсолютной безыскусностью и непосредственностью. У Кольцова такой «детский» эпитет совершенно естественен:

                                            Красавица зорька

                                            В небе загорелась,

                                            Из большого леса

                                            Солнышко выходит.

Благодатно и животворно действует на душу эта тихая песня; она заставляет любить и творца ее и всю эту толпу трудящихся, о которых в ней говорится. Чувствуется сколько силы и добра посеяно в этой толпе, сколько хороших возможностей заключает она в себе!

Все стихотворения Кольцова, для которых предметом послужил упорный труд поселянина, дышат тою же грустной симпатией к трудящемуся, тою же любовью к природе. Возьмем, например, песню «Урожай».

И с горы небес

Глядит солнышко,

Напилась воды

Земля досыта.

На поля, сады

На зеленые, Люди сельские

Не насмотрятся:

Люди сельские

Божьей милости

Ждали с трепетом

И молитвою.

      У Кольцова нет пейзажей. У него сразу вся земля, весь мир. Здесь одним взглядом охвачено всё сразу: поля и горы, солнце и тучи, гроза и радуга, «все стороны света белого» - зрелище космическое.

      Все живет в этом целостном, не раздельно, не порознь ощущенном мире. Картина эта одухотворена, очеловечена. Но предвзятых сравнений с миром человека нет. Этот мир живет сам по себе, не только одушевленно, но и задушевно:

Туча черная

Понахмурилась,

Что задумалась,

Словно вспомнила

Свою родину…

      И мы верим такому восприятию, потому что оно не авторское только, но закреплено в формах, выработанных вековечным народным сознанием людей, ощущавших родство с этим миром, чувствовавших себя частью космоса. Их «думы заветные» пробуждаются «заодно с весной», вместе с природой. Потому же, хотя стихотворение названо «Урожай», речь в нём идет не только об урожае, а обо всем земледельческом цикле, включенном в природный цикл, ибо работа людей прямо совпадает с «работой» природы и является её частью.

      Везде человек на первом плане; везде природа служит ему, везде она его радует и успокаивает, но не поглощает, не порабощает его. Тем именно и велик Кольцов, тем и могуч талант его, что он никогда не привязывается к природе для природы, а везде видит  человека, над нею парящего. Такое широкое, разумное понимание отношений человека к природе встречается едва ли не в одном Кольцове.

      Герои Кольцова – люди почвы. Они укреплены в труде, в природе, в истории. Вот в чем определены их сила и мощь. В стихотворении «Косарь» герой знает свою родословную:

У меня ль плечо –

Шире дедова;

Грудь высокая –

Моей матушки.

На лице моем

Кровь отцовская

В молоке зажгла

Зарю красную.

      Мать, отец, дед… Но по сути, родословная того же косаря намного шире непосредственного его рода, его собственной семьи. Потому герой Кольцова лишены имен. В данном стихотворении просто Косарь. Привычный народный оборот «кровь с молоком» стал образом. Само богатырство героев Кольцова природное. Но это потому, что они трудятся уже даже не на природе, а как бы в самой природе. Таково богатырство Косаря, проявляющегося в труде. Сама степь, в которую уходит Косарь и которую он косит, без конца и без края.

      У Кольцова своя география – его степь чуть ли не вся земля:

Ах ты, степь моя,

Степь привольная,

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

К морю Черному

Понадвинулась!

      Но этот масштаб есть и определение человека, пришедшего к ней «в гости», идущего по ней, почти как сказочный богатырь:

Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня!

Освежи, взволнуй

Степь просторную!

Зажужжи, коса,

Как пчелиный рой!

Молоньей, коса,

Засверкай кругом!

      Под стать Косарю его любимая. Тем – то, что «под стать», она хороша и значима. И она определена вроде бы традиционно: «лицо белое», «заря алая».

Лицо белое –

Заря алая,

Щеки полные,

Глаза темные

Свели молодца

С ума-разума.

      В «Косаре» трудится не только Косарь – мощно и вдохновенно работает сам поэтический язык. По окончании труда все умерено, всему возвращены реальные бытовые рамки:

Нагребу копен,

Намечу стогов;

Дает казачка мне

Денег пригоршни.

      Бытовые, но не обытовленные. И потому оплата все же представляет как «денег пригоршни», как «казна» и даже как «золотая казна». Деньги у Кольцова всегда опоэтизированы: богатство, казна. В «Косаре»:

Ворочусь в село –

Прямо к старосте:

Не разжалобил

Его бедностью –

Так разжалоблю

Золотой казной!...

      Песни Кольцова выражают стихии национальной народной жизни и народного национального характера, это очень синтетические песни, где эпос объединяется с лирикой и часто переходит в драму. Мне очень нравится знаменитое стихотворение «Хуторок». Сам Кольцов назвал «Хуторок» русской балладой. Многое здесь идет от песни и объединяет «Хуторок» с нею:

За рекой, на горе,

Лес зеленый шумит;

Под горой, за рекой,

Хуторочек стоит.

      Сам пейзаж Кольцова предельно прост, не детализирован, не прописан. В него не вглядываются, в него не вживаются – в нем живут.

      И герои в «Хуторке» песенно однозначны: просто «молодая вдова» и «рыбка», «купец», «удалой молодец» - претенденты на нее – соперники. «Хуторок» являет по сути «маленькую оперу», потому что в основе его лежит подлинно драматическая ситуация с гибелью героев, хотя рассказа о самой этой гибели, об убийстве нет. Дело не в убийстве самом по себе. Оно возникает на основе более широкой, очень русской, очень национальной. Вот почему Кольцов отделяет «Хуторок» от драм и называет русской балладой. Есть в этой «русской балладе» одно начало, одна стихия. Это разгул. Погулять, несмотря ни на что. Это слово здесь при каждом из них.

      И рыбак:            

Погулять, ночевать

В хуторочек приплыл.

      И молодая вдова:

Завтра ж, друг мой, с тобой

Гулять рада весь день.

      И купец:

А под случай попал –

На здоровье гуляй!

      Слово не случайное. Это не вообще веселье, а именно гулянье «под случай» попавших русских людей – разгул вопреки всему: уговору, погоде, врагу. Это разгул, идущий под знаменем грозных роковых примет, совершающихся под знаком смерти, разгул погибельный.

      Баллада «Хуторок», «Хуторок» - «драма», это и песня – лихая песня – взрыв. Музыка здесь плясовая, почти без распева. За это она мне и нравится. Песенность разлита в «Хуторке».

За рекой, на горе…

Под горой, за рекой…

В эту ночь – полуночь…

Хотел быть, навестить…

Обнимать, целовать…

      Она и в отчеканенных пословичных, песенных формулах:

Горе есть – не горюй,

Дело есть – работай,

А под случай попал –

На здоровье гуляй!

      А после того как драма совершилась и отошла, общая музыкальная песенная стихия продолжает звучать, живет даже многоточиями, не только заключающими, сколько продолжающими, уводящими в бесконечность:

И с тех пор в хуторке

Никого не живет;

Лишь один соловей

Громко песни поёт…

      Кольцов велик именно тем глубоким постижениям всех мельчайших подробностей русского простонародного быта, тою симпатией к его инстинктам и стремлениям, которыми пропитаны все лучшие его стихотворения.

      В этом отношении русская литература не представляет личности равной ему.

      Кольцов выходит к нашему времени в его насущных и острых проблемах: национальное сознание в его связи с исторической, прежде всего народно-исторической традицией, деревня как мир, переживающий ныне колоссальную перестройку, природа и человек на новой основе выходящей к глобальному её ощущению… - все это, и многое другое, взывает к Кольцову.               И все это так или иначе уже понимается или угадывается сейчас поэтами, многими и разными:

      «…Убежден только в одном: пока жив русский язык, Кольцов живет наравне со «Словом о полку Игореве» и «Медным всадником»…»  

                                                                                                 (Павел Антокольский).

      «Кольцов будет жить всегда, как Русь, как Есенин, поэт, немыслимый без Кольцова».

                                                                                                   (Евгений Винокуров).

      «…К 2068 году шире разрастется генеалогическое поэтическое древо, родоначальником которого был Кольцов… Через Есенина обратятся и к Кольцову, на которого в этом смысле работает время.»

                                                                                                     (Вячеслав Шошин).

      «Все это – и слезы тоски и одиночества, и ощущение русской удали, и молитвенный восторг перед красотой природы, перед тайнами мировоззрения – все было нужно душе, все необходимо. И все это я находил в стихах Алексея Кольцова».

                                                                                                        (Александр Яшин).