Анализ эпизода из произведения древнерусской литературы «Моление Даниила Заточника»

Анализ эпизода

из произведения древнерусской литературы «Моление Даниила Заточника»

    Одержимый нищетою, оказавшийся в заточении (т.е. жизненном тупике) герой обращается к князю: «Помилуй меня…». Обычно со словами «спаси» и «помилуй» обращаются к Богу. Для Даниила (а передо мной фрагмент из одного из самых ярких произведений древнерусской литературы «Моление Даниила Заточника») князь и есть божество, главная функция которого – устроение мира. Князь и бог-громовержец, который может и должен «послать тучу на землю убожества» Даниила, которого все обижают, ибо он «не огражден страхом грозы» князя. Князь и природное животворящее начало: говоря, что тот оживляет людей, сирот и вдовиц, притесняемых злыми вельможами, Даниил сопоставляет его с вечными символами жизни – весной и матерью.                          

   Сам  же он напоминает мне плачущего Адама, изгнанного из рая. Его стенания по поводу жизни, которую он принужден вести (а Даниил сравнивает себя и с серной в сетях, и с птицей в западне, и с утенком в когтях ястреба, и  с овцой в пасти львиной) напоминают мне именно плач. Может быть, все-таки действительно не «Слово…», а «Моление Даниила Заточника»?

   Этот явный параллелизм между библейской ситуацией и ситуацией, описанной в этом произведении, между Адамом и автором-героем, между князем и Богом, цитирование Давида и Соломона, напоминание некоторых моментов из жизни Христа и его слов являются ярким свидетельством религиозности, свойственной древнерусской литературе. Однако несмотря на обилие библейских сюжетов и образов, «Моление Даниила Заточника» все-таки произведение светское и очень напоминает так любимые на Руси сборники афоризмов, ведь что ни фраза – то перл, восхищающий и поныне. И яркие сравнения («боярин щедр, аки кладяз сладок при пути напаяеть мимоходящих»), и параллелизм, заимствованный из фольклора («Гусли бо страяются персты, а тело основается жилами; дуб крепок множеством корениа; тако и град нашь — твоею дръжавою»), и  народные пословицы («Безумных бо ни сеють, ни орють, ни в житницю сбирают, но сами ся родят»), и небылицы,  так уместно воспроизведенные («Коли пожреть синиця орла, коли камение въсплавлет по воде, и коли иметь свиниа на белку лаяти, тогды безумный уму научится») – яркое свидетельство народности как самого произведения, так и героя-автора. Может быть, поэтому и воспринималось оно как свое кровное произведение многими переписчиками, которые неоднократно переписывали его, дополняя новыми сюжетами, ибо каждый из них стремился поделиться и собственными горестями?!

   Данный фрагмент сюжетно организован: обращаясь к князю, Даниил сначала рассказывает о собственных бедах и гонениях, потом говорит о желании служить ему верой и правдой, затем перечисляет свои заслуги…

   Обращение-послание местами подобострастно («Гусли бо страяются персты, а тело основается жилами; дуб крепок множеством корениа; тако и град нашь — твоею дръжавою»), местами даже слезливо («Аз бо есмь, княже, аки древо при пути: мнозии бо посекають его и на огнь мечють; тако и аз всеми обидим есмь»). Но ни в коей мере это нельзя ставить в вину автору. Не надо забывать, что перед нами произведение древнерусской литературы, а в средние века любое произведение создавалось по  так называемому литературному этикету, канону, который регламентировал не только ход описываемых событий, но и линию поведения действующих лиц сообразно их положению, а также и то, какими словами писатель должен описывать совершающееся.          

         Древнерусские книжники были людьми живыми, наблюдательными, часто высокоталантливыми.  Таков и Даниил Заточник: он и «разумом обилен», и мысль его парит «аки орел по воздуху», красноречив, литературно одарен. И что для меня особенно важно, он -   личность, чье сердце «болит и снедается ревностию»  о благе общественном. Надев на себя маску униженного просителя, строго следуя литературному этикету, мастерски воспользовавшись таким художественным приемом, как антитеза, Даниил нашел возможность привлечь внимание к такой важной проблеме, как бедность и богатство, поговорить о необходимости  взаимопомощи и поддержки людям, попавшим в беду. Восхваляя идеального князя, автор очень тонко и ненавязчиво умудряется поучать его: «Не лиши хлеба нища мудра, ни вознесе до облак богата несмыслена». Рассуждая о князе, боярине щедром и князе, боярине  скупом, Даниил, во-первых,  свидетельствует, что таковые существовали, во-вторых, демонстрирует собственную отвагу: критика сильных мира сего во все времена наказуема. А эпитетами хороший, злой, употребленными со словом «господине», показывает характер социальных взаимоотношений, которые тогда  складывались.  Потому и неслучайно появление антитезы свобода-рабство. А уж предостережение: «Не имей собе двора близ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен, и рядовичи его, аки искры» - воспринимается мною как смелое нарушение автором литературного этикета.  

   Не подобные ли высказывания и привели к «изгнанию» Даниила?  Но убоявшимся я его не вижу! Более того,  автор, противопоставляя мудрость и глупость, независимые от богатства, с небывалой ранее в древнерусской литературе силой отстаивает право образованного человека на достойное существование.

   Не  Даниил ли Заточник открыл плеяду людей, о которых В.Г.Белинский сказал: «…одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят и холят, потом сживают со свету и, наконец, снова начинают хвалить…»?