Черубина де Габриак. Тайна поэтессы.

Районная научно – практическая конференция школьников

          Исследовательская работа по литературе

Черубина де Габриак.

Тайна поэтессы.

Работу выполнила:

ученица 9 «А» класса

                        МОУ« Рудногорская сош»

Парилова Екатерина

Руководитель:

Зиатдинова Татьяна Александровна

Учитель русского языка

и литературы

                        МОУ« Рудногорская сош»

Железногорск 2012

 Оглавление:

1. Введение. ……………………………………………………………………..3

1.1 Загадочное имя «Серебряного века». …………………………………3

1.2. Цели и задачи………………………………………………………………4

1.3. Методы работы…………………………………………………………….4

2.Основная часть……………………………………………………………….5

2.1 Таинственная незнакомка. Дебют в журнале «Аполлон»……………5

2.2. Тайна раскрыта……………………………………………………………..7

2.3. Гороскоп, составленный М.Волошиным………………………………8

2.4. Литературная судьба после разрыва с «Аполлоном»………………14

2.5. Автобиография……………………………………………………………14

3. Заключение…………………………………………………………………16

4. Список используемой литературы……………………………………….17

Введение. Загадочное имя Серебряного века.

Закончился XIX век, "золотой век" русской литературы, началось XX столетие. Это переломное время вошло в историю под красивым именем "серебряного века". Он породил великий взлет русской культуры и стал началом ее трагического падения. Начало "серебряного века" относят обычно к 90-м годам XIX столетия, когда появились стихи В. Брюсова, И. Анненского, К. Бальмонта и других замечательных поэтов. Расцветом "серебряного века" считают 1915 год — время его наивысшего подъема и конца. Общественно-политическая обстановка этого времени характеризовалась глубоким кризисом существующей власти, бурной, неспокойной атмосферой в стране, требующей решительных перемен. Может быть, поэтому и пересеклись пути искусства и политики. Так же, как общество напряженно искало пути к новому социальному строю, писатели и поэты стремились к освоению новых художественных форм, выдвигали смелые экспериментаторские идеи. Реалистическое изображение действительности перестало удовлетворять художников, и в полемике с классикой XIX века утверждались новые литературные течения: символизм, акмеизм, футуризм. Они предлагали разные способы постижения бытия, но каждое из них отличалось необычайной музыкой стиха, оригинальным выражением чувств и переживаний лирического героя, устремленностью в будущее.

Красивое название "серебряный век" заставило меня обратиться к русской поэзии конца XIX — начала XX столетия. Этот удивительный мир поражает своей необычностью, оригинальностью. Человеку, воспитанному на стихах Пушкина, Лермонтова и Некрасова, непросто понять поэтику символистов, акмеистов и футуристов, их идеи, особенный, нетрадиционный взгляд на окружающую действительность и самого себя. Самым загадочным и интересным именем, открывшим мне неповторимый мир "серебряного века", стало имя Черубины де Габриак, которое я услышала в связи с биографией М.Волошина.

Мне захотелось поподробнее узнать о поэтессе с таким интересным именем, и я отправилась в библиотеку.  Оказалось, что в библиотеке нет сборника стихов этой поэтессы. Всё, что мне удалось найти, - это журнал «Новый мир» за 1989 год, мемуары С.Маковского, воспоминания Марины Цветаевой и книга М.Волошина «Лики творчества». Используя эту литературу, я и написала свою научную работу.

Цели и задачи:

1. Узнать как можно больше о жизни малоизвестной писательницы.
2. Попытаться раскрыть тайну, изменившую жизнь Елизаветы Ивановны Васильевой.

Методы работы:

1. Сбор информации по данной теме.

2. Анализ собранных материалов.

Таинственная незнакомка. Дебют в журнале «Аполлон».

      Черубина де Габриак - это псевдоним Елизаветы Ивановны Васильевой (урожденной Дмитриевой). Она писала подчеркнуто мистические стихи, в которых преобладали католические, масонские, а впоследствии и теософские мотивы. Долгое время она даже не пыталась печататься, но в 1909 году ее друг, Максимилиан Волошин, посоветовал послать ей свои стихи в только что образованный журнал "Аполлон" и подписать их этим загадочным псевдонимом. А сам тем временем распустил слух о юной поэтессе, затворнице-красавице из старинного знатного рода (кстати, Дмитриеву трудно было назвать красивой, к тому же она имела болезненный вид). В 1909 г. создавалась редакция нового литературного журнала “Аполлон”. Редактор, Сергей Константинович Маковский, хотел сделать изысканный, модный журнал, где печатались бы самые талантливые литераторы. Сам “папа Мако”, как называли Маковского близкие друзья, был чрезвычайно аристократичен и элегантен. И он даже одно время хотел ввести правило, чтобы его сотрудники являлись в редакцию не иначе как в смокингах. Требования к поэтам у него были очень высоки, к поэтессам – особенно. Ни одна из знакомых ему поэтесс не соответствовала этим требованиям. Но однажды на имя редактора в “Аполлон” пришло письмо. В письме были написаны стихи:

“Когда выпадет снег!..” – ты сказал и коснулся тревожно
Моих губ, заглушив поцелуем слова.
Значит, счастье – не сон. Оно здесь. Оно будет возможно.
Когда выпадет снег.
Когда выпадет снег! А пока пусть во взоре томящем
Затаится. Замолкнет ненужный порыв!
Мой любимый! Все будет жемчужно-блестящим,
Когда выпадет снег.
Когда выпадет снег и как-будто опустятся ниже
Голубые края голубых облаков, -
И я стану тебе, может быть, и дороже, и ближе,
Когда выпадет снег…

Маковский сейчас же написал ей записку с просьбой прислать все, что она до сих пор написала. На другой день Маковский получил целую тетрадку стихов. Потом еще и еще письма: без обратного адреса, на бумаге с каймой, пропитанные запахами тончайших духов и переложенные засушенными травами (каждый раз новыми!) -  все это заинтересовывало бесконечно. Вскоре поэтесса позвонила сама.

Маковский признается: « Какая изумительная девушка! Я всегда умел играть женским сердцем. Но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук…если бы у меня было 40 тыс. годового дохода, я решился бы за нею ухаживать.» Влюбились в нее все “аполлоновцы” поголовно. Никто не сомневался в том, что она несказанно прекрасна. Стихами ее теперь здесь все бредят. Ею восхищались И.Анненский, В.Иванов, М.Волошин, М.Цветаева, М.Кузьмин, И.Северянин, Н.Гумилев, В.Брюсов, И.Эренбург, С.Маршак…И.Анненский сказал в последствии: « Я думал, что она только все смеет…А оказывается, что она и все знает, что Она все продумала, это рано оскорбленное жизнью дитя – Черубина де Габриак. Имя, итальяно-испано-французское, мне ничего не говорит. Может быть, оно даже только девиз. Старую культуру и хорошую кровь чувствуешь. А кроме того, эта девушка, несомненно, хоть и отчасти, но русская. Она думает по-русски». Все удалось как нельзя лучше: стихи в "Аполлоне" имели шумный успех, были напечатаны двумя циклами (один с орнаментами Е.Лансере).                                                                                                                                                       “Аполлоновцы”, особенно молодые, требовали от редактора, чтобы он непременно “разъяснил” обольстительную незнакомку. Убежденный в своей непобедимости Н.Гумилев (еще совсем юный тогда) уже предчувствовал день, когда он покорит эту бронзовокудрую колдунью.

     Всех нетерпеливее переживал за Черубину обычно очень сдержанный художник Николай Сомов. Ему нравилась “до бессонницы”, как он признавался, воображаемая внешность удивительной девушки. «Влюбился весь “Аполлон” – имен не надо. Их было много, она – одна. Они хотели видеть, она – скрыться,» - писала М.Цветаева. Маковский требовал у Черубины свидания.

    Она сказала Маковскому: «Завтра я буду кататься на островах. Конечно, сердце Вам подскажет, и Вы узнаете меня». “Папа Мако” ехал на острова, “узнавал” ее и потом с торжеством рассказывал, что видел ее, описывал ее наряд, автомобиль…

   Черубина (смеясь) отвечала: «Я никогда не езжу на автомобиле, только на лошадях. Завтра я буду в одной из лож бенуара на премьере балета». Сергей Константинович, конечно же, мчался в театр, выбирал самую красивую из дам в ложах бенуара и был уверен, что это Черубина де Габриак. А Черубина на другой день говорила ему по телефону: «Я уверена, что Вам понравилась дама в первом ярусе бенуара в розовом платье, которую сопровождал седой старик с плоским лицом…».

   Перед Пасхой Черубина решила поехать на 2 недели в Париж, “заказать себе шляпку”, как она сказала Маковскому, но из намеков было ясно, что она должна там увидеться со своим духовным наставником, так как собиратся идти в монастырь. Черубина взяла слово с Маковского, что он на вокзал не придет. Тот сдержал слово, но уговорил одного из своих друзей, Трубникова, пойти на вокзал, чтобы увидеть Черубину, хотя бы чужими глазами. Трубников на вокзале был, Черубины ему увидеть не удалось, но она, вероятно, его видела, т.к. записала в путевой дневник, который обещала вести Маковскому, что она ожидала увидеть на вокзале переодетого “папу Мако” с наклеенной бородой, но вместо него она увидела присланного друга. И далее следовало подробное описание Трубникова.

    История продолжалась. Постепенно накопилась масса сведений о Черубине, о ее родственниках. К одному из них, кузену, Маковский страшно ее ревновал. Тот был португалец, атташе при посольстве и носил странное имя – дон Гарпия де Мантилья. За ним была организована однажды целая охота. В редакции “Аполлона” состоялась выставка женского портрета, и Черубина сама не пошла, а послала своего кузена. Маковский придумал очень хороший план, чтобы уловить дона Гарпия: в прихожей были положены листы, где все посетители должны были расписаться, но дону Гарпия удалось каким—то образом пройти незамеченным. Он посетил выставку и обо всем рассказал Черубине. В высших сферах редакции была учреждена настоящая слежка за Черубиной. С.К.Маковский и его друг Николай Врангель стали действовать подкупом. Они произвели опрос всех дач на Каменноостровском. Однажды Маковский сказал М.Волошину:

     «Знаете, мы нашли Черубину. Она внучка графини Нирод. Сейчас графиня за границей. Сегодня старый дворецкий графини был у меня в кабинете. Мы с бароном дали ему 25 руб., и он все рассказал. У старухи 2 внучки. Одна из них за границей, вторая – Черубина. Только он назвал ее каким-то другим именем, но сказал, что ее называют еще и по-другому, но забыл как. Мы спросили, не Черубиной ли? Он сказал, что действительно Черубиной».

Явление Черубины было так артистично и таинственно, что ошеломило буквально всех. Впрочем, кое-кто сомневался, существует ли Черубина на самом деле. Например, Вячеслав Иванов и В.Гофман.

Тайна раскрыта

     С какого-то момента история Черубины де Габриак начинает приближаться к концу, и скоро все узнали, что неземная Черубина – это многим хорошо известная молодая поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева. Волею судеб Дмитриева первому призналась в мистификации Иоганнесу Гюнтеру (немецкому поэту и переводчику, заведовавшему в “Аполлоне” немецким отделом). Тайны Черубины больше не существовало. Как она возникла, лучше всего знал поэт и один из авторов этой мистификации М.Волошин: «Я начну с того, с чего начинаю обычно, с того, кто был Габриак…Габриак был морской черт, найденный в Коктебеле. Он был выточен волнами из виноградного корня и имел одну руку, одну ногу и собачью морду с добродушным выражением. Он жил у меня в кабинете на полке с французскими поэтами, до тех пор, пока я не подарил его Лиле (так звали Елизавету Дмитриеву близкие). Это была маленькая девушка с внимательными глазами и очень неброской внешностью. Летом 1909 года она жила в Коктебеле, ей было 23 года, она училась в университете, изучала французскую и старо-испанскую литературу. Кроме того, она была преподавательницей в приготовительном классе одной из петербургской гимназий. Лиля писала в это лето милые, простые стихи, которые, конечно, не подходили редактору журнала “Аполлон”. Ему не могли понравиться ни стихи Лили, ни она сама, скромная, болезненная, неэлегантная и неаристократичная. Тогда и родилась идея мистификации, которая так блестяще была разыграна Е.Дмитриевой под моим руководством в течение 2-х месяцев». Он же составил гороскоп Черубины.

Гороскоп, составленный М.Волошиным.

«Когда-то феи собирались вокруг новорожденных принцесс и каждая клала в колыбель свои дары, которые были, в сущности, не больше чем пожеланиями. Мы - критики - тоже собираемся над колыбелями новорожденных поэтов. Но чаще мы любим играть роль злых фей и пророчить о том мгновении, когда их талант уколется о веретено и погрузится в сон. А слова наши имеют реальную силу. Что скажем о поэте -- тому и поверят. Что процитируем из стихов его -- то и запомнят. Осторожнее и бережнее надо быть с новорожденными.

Сейчас мы стоим над колыбелью нового поэта. Это подкидыш в русской поэзии. Ивовая корзина была неизвестно кем оставлена в портике Аполлона. Младенец запеленут в белье из тонкого батиста с вышитыми гладью гербами, на которых толеданский девиз: "Sin miedo". У его изголовья положена веточка вереска, посвященного Сатурну, и пучок "capillaires",  называемых "Венерины слезки".

На записке с черным обрезом написаны остроконечным и быстрым женским почерком слова: "Cherubina de Gabriack. Nee 1877. Catholique".

Аполлон усыновляет нового поэта. Нам, как Астрологу, состоящему при храме, поручено составить гороскоп Черубины де Габриак. Постараемся, следуя правилам царственной науки, установить его элементы.

Две планеты определяют индивидуальность этого поэта: мертвенно-бледный Сатурн и зеленая вечерняя звезда пастухов -- Венера, которая в утренней своей ипостаси именуется Люцифером.

Их сочетание над колыбелью рождающегося говорит о характере обаятельном, страстном и трагическом. Венера -- красота. Сатурн -- рок. Венера раскрывает ослепительные сверкания любви: Сатурн чертит неотвратимый и скорбный путь жизни.

Венера свидетельствует о великодушии, приветливости и экспансивности; Сатурн сжимает их кольцом гордости, дает характеру замкнутость, которая может быть разорвана лишь страстным, всегда трагическим жестом.

"Линия Сатурна глубока" - говорит о себе Черубина де Габриак... "Но я сама избрала мрак агата, меня ведет по пламеням заката в созвездье Сна вечерняя рука. Наш узкий путь, наш трудный подвиг страсти заткала мглой и заревом тоска..."

Другая девушка, тоже рожденная под сочетанием Венеры и Сатурна, - героиня "Акселя" Villiers de l'Isle-Adan -- говорит про себя:

"Все ласки других женщин не стоят моих жестокостей! Я самая мрачная из девушек. Мне кажется, что помню, как я соблазняла ангелов. Увы! Цветы и дети умирают в моей тени. Я знаю наслаждения, в которых гибнет всякая надежда".

То французское письмо, которым неизвестная мать поручала Аполлону своего ребенка, было скреплено черной печатью со скорбным и грозящим девизом "Vae victis!"4). Он напоминает о "Too late! -- слишком поздно!" на перстне Барбэ д'Оревильи.

Вилье де Лиль-Адан, Барбэ д'Оревильи - вот те имена, которые помогают определить знак исторического Зодиака Черубины де Габриак. Это две звезды того созвездия, которое не восходит, а склоняется над ночным горизонтом европейской мысли и скоро перестанет быть видимым в наших широтах. Мы бы не хотели называть его именем "Романтизма", которое менее глубоко и слишком широко. Черубина де Габриак называет его "Созвездием Сна". Оставим ему это имя.

Некогда это созвездие стояло в зените Европейского Неба, и его токами расцвела прекрасная рыцарская культура, имевшая своим знаком меч в форме креста. Уже давно началось вековое его склонение. Теперь, когда оно в осенние ночи на краткие часы подымается над зыбью волнующегося моря, блеск его не менее величав и ужасен, чем блеск Ориона. Люди, теперь рожденные под ним, похожи на черные бриллианты: они скорбны, темны и ослепительны. В них живет любовь к смерти, их влечет к закату сверкающего Сна - ниже линии видимого горизонта. ("Я как миндаль смертельна и горька - нежней чем Смерть, обманчивей и горче".) Они слышат, как бьются темные крылья невидимых птиц над головой, и в душе звуком заупокойного колокола звучит неустанно: "Слишком поздно!" Они живут среди современных людей, как Вилье де Лиль-Адан, "в несуществующей башне с лицом, обращенным на закат Геральдического Солнца". Они - обладатели сказочных сокровищ, утративших ценность; они владетели престолов и корон, которых больше нет на земле. Сознание напрасности всех великолепий, зажатых в руке, гнетет их душу:

Ни блеск венца, ни пурпур трона
Не увидать моей тоске.
И на девической руке
Ненужный перстень Соломона.

Нетрудно определить те страны, с которыми их связывает знак Зодиака. Это латинские страны католического мира: Испания и Франция. На востоке - Персия и Палестина. В теле физическом он правит средоточиями мысли и чувства - сердцем и головой.

Сочетание этого склоняющегося созвездия вместе с заходящей Венерой и восходящим Сатурном придает судьбе необычно мрачный блеск ("И черный Ангел, мой хранитель, стоит с пылающим мечом").

Оно говорит о любви безысходной и неотвратимой, о сатанинской гордости и близости к миру подземному. Рожденные под этим сочетанием отличаются красотой, бледностью лица, особым блеском глаз. Они среднего роста. Стройны и гибки. Волосы их темны, но имеют рыжеватый оттенок. Властны. Капризны. Неожиданны в поступках.

    Таковы пути, намечаемые созвездиями и планетами для творчества Черубины де Габриак. Но не забудем, что они определяют мировые сферы творчества и вековые устремления жизни. Все сказанное относится к этой области и совсем не касается ни таланта данного поэта, ни его силы, ни его значения. Рожденные под этим сочетанием настолько сгорают в самих себе, что область художественного творчества может отсутствовать в них совершенно. К счастью, этого нельзя сказать о Черубине де Габриак.

    Как ни сомнительны гороскопы, составляемые о поэтах, достоверно то, что стихотворения Черубины де Габриак таят в себе качества драгоценные и редкие: темперамент, характер и страсть. Нас увлекает страсть Лермонтова. Мы ценим темперамент в Бальмонте и характер в Брюсове, но в поэте-женщине черты эти нам непривычны, и от них слегка кружится голова. За последние годы молодые поэты настолько подавили нас своими безукоризненными стихотворениями, застегнутыми на все пуговицы своих сверкающих рифм, что эта свободная речь с ее недосказанностями, а иногда ошибками, кажется нам новой и особенно обаятельной.

   Для русского стиха непривычен этот красивый и подлинный жест рыцарства ("Ты, обагрявший кровью меч, склонил смиренно перья шлема, перед сияньем тонких свеч в дверях пещеры Вифлеема"), этот акцент исступленного католицизма в гимне св. Игнатию Лойоле. Этот "цветок небесных серафимов" -- "Flores de Serafinos" св.Терезы, этот образ паладина, о котором мечтает св. Дева ("...И Богоматери мечта") переносит нас в Испанию XVII века, где аскетизм и чувственность слиты в одном мистическом нимбе.

   Вера поднимается иногда до такой высоты, что не страшится соприкоснуться с кощунством. Вспомним великолепную фразу Барбэ д'Оревильи: "Для Господа нашего Иисуса Христа было большим счастьем, что он был Богом. Как человеку ему не хватало характера". Так говорит мужчина о мужчине. Не будем же удивляться тому, что Черубина де Габриак, по примеру св. Терезы, говорит о Христе как женщина о мужчине:

Эти руки, как гибкие грозди,
Все сияют в перстнях дорогих.
Но оставили острые гвозди
Чуть заметные знаки на них.

    Ее речи звучат так надменно и так мало современно, точно ее устами говорит чья-то древняя душа. И мы находим странное подтверждение этому в стихотворении, посвященном "Умершей в 1781 году" - умершей в религиозном безумии от кощунственной и преступной любви к "Отроку из Назарета".

Во мне живет мечта чужая,
Умершей девушки - мечта.
И лик Распятого с креста
Глядит, безумьем угрожая,
И гневны темные уста.

Он не забыл, что видел где-то
В чертах похожего лица
След страсти тяжелей свинца
И к отроку из Назарета
Порыв и ужас без конца.

И голос мой поет, как пламя,
Тая ее любви угар,
В моих глазах -- ее пожар,
И жду принять безумья знамя -
Ее греха последний дар.

В поэзии Черубины де Габриак часто слышится борьба с этой древней душой, не умершей в ней. Она то сравнивает себя с огненным цветком папоротника, цветущим только раз, умоляет сорвать ее, уступить ее любовной порче, то вспоминает о "Белом Иордане, о белизне небесного цветка". Она не знает еще, какой путь выберет: путь "Розы и Креста", или испепеляющий путь земного огня, "путь безумья всех надежд - неотвратимый путь гордыни: в нем пламя огненных одежд (принятых как искупление рыцарями Храма) и скорбь отвергнутой пустыни"; не знает, что впишет в золоченое поле своего щита - "Датуры тьмы, иль Розы Храма? Тубала медную печать или акацию Хирама?"; страстной путь сынов Каиновых ("мне кажется, что помню, как я соблазнила Ангелов") или священственный путь строителя Соломонова Храма, на могиле которого, как символ "посвящения", выросла акация.

Но этими глубинными, так сказать, основными, звездными переживаниями не ограничивается круг поэзии Черубины де Габриак.

Сознание ненужности своей мечты и своего изгнанничества часто звучит в ее стихах ("...И вновь одна в степях чужбины, и нет подобных мне вокруг... К чему так нежны кисти рук, так тонко имя Черубины?").

Иногда реальности жизни представляются ей в виде развеявшегося сна Сандрильоны:

Утром меркнет говор бальный...
Я - одна... Поет сверчок...
На ноге моей хрустальный
Башмачок.

Путь, завещанный мне с детства,-
Жить одним минувшим сном.
Славы жалкое наследство...
За окном.

Чуждых теней миллионы,
Серых зданий длинный ряд,
И лохмотья Сандрильоны -
Мой наряд.

Наряду с этим она дает свой внешний, жизненный лик чисто светской девушки, в котором горечь скрыта под усталой маской иронии:

Темно-лиловые фиалки
Мне каждый день приносишь ты;
О, как они наивно-жалки,
Твоей влюбленности цветы.

Любви изысканной науки
Твой ум ослепший не поймет,
И у меня улыбкой скуки
Слегка кривится тонкий рот.

Моих духов старинным ядом
Так сладко опьянился ты.
Но я одним усталым взглядом
Гублю ненужные цветы.

Но гораздо чаще эта ирония, свойственная ее светскому жесту, сменяется усталой капризностью:

Даже Ронсара сонеты
Не разомкнули мне грусть.
Все, что сказали поэты,
Знаю давно наизусть.

Тьмы не отгонишь печальной
Знаком святого креста.
А у принцессы опальной
Отняли даже шута...

Или сквозь иронию проступает искренняя глубокая грусть, как, например, в этом маленьком "Lai" (Черубина де Габриак любит редкие и замкнутые формы старинных поэм, как "рондо", "лэ", и различные системы переплетений и повторений стихов, например, в ее поэме "Золотая ветвь", но не подчеркивает никогда своих намерений, пользуясь этими изысканными формами легко и свободно, как естественным своим языком). Это "Lai" в своих сжатых строках заключает целую сложную психологическую поэму и может служить образцом удивительного мастерства Черубины де Габриак:

Флейты и кимвалы
В блеске бальной залы
Сквозь тьму;
Пусть звенят бокалы,
Пусть глаза усталы -
Пойму...
Губ твоих кораллы
Так безумно алы...
К чему?

Эти черты дают жизненную законченность ее лицу. Без них оно бы осталось слишком отвлеченным, почти литературной формулой.

Вот данные гороскопа; вот данные таланта. Какой же дар нам, феям-критикам, положить в колыбель этому подкинутому в храм Аполлона поэту? Нам думается, что ей подобает только один - золотой, неверный и нерадостный дар - слава. Мы кладем его в колыбель Черубины де Габриак».

Литературная судьба после разрыва с «Аполлоном».

 Век Черубины де Габриак был ослепительным, но кратким.  Мистификацию грубо раскрыл Гумилев. Волошин дал ему пощечину, после чего состоялась скандальная дуэль, которая, правда, обошлась без жертв (если не считать калоши, потерянной Михаилом Кузминым, одним из секундантов двух непримиримых дуэлянтов).

    В любом случае, ее литературная судьба на этом не закончилась. Дмитриева вышла замуж, серьезно увлеклась теософией и антропософией, занималась в Мюнхене у Рудольфа Штейнера, а через несколько лет вернулась к стихам. В 20-е годы писала вместе с Маршаком пьесы для детского театра, занималась переводами, встретила своего будущего библиографа Архипова, который собрал и издал все ее творчество. От советской власти Дмитриева-Васильева пострадала уже за антропософию, ее арестовали и выслали из Петрограда. А незадолго до смерти, живя в Ташкенте, она создала еще одну мистификацию - написала цикл стихов "Домик под грушевым деревом" - от лица вымышленного ссыльного китайского поэта Ли Сян Цзы.

На столе сине- зеленый букет

Перьев павлиньих...

Может, я останусь на много, много лет

Здесь в пустыне...

"Если ты наступил на иней,

Значит, близок и крепкий лед".

Что должно придти, то придет.

Интересна автобиография, написанная поэтессой.

Автобиография

 Родилась в Петербурге 31 марта 1887 года в небогатой дворянской семье.  Мать по отцу украинка, - и тип и лицо - все от нее - внешнее. Отец по матери - швед.  рано умерший от чахотки. Была сестра немного старше, рано умерла.  Есть брат - старший.

Я - младшая, очень, очень болезненная, с 7 до 16 лет почти все время лежала - туберкулез и костей и легких; все это до сих пор, до сих пор хромаю, потому что болит нога.

В детстве, лет 14-15, я мечтала стать святой и радовалась тому, что я больна темным, неведомым недугом и близка к смерти. Я совсем не боялась и не боюсь смерти, я 7-и лет хотела умереть, чтобы посмотреть Бога и Дьявола.

Но я хочу задолго знать о том, что мне предстоит радость этого перехода, готовиться к нему... А мне грозит мгновенная и неожиданная смерть. Мои любимые образы - Дон Кихот и  Дульцинея Тобосская.

Гимназию окончила поздно, 17-ти лет, в 1904 г. с медалью, конечно. Потом поступила в Женский Императорский Педагогический институт и окончила его в 1908 г. по двум специальностям: средняя история и французская средневековая литература. В это же время была вольнослушательницей в Университете по испанской литературе и старофранцузскому языку. После была и училась в Париже, в Сорбонне - бросила. В 1911 (весной) - замужество и отъезд в Туркестан. До 1918 года много путешествовала.

Мой очень близкий друг и даже учитель - Максимилиан Волошин, я его очень люблю.

Хорошо знакома с Андреем Белым. Я  люблю, когда он сам читает свои произведения. Я знакома с И. Анненским, К. Кузминым, А. Ахматовой, А. Блоком, Е. Гуро, Н. Гумилёвым, М. Волошиным, Ч. де Гобриак... Отношения со всеми разные.

 Я люблю мои стихи только пока пишу, а потом они как отмершие снежинки, оттого я их не собираю. Я всегда боюсь, что больше не буду писать, и всегда, когда пишу, думаю, что утратила способность писать».

Заключение

Поэзия "серебряного века" открыла мне неповторимый мир красоты, добра, гармонии. Она научила видеть прекрасное в обыденном и привычном, заставила прислушаться к себе и к людям. Благодаря знакомству с ней моя жизнь стала богаче и одухотвореннее. Я почувствовала себя первооткрывателем земли, где царит "союз волшебных звуков, чувств и дум".

В слепые ночи новолунья,

Глухой тревогою полна,

Завороженная колдунья,

Стою у темного окна.

Стеклом удвоенные свечи

И предо мною и за мной,

И облик комнаты иной

Грозит возможностями встречи.

В темно-зеленых зеркалах

Обледенелых ветхих окон

Не мой, а чей-то бледный локон

Чуть отражен, и смутный страх

Мне сердце алой нитью вяжет.

Что, если дальняя гроза

В стекле мне близкий лик покажет

И отразит ее глаза?

Что, если я сейчас увижу

Углы опущенные рта,

И предо мною встанет та,

Кого так сладко ненавижу?

Но окон темная вода

В своей безгласности застыла,

И с той, что душу истомила,

Не повстречаюсь никогда.

(Елизавета Ивановна Дмитриева)

Используемая литература:

1. Автобиография Е.Дмитриевой // Новый мир. №12. 1989.

2. Волошин М. Рассказ о Черубине де Габриак // Новый мир. №12. 1989.

3. Письма к М.Волошину от Е. Дмитриевой // Новый мир. №12. 1989.

4. Маковский С. Портреты современников // Серебряный век. Мемуары. М. 1990.

5. Волошин М. Лики творчества. Л., 1989.

6. Цветаева М. Воспоминания о поэтах // Сочинения в 2-х томах. М., 1984.