Работа Киргизовой Миланы Михайловны, ученицы 10 класса.

Все в моих руках

Прочитав произведение Костюнина "Поводырь", меня посетило много противоречивых чувств и эмоций. Вроде бы слепой старик, нуждающийся в помощи, сам помогает детям идти по дороге музыки. Мое произведение похоже на это. Глухонемая девушка, не желая сидеть и бездействовать, не желая жалеть себя, не унывает и делает, может быть, самое важное в своей жизни -решение.

*

-Лена!.. – раздался громкий, твердый и озлобленный женский голос. Хотя голос, в общем то, ничего и не значил… Женщина стояла в темноте, и лишь слабый свет освещал черты ее лица. Он освещал только ее, освещал слабо, так, что тени на ее лице внушали еще больший страх. Ее лицо исказилось от злобы. Темные тени в зоне глаз придавали страх перед неизвестностью. Волосы, коротко стриженные, были грязные, одежда неопрятна. Она снова что-то закричала (звуки сейчас не имеют значения) лицо ее еще больше исказилось…

Девушка проснулась с тяжелым вздохом. Снова этот кошмар, кошмар так часто мучавший ее. Она устало взглянула на часы. 5:59. «Пора уже вставать»,- подумала она и подобно маленькой девочке начала подтягиваться и зевать. Наконец она встала, подошла к окну и распахнула занавески. Вид из окна был, правду сказать, конечно, не видом на берег моря, виднелись лишь крыши и окна соседних, весьма кучно расположенных домов, и небо, бескрайнее небо с белыми облаками и ярким солнцем, но она была довольна этим. Солнце на мгновение ослепило девушку, довольные лучи сразу проскользнули в комнату, оставляя загадочный свет на всем, к чему прикасались. «Ну, вот и новый день!» Девушка улыбнулась солнцу, улыбнулась так, что ее бледное, казалось хрупкое лицо, ожило.

Небольшая комната была ярко освещена солнцем и теперь казалась на удивление просторной, открытой и чистой. Лена аккуратно заправила кровать, положила две большие и две маленькие подушки схожих, но все же разных тонов коричневого цвета на темно-коричневое покрывало. Выключила, по-детски выглядящий, будильник, что премило звенел каждое утро в шесть часов. Маленькая тумбочка, на которой был этот будильник и еще кое-какие книги и расческа, стояла возле кровати. В некоторых местах покрытие тумбочки стерлось, в некоторых были царапины. «Давно уже нужно было заклеить эти царапины кое-какими картинками, создать дизайнерскую вещь, так сказать,- подумала Лена и опять мило улыбнулась,- решено, сегодня вечером обязательно этим займусь!» Она взяла расческу и подошла к зеркалу. В зеркале на фоне простеньких занавесок, весьма замысловато повешенных, появилась худая и на первый взгляд хрупкая девушка, бледная кожа и темные короткие (до плеч) волосы, большие карие глаза, густые ресницы, тонкие нежные губы, аккуратный нос, ничего особенного в общем, но она была прекрасна, прекрасна своей необычайной хрупкостью. Глаза смотрели с таким игриво-ласковым блеском, по-детски, но в то же время в них крылась какая-то скрытая печаль. Ее глаза были загадкой, они способны были сиять в один миг и потухнуть в другой, ее глаза были зачарованы так, что, посмотрев в них однажды, нельзя было отвернуться от нее самой. Эти добрые и честные глаза делали свое дело, в девушке с такими глазами невозможно было сомневаться, да она, действительно, была бесконечно добрая и честная.

Лена собрала волосы в хвост и, улыбнувшись себе в зеркале, подумала снова: « Ну, вот и новый день!»

Она работала няней в детском доме города, ухаживала за детьми, убиралась в их комнатах. Работа ей идеально подходила, с ее то добротой, со всей той бережностью и теплом, как она относилась к детям. Может, в детях, которых бросили родители, в детях, которые ни в чем не виноваты, она узнавала себя? Это бесспорно так. Тогда, 17 лет назад, когда ее, промокшую под дождем и дрожащую от холода и страха, впервые привели сюда, к ней отнеслись с такой добротой и нежностью, с которой никогда никто с ней не относился. Теперь же она была безгранично благодарна всему миру, за то что той роковой ночью, жизнь для нее не угасла, а наоборот запылала с еще большей силой.

Она вошла в игровую, здесь было тихо и спокойно, солнце ровно освещало всю комнату, было чисто убрано, все игрушки на своих местах, на полу теплый мягкий ковер, который ежедневно пылесосили, а стены, стены - особое произведение искусства. На стенах был нарисован сказочный мир: невероятной красоты деревья и цветы, на заднем фоне яркий пейзаж чудесного замка в горах, были нарисованы и волшебные существа, феи и гномы, нимфы и русалки, все сияло той улыбкой, добром и сказкой, которой так не хватало детям-сиротам. Все это нарисовала она, у нее был такой поразительный талант. Может, так в ней дополнили недостающую часть? Может, именно этим талантом кто-то, кому подвластны человеческие судьбы, дал ей смысл жить?

Она прошла дальше, прошлась по коридору и заглянула в привычную для нее и такую родную комнату номер 319. Здесь прошло ее детство. Восемь кроватей так же, как раньше, в том же положении, по четыре по обе стороны комнаты, рядом с каждой кроватью тумбочки, такие же старенькие, как в ее комнате. Слева от двери шкаф, рассоложенный прямо в стене для экономии места. Она тихонько открыла дверь шкафа, там, на двери, гвоздем было выведено: «Лена, Катя, Света, Юля - друзья навеки». «Наша великолепная четверка!»- подумала Лена, пальцами прикасаясь к надписи и вспоминая, как эту самую надпись они выводили. Последние две кровати с обеих сторон стояли прямо под окнами, между ними письменный стол и одна табуретка. У одной кровати стоял стул, на спинке которого мирно висело голубенькое полотенце. Лена прошла вглубь комнаты: «А ведь почти ничего не изменилось». Она посмотрела на мирно спавших девочек, восемь девочек в одной комнате, а такие разные. Кто-то спит, полностью укрывшись одеялом так, что даже головы не видно, кто-то на спине, на боку, на животе, кто-то и вовсе не как нормальные люди: голова на месте ног, ноги у подушки, а одеяло и вовсе на полу. Лена, заметив эту странную картину, быстро изменилась в лице, сначала она улыбнулась, потом внезапно сделала обеспокоенное выражение лица» « Опять видимо Кира лунатила»,- подумала она, и тихо, чтоб никого не разбудить, подошла к кровати Киры и, подняв одеяло, с заботливым видом аккуратно укрыла ее.

Лена тихонько вышла из комнаты по коридору, навстречу ей шла другая работница дед дома, Вера Ивановна, женщина лет пятидесяти на вид, увидев Лену, она сказала:

- Ну, что опять к своим любимицам заходила с утра пораньше?- Она говорила медленно, всем своим лицом, будто не говоря, а показывая каждую букву, но в то же время была заметна та тонкая и неясная в иных «таких» разговорах нотка дружелюбия и доброты. Лена кивнула и улыбнулась снова. Человек-улыбка, она всегда улыбалась, улыбалась, потому, что улыбка делала ее мир ярче и насыщеннее, даже если все было плохо, она улыбалась сама себе и свои же проблемы ей уже казались несущественными.

- Ну, так что же ты их не разбудила, может быть, они бы первые в душ попали,- продолжала тетя Вера (так ее звала Лена).

Лена резко изменилась в лице, теперь ее бледное лицо приняло по-детски вопросительно-виноватое лицо. Вера Ивановна, заметив это:

- А хотя да, они же у тебя капитальные сони. Лучше не будить, а то уже будет, - она засмеялась во весь голос, и потом, сама себя прерывая, точно вспомнив, что все еще спят, сказала,- ну еще пол часа и все, пойду всех будить!

Лена снова улыбнулась.

- Ах да, кстати, тебя директриса к себе вызывала,- сказала она, мгновенно поменявшись в лице. Лена заметила это и, уловив тревожную ноту, исходившую от тети Веры, тоже изменила сой беззаботно-счастливый облик на подозрительно-встревоженный.

- Ну, иди уже, иди,- сказала Вера Ивановна с натянутой, но все с такой же доброй улыбкой, стараясь разорвать тяжесть тревожного молчания.

«Что интересно случилось? - думала Лена по дороге к кабинету директора,- тетя Вера даже в лице изменилась. Ох уж эта тетя Вера, никогда не умела скрывать свои чувства, но она такая добрая. Каждый раз в детстве, сорвавшись и поругав нас, помнится мне, она потом так виновато себя чувствовала и казалась такой милой, что на нее нельзя было злиться, да и как вообще можно было злиться, если она замаливала прощение печенюшками и всякими вкусностями. Да…мы ее, наверное, больше всех любили. И, привыкнув к ее характеру, даже подыгрывали ей, делали нарочно обиженные лица, и давай любоваться ее угрызениями совести, ну и, естественно, лакомиться плодами чужой вины.- Она засмеялась так открыто и искренне, как когда-то в детстве, она совсем не изменилась с тех пор,- И все же, что интересно ждет меня за этой дверью?»- подумала она, потянувшись за ручкой двери.

- А, Лена, заходи, присаживайся,- сказала, рассеянно улыбаясь, директриса детского дома.

« Что-то с ней не так, и улыбается не так, как обычно, да и нервничает видно…»- думала про себя девушка, изобразив детское недоумение и хлопая ресницами.

-Ты права, лучше сказать сразу, - говорила он, садясь за свой рабочий стол, голос ее был ласков, как всегда, но сейчас он звучал немного иначе. Но ведь для Лены голос не имел никакого значения. Полный ноль… Гораздо важнее было выражение лица: движение губ, ресниц, каждой морщинки, на лице пожилой женщины, блеск глаз, даже движение волос. Важно было уловить каждое слово еще на лице, а не в воздухе по голосу. Важно было суметь читать по губам, понять интонацию по выражению лица, и при этом как можно меньше смущать собеседника пристальным взглядом.

- Твоя мать,- она замолчала, словно набирая воздух и решаясь…- твоя мать умерла,- сказала она, изобразив на лице и сожаление, и облегчение от сказанного одновременно. Лицо Лены, до этого живое, с ярко выраженной мимикой эмоций, сейчас не выдавало ни одного чувства. Равнодушие… нет… пустота, абсолютная пустота на лице, лишь глаза, не отрываясь, смотрели на губы Елены Павловны, ожидая еще чего-то, хотя, Лена и сама понимала, самое главное уже было сказано,- ее нашли соседи, сердце не выдержало, вот, что с людьми творит алкоголь… Похороны завтра.

«Умер последний биологически родной человек»,- думала Лена уже на похоронах. На ней было черное простое платье, которое к тому же так ей шло, она давно хотела одеть его, все повода не было, сейчас же одела, но повод то не самый приятный. Голова была в черном платке, и лишь темная челка виднелась из-под него. Она была бледна, бледнее, чем обычно, почти болезненная бледность живого человека смотрелась жутковато. Похороны были организованы соседями и знакомыми. Но основная тяжесть легла, конечно, на плечи Лены. Организовать похороны почти незнакомого человека, называвшегося «мамой», который не принимал никакого участия в воспитании своего ребенка, несправедливо на первый взгляд, но все же, ведь это ее мать. Уже на кладбище было мало, человек десять не больше, все хоть и были в траурном одеянии, но пришли то они вовсе не скорбеть по утрате любимого и родного человека, а всего лишь чисто из уважения к человеческой жизни. Лица всех были серьезные и мрачные, как и положено на похоронах, со всех сторон только и слышалось: «Довела себя», «Вот, что делает алкоголь…», «А эти то, ее ухажеры и не вспомнили то ведь ее».

«Что с тобой стало? Я помню тебя большой, здоровой и крепкой, я ведь боялась тебя, в детстве, в ту роковую ночь, в последнюю ночь, от нее сейчас осталось лишь единственное воспоминание. Я больше ничего не помню из жизни до детского дома. Только ту роковую ночь, лишь твой устрашающий вид, твои брови, глаза, губы,- все до мелочей помню, я тогда сильно была напугана, и этот страх двухлетнего ребенка каждую ночь кошмаром преследовал меня. Ты во сне кричишь на меня… Так же как в ту ночь… А что мне твой крик? Пустая трата нервов. Ты так и не смирилась с этим. Не смирилась, что твоя единственная дочь, наверное, от единственного человека, которого ты любила, не такая как все. Не смирилась с тем, что твоя дочь инвалид. Отец, ты ведь всегда винила меня в его смерти…- думала она, смотря на женщину в гробу, на ней было легкое летнее платье. Оно смотрелось ровным счетом странновато на таком исхудалом и бледном теле, теле, словно полностью исчерпавшем свои жизненные соки. – Алкоголь так довел тебя. Прости меня, прости за то, что не помогла тебе выбраться, прости. Но ведь и ты даже не пыталась, ты ведь не хотела даже… Каждый раз, говоря, что жизнь жестока, ты бралась за стакан, но ты ни разу не попыталась изменить что-то. Да… возможно неправильно так думать, но я чувствую даже облегчение. Моя жизнь лишь в моих руках. И пусть все мои комары умрут здесь. Я проживу свою жизнь достойно, проживу за нас двоих, ведь ты так и не смогла пожить…- она сжала в руках две красные гвоздики,- ты гвоздики любила… Прощай, мама».- она положила цветы на только что закопанную могилу и, последний раз взглянув на фотографию счастливой улыбающейся женщины на кресте, ушла. Она не проронила ни слезинки, ни на похоронах, ни после. Как бы тяжело ей не было, слезы не показались на ее глазах. Нет… она не сдерживала себя, просто слезы сами не появились на ее глазах.

Было лето, середина июня где-то. Лена шла по городу, ее волосы и платье развивались на ветру. Она наслаждалась прикосновениями этого теплого и нежного ветра. На удивление, в городе было свежо. Солнце с утра уже грело своими лучами прохожих, они же в свою очередь, улыбаясь солнцу в ответ, спешили все по своим делам. «В такие моменты, в месте, где куча народу, чувствуешь себя жалкой и бесполезной». Она вдруг резко остановилась, ее как будто осенило. Она стояла напротив Художественного университета. «Нет, я ведь не могу…»- она еще долго стояла так и смотрела на бело-зеленое здание старой постройки, сорясь с собственными мыслями и сердцем. Все чувства, что ее сейчас переполняли просто невозможно описать. Дыхание участилось, сердце нервно билось, словно выкрикивая: «Вперед! Действуй!» Но мысли, копаясь в памяти, искали причину, по которой этого делать не стоит. «Почему именно я? Почему не такая как все? - думала она, глядя на людей, говоривших по телефону, слушающий музыку, танцующих и поющих, - Почему я не могу так же?» Она остановилась снова, теперь уже она смотрела на уличных художников. Пять-шесть художников и столько же клиентов, улыбающихся и смеющихся, разговаривающих о своем и молчавших. «А ведь рисование тоже дарит счастье людям. Видеть красоту мира глазами другого человека, разве это не своеобразное приключение?»

Лена теперь сидела в своей комнате, мысли ее витали где-то далеко, в голове сохранялось, не желающее исчезать ни под каким предлогом, выражение лица Елены Павловны, немного ироничное, с загадочной улыбкой, с которым она сказала единственную фразу, напрочь сбившую с толку Лену: «И что ты будешь делать дальше?» Теперь Лена сидела и пересматривала свои старые рисунки, которые ей тоже дала директриса. С детства, с того самого момента, когда она попала сюда и до сегодняшнего дня, Лена выражала свои чувства, эмоции, мысли через свои рисунки. Ведь в таком случае слова не нужны. Да… она любила рисовать, и талант у нее был, но единственное большое «но» не позволяло ей идти дальше по этой тропе. Не способная больше оставаться наедине со своими угнетающими мыслями, разбросав свои творения, она выбежала вон.

Лена вошла в игровую комнату, теперь здесь было полно детишек, все играли кто с кем, кто с чем, кто как. И лишь один мальчик сидел на своем привычном месте, новенький, месяц, как он тут, но все еще, ни с кем не разговаривали в одиночестве, иногда играл, иногда просто сидел, ни на кого не смотря и выводя на ковре что–то пальцами, точно рисуя. В комнате были и две нянечки, следившие за детьми. Лена напряженно улыбнулась тете Вере и тете Зине и указала на мальчика с вопросительным лицом.

- А-а-а… он все никак не привыкнет. Мы к нему и так, и этак, ничего. Не то, что не говорит ничего, он на нас и не смотрит даже,- промолвила Вера Ивановна.

-Еще бы, потерять обоих родителей у себя на глазах, я бы, наверное, такое не выдержала,- добавила Зинаида Петровна.

«Понятно, сейчас мы его зашевелим»,- подумала Лена про себя. Она стремительно и легко подошла к светловолосому пятилетнему мальчику и легонько коснулась его плеча. Он посмотрел на нее, так широко улыбающуюся, устало и снова опустил глаза. «Понятно. Тяжелый случай. Но не таких раскалывали.» Теперь Лена подняла мальчика и усадила за детский столик, дала ему в руки карандаш, положила чистый лист перед ним и сама так же взяв карандаш и лист бумаги села за стол напротив него. Две няни, не сводившие глаз с них, с удивленными лицами начали разговор между собой, заранее зная, что теперь Лена не обратит на них внимания.

- Вот какая она однако.

- Будь я на ее месте, я бы давно не выдержала и сбросилась с первого попавшегося моста. Тьфу-тьфу. Я ведь слабая. Но эта девочка, эта девочка сильнее, чем кажется.

- Я согласна с тобой, Зин. Бог лишил ее языка и ушей, но дал ей доброту и удивительный талант нравится людям. Она все сможет, всего добьется. Это же наша девочка.

Они говорили, следя за каждым движением Лены и Кости, которые тем временем всерьез занялись рисованием. Они что-то рисовали на своих листах, потом что-то стирали, при этом Лена постоянно поглядывала на детей, создавая ощущение, что именно их она рисовала, и на Костю, оценивая ситуацию. Костя же старательно выводил что-то на листке, уткнувшись только в свой листок. Тут Лена встала, подошла к мальчику сзади и легким движением повернула его голову в сторону детей, затем вытянула его руку с карандашом и, заставив закрыть один глаз, показала ему, как измерять изображаемый предмет. Эмоции Кости на лице изменялись весьма быстро, сначала удивление, потом недовольство, после недоумение и на последок неописуемое выражение лица, всплеск эмоций, словно над головой загорелась лампочка и в голову пришла новая идея. Он начал быстро и увлеченно что-то рисовать, поглядывая на детей «измеряя» их и снова «ныряя» в свой листок. Лена тоже рисовала что – то, но гораздо спокойнее. Теперь она чаще смотрела на Костю изредка подправляя что – то на его листе, а затем снова вскочила и уже взяв своей рукой руку ребенка с карандашом начала вместе с ним выводить надпись в уголке: «Костя». Затем снова села на место. Костя долго еще разглядывал свой рисунок, Лена показала ему как сверять свой рисунок и натуру. Тогда Костя приподнял листок держа его в стороне, где играли дети и долго еще смотрел то на листок, то на детей. Затем быстро положив рисунок, поднял голову и посмотрел прямо в глаза Лене. Его черные, переливающиеся как жемчуг глаза, сияли от счастья, счастья нового открытия. Эти глаза, по-детски любопытные и беззаботные глаза, завораживали и уносили в свою глубину.

- Еще как-нибудь полисуем! – сказал он громко и улыбнулся. – А пока что…- говорил он с важным и величественным видом, - я тоже так хочу! Он встал и гордыми, немного высокомерными шагами пошел к детям.

- Ластупись! Кололь плишел!- А дети, дети они ведь дети. Они спокойно, улыбаясь, по-детски крича и веселясь, приняли его. Смотря на это и на рисунок Кости, Лена думала: «Подумать только, нарисовал свой мир и сам же его оживил, поверив в него. Да к тому же, на первый взгляд тихий и скромный мальчишка тот еще хулиган. Такой самовлюбленный и величественный, но такой обаятельный и привлекающий к себе, точно принц». Лена засмеялась, потом, заразившись ее смехом и сообразив, что произошло, засмеялись и няни.

«Я решила».-промелькнуло в ее голове. Она так же решительно пошла в свою комнату, взяла листок и долго писала что-то. Затем уже у директрисы, вручила ей лист с многообещающим решительным видом. Елена Павловна знала, если мысли Лены на листе, то это очень серьезные мысли, она ведь редко кому показывала свои мысли, потому что это весьма трудновато, не имея возможности говорить. И уж если такое случалось, это было важное решение и объяснение к нему. Елена Павловна немного растерянно надела очки и начала читать:

«Я хочу поступить учиться. Возможно, при моих обстоятельствах это будет сложновато, но я буду стараться изо всех сил. Иначе, почему я живу? Чтобы нести жалкое существование, приняв свою судьбу как тяжелый рок и наказание свыше? Нет уж, увольте! Никто ведь не виноват, что я такая… что ничего не слышу… и ничего сказать не могу… Но мы живем в свободном мире, каждый вправе делать все что захочет и посчитает нужным. Так вот я хочу учиться, учиться рисованию. Я не собираюсь всю жизнь жалеть себя и оплакивать пущенный шанс. Знаете, когда я рисую, все вокруг приобретает смысл. Я видела выражение лица, с которым люди слушают музыку, либо сами поют. Поверте мне, нет ничего прекраснее лица человека, получающего удовольствие от обычных, казалось бы, незначительных вещей повседневной жизни. Это лицо, где сияет, пусть ненадолго, но самое что, ни на есть настоящее счастье. Я не могу получить удовольствия ни от музыки ни от пения.… Но я могу рисовать… Я могу показывать свою душу через свои картины, и меня, пусть не словами, и меня можно узнать. А люди, люди, смотря на картины, тоже получают удовольствие, душевное обогащение. Так вот, я хочу дарить людям это счастье, и сама хочу быть счастливой.

Сдать экзамены будет сложно. Но я уж постараюсь. Я не хочу, чтоб на обучение меня приняли из жалости, и уж тем более не хочу учиться в специальных учебных заведениях. Я хочу жить обычной жизнью, как обычные люди и хочу доказать собственные способности, как способности обычного человека. Возможно, совсем уж как обычный человек сдать экзамены, как ни крути, не получится. К примеру, диктант то я ведь уж точно не напишу. Хотя… на счет этого тоже можно подумать. Что касается лекций, если я буду самостоятельно изучать материал в библиотеке, буду спрашивать конспекты у кого-нибудь, думаю, у меня все получится. В общем, решение я приняла, а уж способы его достижения, это уже мелочи. Ведь, в конце концов, все в моих руках!»

Напряжение с лица Елены Петровны исчезло, и она облегченно и одобряюще улыбнулась.

-Я в тебя верю, не подведи!