Творческий проект « Образ Петербурга в произведениях А.С. Пушкина и Н.В.Гоголя»

                                      МОУ «Гимназия №1»

                                  Ставропольский край

                                  Красногвардейский район

                                  с. Красногвардейское

                   Творческий проект

                   « Образ Петербурга в произведениях

                 А.С. Пушкина и Н.В.Гоголя»

                                                                                          работу выполнила

                                                                                                      Карташова Анна Сергеевна,

            ученица 11 класса

Ру                                                                                                  Руководитель -  Карташова Елена

 В                                                                                                   Владимировна, учитель

уч                                                                                                   русского языка и литературы

ПЛАН

1. Введение        …………3
2. Основная часть

1. Петербургская тема - важная проблема русской культуры        ………… .3- 4
2. Петербург - "настоящий герой" поэмы "Медный Всадник"        …………. 4-6
3. Петербург и петербургское общество в романе "Евгений Онегин"        ………….6-8

1. "Пиковая Дама" и "темные силы" Петербурга        …………..  8-9
2. Столкновение мечты и реальности в "Петербургских повестях" Н.В. Гоголя…………………..     9-12
3. Заключение        …………. .  12-13

1. Список литературных источников        ………….14

ВЕДЕНИЕ

  Различия между пушкинским и гоголевским началами нашей классической культуры закономерны и устойчивы. Они не раз еще  послужат материалом для спора о тайнах русской истории, о судьбе России. Но сквозь различия  проступает то общее в исканиях обоих писателей, что составляет единое достояние всей русской классики. Я имею в виду духовную отвагу, побуждающую устремляться навстречу неразрешимым для текущей эпохи вопросам, которые порождает сама жизнь. Они и привлекают именно своей неразрешимостью, то есть тем, что требуют выхода за грань существующих мировоззренческих возможностей. Искусству необходимо погружаться в их глубину, для того чтобы достигнуть предела и перейти его, начать восхождение к идеалу, лежащему за горизонтами доступного. Для этого "запредельного" движения важна энергия творческой мысли и воли двух русских гениев. Громадное напряжение творческих поисков создавал сам Петербург, столкнувший сознание русских писателей с вопросами мирового развития, заставивший русскую художественную мысль работать с небывалой остротой и углубленностью.

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ТЕМА – ВАЖНАЯ  ПРОБЛЕМА  РУССКОЙ  КУЛЬТУРЫ

Для русской культуры XVIII, XIX и даже XX веков Петербург является именно проблемой - важной, трудной, часто мучительной. Противоречия, с которыми было связано его возникновение и развитие, буквально врезались в национальное сознание. Многие из этих противоречий, выражавшие кричащую двойственность петровских преобразований ("совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства"), стали материалом для вполне рациональных аналитических суждений русских публицистов, мыслителей, историков - Щербатова, Державина, Радищева, декабристов, Карамзина. Но рядом с ними существовали представления, которые нашли свое выражение в мифах о Петербурге и его основателе.

"Град Петров" поражал воображение сказочной быстротой и планомерностью его создания. На фоне других европейских столиц (не исключая Москвы), выраставших постепенно и стихийно, Петербург воспринимался как город "умышленный", "вымышленный", "вытащенный"                                          (Д.С. Мережковский)  из земли.

Но еще сильнее поражал сам характер осуществляемого замысла: Петербург представал воплощением дерзкого вызова, брошенного сразу в нескольких направлениях. Город, основанный на только что отвоеванной окраине страны, город, обреченный еще долгое время оставаться пограничным (и потому крайне уязвимым), воплощал открытый вызов врагам России. Опасность подобного размещения столицы не без удивления отмечал Дидро: "Чрезвычайно нецелесообразно помещать сердце на кончике пальца". Основание Петербурга было и своеобразным вызовом прошлому: новая столица создавалась в противовес Москве, оплоту старины, средоточию консервативной оппозиции, создавалась на новом месте, устраивалась по новым принципам, населялась "новыми" людьми. Можно говорить и о вызове, брошенном естественному течению истории: дело обстояло именно так, несмотря на всю давность борьбы за выход к Балтике, звеном которой явились поход к Финскому заливу и закладка нового города.

Отмечу, наконец, еще одно: Петербург создавался как вызов стихиям природы. Сама планировка являлась антитезой природному окружению: геометрически правильная, основанная на строгих прямых линиях, организующая предумышленно симметричные ансамбли и "целые архитектурные пейзажи (Н.П. Анциферов), она выражала триумф разума над косной материей.

Во всех оттенках этого героического вызова, брошенного миру, чувствовался пафос торжествующего рационализма, очень характерный для наступавшего века Просвещения.     Представления о Петре нерасторжимо объединялись с представлениями о созданном его волей городе. Ореол сверхъестественного происхождения окружал и Петербург, точно так же развиваясь в людском восприятии.

Резкий перелом, создавший для петербургской мифологии возможность новой жизни, а вместе с тем и перспективы развития на целое столетие вперед,  произошел в 30-е годы 19 века. И, как легко убедиться, решающую роль в этом сыграли петербургские повести А.С.Пушкина и Н.В.Гоголя.

ПЕТЕРБУРГ - « НАСТОЯЩИЙ ГЕРОЙ ПОЭМЫ «МЕДНЫЙ ВСАДНИК »

Новый путь, который прокладывал А.С.Пушкин, сначала приближался к мифу о Петре-чудотворце, но приближал так, что акт мифотворчества как бы возобновлялся, обретая, теперь уже в новой, индивидуально- поэтической, форме, свою первозданную свежесть. «Вступление» к «Медному Всаднику» создавало картину, смысл которой не исчерпывался несколькими точными примерами реального места действия. Эти примеры косвенно содействовали возникновению ассоциаций, уподоблявших основание Петербурга библейской теме сотворения мира богом:

На берегу пустынных волн

Стоял Он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный челн

По ней стремился одиноко.

По мшистым, топким берегам

Чернели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца;

И лес, неведомый лучам

В тумане спрятанного солнца,

Кругом шумел.

А затем чеканный поступательный ход "Вступления" создает и внушает читателю ощущение чуда:

Прошло сто лет, и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознесся пышно, горделиво._

Все, чем заполнены протекшие сто лет, исчезает из нашего восприятия, и остается только сказочно мгновенное превращение хаоса в космос. Труда, жертв, борьбы как бы и не было: впечатление читателя таково, что "великие думы" прямо и непосредственно рождают город. Перед читателем именно космос, то есть "порядок", гармония. Здесь все сливается в божественном согласии: "спящие громады" улиц и "прозрачный сумрак" белых ночей, "воинственная живость" парадов ("Потешных Марсовых полей") и совсем иная, интимная живость мирного домашнего быта, ликующая весна и торжественный "дым и гром " победных салютов. Единый образ Петербурга соткан из тщательно отобранных проявлений красоты и вводит в "атмосферу непреложных, несомненных ценностей". Все, что не принадлежит к их числу, оставлено за границами созданной здесь картины - будь то социальные противоречия или гнилая и слякотная петербургская зима. От последней отделяются, включаясь в гармоничное целое, только "недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз". Все это разительно отличается от гоголевских мотивов: например, от мифического гоголевского ветра, которой дует "по петербургскому обычаю " со всех четырех сторон и сдувает человека "с белого света ".

В таком отборе нет ничего насильственного, он ясно и убедительно оправдан лирическим чувством:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид…_

…Люблю зимы твоей жестокой…_

…Люблю воинственную живость…_

…Люблю, военная столица …

Это авторское "люблю", пронизывающее все описание города, представляет собой нечто большее, чем анафора: любовь выбирает, любовь и собирает вместе отобранные детали описания,- ее право выделять и соединять по-своему "милые предметы".Гармонический образ Петербурга возникает поэтому вполне естественно, и тем легче рождается ощущение совершившегося чуда, тем вернее достигается поэтическое обожествление Петра.

Черты божества присущи образу Петра и в самой "повести " о судьбе "бедного Евгения". Но здесь (особенно во второй части поэмы) начинают звучать отголоски противоположной мифологической традиции.

Один из них почти открыто вводится в рассказ о наводнении:

…Народ

Зрит божий гнев и казни ждет.

Это пока лишь голос молвы, с которым автор не солидаризируется прямо. Но позднее, в тех фрагментах повествования, где авторский голос и взгляд максимально сближены с сознанием героя, намечается более тонкое движение в сторону антипетровской и антипетербургской мифологии.Петр присутствует в поэме как непосредственное (и потому труднопостижимое) воплощение безграничной силы, возвышающейся над человеческими возможностями, интересами, чувствами, над обычными человеческими представлениями о добре и зле. В своей фактической погоне за Евгением Всадник окружен ореолом, обычно сопутствующим ветхозаветному божеству, грозному, гневному, неумолимо карающему. Он назван "властелином судьбы", то есть ее повелителем,владыкой          мира.Чтобы определить сущность этого начала, можно применить несколько понятий: "государственность", "цивилизация", "прогресс", "общественное обновление", "историческая необходимость". Bсe они уже множество раз использовались читателями и критикой, и все они уместны в применении к "Медному Всаднику". Но все они обретают свой подлинный смысл лишь в единстве с пронизывающим их пафосом, который нашел точное выражение в формуле Белинского "торжество общего над частным".

Формула эта выражает идеальную и подлинно трагическую природу правды Петра- ее трагическую высоту, трагическую непреложность и вместе с тем ее роковое безразличие к стремлениям отдельного человека, к его праву на счастье.

Этой надчеловеческой правде в поэме противопоставлена другая, уже не высшая, но по-своему высокая и, главное, столь же законная. Острота созданной Пушкиным коллизии в том и состоит, что простая, "частная", маленькая правда отдельного и притом вполне обыкновенного по своим жизненным запросам человека оказывается равнозначной великой правде целого.

Обе правды сведены на "очную ставку". Примирение их в поэме не достигнуто, и очевидно, что оно невозможно. Но примирение это ощущается как необходимость, потому что ни одна из столкнувшихся правд не может быть отвергнута или осуждена. Косвенно к такому ощущению подводит и развитие грозной темы необузданных стихий, растревоженных человеческим вызовом, угрожающих всем и всяческим целенаправленным планам, способных смести с лица земли как отдельное человеческое "я", так и целые государства. Тема эта может прозвучать предвестием будущих времен, когда все общественные и человеческие противоречия покажутся относительными и даже ничтожными перед угрозой всепожирающей природной катастрофы. И даже если Пушкин и не пытался придать этой теме столь определенный смысл, на восприятии основного конфликта поэмы ее присутствие неизбежно сказывается.

Но в трагедийных художественных эффектах "Медного всадника" кроется и другая возможность, во многом связанная с особой ролью лирического начала.

А в лирической утопии, созданной Пушкиным, законами любви и дружбы руководствуется именно государство. Государство проявляет снисходительность и терпимость, возможные, казалось бы, лишь в сфере интимных человеческих отношений. И в этом оно видит наивысшее проявление своей силы. Иными словами, поэзия выдвигает общественный идеал, во многом оставляющий позади самые смелые социальные "прожекты" предшествующих и последующих десятилетий.

ПЕТЕРБУРГ И ПЕТЕРБУРГСКОЕ ОБЩЕСТВО В РОМАНЕ "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН"

В романе "Евгений Онегин" Пушкин изображает жизнь как черновик, где можно зачеркнуть один текст и написать другой, он показывает и то, что было, и пути, по которым события не пошли.

"Евгений Онегин" являет собой всеохватную картину русской жизни, но в нем нет возвышения одного героя за счет умаления другого. Это не по-пушкински. Правда, сейчас утвердилось мнение, что роман- "это картина внутреннего мира Автора, заключающая в себе повествование о героях". Однако неизменный читательский интерес к их открытому сюжету с множеством нереализованных возможностей совершает как бы инверсию в восприятии и выводит их судьбы на главное место. Евгений и Татьяна представляются современному читателю равнодостойными и равновеликими личностями, претерпевающими свою драму, свой жизненный порыв внутри сообщества, где до сих пор остаются неизжитыми патриархально- родовые комплексы, подавляющие личностное начало.

Пушкин показывает нам разнообразные картины русской жизни, развертывает перед нами судьбы разных людей, рисует характерные для эпохи типы представителей дворянского петербургского общества - словом, изображает действительность такой, какая она есть, во всей ее жизненной правде, ничего не подбирая специально, никаких событий не сгущая нарочно.

Но если внимательно всмотреться в ту жизнь, которую рисует Пушкин в романе, вдуматься в ту правду, которую он нам показывает, то можно прийти к определенным выводам: неправильно, нехорошо устроена та жизнь, которую так широко и богато развернул перед нами Пушкин! Счастливыми могут быть в ней только самодовольные пошляки, обыватели, посредственности, люди, стоящие на невысоком моральном и умственном уровне, вроде деревенских соседей Онегина или отца Татьяны и Ольги - "доброго малого", никогда не читавшего книг и считавшего их "пустой игрушкой", проводившего свою спокойную жизнь в еде и питье... Такой же оказалась и Ольга, скоро забывшая своего убитого жениха и нашедшая счастье в браке с молодым офицером; такова же была и ее мать, насильно выданная за нелюбимого человека.

Люди же с высокими требованиями к жизни, тонко и сильно чувствующие, всегда несчастны. Или они гибнут, как Ленский, и притом в значительной степени не по вине своего неправильного отношения к жизни, или же продолжают жить с опустошенной душой, без надежд на счастье, как Онегин и Татьяна. Ни богатство, ни высокое положение в петербургском обществе нисколько не облегчают им жизнь. Находить удовлетворение, счастье в работе для какой-нибудь высокой цели, для помощи другим они не в состоянии по своему воспитанию и положению, а устроить себе личное счастье им мешает их характер, их ошибки, обусловленные воспитанием и положением.

Пушкин отчетливо показывает, что во всех своих роковых ошибках виноваты не только его герои, но и та среда, та обстановка, которые сформировали такие характеры, которые  сделали несчастными этих по существу или по своим задаткам прекрасных, земных и благородных людей.

Помещичий, крепостнический строй, как Петербурга, так и всей России, непосильный, тяжелый труд крестьян и полное безделье помещиков, господ делали несчастными, коверкали жизнь не только крепостных рабов, но и лучших, наиболее чутких из дворян, помещиков.

Это грустное убеждение в ненормальности всего жизненного уклада, в невозможности настоящего счастья, в том, что почти нет в окружающем поэта петербургском обществе благородных, честных людей, звучит у Пушкина и в лирических отступлениях "Евгения Онегина":

Кто жил и мыслил, тот не может                

В душе не презирать людей...                        

... Того змея воспоминаний,                      

Того раскаянье грызет,-

говорит Пушкин в первой главе. Во второй главе он жалуется на людской эгоизм:

                  Все предрассудки истребя,                        

                  Мы почитаем всех нулями,                          

                  А единицами - себя...

   В конце шестой главы необычайно сильными и резкими выражениями Пушкин характеризует то самое светлое, дворянское петербургское общество, которое он изображает в своем романе, ту среду, которая неумолимо искажает, черствит, ожесточает всякую чистую душу. Разве только высокий поэтический дар, «поэтическое вдохновение» может спасти от духовного разложения человека, воспитанного этой средой и вращающегося в ней.

                                                                                                                                                                                       А ты, младое вдохновенье…  

Не дай остыть душе поэта,

Ожесточиться, очерстветь                            

И наконец окаменеть…                                      

Пушкин ярко, образно указывает главного врага - бесцельную и бездельную жизнь людей, живущих в Петербурге. Этим самым подсказывается и то, что нужно сделать, чтобы люди, подобные Татьяне, Онегину, Ленскому, могли жить счастливо, содержательно, и интересно.

Неизбежность борьбы с калечащими людей условиями жизни вытекала для общественно настроенного, внимательного, чуткого человека при чтении "Евгения Онегина", как и всех реалистических произведений Пушкина.

           ПИКОВАЯ ДАМА" И 'ТЕМНЫЕ" СИЛЫ ПЕТЕРБУРГА

Петербургской теме посвящена повесть А.С.Пушкина "Пиковая Дама". Завязка повести, как следует из записанных П.И.Бартеневым слов П.В.Нащокина, которому рассказал сам Пушкин, основана на действительном случае. Внук княгини Н.П.Голицыной князь С.Г.Голицын ("Фирс") рассказывал Пушкину, что, однажды проигравшись, пришел к бабке просить денег. Та денег ему не дала, но назвала три карты, назначенные ей в Париже Сен-Жерменом. "Попробуй", - сказала она. С.Г.Голицын поставил на названные Н.Г.Голицыной три карты и отыгрался. Дальнейшее развитие повести вымышлено.

Сюжет повести основан на игре случайности и необходимости. В соответствии с этим каждый из героев связан с определенной темой: Германн (фамилия, а не имя) - с темой социальной неудовлетворенности, графиня Анна Федоровна - с темой судьбы, Лизавета Ивановна - с темой социального смирения, Томский - с темой незаслуженного счастья. Так, на Томского, играющего в сюжете незначительную роль, падает значительная смысловая нагрузка: пустой, ничтожный светский человек, не имеющий ярко выраженного лица, он воплощает случайное счастье, никак им не заслуженное. Он выбран судьбою, а не выбирает судьбу в отличие от Германна, стремящегося покорить фортуну. Удача преследует Томского, как она преследует старую графиню и весь ее род. В конце повести сообщается, что Томский женится на княжне Полине и произведен в ротмистры. Следовательно, он подпадает под действие социального петербургского автоматизма, где случайная удача становится тайной закономерностью независимо от каких-либо личных достоинств. В повести есть указания и на демоническую силу, на демоническое лукавство и на добрую волю и на мистическую месть. В образе внезапно ожившей карты олицетворилась судьба, и в ней отразились различные лики графини - Московской Венеры (молодой графини из исторического анекдота), дряхлой старухи (из социально - бытовой повести о бедной воспитаннице), подмигивающего трупа (из "романа ужасов" или "страшных" баллад).

В Германне сконцентрированы разум, расчетливость и твердая воля. Он "игрок" в душе. Игра в карты символизирует игру с судьбой. Судьба воздает всем по заслугам и равномерно, справедливо распределяет удачи и неудачи. Германн принадлежит к "неизбранным", к неудачникам, однако и бунт против законов бытия, где необходимость так же всевластна, как и случай, приводит к краху. Пушкин сравнивает его с Наполеоном (Войны Наполеона были вызовом человечеству, странам и народам. Наполеоновские претензии носили всеевропейский и даже вселенский характер) и Мефистофелем, который вступал в гордое противоречие с Богом. Новый герой сосредоточивает свои усилия на деньгах, он способен лишь напугать и довести до смерти отжившую старуху. Он не принимает Божьего мира в его законах, не считается с людьми вообще и с каждым человеком в отдельности. Люди для него орудия удовлетворения его честолюбивых, эгоистических и корыстных желаний. Тем самым в заурядном и обыкновенном человеке нового буржуазного мира Пушкин увидел те же наполеоновские и мефистофельские начала, но снял с них ореол "героики" и романтического бесстрашия. Содержание страстей измельчалось, съежилось, перестало угрожать человечеству. А это означает, что социальный порядок по-прежнему чреват катастрофами и катаклизмами и что Пушкин испытывал недоверие ко всеобщему счастью в обозримом для него времени. Он не лишает мир всякой надежды. В этом убеждает не только судьба Лизаветы Ивановны, но и косвенно, от противного - крах Германна, идеи которого ведут к разрушению личности.

Произведения, в которых Пушкин раскрывает образ Петербурга, совмещают действительность "жестокого века" и гармонический идеал. Они сойдутся в единстве чисто пушкинской поэтической реальности, которая есть "не только самая правда, но еще как бы лучше ее".

В рамках петербургской темы борьба этих правд открыла Пушкину предельную свою остроту. И в соприкосновении с ней пушкинская вера в идеал, пройдя испытание, восторжествовала: петербургская тема дала решающий толчок рождению "как бы лучшей" истины о мире, духовному преодолению дисгармонии бытия.

СТОЛКНОВЕНИЕ МЕЧТЫ И РЕАЛЬНОСТИ В "ПЕТЕРБУРГСКИХ ПОВЕСТЯХ" ГОГОЛЯ

Ничего подобного нет в петербургских повестях Гоголя. Восхищаясь Пушкиным, он идет своим путем, ведущим в другом направлении. Прежде всего петербургская тема лишается в его повестях традиционной для высокого искусства прямой связи с темой Петра и вообще выносится за пределы высокой "гражданской" истории. Это бросается в глаза, если обратиться к любой из пяти повестей, не исключая и "Шинель", в сюжете которой как будто бы фигурируют все три участника главной коллизии "Медного всадника"- "маленький человек", Государство и непокоренная Стихия.

 Нетрудно заметить, что знакомая читателю ситуация у Гоголя резко изменяется, и это связано уже с тем, что "значительное лицо", как будто бы представляющее в мире "Шинели" государственную власть, на самом деле олицетворением государственности здесь не выступает. За грозными для окружающих атрибутами чина виден просто человек, растерянный, слабый, не нашедший себя и с назначенной ему ролью внутренне не совпадающий. То же самое можно сказать и о других персонажах, которые в принципе могли бы предстать олицетворением власти. (Вот, скажем, будочники, которые то и дело появляются на страницах "Шинели",- не что иное, как обыватели в полицейских мундирах, наделенные обычными чертами обывательской психологии и соответствующего ей поведения.) Аналогичным образом преображен и сам Медный Всадник: окруженный у Пушкина грозным мифическим ореолом, у Гоголя он предстает всего лишь деталью бытового анекдота о подрубленном хвосте "у лошади Фальконетова монумента". Словом, высокая правда Государства в "Шинели'' никем и ничем не представлена: все традиционные ее воплощения бесповоротно "обытовляются".

Отсюда, впрочем, вовсе не следует, что гоголевский сюжет не имеет никакого отношения к государственной истории и, в частности, к теме Петра. Просто отношение к ней устанавливается в петербургских повестях опосредованно - через художественное исследование быта. Такова, как видно, принципиальная позиция Гоголя, определяющая направленность его внимания в большинстве его произведений 1830-х годов.

Если Пушкина занимают великие дела преобразователя России и вызванные им грандиозные исторические катаклизмы, то для Гоголя важнее отдаленные и малозаметные, на первый взгляд, последствия петровских преобразований в будничной жизни русских людей. Гоголь добивается небывалым серьезного отношения к бытовой жизни в ее собственном содержании и, сам проникаясь этим новым к ней отношением, начинает в ее пределах выяснять значение "всех последствий Петра".

Вот почему так важна для Гоголя эстетика смешения разнородного: ведь это она расковывает сознание, приближая его к новому видению жизни. Вот почему важна органическая близость Гоголя к мифологической традиции: она укрупняет и углубляет осмысление бытовой реальности. Сквозь быт просвечивается бытие, житейская повседневность получает метафизическое значение. Осмысленный таким образом бытовой материал вовлекается в прямое соприкосновение с важнейшими вопросами русской истории, культуры национального самосознания. И совершается переоценка целого исторического этапа, на протяжении которого Россия втянулась в процессы развития европейской цивилизации. Гоголь по-новому видит главное ее порождение - современный город, и это приводит его к новому мироощущению, которое гораздо глубже, чем пушкинское, вбирает в себя черты мифа об "антихристовом царстве".

Такая логика отчетливо просматривается в "Невском проспекте".

Сюжет обретает апокалипсический смысл, пройдя сквозь бытовую реальность петербургских будней. "Невский проспект" есть всеобщая коммуникация Петербурга".

Невский проспект как бы соединяет собой все разобщенные слои столичного населения: разделенные социальной иерархией и даже временем своего появления на главной улице (каждое сословие заполняет ее в "свой" час), они своеобразно объединены неминуемым пребыванием в одной и той же точке пространства: "Всемогущий Невский проспект! ... боже, сколько ног оставило на нем следы! И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестью которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, легкий, как дым, башмачок молоденькой дамы... и гремящая сабля исполненного надежд прапорщика, проводящая на нем резкую царапину..."

 Так рисуется образ необычайного сообщества людей, созданного современным городом: люди живут рядом, вплотную друг к другу, но не вместе, не сообща. "Люди, живущие только за одной стеной, кажется, как бы живут за морями". Эту формулу Гоголь найдет позднее, в середине 1840-х годов. Но ощущение, вызвавшее ее к жизни,  ярко  воплощается  уже здесь,  на  страницах  повести, увидевшей свет в 1835 году.

Одна странность тут же оборачивается другой, столь же удивительной. Невский проспект притягивает всех, потому что здесь "пахнет одним гуляньем". А гулянье предстает еще одной формулой странного объединения людей. Гуляющий принадлежит зрителям, и сам в свою очередь оказывается зрителем, занимая ту же позицию в отношении всех остальных. Это уже не просто занятие, но целый жизненный принцип. Каждый живет собой и для себя, но при этом - напоказ другим и полной зависимости от этих других, от их взгляда, от их оценки, от сравнения с ними.

Из этой ситуации и вырастает обоснованная ею гротескная метонимия. В петербургском мире важнее всего "смотреться", выглядеть, то есть казаться, а не быть. Поэтому усы и бакенбарды замещают человека, а улица, где каждый являет другим все "казовое", что в нем есть, подменяет собой город. В известном смысле, улица эта действительно равна городу, потому что наиболее полно воплощает сущность той стайной "общей жизни", которую город создаёт.

Время, когда зажигаются фонари, - своеобразная кульминация этой жизни. Искусственное освещение, отделяя город от природы, превращает его в особый самостоятельный космос, где явно отменяются естественные законы. Свет и мрак могут здесь существовать рядом, одновременно, и это сразу же превращает жизнь в некую фантасмагорию.

Заметим, что мифологизация не лишает гоголевскую картину мира резкой социальной конкретности. В каждой из пяти гоголевских повестей бросается в глаза мощная сатирическая тенденция, стремление обличить основания современного общественного порядка, своеобразной моделью которого является Петербург.

Сатирический эффект создается уже самим повсеместным смешением невероятного и повседневного. Не раз было замечено, что в гротескном мире "Носа", где невероятные события нагромождаются друг на друга, где царят хаос и абсурд, незыблемо сохраняются общественные отношения, принадлежащие обыденной жизни. При любых, даже самых обескураживающих, поворотах действия нерушима иерархия чинов и званий, незыблема власть полиции, непоколебимы законы чиновничьей и обывательской психологии, ее обычные навыки и предрассудки. Полицейский чиновник, только что оказавшийся свидетелем невероятных превращений носа, продолжает как ни в чем не бывало брать взятки и "увещевать по зубам" проезжающего мужика. Сам Ковалев, разговаривая с убежавшим от него носом в Казанском соборе, невольно принимает тон, обычный для разговора чиновника средней руки с большим начальством (весь по мундиру и регалиям нос на три чина выше Ковалева). Словом, реальности бюрократической системы вполне органично входят в царство абсурда: так обнаруживается их подспудное родство.

Гоголь изображает общество, одержимое чиноманией и карьеризмом, Здесь каждый стремится подняться как можно выше по лестнице служебных и сословных званий - к тем привилегиям, которые они сулят. Такая одержимость создает целый мир искусственных целей, проблем и отношений, мир, где чин и атрибуты важнее человека, где фикции подменяют реальные свойства людей, где продвижение по служебной лестнице (или, напротив, невозможность продвинуться ) деформирует человеческую психику, расстраивает человеческие связи, порождает нелепые поступки. Чиновник, получивший генеральный чин ( как "значительное лицо в "Шинели" ), и чиновник, оказавшийся на недосягаемом расстоянии от генеральства (как Поприщин в "Записках сумасшедшего"), с одинаковой неизбежностью теряют душевное равновесие и здравый смысл : в мире, где человек сам по себе не имеет никакой ценности , где его возможности и права, достоинство и самоуважение, где все его связи с людьми и само его существование полностью зависят от места в официальной табели о рангах, человеческое сознание не может не спутаться и не замутиться. Масштаб и степень гибельности подобной смуты могут быть различными, но ее неотвратимость всякий раз очевидна.

Рядом с этим уже давним (и лишь усилившимся теперь до предела) социальным злом Гоголь различает не менее страшное новое зло, быстро укрепляющееся в современном обществе и особенно заметное в Петербурге, главным средоточии буржуазных отношений на русской земле: это власть денег, чреватая разнообразными, но  всегда катастрофическими несчастиями для человека. Она уродует человеческое существование тем, что превращает элементарные бытовые заботы в мучительные и неразрешимые проблемы, даже в драмы. Она губит человеческую душу, порождая всеобщую меркантильность и продажность, погашая чувства и творческие порывы. Жертвами этой губительной силы в равной мере оказываются преуспевающий, но предавший свой талант знаменитый живописец и приведенный к катастрофе постоянной нуждою канцелярский писец.

Пагубным для человека социальным злом предстает у Гоголя и всеобъемлющая регламентация жизни, опять же в Петербурге достигающая своего апогея. Власть регламента (будь то служебная субординация, установленные формы приличия или господствующий художественный вкус) здесь подчиняет себе все, истребляя творческую и человеческую самобытность, силу и яркость чувств, напряжение ума, искренность общения, способность к настоящему труду. Различные формы зла как бы дополняют друг друга: в изображенном Гоголем мире жизнь, подвергнутая "под один строгий порядок аккуратности и однообразия", естественно подчиняется и власти денег, а эта последняя сливается с властью звания и чина.

Таким предстает в своем бытовом (то есть, по Гоголю, наиболее реальном) преломлении современный общественный порядок- тот самый, который сложился в России после преобразований Петра. Для русского общественного сознания Петербург был символом новой России. Но ,отрывая отдельную личность от народного единства, современный город (и прежде всего "искусственный" Петербург) не дает новых духовных ценностей взамен утраченных. В общем, сама природа человека оказывается искалеченной, даже извращенной пагубными тенденциями, господствующими, по убеждению Гоголя, в российской общественной жизни.

В петербургских повестях невозможно отделить противоестественный социальный уклад от людей, а людей - от противоестественного социального уклада. Основание такого мировосприятия обнаруживает "Портрет". Это единственная петербургская повесть, где показана и объяснена эволюция личности А с другой стороны, четко вырисовывается перспектива духовного спасения и торжества над злом. И ,конечно же, совсем не случайно именно в этой повести центральное место занимает тема искусства.

Итогом авторских усилий оказывается представление о "петербургском периоде" как об этапе, знаменующем собой распад былого общественного единства, превращение человека в дробную частицу безличной системы и, наконец, разрыв между природой и человеком, между материей и духом, между землею и небом.

 Казалось бы, финал "Записок сумасшедшего" может служить основанием для веры и надежды: оказывается, катастрофическое потрясение может пробудить высокую духовность в человеке. В "Носе" по-иному развивается, в сущности, та же тема. Повесть включает и мотив самозванства, возникает и проблема достоинства, и катастрофическая ситуация полной его утраты (потеря носа - потеря всего).

 Однако в "Портрете" намечается перспектива совершенно другого исхода: здесь звучит мысль о том, что красота спасет мир, но финальный поворот второй редакции   (похищение зловещего портрета ) не дает этой мысли восторжествовать окончательно: эстафета зла продолжается, и конца ей не видно. А вслед за "Портретом" Гоголь пишет "Шинель".

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В анализируемых произведениях А.С.Пушкина и Н.В.Гоголя загадочными предстают и мир, и человек, и, главное,- судьбы мира и человека. Последнее, вероятно, всего важнее, поскольку тема Петербурга на известной глубине выводили русскую литературу 1830-х годов к проблеме судеб России и человечества. В решении этой проблемы дороги Пушкина и Гоголя разошлись явственно. Оба воспринимают "петербургский период" как переломный этап национальной истории, а те глобальные тенденции, которые обостренно в нем проявились, как выражение глубокого перелома, происходящего в истории мировой. Оба способны ощутить эти глубинные сдвиги как вызов и стимул для национального самопознания, оба стремятся ответить на этот вызов, но сами ответы их оказываются разными.

«Связи древнего порядка вещей были прерваны навеки..,»- констатировал Пушкин, характеризуя резкость и глубину обновления, пережитого Россией при Петре и после Петра. Но вывод, страшный для многих, у Пушкина звучит спокойно.

Он высоко ценит культурно-историческую преемственность, но перемены в жизненном укладе, да и в самом "образе мыслей и чувствований" русского народа Пушкина не смущают. Он не видит в них никакой опасности для национального характера и основ народной жизни. Национальный характер представляется Пушкину подвижным: дух народа изменяется в ходе исторического развития; этой-то исторической пластичностью как раз и обусловлена его жизнеспособность, его неистребимость. Он верит, что для новой, послепетровской России органичен нравственный идеал душевной чистоты и милосердия, идеал, противостоящий всем искажениям человеческой природы, которые принес с собой "железный век", век- "торгаш". Поэтому и сама Россия в его глазах "есть судилище ... Европы", сила, способная противостоять катастрофическому ходу буржуазного развития.

Автор петербургских повестей такой уверенности явно лишен. В переменах, которые переживает Россия, ему чудится бездна, дна которой "никто не видал". Гоголь исходит из того, что в глубинных своих основаниях национальный характер статичен.

Отсюда и вытекает расхождение тех путей, по которым в середине 1830-х годов направлены искания обоих писателей. Если пушкинское решение общей для всей русской культуры духовной задачи сразу же выразилось в устремлении к гармоническому социально-нравственному идеалу,то гоголевское решение выражалось в "давящих" ум "непосильных вопросах" (Ф.М.Достоевский), для национального сознания пока еще не разрешимых.

В петербургских повестях ощущается дерзость обличителя, бросающего вызов целому общественному укладу. Гоголь чувствует, что владеет истиной, недоступной другим людям, что в его власти - " страшное могущество смеха" (эти слова о его даровании сказаны Достоевским), оно - то и способно эту истину открыть и потрясти человеческое сознание.

Список использованной литературы

1. А.С.Пушкин  "Избранная проза '   Ростовское областное книгоиздательство. Ростов-на-Дону-1949 г.
2. Н.Скатов    "Пушкин.   Очерк   жизни   и   творчества".   Ленинград    "Детская литература" Ленинградское отделение 1990 г.
3. В.Г.Маранцман. Литература 9-й класс Москва "Просвещение" 2008г.
4. Т.Ф.Курдюмова Литература 9-й класс Москва "Просвещение" 2010г.
5. А.НАрхангельский. Стихотворная повесть А.С.Пушкина "Медный Всадник". Москва "Высшая школа" 1990 г.
6. Москва "Русский язык" А.С.Пушкин "Медный Всадник" 1984 г.
7. В.Маркович. Петербургские повести Н.В.Гоголя Ленинград "Художественная литература" Ленинградское отделение 1989 г.
8. Школьный    энциклопедический    словарь    под    редакцией    В.И.Коровина. А.С.Пушкин. Москва "Просвещение" 1999г.
9. А.Н.Соколов.   История  Русской  Литературы   XIX   века  (первая   половина) "Высшая школа" Москва 1976 г.

10."Я познаю мир" Детская энциклопедия. История. Москва ACT

1998 г.

11. Издательство  "Детская литература" А.С.Пушкин стихотворения,   "Евгений Онегин" Москва. 1968г.

12 А.И Алексеев,     В.В.Николина     География     России     9-й     класс     Москва "Просвещение" 1996 г.